- Если вы сию же минуту предстали бы перед Господом, если бы вы сию же минуту, расставшись со своим грешным и бренным телом, вознеслись бы душою к Престолу Его, какой бы ответ вы дали Ему в том, что творили на земле? Как бы оправдались, что бы сказали?
Проповедник – высокий темноволосый человек с окладистой бородой, в шерстяном черном свитере и такого же цвета брюках – стоял у барной стойки кофейни и обращался к собравшимся слушателям. О мероприятии люди были предупреждены заранее, но почему для подобного действа было выбрана именно кофейня, и именно та, где я люблю проводить время, - лично для меня было загадкой. В конце концов наш городок не так уж и мал, можно было устроить проповедь и в актовом зале мэрии, можно было и поискать концертный зал (желаю успехов в поисках – дом культуры уже который год закрыт), наконец, можно было и в церкви собрать людей (не факт, что позволили бы священники, и не факт, что туда пришли бы неверующие). В кофейне же места явно не хватало – мало того, что здесь находились не знавшие о проповеди (например, я), так специально ради такого дела сюда пришли и те, кто никогда в этой кофейне не был.
И вот сей проповедник, представившийся, как ни странно, Петром Ивановичем, вещал о покаянии тем, кто не пошел вечером субботы в церковь, кто почитал себя атеистом, кто объявился в кофейне исключительно затем, чтобы послушать «что-нибудь новое» - как громогласно заявил один из присутствовавших. Рассказывать людям, не верующим в Бога, что такое покаяние, рассказывать без предварительной подготовки, без некоторой условности, без доверия – мне казалось бессмысленным и бесполезным. Но я из любопытства остался послушать и теперь сидел здесь, дав себе слово после проповеди выпить чашку кофе и поймать своего друга Кирилла, одним из последних забежавших в кофейню перед началом проповеди.
- Ты, - проповедник ткнул пальцем в паренька из первого ряда. Столы и стулья расставили так, чтобы все прибывшие послушать проповедь сидели лицом к оратору. Сам главный герой предпочел постоять. Я думаю, из-за того, что, как выяснилось, он очень любил выбрасывать вперед десницу и указывать ею на какого-нибудь человека или, потрясая ей, воздевать перст к небесам.
Паренек, на котором остановил свой выбор проповедник, растерянно поднялся.
- Представь себе, вот я перед тобою, как Бог. И я спрашиваю тебя – скажи мне, грешно ли ты жил, как ты жил, ты помнил обо мне?
- Ну... – парень замялся. Я знал его – самым большим грехом Мити Пешкина, пожалуй, была жизнь в незарегистрированном браке. И ребеночка успел без брака родить, а жениться не хотел, мотивируя тем, что денег на свадьбу нет. Так и живет до сих пор – ему уж в церкви и год давали на исправление жизни, да не вразумился. Кажется, его от Причастия отлучили, но ему и горя мало – жил без этого и живет сейчас. – Я помнил, конечно, о Тебе, как не помнить...
- Жил ли ты, следуя моим заповедям? Жил ли ты благочестиво, пребывая в добре, мире со всеми? Не гневался ли ты на кого-либо? Всё ли было спокойно в твоей жизни?
- Да бывало, гневался я...
- Ага! – Петр Иванович наклонил голову и пристально всмотрелся в Митю. – А прощения ты просил у того, на кого гневался? Обижал ли ты его?
- Было дело...
- И до сих пор, наверное, обиду держишь?
- Так как же простить-то его, - загорячился вдруг Митя, - он же...
- Довольно! – резким жестом и выкриком прервал его проповедник. – Стало быть, ты пришел ко Мне, Своему Богу, с обидами? Ты, погибший человек, душа грешная, с грузом обид и ненавистью в рай хочешь попасть? Ответь!
- Так а как же теперь-то я его прощу? – резонно заметил озадаченный Пешкин.
- Вот именно!.. Мирись с соперником своим, пока не дошли до суда, а не то в суде из тебя вытрясут всё до последней полушки. Ты прежде чем умирать, помирился бы со всеми, прощения бы попросил... Да один ли грех на тебе? Только ли в том грешен?.. А покаялся ли? Исправил ли жизнь свою? Как ты перед Богом оправдываться будешь? Не успел? Или забыл? Что за беспечные люди!..
Проповедник жестом усадил Митю.
