;;;
Евген с впечатанным в память из отцовской книжки телефоном 338-46-17 чуть приоткрыл дверь директорского кабинета. Уперся взглядом в субтильно-вылизанный силуэт за директорским столом: в потертом пиджаке, белой рубашке, пестром галстучке. Силуэт писал. Он приподнял голову, глянул в окно и аккуратненько застенчиво покашлял в кулачок.
Евген опознал сидящего. В сознании встопорщилась жесткая досада: а этот здесь каким макаром? Директор Дома учителя – Владлен Михайлович Белик-Бердюков неведомой силой перенесен был в директорское кресло Дома пионеров. Белибердюк (так нарекли Владлена студиозы из драмкружка Красницкого при Доме учителя) был столь стерильно вежлив и обходительно застенчив, что среди кружковцев о нем ходила так и неопровергнутая легенда. Однажды в жарком турпоходе педагогов по Черноморью он отстал от группы и принял на грудь двести беленькой. Наткнувшись на исторический объект в степном пространстве, Белибердюк сомлел в восторге от объемистого каменного вымени, лобка и мощного зада у сваленной веками на траву скифской бабы. При очередном наклоне воздыхатель не удержал в себе и выпустил в аромат степи трескучий нонсенс. А выпустив, сконфузившись до полусмерти, стал умолять бабищу простить его. Но та набычившись, каменно молчала, как и положено. Раздавленный конфузом , непрощенный, он зарыдал и , обессилив от стыда, лег рядом с бабой, оглаживая шлифованные временем зад и груди. Таким его и подобрал автобус.
Евген нередко приходил к Красницкому в кружок, сопровождаемый на занятие цветуще плотскими телесами четверокурсницы Ларисы Гомаюн. С которой у него тянулся с перерывами, изящно платонический, эфирно-ароматный флирт (на большее, хоть плачь, не доставало времени, хотя закатывала тихие истерики Лариса, домогаясь продолжения). Сопроводив Ларису, случалось, и просиживал в зале часть репетиции, все время, ощущая бессильно-гневную, едучую эманацию Владлена, служившего Красницкому бессменным помощником в режиссуре. Его до истерически-бесплодного катарсиса тянуло к скифским прелестям Ларисы. Но там была неодолимая для куртуазности Владлена преграда – все прелести охранял бритвенно-острый язык ее.
- Вы не подскажете, где Котов? – спросил Евген Владлена, просунув голову в дверь. Он знал и уважал директора – горячего любителя и почитателя их оперных спектаклей .
- Он в отпуске. Я временно вместо него, так сказать по-совместительству. А вам, простите, зачем Игорь Петрович? Могу я заменить его?
- В принципе можете. Но мне неловко обременять вас, Владлен Михайлович.
- Да что вы, что вы! Входите. Мы знакомы?
- В какой-то степени. Кто в городе не знает блистательного ассистента и сорежиссера драмкружка, ваши нетленные спектакли с Красницким «Кокон», «Иркутская история» - это золотой фонд Грозненского театра.
Он шел к столу.
- Так редко встретишь в наше время ценителя хорошей режиссуры…как величать вас?
- Доцент Бердюко-Белик.
- Простите…как?
- Бердюков – Белик.
- Вы шутите?
- Вот уж не думал Владлен Михайлович, что вас, конструктора и вивисектора сценических мистерий, обманет мой примитивный гримо-макияж.
- Чу…Чукалин?
- Конечно же. Тот самый, бандит во всесоюзном розыске, что покалечил боевую касту КГБ.
- Что вам…угодно?
- Мне надо позвонить. Один звонок. Междугородка. Вот оплата.
Он положил на оргстекло перед Владленом пять десяток – почти полмесячную его зарплату. С холодным любопытством наблюдал, как буйно и нещадно схлестываются на Бели-бердюковском лице несовместимости страстей: давнишняя обида, жадность, скулящее достоинство, испуг.
Смотреть на это было тяжело.
