Глава 56
Не помнил Ич-Адам, когда так истязал себя, любимого, чья плоть несла в себе наследие богов.
С утра он встал на колени близ дворца Энлиля. Расчетливо и умно встал: на солнцепеке, смиренно чураясь тени от кокосовой, полузасохшей пальмы. Запряженная четверкой белых жеребцов, колесница его изнывала и томилась сзади в трехстах локтях.
Торчала из песка коленопреклоненная фигура Ич-Адама в перекрестье взглядов – кто бы ни бросил взор в пустыню или на берег Нила из дворца – он натыкался на умоляющую, стерильно-белую кляксу его тела на желтизне песка. Нефилим и AN-UNA-KI, будь они сыты и здоровы, конечно, заметили его. Но солнце, оторвавшись от горизонта, уже прожгло в небе половину пути до зенита, уже успело напитать тяжелым жаром всю пустыню, а к первочеловеку, согбенно вросшему в песок, пока никто не вышел.
Кислотой жгла, разъедала мозг Ич-Адама весть, коей облила вчера летающая уродина. Накаркал кошко-ворон о сборах всего клана Архонта. Безжалостно и сокрушительно обрывал пребывание свое во дворце клан владыки, грузился в три «ID-GE-UL» всем самым ценным, покидая неприступное обиталище богов, по всем признакам, навсегда. Куда?! Зачем?!
Зависло над всем Нилом, сгущалось что-то страшное, ибо вторые сутки не прерывался вой собак над длинной россыпью туземных поселений вдоль Нила, а полчища фаланг и скорпионов, пятная рябью желтизну барханов, сливались в черные шуршащие ручьи и ползли к реке.
Дворец Верховного и Всемогущего Владыки Энлиля кипел в невиданной еще суматохе. Холодным блеском вонзались в синеву небес и отливали серебром острия трех летучих глыб «ID-GE-UL» (высоко возносящиеся в небеса) – в двухстах локтях от дворца. К ним подносили, подвозили, заталкивали внутрь поклажу. Цепь повозок и вереница рабов волокли по пескам к ракетам бесчисленность неведомых вещей. Текли не прерываясь, вереницы двуногих муравьев.
Закончилась погрузка к вечеру, когда светило, истощив белесую нещадность жара, зависло над Нилом красно-остывающим шаром. Лишь тогда, истекший потом, со стоном разминая схваченные судорогами игры Ич-Адам увидел, как распахнулись главные ворота у дворца.
Ударило по сердцу, лизнуло жаркою волною счастье: в зловеще угольной когорте стражников с разящими на тысячу локтей A-PIN-KUR в руках, янтарным золотом блистал скафандр властелина.
Над головами их скользнула черная, распластанная тень. Сорвавшись с главной башни во дворце, пронизывала воздух по ниспадающей дуге матерая, крючконосая тварь. Достигла пальмы рядом с Ич-Адамом, тяжко бухнулась на голый сук. Переступила, умащивая крылья на спине, брюзгливо, хрипло проскрипела:
- Проси его …с собою взять Адама.
- Ты - таки думаешь, что ему нужен вонючий, мокрый шмат моего тела?
- В тебе кровь властелина. И любовь к нему.
- Теперь захлопни клюв! Молчи!
Когорта приближалась к Ич-Адаму. Он пал в земной прах и извиваясь, пополз к ней навстречу.
Не поднимая головы, услышал: тяжелый слитный хруст песка под грузными подошвами когорты смолк. Над ним стоял владыка всех земных царей.
- Чего ты хочешь? – С нетерпеливою досадой спросило Всевластие во плоти над головой.
- Не оставляй меня, царь всех царей! – Взмолился Ич-Адам – возьми с собой.
- Зачем ты мне?
- Ай, каким рабом тебе я буду!
- Мне их хватает.
- Хватает, тех, кто служит под хлыстом и плетью. Но чтоб я сдох, при вас нет ни единого, в котором цветет и пахнет мой лотос обожания к вам, владыка.
- В нем кровь анунаков, Архонт – упал сверху с пальмы скрипучий аргумент горбоносой химеры – как и во мне…
- Меня гнут к согласию два единокровных урода, которых сотворил такой же третий. Так почему бы вам не попросить его, моего братца Энки?
