Девочки. Ну, вспомните. Вспомните же! Этот фильм. Этот старый фильм далекого детства.
– Пусть я некрасива и мала ростом… – говорила Джен Эйр, а актер Тимоти Далтон, красавец, с иссиня-черными волосами и ямочкой на подбородке, прижимал к груди эту маленькую мышку с верным сердцем и огромной душой.
И еще в тот момент звучала такая музыка, что тринадцатилетней мне немедленно хотелось сложиться, как телескопическая удочка, и никогда-никогда не вырасти вновь. Прилизать взлохмаченный хаер – глааадко. Чтобы уши торчали. Раздобыть и освоить роговые очки. Стать предельно несимпатичной. Потому что доброе сердце и храбрая душа у меня уже есть.
Такое воздействие оказывал фильм на неокрепшую психику. Когда тебе тринадцать, а вокруг – ровесники-маломерки, готичный красавец просто обречен прописаться на ПМЖ в пубертатных девичьих снах.
Мне-то повезло: концепт героя с ямочкой дискредитировала сама жизнь. Обаяшка-физик влепил мне пару. Конечно, его ямочки не шли ни в какое сравнение с далнтоновскими, но разочарование было безмерно. Магия рассеялась.
А книжка – осталась. Нечитаный двухтомник Шарлотты Бронте, в суперобложке, на которой красавец-брюнет страстно обнимал нашу серую птичку.
Не пропадать же добру! И я вспомнила, кому может понравиться эта вещь. Мы не то, чтоб дружили – наши матушки работали вместе. А тут подоспел ее день рождения, и…
И.
Когда истоптаны будут дороги, и погашены свечи, и осыплется время ромашковым цветом, войду я, босая, в пределы, выхода из которых нет. И спросят на границе света и тьмы - в чем раскаиваюсь? И тогда вспомню девочку, которой подарила однажды книгу.
…Ты живешь с мамой и бабушкой. Умыта и проэпилирована ваша квартирка. Сверкает хрусталь, отражается люстра в паркете. Твой день рождения пахнет гвоздикой и оливье, и цветочным парфюмом, и мускатом – чуть-чуть.
Женя и Джейн. Совпадение не случайно? Женя прочтет эту книгу. И это случится. Читатель, увлекшись персонажем, накинет, как плащ, на себя его тень.
Тождество имен или наложение жизненного сюжета…
Все его помнят? Героиня, простая девушка, любит красавца-аристократа. Безнадежно, поскольку она его экономка. А герой отвергает прекрасных претенденток на сердце и влюбляется в некрасивую героиню. В ее нежную душу и кроткий нрав. Но счастье Джейн будет недолгим. Избранник окажется женат, потом – на другом конце света, а по итогу – вообще инвалид. И вот тогда, наконец, героиня, преодолев все преграды, соединится с любимым.
…Я оставила Женю под торшером с томом Бронте на коленях. И потеряла из виду на много лет. А стрелки пошли крутиться.
Блямкнул выпускной звонок, развернулись, заполоскались алым паруса над Стрелкой. И пляски на катере по Неве, и кислый привкус шампанского, и ветер лохматит макушки… фотки на память, обещания не забывать…
Вышел новый фильм про Джен Эйр, и на твоих полированных, идеально протертых полках встало несколько новых кассет.
«Пусть я некрасива и мала ростом», – по какой такой мерке, какой сумасшедший портной скроил тебе эти одежки? Невысокая, да. Некрасива? Не знаю. Чистая кожа и ясный взгляд, и множество мыслей под кудрями цвета каштана.
Можно ли быть некрасивой?
Можно.
Если стоит такая задача. Если некрасивость тождественна доброй душе и отважному сердцу. Если очень хотеть. Если следовать формуле счастья: малый рост, терпение и некрасивость равно счастье, ямочки и любовь.
Если пойти в девчоночий колледж, на самый девический факультет, где безопасно и нет неправильных молодых людей.
То есть вообще никаких нет.
Двадцать.
С громким хрустом торта из безе оседает и валится набок Союз. И, кто может, кусает себе по кусочку. И прорывает все шлюзы, и хлещут желтым потоком страницы, и, как шампиньоны из-под асфальта, лезут бритые головы, и на синих купюрах-фантиках слишком много нулей…
Мы пишем дипломы, гуляем на свадьбах, рожаем детей… крутимся, мчимся на край света, клеим обои, заводим собак.