- Владлен Михайлович, давно хотел излить вам искреннее сожаление: самым бесстыдно-плотским моим контактом с Ларисой Гомаюн было хождение с ней под руку. Для большего мы не созрели. И я частенько думал: какая горькая нелепость. Мне это помешало найти контакт с изящным интеллектом мастера, то бишь с вами. Ваш бешеный талант победно выпирал из вашей режиссуры.
Владлен растаял и потек. И наступил на горло вожделенью нищеты.
- Пожалуйста, звоните, оплата не нужна, звонок в счет Дома пионеров.
- Как вас благодарить?
- Вам с телефоном нужен тет-а-тет?
- Мне право так неловко…
- Я выхожу на десять минут. Вам хватит?
- Вполне.
Владлен пошел к дверям. Его терзала хищная раздвоенность: а если донести… заплатят?
- Владлен Михайлович – поймал Евген и.о. директора у самой двери – я сознаю мучение вашей тонкой души: преступник грубо завладел невинно-пионерским телефоном. Я вас не осужу, оповестите органы об этой наглости.
- Может, хватит хамить? – Фальцетом выплеснулся гнев из Владлена. В нем взрезали у самого порога сексотно филерский фурункул.
- Увы, Владлен Михайлович, вся се-ля-ви такая хамская.
Дверь с треском захлопнулась. Евген набрал междугородку.
- Семнадцатая. Откуда вы звоните? Ваш заказ.
- Дом пионеров. В Москве триста тридцать восемь сорок шесть семнадцать. Огромная к вам просьбе девица – красавица
- Что, так заметно?
- Боюсь ослепнуть. Наш разговор сверх срочный. Пришлите двойной счет. За скорость.
- Постараюсь.
« Ты постарайся, золотко…уж постарайся, милая!!».
Через минуту возник в трубке глуховатый усталый голос:
- Пономарев.
- Дядь Вань… «Не бздеть, душой и телом не хилять, торчать как палка у грузина» - напутствие Пономарева пацанам над бешеным Аргуном помню до сих пор. И следую Аргунскому завету.
- Женька?!
- Я.
- Ты…как меня нашел?! – Сталистое, плохо скрытое изумление, звенело в голосе генерала. Пять минут назад он уже вышел из кабинета и спускался по лестнице. Но что-то вдруг остановило и завернуло снова в кабинет. В мозгах как буд-то шваркнуло колючим наждаком: « Ты же забыл… надо вернуться, взять…» Вернувшись, он растерянно кружил вокруг стола, мучительно пытаясь вспомнить: что забыл? Что надо взять? Кружил минуты три. Пока не затрезвонил телефон.
- Вы дали телефон отцу, дядь Вань, когда были с ним на рыбалке. Что-нибудь не так?
- Дела-а-а. Ну ладно. Ты умудрился поднять пылюку… от нее аж здесь, в Москве, чихают. И по моим каналам - чих тот с красной юшкой. Так что ли? Ты где там?
- Дом пионеров. Нас соединяла семнадцатая.
- Помню. Выкладывай.
- Вы дважды предлагали Аверьяну работать на…
- Дальше.
- Он согласен. А мне не предложите?
- Надо обсудить. Где и когда?
- Сегодня за полночь. Пеньжайка под Гудермесом. Вы там были на Драке Радогора . А «чих» мой с красной юшкой здесь может быть двойной или тройной. Загонщики достали. Боюсь, что стану отвечать по полной.
- Ну, ты даешь…копнильщик хренов! Привет отцу. С ответами загонщикам советую не торопиться. Держись и не зверей до встречи.
- Постараюсь.
- А я попробую быть у вас до полуночи, рейс в двадцать сорок.
Чукалин положил трубку. Свинцовая усталость заползала в душу. Половина дела сделана. Смутно просматривалось вторая половина: ночная встреча с Аверьяном и Пономаревым на «пеньжайке». После которой должна начаться иная жизнь. Какая? Во всяком случае – не волка, бегающего от собак. Все, хватит бегать! А кого? Собаки, рвущей волка!
За что его гоняют? Терпеть все это дальше, опять вилять и делать петли в драпе? И где предел терпению?
Накопленное в организме напряжение переплавлялось в тяжелый, жгучий ком бойцовской ярости.