- Возьми рабом своим, владыка, – опять взмолился Ич-Адам – у вас появится слуга, в котором кипит священная брезгливость к брату твоему. Она в моей крови. Энки достоин лишь презренья, поскольку ненависть к нему нас с вами унижает.
Зависло долгое молчание.
- Ты все еще плодоносишь? – Спросил вдруг бог.
- Хе! А как ви думаете, мой владыка! За последний год туземки у хабиру и гиксосов, зачали от меня три дюжины отборных адамят…я был способен сделать еще столько, но ви не представляете, какие вопли и скандалы мне пришлось вытерпеть от этой старой швабры Евы…
Его прервал, упав как лезвие на шею приговор:
- Ты мне не нужен.
Ич истекал тоскливым страхом: процеженный сквозь мили и здесь стал слышен слитный вой собак в селеньях. К ним подключались панические взвизги шакалов в нильских тростниках.
- Но станешь нам полезен своим семенем, когда поселишься среди тех, кто выживет. Завтра к ночи ты должен быть у горы Килиманджаро.
- Туда три дня пути! – Взвыл, ужаснулся Ич-Адам.
- Захочешь жить, а не кормить собою рыб – успеешь. Поднимешься на склон. Один. Там стража. Проломишь цепь ее, достигнешь корабля.
- Корабля на склоне?! Ви так сказали или мне послышалось?
- Корабля на склоне. Возьми с собою кошку – закончил бог.
- С котятами или без них, мой машиах!? Если с котятами, они меня обгадят по пути. И что я буду делать на горе такой вонючий и несчастный? – Адам стал плавиться в нахлынувшем потоке вожделения: всевластный, всемогущий засмеялся.
- Кошку без котят, железную. С узластую веревкой в тридцать локтей. Достигнешь корабля, поднимаешься на борт. К утру вы поплывете…
- Мой властелин! – Изнемогая в страхе, в невыполнимой дикости приказа корчился Ич-Адам – как я один взломаю стражу…куда мы поплывем на корабле… по каменному склону?!
Адам осекся: когорта, кольцевавшая владыку, удалялась.
- Тебе помогут, – донеслось к Адаму из-за спин.
- Ты будешь не один. – Присел, взмахнул антрацитом крыльев кошко-ворон на пальме. Поднялся в воздух – время потекло, а ты стоишь. Гони коней.
Ворон улетал, как улетало время. Но не во дворец, где слыл вещуном при Энлиле - к горе Килиманджаро, которая, прорывая горизонт, светилось на закате зловещей, зыбкой краснотою снежной шапки.
И только тут настигло первочеловека: мир рушился. Успеть бы выскочить из под обломков. Отринув все, что нажито и напиталось роскошью комфорта, отрезав и отбросив родственные связи, уютный плеск нильской воды и шорох камышей, телесный смак от случек с туземками, азарт и магию ракушечного хомута в который он впряг скопища туземцев, свое всевластное и сладкое владычество над всем, что окружало – все это бросить?! И гнать, загнав три иль четыре пары лошадей в пустыне, к какой-то, чтоб она трижды сдохла, к горе Килиманджаро. С кораблем на склоне?! Чтобы по камням куда-нибудь уплыть на нем?! И как вам нравится такой кошмар?! Да будь все проклято на этом свете, чтоб треснули глаза и вылезли кишки из задницы того, кто все это придумал!
Остервенело подвывая, топая ногами и плюясь, он замахал руками, подзывая колесницу. Собачий обостренный нюх подсказывал ему: все это надо делать. И чем скорей – тем дальше от своей могилы. Где почему-то кормят своим телом рыб.
;;;
Хрипела, роняла клочья желтой пены на щебень пара последних черных жеребцов, дрожали и подламывались их ноги.
Пали в пустыне на обглод шакалам три пары загнанных. Но все-таки стоял Адам перед вздымавшейся ввысь твердью горы Килиманджаро. Свисала с плеч его льняная легкая сума, где бугрилась скудная поклажа: еда и кошка при льняной веревке.
От подошв его сандалий уходила ввысь щебенчатая крутизна. И попирая ими хрусткий щебень, стал подниматься в гору первочеловек, цепляясь вожделенно взглядом за изумрудно свежий разлив кустарников и леса в высоте.
Истрепанный гонкой по пустыне, он лез к ним с тоскливым, жадным страхом жертвы, чью спину припекало неведомая, шибающая истреблением, погоня.