- Подумайте все! Что наша жизнь? Пар, появляющийся на миг и исчезающий! Каждый из вас, я уверен, думает – когда еще я умру, не сегодня и не завтра, и не предполагаете, безумцы, что в эту же ночь души ваши могут взять у вас! У кого есть гарантия, что он завтра не умрет? Кто может назвать день и час своей смерти? Даже приговоренный к смерти, даже идущий на расстрел не знает часа своей смерти. Вспомните Достоевского!.. Но если так, если час смерти неизвестен, то не должны ли мы печься о том, чтобы в любой миг нашей жизни, в любой момент появления перед очами Господа быть готовыми к этой встрече? Не знаете ни дня, ни часа, когда придет господин ваш. И что будет, если он застанет вас спящими, если он увидит, как вы били слуг и служанок, как вы распоряжались доверенным вам от него имуществом – данными им талантами, отсыпанным им серебром? Он спросит у вас – вот вам было дано многое, где же прибыль? Где же плод хозяину? Где виноград, где умноженное вдвое серебро? Где таланты, которые увеличили славу господина? Где помощь обездоленным и нищим, страждущим и голодным? Что вы сделали в своей жизни? Кому помогли? Что вы сделали со своей душой? Она была дана вам чистой, она сияла первозданной невинностью после Крещения! Что же вы с нею сделали? А с телом, которое сейчас гниет в земле? Как вы заботились о нем! Как вы ласкали и тешили его! А о душе – вечной и бессмертной, о душе – которая неуничтожима и не исчезает, не истлевает в отличие от бренного тела – вы не заботились и не питали ее!
Взгляните, - взмахнул рукой проповедник, - как вы печетесь о теле! Даете ему пищу, когда оно захочет, даете не простую еду, но избранную, красивую на вид и приятную на вкус. Вы одеваете тело в лучшие одежды, вы омываете его лучшими благовониями и чистейшей водой. Вы принимаете ароматические ванны и массажируете свое тело. Вы желаете совокупиться с красивейшими людьми лишь затем, чтобы доставить удовольствие телу и удовлетворить еще собственное тщеславие – вам покорилась такая вершина, вы победили!
А что вы делаете с душою? Вы даете ей всякие непотребные зрелища, вы не молитесь и, пренебрегая совестью, творите гнусные дела. Вы не внимаете духу, отвергаете слова увещевания, отвергаете слова истины. Что вы даете душе? Только разврат и унижение, только поношения и отвращение. Совесть сжигается страстями, грех разъедает золото души!.. Но задумайтесь – вы пренебрегаете вечным ради преходящего! Вы предстанете перед Господом одною обнаженной, лишенной тела, душою – и какова она будет на вид? Изъеденная грехом, голодная, нищая душа!.. Зато тело, которому было отдано столько внимания и заботы, гниет в земле!..
А всё почему? – он глубоко вздохнул. – Кто из вас верит в Бога, поднимите руки.
Слушатели переглянулись, и только немногие подняли руки. Среди них был и я.
- А остальные? – он усмехнулся. – Вот и вся причина. Вот и ответ, почему Господь создал ад. Если вы не верите в Бога, то вся проповедь тщетна. Вам я кажусь в таком случае сказочником, эдаким придурковатым лунатиком, который болтает про какого-то Бога, про какое-то покаяние, про мифический рай и фантастический ад. Сказки!.. Но я прошу вас на секунду представить, что Бог есть! И я прошу вас увидеть себя перед Ним. Он спросит вас – вы слышали проповеди, вы читали о том, что есть вера, есть Бог, вы слышали и о христианстве. Почему же вы не поверили?.. Кто или что отвратило вас от веры в Христа? Нечестивые священнослужители? Неблагочестивые прихожане? А может, ваша собственная лень и трусость? Может, желание удобства жизни и нежелание следовать таким, на первый взгляд, трудным заповедям?.. Это же накладывает столько ограничений! Боитесь, что вам придется менять свою жизнь. Боитесь менять такой удобный и легкотворимый грех на праведность! Боитесь жить по закону Божиему!..
Неожиданно один из слушателей – пожилой человек в круглых очках, одетый в помятый пиджак и узкие брюки, - поднялся и, воспользовавшись небольшой паузой в речи проповедника, воскликнул:
- Что ж ты говоришь всё «вы» да «вы»! Наши попы хоть «мы» говорят, себя к таким же грешным и немощным причисляют. А ты так себя от нас, от нечестивцев, отделяешь. Мол, ты, конечно, свят, а все остальные – великие грешники. Покажи нам собственный пример! Ты-то святой человек что ли?
