- Ваш чай, мадам. - немолодая женщина поклонилась и тихо вышла из комнаты. Ольга Александровна лишь кивнула аккуратно закрывшейся двери и медленно подошла к столу. Чай был горячим, кресло удобным, комната большой и светлой. Вся жизнь ее была такой же как эта комната, по крайней мере так считали многие окружающие. Ольга Александровна не любила рассказывать лишнего. Жаловаться кому-либо она считала ниже своего достоинства. У людей и без нее достаточно проблем. Достаточно того, что она сама все прекрасно помнит. А если становится совсем невмоготу, то бумага стерпит все, для этого, наверное, и были придуманы личные дневники.
Ольга Александровна сделала несколько маленьких глотков чая. Все же слишком горячий! Рядом с чашкой лежал телевизионный пульт. Как же глупо в подобном интерьере смотрится это чудо техники! Ольга Александровна только привыкала к подобным вещам, но и не проявляла особого рвения. Газеты она любила больше, они были как-то роднее. Но черт в них ногу сломит,в этих современных французских газетах. Поэтому иногда она все же включала телевизор. Бледные тонкие пальцы сжали пульт, замерцал экран. Шли новости. Ольга Александровна почти не слушала диктора, чай начал остывать. И она уже было хотела позвать Солину, чтобы ты принесла книги, как картинка на экране сменилась. Ольга Александровна сильно сжала чашку, не отрывая взгляда от телевизора. Сердце защемило, но не смотреть она не могла. Дворцовая площадь Санкт-Петербурга... Сколько лет прошло? А площадь совсем не изменилась, и Зимний дворец тоже, будто бы и не было стольких лет в так и оставшимся чужим Париже. Она подалась вперед, словно стараясь получше разглядеть знакомый вид. Иногда Ольге Александровне казалось, что грусть и боль ушла навсегда, что она все же смогла стать почти настоящей француженкой. Да и разве так уж плохо тут жить? В отличие от многих, кто уехал тогда, ей несказанно повезло. Родители смогли купить хороший дом в престижном районе, сбережения и графский титул их семьи делали свое дело. И замуж она вышла по любви. Марсель был чудесным человеком, доставал ей русские книги, ничего не имел против гостей из "прошлой жизни", да и просто любил ее, сильно. А она, бывало, по ночам подходила к окну, смотрела на улицу и плакала, потому что многое готова была бы отдать за то, чтобы там, под окном, была слышна русская речь, чтобы просто было как прежде. Так глупо грустить о невозможном! И как бы не было досадно, но счастливые воспоминания уступали место ужасу последних лет на Родине. Смерть, страх, постоянная тревога. Как будто бы вчера было, перед глазами Ольги Александровны, тогда она была еще просто Оленькой, вставали трагические картины: толпы пьяных солдат и матросов, мертвые офицеры на мостовых, грязь, жуткая речь отовсюду... Тревожное лицо отца, быстрые сборы, только самое необходимое. Поезда, ночевки непонятно где, снова поезда, затем в море... и сюда, в Париж. Все как в кошмарном сне. Слезы матери, поддельные документы, страшные лица людей в непонятной военной форме. Все как вчера. Потом начались ночные посиделки с бывшими соотечественниками. Водка, слезы, безысходность и песни вполголоса. А однажды утром им сообщили, что хороший друг отца - полковник Нечаев - застрелился. Ольга Александровна помнила лица родителей, бледные, как маски, с такой явной обреченностью, что ей стало страшно, не столько из-за умершего полковника, сколько из-за того, что она вдруг ясно поняла, что нет другого выхода. Они все обречены. Будут жить в чужой стране, днем улыбаться, а ночью пить и лить слезы о том, чего не вернуть. А когда после победы над Гитлером в Париж пришли войска, она, словно маленькая, выбежала на улицу, надеясь, что среди них найдется хотя бы один... Подошла к одному из солдат.
- Русский?
- Советский солдат Миронов!, - словно начальству докладывает. Ольга Александровна лишь покачал головой
- Нет, мальчик. Русский.
Какой позор был! Разревелась и убежала обратно в дом. А солдат Миронов, наверное, ее совсем не понял. Марсель тогда сказал, что несмотря на прошлое, сейчас она вправе гордиться своей страной. Ольга Александровна тогда зло бросила, что ее страны больше нет и почти неделю не разговаривала с мужем. И это тоже глупо. Можно было гордиться, нужно было... Но страны ведь и вправду нет!