- А мне что делать, господин?! – Паническим, тоскливым крючком вцепился ему в спину крик раба – нубица. На эбонитово-обугленном лице кричали страхом глаза.
Ич обернулся. Лежали на земле два жеребца , подергивались ноги их в конвульсиях: две туши, перелившие в Адама возможность продолжать свой род.
- Ты больше не раб. Я отпускаю тебя – сказал рабовладелец. И тут же выщелкнул из памяти всех трех: коней и недочеловека, три обгоревших угля средь золы, чем стала вся его прежняя жизнь.
х х х
Чахлые кустарники сменялись акацией, отцветающей мимозой и низкорослым лавром. Среди которого все чаще вздымались на семь и десять локтей темно-зеленые пирамиды кипарисов.
Он миновал их на исходе сил, стремясь добраться засветло до рощи олеандров. Добравшись к самому закату, рухнул на колени. Встал на четвереньки. Бежала изо рта слюна, пот заливал глаза, загнанно ломилось в ребра сердце.
Спустя минуты, стер краем сумки пот с лица. К глазам, сознанию льнула зеленая прохлада бытия. Шершавые стволы горного олеандра, вцепившись корневою хваткой в каменистый склон, вздымались бурыми свечами в бездну небес. Средь них там и сям плескала в глаза яичная желтизна щепы вокруг пней, валялись груды веток. Здесь не столь давно отзвенела пилами и стуками секир массивная порубка.
Пахнуло сзади зловонием, спину обдул сиплый выдох. Ич ужалено развернулся. В двух шагах, вдавив копыта в податливо-лесную прель, стояло чудище. Торчком дыбилась на загривке бурая щетина, отточенная желтизна клыков на длинной морде способна была срезать дерево толщиною в ногу. Вепрь высился над Ич-Адамом, янтарно хищные зрачки прощупывали человека со спокойным равнодушием убийцы.
Скелет Адама разжижался от ужаса, встал дыбом седой пух на черепе.
Кабан подался к человеку, обнюхал со свистящим храпом. И развернувшись, двинулся к кустам. Шуршали сохлой грязью, терлись друг о друга две литые ляжки, короткий куцый хвост нетерпеливо, раздраженно дергался.
Наполовину заштрихованное ветками роилось за кустами стадо. Клыкастая орда в полсотни или более голов застыла в ожидании сигнала. Вепрь трубно, успокаивающе хрюкнул. И стадо - поджарая, матерая банда отборных секачей без поросят и самок растворилась средь стволов.
Ич оживал. Убийца пощадил его?
Загомонили голоса. Ич ринулся к кустам. Забился в них, притих, укрытый переплетом веток.
Озлобленные крики, хлест плетей по человечьей плоти вспухали снизу какофонией. К вершине поднималась людская вереница: рабы, хватая ртами воздух, несли шесты на плечах. Зависли клетки, плетенные из лозняка. В плетенках оглушительно, истошно гомонила живность: орали, крякали, квохтали гуси, утки, индюки, павлины.
Надсмотрщики гнали караван к вершине с остервенелой спешкой, тревожно задирая головы: небывало грозной синевой сгущалось небо.
Дождавшись арьергарда, Адам крадучись двинулся вслед каравану. Увидел через несколько минут: людская цепь уткнулась в кольцо стражи. Охранники, посмотревши клетки, пропустили караван к вершине, где строился корабль.
Неведомой от сотворения мира бедой напитывался воздух. Всполошено перелетала с яруса на ярус, взрывая листья в кронах, стая обезьян. Истошный визг и уханье гиббонов, беснующихся в зарослях мимозы, врывался в уши стражников. Они вдруг ощутили, как вздрагивает и подергивается под ногами твердь горы: как кожа лошади, в которую вошли отточенные жала слепней.
Все явственней, плотней сгущался хрусткий шорох: вверх по склону полезли из укрытий, нор, из листвяных лежбищ несметные полчища малой твари – сороконожки, сколопендры и жуки. Болескучими зигзагами метались стрелы змей. Холодными ожогами уж третий раз обдало ноги, оцепеневшему в укрытии Ич-Адаму: два полоза и щитомордик молниеносными бросками лизнули стопы человека.