Среда , в которую вплавило Евгена, все явственней набухала опасностью. И концентрация ее сгущалась. По следу опять пластались гончей рысью четверо оповещенных Владленом – он был свищом сексотства и свещ таки безболезненно прорвался.
На эффективный драп Евгену оставалось две-три минуты.
Значит опять?! Ну нет.
Чукалин огляделся. Освобождая место, придвинул к стенам стулья, убрал от директорского стола в угол журнальный столик. Сел в кресло, закинул ногу на ногу.
…Погоня ворвалась в кабинет через минуту, в руках дубинки, пистолеты. Переводили дух четверо распаренных спецназавцев, в чьих головах и памяти пульсировал размноженное во всесоюзном розыске фото бандита, который уконтропупил месяца на три при задержании самого «Бульдога» с тремя бойцами - оперативную легенду КГБ.
Задравши ногу на ногу торчал из кресла в кабинете очкастый тип…чья физия, хоть плачь, не походила на фото-ориентировку.
- Кто к нам прише-о-ол! – Напевным, маслянистым басом истек очкарик – родимое эм-ве-де!
- Вот этот что ли? – Оторопело обернулся к Белик-Бердюкову старший. Маячила за спинами бойцов мордашка Владлена. Смешался на ней причудливый коктейль страстей: от вожделения до страха – «Что щас бу-у-дет!».
- Он самый. Учтите, он в гриме!
- Да-да, тот самый, и я в гриме, лейтенант – с чудовищным развязным хамством подтвердил сидящий.
- Фамилия! – Взревел старшой.
- А Владик разве не сказал? Чукалин.
- Сними очки!
- Да что вы так орете, херр лейтенант? Подобным образом орет ишак при случке в караван сарае. Но вы же в Доме пионеров.
- Лежать, ублюдок! На пол, мордой вниз – спецназавца трясло. Давно не приходилось терпеть столько словесных оплеух при задержании.
Студент опустился на колени, лег вниз лицом, забросил руки за спину. Сказал:
- Теперь я слышу речь не ишака, но мужа. А то - сними очки…потом трусы сними …так и в стриптиз удариться недолго. Служивые, вы случаем не пидарасы?
- Товарищ лейтенант…этот говнюк над нами издевается! – Один из подкомандных кипел в великом изумлении. Главарь защелкнул на руках Чукалина наручники. Мелькнула и пропала где-то в подсознании нервная мыслишка – такими лапами башку быкам сворачивать. Но скованный не шевелился. Лишь дернул в стороны руками и натянул цепочку. Лежал бревно бревном, уткнувшись носом и очками в пыльный выцветший ковер. Не то что-то творилось…не так ведут себя бандюги, воры в законе, валютчики, фарцовщики, антисоветчики и прочая нечисть, кою случалось брать.
Лейтенант перевернул лежащего на спину. Сдернул очки.
- Похож? – Спросил лежащий, скаля зубы в ухмылке. И посоветовал – примерь, херр лейтенант. Так хочется увидеть Крыловскую «Мартышку и очки».
Смотрела снизу предельно наглая, уже знакомая по ориентировке морда – с приклеенной на ней ухмылкой.
- Он еще лыбится…ты что, не понимаешь, куда влип? У тебя крыша поехала?
- Ага, поехала. Садись цуцик на крышу, довезу.
Лейтенанта окатило жаром: его обгадили в который раз, в присутствии всех подчиненных.
Еще одно он понял – задержанный с тупым и абсолютно непонятным жлобством напрашивается на избиение, он просто ломится в него своим паскудно-ядовитым трепом «херр лейтенантом», ухмылкой и прочим крапивным сволочизмом. Зачем? Но дикую несуразность происходящего уже смывала не рассуждающая ярость оплеванного с ног до головы…да кем? Закованным в наручники, не способным сопротивляться сопляком, которого надлежало доставить в райотдел живым…можно - слегка помятым.