Дети выросли настоящими французами. Жан и Катерина. Один теперь живет и работает в Италии, а Катерина в Ницце, с тремя детьми, книги пишет, глупые женские романы, но ведь нашла себя, живет счастливо, одна Ольга Александровна затерялась где-то в прошлом. И не девчонка уже, а каждый раз при упоминании о России все так же по-детски плачет. Так и сейчас. Слезы катятся градом, а ничего ведь не изменишь. Они в одну минуту стали врагами того, кого любили, в кого верили, за кого готовы были отдать жизнь.
- Мадам, к Вам пришел мсье Сильнов.
Ольга Александровна вздрогнула, чашка выпала из рук и разбилась на множество маленьких белых осколков. И черт с ней, чай все равно давно остыл. Она медленно поднялась и обернулась. Солина была воплощением невозмутимости.
- Скажи, что я сейчас спущусь. И... убрать надо, - она взглянула на разбитую чашку.
- Как поживаете, Ольга Александровна?
Петр Сергеевич Сильнов выглядел прекрасно, как и всегда. Еще бы, первый помощник посла СССР во Франции, ему положено. А она? Как она выглядит. Старая и заплаканная.
- Хорошо, Петр Сергеевич, благодарю Вас. Будете обедать?
- Нет, простите меня, дел очень много. - он с сожалением посмотрел на Ольгу Александровну, - Я пришел только, чтобы сказать, что мы все же добились для Вас поездки в Петербург.
Ольга Александровна невольно опустилась на стоящий рядом стул. Только бы снова не заплакать!
- Я не знаю как Вас благодарить, Петр Сергеевич, - голос все равно дрожит.
- Не стоит, Ольга Александровна.
Еще бы! Он же каждый месяц ездит к Катерине в Ниццу, что уж тут благодарить.
- Можно на самолете, но я прошу Вас посоветоваться с докторами, все же перелет - вещь тяжелая...
- А я советовалась, все в порядке. - она не любила врать, но что теперь терять? - Когда?
- Через неделю, Ольга Александровна.
Надо же! Дожила до 85 лет и вот, свершилось. Это почти как "увидеть Париж и умереть", только наоборот. Париж она видеть больше совсем не хотела. Ольга Александровна написала письма детям, составила завещание. Солина застала ее разглядывающей старые фотоснимки родителей. Они были бы счастливы узнать, что ей посчастливится вновь увидеть родной город.
- Мадам, пора идти.
Ольга Александровна кивнула и пошла вниз.
В аэропорту ее встретил автомобиль французского консульства. Забрали вещи, посадили, повезли... Как все просто, будто бы в отпуск приехала. Ольга Александровна попросила выйти на набережной. Шофер послушно остановил автомобиль. Она вышла и подошла к гранитному ограждению. Такая спокойная вода, тихая, темная...
Во все глаза гляжу на Охту
Мешают слезы и туман
От слова "Родина" я глохну
И только слышу - "эммигрант"
Так далеко, что я не верю в существование твое
И это горше, чем потеря, чернее, чем смерть
И вранье, мой Петербург.
Мой мертвый всадник плывет в тоске,
Не объяснить, но вот что мне всего досадней
Я как-то умудряюсь жить
В глухой провинции у моря
Я не сошел еще с ума, но нахватался.
Хватит горя! Не лучше посох и сума,
Не лучше, ибо вырван остов из рук
И сожжены мосты. Мы не умрем,
Мой милый постум, в столице страшной красоты.
Печален, листья опадают, приходит осень
Мудрость с ней. Я перед смертью зарыдаю
О бедной Родине моей.1
Кто-то подошел, положил руку на плечо.
- Бабушка, с Вами все в порядке?
Бабушка?! Нет, здесь она молоденькая девушка в скромном платье, как много лет назад. Здесь она стоит и плачет о потерянном времени, о потерянной жизни. О любви к Родине, за которую ее современники отдавали жизнь. Она просто плачет, потому что ей здесь теперь не место, она здесь никому не нужна. Эмигрантка, чужая, враг. И никому не расскажешь, даже этому участливому молодому человеку. Его не так воспитали, его не тому научили. Он не поймет, да и никто не поймет. И Жорж с Катериной, и Солина, и все послы вместе взятые. Никто! Хоть закричи здесь, завой от боли! Кому рассказать, как сердце разрывается, что хочется вот прямо сейчас в Невские волны, только бы остаться здесь не только душой, но и телом. Воистину, "столица страшной красоты".
