На самом деле эта история не смешная, а вовсе наоборот - печальная. Пишу ее сейчас и слёзы льются. То, что они льются от смеха, конечно не хорошо и не правильно. Но то ли от недостатка воспитанности, то ли черствости душевной, сижу себе в кресле и рыдаю от хохота. Да простит меня вдова умершего, начну рассказ.
Те, кому приходилось по воле судьбы вариться в одном творческом котле с представителями театральных или киношных перевоплощений, кивнут мне, мол, что правда, то правда – актёры – это отдельная раса, со своим умственным приветом.
Вот и этот покойник, на тот момент тот ещё живчик тридцати пяти лет от роду, носил свой собственный привет в черепной коробке. Что, к слову сказать, ничуть его самого не обременяло, а лишь портило жизнь окружающим. В общем, был он чрезвычайно брезглив. На обед было пойдет, ложку на три раза салфеткой протрет, на свет оглядит. В суп, прежде чем начать хлебать, непременно морду опустит, понюхает, не протух ли. Костюм игровой заставлял костюмеров утюжить раз на пять, чтобы не подхватить какую-нибудь холеру или чтобы вошь не перебежала. И все охали, хихикали, у виска втихаря крутили, но избавить человека от его фобии не решались.
И вот как-то после съемочного дня заходит этот брезгливый тип в костюмерную, чтобы переодеться и домой побыстрее свинтить. Из штанов выпрыгивает, языком чешет, перед молодыми костюмершами выделывается, старается понравиться. Переоделся, наконец, попрощался и откланялся. Все само собой выдохнули с облегчением, дверь перекрестили, а тут заходит следующий товарищ киношного искусства. Знаменитый такой дядька, как зовут не знаю, а рожа знакомая, будто у соседа. Присаживается он такой весь на пуфик, туфли снял и руки тянет, куда не понятно. Граблями что-то подцепить старается, да лишь воздух ловит. Обращается он тогда к тем же костюмерам, мол, любезные, носки оставлял вот здесь, в этом углу, на собственно личные ботинки положил. А теперь нету их. Куда делись? Не ушли ведь.
Костюмеры, конечно, забегали, заохали. Принялись под пуфик заглядывать, во все подряд ботинки глазом нырять, чужие носки выдавать за пропавшие. Но актер осанку держит и ни в какую не уговаривается на чужие, свои требует. Мол, носки хорошие, новые, чистые, в лондонском Секонд-Хенде купленные. Верните, будьте любезны.
А девахи глазами хлопают, плечами пожимают, дескать, всё обыскали, если были, то как сквозь землю. Не увел же их никто. Захотели бы, так вещь получше забрали, ремень к примеру, или ботинки замшевые.
Плюнул актер на это дело, не носки жалко ему, а принципы. Натянул боты на голые пятки и отчалил.
И забылась бы эта неприятная история с носками, да через день приходит брезгливый актер. Понурый какой-то, не смеется, не шутит, глаза к полу держит. Переодевается в игровой костюм и посапывает себе в бороду.
К концу съемочного дня покрылся он весь красными пятнами от залысины до ногтей на ногах. Чешется как бобик уличный, текст путает, играет паршиво. Режиссер то и дело орет в рацию – «Дубль!». Отсняли наконец с часовым опозданием. Плетется несчастный актер в костюмерку переодеваться. Идет и видно, что сдерживается, а нет да нет, почешет то под животом, то за воротником. Так же не поднимая глаз переоделся в своё и ушел. Всех он тогда удивил своим поведением.
А на следующий день дирекция сообщила, что помер актер. Всю ночь говорят в бреду шептал, что сжили со свету его молодого и талантливого. Носки подменили, чужие ношенные сунули. На этой почве температура поднялась, морду раздуло красным волдырем, а под утро озноб его и прикончил.
Поохали все, башкой покачали, да пригласили другого актера. У этого, правда тоже болезнь обнаружилась – девок он молодых и красивых боится до бесов перед глазами. Так цепенеет перед ними, что испаринами покрывается и языком в трех зубах путается. Пришлось молодух повыгонять, набрали старых дев. А что делать, так гляди всех актёров в гроб загоним.