Петр Иванович только бросил взгляд на мужчину и, кивнув, продолжал свою речь:
- Я имею право говорить о вас так, потому что я обращаюсь к вам, а не к себе. Свои грехи я знаю, каюсь в них и молюсь о помощи Богу. Но это мое личное дело. Что же до тех грехов, до того неверия, которое царит в ваших душах, так его нужно выявить, поднести к вашим глазам, чтоб вы прозрели!.. Во мне нет неверия Богу, во мне нет греха забывчивости о смерти и о Божественном Суде! Но вы – вы не каетесь! Вы забыли о том, что такое покаяние, что такое Страшный Суд и что нас всех ожидает!..
- Откуда ты знаешь? – снова подскочил тот же человек. – Будто ты следишь за нами, что так рассуждаешь. А если мы каемся каждый день? Если мы молимся каждый день? Ты-то откуда знаешь? Тебе разве то ведомо?
Кто-то одобрительно закивал, иные зашушукались, по кофейне пронесся гул голосов. Рядом со мной кто-то произнес: «Верно сказал! Так его!».
Проповедник и бровью не повел. Видимо, он привык уже к выкрикам из зала, привык к тому, что его слова не принимаются всеми и сразу, привык к тому, что люди недоверчивы, настороженно относятся ко всему новому. К тому же, проповедник – человек нездешний, а значит – не свой, чужой – к чужим же известно какое отношение: ты либо сразу показываешь свои лучшие стороны и тебя принимают с распростертыми объятиями, либо сразу начинаешь устанавливать свои порядки, и тогда ожидай недовольства местных жителей. Увы и ах, но сегодня странников не особенно привечают. Если раньше двери изб были открыты и гостей ждали, то теперь – пока не удостоверятся, что тебе можно доверять, ты «свой», и не подумают пригласить.
- Я знаю, что говорю, - сказал проповедник. – Вы думаете, мои речи происходят от незнания вас? Давайте проверим? Кто из вас готов выйти ко мне, встать рядом со мною и исповедоваться перед всеми в содеянных грехах?
Никто не шевельнулся.
- Вы, верно, возразите мне – дескать, каются наедине, прилюдно никто не кается. В первые века христианства, возражу я вам, было не так. Люди выходили и перед всеми своими согражданами, публично, каялись в грехах! Вот это была вера, вот это была настоящая исповедь!.. Ибо на Страшном суде не одному Богу, на ушко, вы будете говорить, как вы неправильно жили – стыдно станет тогда, перед Его Ликом, стыдно будет оправдываться! Нет, не перед одним Богом, но перед всем сонмом святых Его, перед всеми спасшимися, а то и перед всеми людьми!.. Вот где страшно-то будет! Вот, о чем вы должны думать!.. Выйдете вы перед всеми людьми, жившими до вас, с вами и после вас. Выйдете перед триллионами глаз, выйдете перед Самой Любовью – каково вам будет тогда? Стыдно?.. А сейчас не стыдитесь грешить! Сейчас не думаете о том, что исповедью вы изгладите свои грехи, что уничтожите их, и на Суде сможете сказать – не было ничего такого!.. Не думаете о грехе, когда занавешиваете иконы, когда зная, что грешите, все равно совершаете то!.. О чем вы думаете? Не знаю я, полагаете? Знаю! Думаете – доживу до старости, там покаюсь и оправдаюсь. А кто сказал вам ваши времена и сроки жизни? Кто дал вам гарантию, что вы доживете до старости? Кто дал вам мысль о том, что и в старости вы будете каяться? Живучие страсти, питавшиеся до этого вашими деньгами, вашим телом, тогда – в старости – с особенной яростью набросятся на вас. Как их утолить? Нет сил, чтобы блудить, нет наслаждения в пище, и нет средств, чтобы купить желаемое!.. Как зависть будет сжирать вас, как похоть будет рвать ваше тело на части!.. Вы думаете, я не знаю вас! А я знаю, что если вы не покаетесь, все погибнете! Если бы вы каялись каждый день, если бы вы очищали свою совесть, то не было бы нужды в проповеди, и не пришли бы послушать «что-то новенькое». Вы бы сидели дома и молились перед иконами, вы бы не празднословили, осуждая других и устраивая пересуды о грехах ближних. Вы были бы смиренны и терпеливы, вы бы без ропота переносили скорби и с благодарением смотрели бы на небеса. Да кто так поступает из вас? Есть ли хоть один?
Все молчали.