Валентин Семенович так и не смог получить сегодня выходной. А ведь так хотелось! У дочки в школе концерт, посвященный 1 Мая. А ему дежурить приходится. Можно подумать так сильно нужны врачи в аэропорту. За все время его работы серьезная врачебная помощь понадобилась раз десять, не больше. Остальное - мелочи. Ребенок порезался, упал - коленку разбил. Очень впечатлительная женщина упала в обморок, провожая мужа в командировку. На это и медсестры бы вполне хватило. Валентин Семенович заварил чаю, устроился поудобнее на стуле, открыл свежую спортивную газету, но углубиться в чтение ему не дали. Вызов. Неужели?
- Что случилось?
- Женщина пожилая, за 80, плохо стало. У нее билет на рейс в Париж, гражданка Франции.
Схватить нужное, выбежать, захлопнув дверь, два лестничных пролета вниз, перескакивая через ступеньку. Толпа зевак расступается, на полу лежит женщина. Да, точно лет 85-87, не меньше. Понесло же на старости лет летать! А женщина все-таки красивая, даже в таком возрасте. Или, скорее, необычная. Строгое длинное платье, прическа, тонкие и правильные черты лица. Какие-то старинные кольца на бледных пальцах. Будто бы гостья из прошлого, с картин в Эрмитаже или Русском музее. Валентин Семенович таких женщин никогда не видел.
- Встать можете? - он присел на корточки рядом. Она открыла глаза, ясные, тяжелый взгляд, будто бы с укором.
- Вы видели Париж, господин доктор?
Гражданка Франции? А говорит чисто по-русски, но это ее "господин", очень некрасиво.
- Нет, не видел. Мне нужно Вам помочь, где у Вас болит?
- Мне не нужна помощь. Я видела Париж, а теперь видела и Санкт-Петербург. Я все в своей жизни уже видела.
Санкт-Петербург? Может умалишенная. То же мне, Ленинград называть так...
- Оставьте, доктор, мне хватило жизни.
Ну уж нет, с него же за иностранку, пусть и сумасшедшую, три шкуры сдерут. Он аккуратно прощупал пульс, послал помощника, чтобы тот вызвал скорую помощь.
Ольга Александровна медленно закрыла глаза. Все, что могло случиться - уже случилось. Зачем теперь нужен Париж? Там больше не хочется жить, да и здесь не хочется. Вот и этот доктор, вроде неплохой человек, а когда про Санкт-Петербург услышал, так противно поморщился. Нет, без прошлого нет у нас будущего, и не будет. А они этого не понимают. Церкви взорвали, памятники снесли, улицы и города переименовали... И люди другие. А такие как она больше не нужны здесь. И даже плакать не хочется. Боль уступает место осознанию. Она ведь с самого начала знала, что так будет.
- Была в сознании, говорите? - седой врач прищурился.
- Говорю же, была, - вздохнул Валентин Семенович, - Я и сделать ничего не успел. Сердце же...
- Сердце, - устало повторил седой, - Ладно. Пусть увозят, мы тут уже не помощники. Зато проблемы начнутся теперь с иностранцами. Седой покачал головой и уехал. Валентин Семенович тоже. А когда до дома оставалось всего ничего, он зачем-то вышел на набережной, подошел к спуску к Неве, присел на ступеньки. Он все понял еще тогда, когда она только на него посмотрела своим тяжелым, и, он только сейчас смог подобрать слово, величественным взглядом. Как княгиня, ну или графиня, что из прошлого. А что мы теперь знаем об этом прошлом? Платья, парики, дуэли, войны... Вот и все. Скромно и политкорректно. Валентин Семенович вздохнул и закурил. Ему не хотелось идти домой, потому что как бы он не постарался, хорошего настроения сегодня у него уже не будет. И будет оно пропадать всякий раз, как он вспомнит об этой необычной женщине. Валентин Семенович никогда не сомневался в своей любви к родителям, жене, дочке... А вот любил ли он страну в которой живет, он не знал. Любовь к Родине ведь даже в букваре прописана, так о чем тут думать? Разве пара лет службы в армии - это и есть долг Отчизне? Ему вспомнились рассказы прабабушки, которые она рассказывала ему на ночь, когда он был еще совсем маленьким. Рассказывала тайком ото всех. А кто-то все равно узнал, за ней приехали на "воронке" и больше он ее не видел. Наверное, эта женщина была очень похожа на его прабабушку. Другие люди из другой эпохи. Их с каждой минутой становится все меньше и меньше, а мы не можем их любить и уважать, нас этому не учили. Валентин Семенович затушил сигарету и медленно побрел в сторону дома.
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
"Прощай!" и "Ура!".
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память- была..
Ваши сиятельства, их благородия-
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки - русские. Вроде бы - наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Как они после- забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё -
Победившую, пусть непонятную,
Пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа.2
1. "Охта" В.Маслаков
2. "Кладбище Сент-Женевьев де Буа" А.Малинин