И отдаваясь со всей набухшей страстью последнему, упоительному пунктику, шарахнул лейтенант резиновой дубинкой по печени скованного хама. Чем дал команду остальным. Они месили тело под ногами дубинками, подошвами ботинок с озлобленным недоумением ощущая какую-то провальную неэффективность большинства ударов: непостижимым образом плоть парня, амортизировано гасила литой хлест палок, либо рывком сдвигалась, ускользала от ударов.
- Хорош! – Задышливо скомандовал старшой, вытер пот на лбу. Встал над головой избитого. Всмотрелся в распластанного на ковре. Бандит лежал мертвецки недвижимо с закрытыми глазами…перестарались, что ли? Склонился еще ниже лейтенант, нащупывая пульс на шее, студент открыл глаза. В зрачки лейтенанта плеснул холодно-хищный пламень:
- Теперь иду на вы, херр лейтенант.
Над телом офицера в сгибе - рывке мелькнули две ступни в спортивных кедах. И шлепнулись в капканном хвате с двух сторон на шею - под скулами. Лежащее согнутой пружиной тело разогнулось..
Голову лейтенанта рвануло вперед и вверх, за ней дернулось, взлетело в воздух верх ногами тулово. Мясной мешок, с костями, преодолев два метра до стены, с тупым хряском ударился в нее спиной и рухнул на пол.
Оцепеневшие бойцы, еще не осознав случившегося, увидели, как смазано – молниеносным рывком взметнулось в воздух Нечто, похожее на разъяренную гориллу. На пике взлета ноги у гориллы разнялись циркулем в шпагат. Одна ступня ударила бойца в грудину, сломав ребро, вторая достала с хрустом шею, стоящего у двери.
Трое лежали без движения.
Четвертый, пронизанный на вылет костным хрустом, успел взметнуть дубину, но напоролся на негромкий голос:
- Стоять, убью.
Навис над ним готовый к действию хищник, которого они только что всем скопом с упоением месили ногами и дубинками.
И естество бойца, впитав размеренно – каленую угрозу, осознало – отправит на тот свет и не поморщится.
- Брось ее, – сказал Чукалин.
Спецназавец отбросил орудие труда: дубинка обожгла ладонь.
- Возьми ключи у лейтенанта – чугунной тяжестью упала на уцелевшего еще одна команда.
…Он размыкал наручники. Легчайшим, хилым сквозняком мазнуло в голове мыслишка: «Пистолет…».
- Не вздумай, – сказал стоящий к нему спиной человеко- зверь . Боец ужалено дернулся - голос жиганул слепнем через гимнастерку.
Наручники брякнулись на пол.
- Иди, земеля – кивнул на дверь студент, разминая кисти – расскажи, что видел и передай начальству, что ночью буду в Гудермесе. Пусть мастерят засады.
Боец пошел к двери по-крабьи – боком. Он миновал оцепенелую статую Белик-Бердюкова, стоящую в разъеме двери. И лишь потом, нашкодившим и перепуганным котом метнулся к выходу по коридору.
- Иди сюда, – поманил пальцем Чукалин. Белик-Бердюк подходил, виляя, извиваясь туловом: все неподатливее враждебней сминалась дистанция меж ним и сокрушителем трех менто-плотей.
- Я должен был оповестить их! – Изнемогая кроликом перед разъятой пастей удава, прорвался воплем Владилен – иначе я соучастник этих…трех убийств.
- Они все живы, искариотик – успокоил гость – еще тебя переживут. Очухаются в госпитале и будут так же выколачивать свой бутерброд с маслом дубинкой из ваших ребер.
- Ты сам их спровоцировал! – Заметно возрождался и обретал директорское менторство Владлен – и если меня спросят…
Он не закончил. Чукалин сдернул свои усы и прилепил их экс-вицережиссеру. Надел ему свои очки. Полюбовался.
- Покажи язык.
- Что?!
- Высунь язык!
Белик-Бердюк не смог не высунуть.
- Ты бесподобен. Гибрид белибердятины с Эйнштейном. Здесь тридцать тетрадрахм, или серебрянников – оплата за работу. На большее она не тянет.
Он затолкал в кармашек пиджака Владлена три десятки. Ушел не оглянувшись.