- То-то и оно! – горько усмехнулся проповедник. – Все вы стеснительны и застенчивы. Никто не выйдет и не скажет перед всеми – я сплю с чужой женой. Никто не выйдет и не скажет – брат, я завидую тебе по-черному, я сгораю от желания твоего дома, жены и автомобиля. Никто не скажет – я готов убить тебя, потому что ты живешь лучше. Никто не скажет – я обманул тебя, я смошенничал, я слукавил перед начальством насчет тебя, чтобы представить себя в выгодном свете. Никто не признается перед ближним, зато все угодливо будут смотреть в глаза вышестоящим, зато все будут исподтишка строить козни и перешептываться о чужих прегрешениях.
Кто вспомнит о том, что его каждую секунду видит Бог, Богородица, святые? Кто вспомнит о том, что все его мысли – блудливые, завистливые, гневные – видят и слышат они? Кто задумается над этим и перестанет даже допускать в себе мысли о грехе? Кто станет совершенным не только в деле, но и в мысли?
Петр Иванович взмахнул рукой.
- Я прошу вас об одном... Покайтесь! Вспомните о Боге. Потому что если вы забыли Его, то Он не забыл вас. И боюсь, что если Он напомнит вам о Себе, то вы сочтете такое напоминание скорбью и карой. Но если не покаетесь, как вы будете смотреть на Бога после смерти? Что Он с вами должен будет делать? Вы сами, добровольно, отказались от Него, вы сами, добровольно, решили, что сможете жить без Него... Тогда какой же рай вам с Ним? Какая же вечная жизнь с Ним?.. После смерти два пути – либо с Богом, либо без. И если вы в земной жизни не научились и не захотели жить с Богом, то после смерти поздно будет спохватываться. Поздно!..
Он показал пальцем наверх и, резко повернувшись, провожаемый изумленными взглядами, вышел прочь из кофейни.
Мгновенно, после его ухода, слушатели зашумели и поднялись с мест. В этом гуле голосов я едва различал членораздельную речь.
Заметив среди вставших присутствующих и пробиравшихся к выходу Кирилла, я немедленно протискался к нему и предложил ему подождать, пока толпа рассеется, выпить немного и обсудить происшедшее. Мы сели и кивнули бармену принести нам кофе.
Пожилой противник Петра Ивановича уходил в компании двух молодых людей, о чем-то оживленно с ним беседующих. Понемногу все расходились, немного разочарованные, как я понял, недолгой проповедью и внезапным уходом проповедника.
- Нехорошо как-то получилось, - произнес первым Кирилл, когда нам подали кофе, а почти все слушатели вышли на улицу. – Странная проповедь и еще более странное бегство. Я хотел ему вопросы задать, да и многие, я думаю, тоже хотели.
- Кто он вообще такой? – спросил я друга. – Я вообще сидел себе спокойно, никого не трогал, и тут – нате вам – завалились люди, закричали, что через полчаса будет проповедь, стали передвигать столы и стулья. Я, конечно, человек любопытный, остался, но честно признаться, я даже не знал заранее, что будет, кто прибыл.
- Он вроде христианин, а про Церковь и священников вскользь только упомянул. Может, протестант, а то и еще невесть кто. Было объявление – на станции видел, что тогда-то и там-то (причем вчера ничего подобного не висело – значит за один день сорганизовался) будет проповедь такого-то. Я, к слову, к батюшке в храм заглянул, спросил его, знает ли такого-то Петра Ивановича. Слыхом не слыхивал, отвечает. Хотел пойти, да время неудобное – всенощное как-никак.
- Потому и говорил, видимо, что знает, кто верующий, а кто нет. Вечер, в церковь бы сходить, а не сидеть в кофейне и слушать приезжего оратора. Потому и священников не было – сам время выбрал, может быть, и специально, чтобы не мешали.
- О покаянии всякий может говорить, - Кирилл отпил кофе и задумался. – Говорил вроде бы складно, да «воды» много. Митю вон чуть не опозорил перед всеми. Спросил бы того о грехах поконкретнее, сознался бы. Все и так знают в маленьком городке, кто с кем и чего. Пересуды, сплетни – естественная среда в городе и в коллективах. От этого никуда не деться. Даже священники, я думаю, в приватных беседах друг с другом обсуждают начальство, епископов да дела знакомых служителей. Что ж они, не люди?..