Новейшая история стреляет в переходах метро, настырными нищими тянет тебя за полы плаща. Новая география гортанно гогочет вслед, торгует лимонами и шавермой, семенит по проспектам с выводком смуглых чернявых детей.
На твоем географическом факультете – гладкие кафедры и сонная профессура.
Ваша домашняя цитадель не сдается. В твоей комнате можно есть с пола. Так бывает в домах, где не водятся дети, коты и мужчины.
Бабушка ездит на другой конец Питера за халявными овощами. Мама, с двумя высшими образованиями, работает на бензоколонке.
Выходит еще одна экранизация "Джен Эйр".
Двадцать пять.
Ваш женский мирок трещит, но не сдается. Черный август. На твою стипендию не купишь теперь даже шнурков. Вы с мамой сооружаете огородик у тетки на даче. Бабушка в собесе выбивает пособие на инвалидность. Ты получаешь диплом и идешь работать секретаршей в какую-то контору, где платят, но раз в три месяца.
Бабушка хранит осажденную крепость. Экономит скудный бюджет, волнуется по телефону за тебя и за маму. Время по-прежнему неспокойное, и вечерами нужно быть по домам.
Двадцать семь.
Как кружатся клены в Михайловском саду. Как прозрачно, наэлектризовано свежестью небо. Ты раскидываешь желуди носком туфли. Он много старше, и глаза его впитали осеннюю синь, а пахнет он кожаной курткой и табаком, и еще кофе с миндальной печенькой – из этой кафешки на Грибоедова. Он, конечно, без ямочки, но, какое, черт его дери, тебе сейчас до ямочек дело? Сентябрьское кружево листьев, и по Неве идут корабли, как тогда, совсем вчера, только без парусов…
Вы пьете коньяк в кафе на дебаркадере, а он кутает тебя в плед, и с непривычки голова твоя легкая и дурная. Ты, конечно, останешься у него, потому что когда, наконец, если не сегодня?..
Смятые простыни, две головы на подушке. Горячая кожа, к которой так просто прижаться щекой. Некрасива? Вот дурочка. Солоноватый привкус во рту. Сырое похмельное утро, и глупая улыбка не сходит с лица, и так не хочется никуда уезжать…
На работе взорванный телефон, озабоченные коллеги. Бабушка плачет и задыхается в трубку. Наверно, сердечный приступ. Мама, виновато: «Я не могу с ней одна! Она меня совсем замучила: где ты, что с тобой»…
…В гладкой комнате запах корвалола и слез. Серый лоб, поджатые губы: не могла дождаться, пока я совсем подохну?..
Скорая. Угрюмый доктор, шприц: «Полный, слышите? Полный покой».
Полки. Книги. Диски. Джен Эйр. Ах, зачем я так некрасива!
Конечно, вы расстались. И, понятно, виной тому твоя внешность и маленький рост.
Тридцать.
От дефолта до кризиса, через теракты и ток-шоу, карнавалы и войны, меняя вождей и поп-звезд, обрастая небоскребами и рекламными щитами, бомжами и олигархами, несется жизнь, дробясь и бликуя в витринах Невского и окошках Гражданки.
Мы разводимся, сходимся, разбиваем авто, строим дома, делаем карьеры, ведем в детей в первый класс. Кого-то встречаем. Кого-то хороним….
Бабушка выкарабкалась. Крепкая дама. Еще поживет!
Мама, вздохнув облегченно, съезжает. А что? Нестарая женщина, имеет право на жизнь. Зато теперь у вас с бабушкой больше места.
У тебя новости: вышло подарочное собрание сочинений мадам Бронте. Стоит на полке, сияет обложечным глянцем.
Тик-так.
Тридцать пять.
Скромный уют девичьей светелки. Здесь застывает время, и пуста телефонная книга, а от мамы – только звонки по выходным. Ты, бабушка, и Джен Эйр. А что? Отличная компания.
Так вышло.
Но тридцать пять, детка, тридцать пять! Ты по-прежнему несешь это скромное знамя. «Пусть я некрасива и мала ростом, но...» В ожидании этого "но" прошла уже половина.
Детка, тебе не жалко?
Опомнись. Черновик давно кончился, никто не выдаст тебе напоследок гору новых чистеньких бланков.
Мадам Шарлотта, о чем думали вы? А где был мой мозг, и моя интуиция, когда я подсунула девочке эту гадость? И кто виноват, черт его подери?
Тридцать пять, детка.
Тридцать
пять.