Орала, дергалась, подпрыгивала и зависала на деревьях стража. Хитиновые ручьи термитов, прокладывая путь к вершине, вонзали челюсти во все живое на пути.
Стремительно напитывалось чернотою небо, пробитое алмазными гвоздями звезд. Неукротимой хищной белизной накалялся в этой бездне диск луны. Рванье огрузлых туч неслось под ней, заглатывая и выплевывая из чрева Индру (фонарь земли).
Чередовались волглый свет и тьма. Земная плоть уже дрожала не переставая. В ее глубинах твердела, напрягалась плазменная диафрагма, и, прорываясь сквозь свищи вулканов, выхлестывала магмой извержений. Вползая в хладность океанских вод, она кромсала чередою взрывов острова и побережья. Ошметки каменистой тверди разбрасывались на десятки миль.
Мордук – Нибиру, космический бродяга, втрое массивнее земли, уже почти вплотную приблизился к галактической калитке между Венерою и Землей. И стал протискиваться в этот промежуток, давя и раздирая межпланетную теснину магнитно-гравитационными мускулами Голиафа.
Двенадцать с половиной миллиона миль от него до каждой из планет ввергали их в сокрушающий хаос. Построившись в единый внешний ряд, выстраивались в ефрейторски парадный строй планеты: Плутон, Нептун, Уран, Сатурн, Юпитер, Марс - с подобострастием взирая на инспекторский прилет избранника Создателя – межгалактического пирата- генерала.
Замедлилось, почти остановилось вращение Венеры в захвате космического поля . Облапивши ее, застенчивую фифу, космический бродяга бесцеремонно лапал попавшуюся под руку местную бабенку, та обмирала в нахрапе грубой силы.
Вся необъятность глади земных океанов и морей вздувалась пузырями: их притягивало магнитным полем к космо-монстру. Из океанских впадин вода перетекала на просторы тверди, заглатывая и погребая их. Валы океанических приливов переливались через края морских и океанских чаш, катились через сотни миль равнин гигантскими катками. Дрожали в напряжении чудовищные океанические пузыри, вздуваясь над землей на две-три мили. Вершины их тянулись вслед за присасывающей массой небесного пришельца.
Прорвавшись сквозь «калитку» меж Венерой и Землей, Мордук-Нибиру вписывался апогеем в свою орбиту.
Истомно изнывая в пережитой хватке, остановила свое вращение Венера. Презрев с бесстыдством скреплявшие галактику законы, отчаянно тянулась вслед Мордуку – раскручивая тело в безумии обратного вращения – по часовой стрелке слева направо.
Мордук удалялся, заставив безутешную мамзель вращаться дико и противоестественно, единственную среди солнечной компании одиннадцати планет.
Меж тем океанические и морские волдыри, отпущенные притяжением Морудка, рушились на KI ударами безмерных молотов. Валы накатывались на леса и рощи, выдергивая из земли столетних великанов, закручивали их в бурлящих вихрях. Щетинясь расщепленными стволами и корнями, соленая текучесть катилась по равнинам, накрывая стада бизонов, мамонтов и антилоп. Дробила, сплющивала плоти. Окрашенная кровью бурая стихия, встречая горы, обтекала их: на склонах оседала смесь древесины, шкур, костей. Их засыпало, консервировало илом на века.
Стонала, прогибалась планетарная твердь, выдавливая жидкое свое ядро сквозь жерла действующих и давно уснувших вулканов. Триллионы тонн текучей раскаленной магмы раздирали их: земля рожала огненную дочь, разрывая девственную плевру своей мантии.
Потоки лавы, мешаясь с водяной стихией, атаковали горы и каньоны нахлестами жары и пара.
Смещался центр тяжести земли. Ее вершина – полюса теперь вихлялись в прецессионном цикле.
…Ич, скорчившись, сидел в кустарнике пред цепью стражи. Почувствовал, как тяжко, судорожно дернулся под ним земной шар. Его подбросило, швырнуло из кустов. Вопили стражники, кеглями валясь на лесную прель, озирались, обжигаясь зрачками о сверкающую зарницами полутьму.
В ней разливался первобытный ужас.
Вверху над ними на крутизне склона накапливался и ниспадал животный рев толпы. Блескучими мазками метались факела. Озолоченные и отпущенные корабелы, плотники, строители, толпа рабов, доставивших Ковчегу последнюю партию пернатой живности, лавиною ссыпались вниз.