- У меня всегда призывы «Покайтесь» ассоциируются с заезжими проповедниками. У них фишка такая что ли об этом постоянно твердить. Все уж поняли, что надо каяться. Да только постоянства нет – вроде и хочешь жизнь поменять, а как тут поменяешь? Работу что ль сменить? Жену? Друзей? А сам начнешь меняться – так и лишиться можешь и работы, и жены, и друзей. Они говорят итог, а о начале ни слова. Покаяние это уже для них конец, покаешься – в Царство попадешь. С чего начать покаяние – не говорят. Куда идти? Как каяться? Как долго? Зачем – они разъясняют, о процессе же молчат. Вот куда, по-твоему, после сей проповеди мне идти? К католикам? К лютеранам? К православным? В какую церковь? К какому Богу?
- Ну он все ж о Христе говорил...
- Это-то ясно. Но понимание Христа и Церкви, и тем более покаяния, у всех конфессий разное. Может, я неправильно верю? Может, мы верим с ним в разное? Может, по процедуре покаяния мы различны во мнениях? Идти ли на исповедь? Да, говорит он. К католикам? К православным? Прилюдно кричать? О чем говорить на исповеди? Сколько раз каяться в день? Сколько раз в церкви? Надо ли причащаться? Надо ли только плакать о грехах и ничего больше не делать для своего спасения? Куча вопросов!
- Может быть, затем он и заронил в наши умы зерна сомнения, мысли о том, что нужно покаяться, а уж мы сами должны найти способы, - предположил Кирилл. – Он только сеятель, взращивает же Бог.
- Так без указателя куда я пойду? Он дал мне в руки лопату, но не сказал, где копать. Махнул рукой – иди туда, но не сказал, до каких пор и как я пойму, что пришел.
- Ну, это как притчи – кому-то они разъясняются, а другие пусть только так и слушают. Приточно.
- Будто без притч нельзя! Но здесь же притчи нет. Здесь одна неясность. Если бы он сказал – покайтесь и для покаяния идите к священнику православной церкви, он именем Бога простит ваши грехи и укажет верный путь, - тут-то бы я и согласился. Да, вот есть отсылка к конкретному лицу, есть указатель пути. Или сказал бы – кайтесь мне, я прощу вам грехи и укажу путь. Тоже я бы понял, но, разумеется, не пошел бы. Мало ли чьей он властью тут мне будет грехи отпускать. Может, вообще на диктофон запишет, чтобы потом шантажировать.
- Подозрителен ты.
- Это они подозрительны, - я допил латте. – Пусть лучше бы наши священники так выступали. А то ждут в храмах, пока к ним явятся, сами же в народ не идут, в залах лекции и проповеди не читают. Пришли бы в зал мэрии, повесили бы объявления – будет проповедь такого-то числа, после нее ответы на вопросы. Аншлаг был бы!
- Зато все знают, где их искать.
- В церкви между службами присутствует только дежурный священник. На всех его не хватит, я-то говорю о массовой проповеди, о выступлении не только для тех, кто ходит в храмы, но и для тех, кто, быть может, желал бы, но стесняется, или боится что-то не так сделать, неправильно поступить. Это же все разъяснять надо. Человек, быть может, боится наедине говорить со священником – а слушая публичную лекцию, когда много народа, когда можно и записку анонимную подать, он почувствует себя увереннее, услышит ответы на свои вопросы – так ведь легче для стеснительных людей. Они услышат слова избранных для миссионерской проповеди людей – ораторов, тонких умов, блестящих проповедников. И пусть бы ездили те по России, собирали бы аудитории. Пусть бы это была всероссийская проповедь о Христе. Не какое-нибудь театрализованное действие, не шоу и не чтение по бумажке, но живое слово умного священнослужителя или опытного в духовной жизни мирянина. Поделился бы опытом, рассказал бы истории из жизни. Не для своих только, но для всех. Вот это было бы ценно!.. А то так по городам и будут ездить всякие чуждые нашей культуре и вере проповедники, которые призывают покаяться, говорят все вроде бы и верно, но быстренько уезжают и оставляют людей в растерянности. Жаль...
- Да, жаль, - Кирилл пожал мне руку, и мы распрощались.
Я вышел в теплый вечер и отправился домой, внутренне сожалея, что многие правильные слова показались слушавшим бесполезными и бесцельными, не принесли плода, так как сам оратор, не ответив на вопросы, не дав направления, исчез. Почему он так поступил – Бог весть. Может, если бы не этот его уход, то его проповедь имела бы куда больший успех, и может быть, привела бы если не всех, то некоторых слушателей к Церкви.