Удушливый сернистый пар полз с поднебесья, укутывая горную вершину. Растапливал снега Килиманджаро. Ручьи воды, стекая, убыстряя бег, сливались в разъяренные потоки. Те, низвергаясь белопенными удавами, толкались в ноги, сбивали сбегавшую сверху массу двуногих. Все это докатилось и обрушилось на стражников. Сминая их, ссыпалось человечье стадо вниз по склону, покидая гору: жег пятки вселенский нараставший хаос. Стража поднималась на ноги, брала в свирепое кольцо легата.
- Нам больше нечего здесь делать!
- Подохнем все , если не уйдем…
Закованный в боевую сбрую эфиоп содрал с себя наплечники, кольчугу, снял с курчавой головы блескучую зализанность шлема, отшвырнул его. Закончив разоружение, нацелился в легата пальцем:
- Ты больше мне никто! Мы свое дело сделали, теперь…
Он не успел закончить: блеснуло лезвие меча. Мясистая, облепленная тугими мускулами длань опала, шлепнулась на землю. Ее накрыло сучьями, листвой, поволокло потоком. Эфиоп белея, очищаясь от пигментного наследия, оседал.
- Кто еще хочет воткнуть в меня палец? – спросил легат – вас золотом осыпал великий LU-LU Ной-Атрахасис. Ему и отдавать команду, когда нам уходить.
…В крестец сидящему Адаму уткнулся, подпихнул чей-то кулак. Ич прянул в сторону и обернулся: зависла над землей на уроне груди кабанье рыло, торчали из под вздернутой губы клыки. Стояла позади него ощетинившаяся туша, горели красным фосфором глаза.
Кабан утробно, тяжко хоркнул, подталкивая к движению.
Адам уже не удивился, но (здесь вытворялось и не такое!) усомнился:
- Ви так считаете, что нам уже пора? – Подумал. Вышел из кустов.
Толкалась в ноги ледяная стынь талой воды, били обломки веток, ошметья коры .
- Стой! Кто идет? – Взревел легат, поймав панической бинокулярностью обзора человечий силуэт. Которого здесь не должно быть!
- И я об этом думаю, – раздувая жилы на шее, заорал Адам – кто к вам идет, какой безмозглый потс приперся в эту гору? Вместо того чтобы сидеть в своей глубокой ванне…с черной самкой.
- Стоять! – Легат шел к Адаму, приподнимая меч.
- Уже стою.
- Ты кто? Зачем здесь?
- Ой как ви правы: зачем я здесь. Если тебя позвал твой пра-пра-пра-пра- внук почтенный Ной или по-вашему Атрахасис, совсем не обязательно было идти…
Он не успел закончить: из-за его спины скользнула черно-глыбистая тень. Расплескивая бурые фонтаны, кабан метнулся к стражнику, ударил клыкастым рылом и подбросил человека. Тряпичной встрепанною куклой, легат взлетел в воздух и рухнул на спину.
Адам шагнул к живому еще трупу с развороченной прорехой в животе, через которую перехлестывал поток. Вода трепала буро-белесые жгуты кишок.
Адам склонился к смутному блину лица, нащупал взглядом бельма глаз:
- Вам же сказали, юноша: что пора смываться! Но ви не слушали хорошего совета.
В нем с гибельным восторгом пробуждались гены Хамельона, сидевшие в плоти молодого Ича, когда он вместе с Олой рвали зубами горячее, сочащее кровью мясо у костра в пещере.
«Нет, ви не знаете какое было время!» - мотыльком вспорхнуло и пропало в памяти воспоминание. Кабаний храп, рев стражников, тупой хряст ударов, полосовали пространство вокруг него: стадо вепрей истребляло двуногих, преградивших путь.
Через минуту все закончилось. Вожак, возникнув из бурлящей тьмы, притиснулся к Адаму: горячая массивность шерстистой туши дрожала мелкой дрожью:
- Ви хорошо поработали, красавчик, – перенимая чужую дрожь , выцедил Адам.
Теперь лишь осознал он смысл сказанного богом два дня назад: «Тебе помогут».
Он вклещился мертвой хваткой в пучок щетины на загривке вепря. Смакуя безумие происходящего, взорвался фальцетным вскриком:
- Вперед, скотина!