А меж тем минуло позднее лето, и настала осень, пора густых рос, молочных туманов и опустелых дорог полевых. Пора зрелости. Дум и размышлений. Пора любви или прощения. Пора счастья. А возможно и сожаления. И несомненно излюбленное прибежище для всех, способных наедине с собою пребывать и объяснять самих себя самим себе...
В этот раз осень тихой вдовой мягко вошла во владенья свои по разноцветной листве опадающей и как рачительная хозяйка долго хранила землю сухой, а, висевшее надо всем сущим безграничное небо, ясным. И оно в знак благодарности изо дня в день сияло в пронзительной чистоте голубеющим дном, подобно как огромная чаша, выпитая горящими жаждой устами. Казалось более высоким, потому как лишилось летней солнечной силы, делавшей его туманным и низким. Чувствовалось, что жизненно свежего воздуха стало больше и дышится легче.
В эту осень долго держалась листва на клёнах и ясенях, долго цвели в садах астры и розы. И всё это время царили те благословенные дни, на которых хранится мир, никогда не повторяясь дважды кряду. И постоянно поражая. Ежедневно для человека заново открывался белый свет, полный удивительных надежд и открытий.
Осень необходима и важна для меня, как возбуждающее начало, как окно, открывающее новые перспективы, как выход из времени в безвременность. Она от разу к разу в свой каждый приход наполняет жизнь мою новыми знаками, смыслами, красками. Влечёт меня ласково, кротко непорочною, чистой душой в светлое царство своего бытия. Где, словно грешному сыну, бесстрастно, спокойно и мудро возвращает мне снова и снова веру в нетленное, вечное и сокровенное. Она любит и понимает меня, и понятная мне. И всегда со мной говорит на моём языке. И от благости этой тихая радость и чудесный покой душу объемлют мою…
Соблазнившись погожим и мягким днём, изумлённый я и счастливый бродил и бродил по осенней дубраве. Солнце слегка просвечивало сквозь стволы голых деревьев, они не шевелились, не давали знать о себе ни единым звуком живым. Лишь изредка одинокий пожелтелый кленовый лист в беззвучной тоске угасания смиренно ниспадал с молчаливого дерева к моим ногам. Он отжил своё и возвращался в покой земли. А притихшая земля, укрытая ковром из прожилок и линий, пахла скопившейся в ней животворною тайною силой и в теплоте забвения под опавшей листвой согревала семена будущего лета, чтоб весною взросли они травами, цветами, дубравами. «Из тайных жизни родников исходит вечное движенье»
Час от часу тонкие воздушные паутинки, вестники бабьего лета, на темнеющих ветвях сверкали во всей своей красе серебром. Невдалеке сиротливый сверчок, житель покоя и оседлости, сначала попробовал голос, а дальше блаженно запел, и его осенняя песня волновала меня и звала в счастливое детство, где лучше всего мне на свете жилось. Тающее солнце последними лучами обволакивало умолкшие окрестности блистающим светом, словно расставалось до нового времени. Моментом одинокая птица, не улетевшая от предстоящей метелистой стужи в роскошные страны за южным теплом, глухо восклицая в синей тишине предвечерья, срывалась с безмолвного дерева и, успокоившись, сейчас же садилась обратно. Над извилистой сонной рекой кротко струилось белёсым туманом тепло, точно утомлённый и протяжный вздох натруженной земли перед медленно наступающей тьмою покоя. По лиловым сплетеньям репейника безнадёжно ползла, скользя и срываясь, длинноногая стрекоза. Она без забот прокутила всю весёлую летнюю пору и теперь её ожидала неминуемая встреча с суровым волшебником северным. Порою дрозды вспархивали от моих шагов в густые кусты, сидели, пугливо нахохлившись, и смотрели чёрными бусинками глаз из чащи. А некогда благоуханные травы уже наклонились к бренному праху, не принимая больше ни света и ни тепла, - значит, жили они не только солнцем единым, но и безжалостным временем.
С наполненной великой осенью душой торжественно бродил я среди безмолвных деревьев и белых облаков по молодой дубраве, она была хорошо мне знакома и приветственно манила в свой покой и мечтательность. Порою набегало облачко смутной печали на радостно-светлый небосвод моей души, однако, оно не нарушало общей гармонии. Ведь в этой дубраве не раз я и раньше гулял, бывал радостным и печальным, полным сил и усталым. Воспоминания, переживания жили внутри меня, в моей памяти, в моей любви, моём раскаянии. И сегодня снова неспешной походкой ступали ноги мои по опалой пышноузорной листве, и снова я умилялся сладостно-милой осенней красою, и она действовала на меня благотворно, будила во мне новые образы, чувства, переживания, наполняла полнотой и радостью жизнь.
С весёлым легкомыслием блуждал я меж временем и вечностью, вдыхал ароматы горьковато-влажного воздуха, предавался беззаботным созерцаниям, то тут, то там перепархивали золотые осенние листья, деревья тянулись таинственными формами в туманящиеся дали, маленькими и призрачными виднелись они на заднем плане, и за ними - бескрайние, ясные дали, осенённые летучими облаками. С одной формы на другую переходил мой взгляд, и в один момент во мне словно бы распахнулось какое-то божественно-чистое окно в милую, добрую осень. И тогда я в некоем очаровании сердца принялся мудрствовать над словами Гомера: «Сходны судьбой поколенья людей с поколеньями листьев» Если следовать такой логике, то, самозабвенно размышлял я опять и опять, то все мы в действительности принадлежим общему организму, где словно вот эти бренные листья, соединены меж собой ветвями невидимыми. Взирая на листья, вдруг почувствовал я, как волна жизни, боли, щемящей тоски прокатилась через сердце моё и проявилась осознанием непреложности того, что тленны и люди, как листья, что хрупка и преходяща вся жизнь, что она невозможна без потерь и печалей, но и они преходящи. Вместе с тем любая жизнь становится богатой и цветущей только благодаря вечному раздвоению и противоречию, всегда одно было столь же важно, как и другое. Возможно в этом и сокрыта тайна величайших противоположностей природы? Но как подчинить себе и то, и другое, чтобы запутанно-сложная жизнь не была раздвоена на «или - или»? Видно не спроста же столетиями над этим феноменом ломали головы мудрецы и святые?
Вокруг этих, полных противоречий и крайностей, вопросов кружились мысли мои, когда вдруг почувствовал я в сердце лёгкую грусть по навсегда уходящему времени. Видимо так происходит, когда полагать, что только в природе время сбывается и исчезает, свершая круговорот. А человек что ни день остаётся на месте одном и сердцем своим одиноким томится в тоске по всему, что не сбылось, изводит собою себя. С каким-то мрачным сладострастием попирает былое, как истлевшие листья, небрежной ногой. Ищет, что потерял в прошлой жизни. Тревожит надеждою душу о новой весенней заре и верит, что с приходом её ускользнёт от себя самого в счастливое будущее. Но всякий раз приспевает к себе самому. И в итоге расплачивается временем за миражи.
Впрочем, вовсе недолго так чувствовал я. Скользнула промеж умом и душою мелкая грусть и, не обретши приюта ни там и ни там, исчезла в опавшей листве. Потому как в следующий момент в неимоверном переплетении навеянных осенью мыслей и чувств внезапно мне приоткрылось, отчего многие жалеют о несбывшемся - оно для них есть конец времени. Время, мнится им, идёт лишь в природе. В человеке ж, - стоит тоска, в которой, видно, и скрыто какое-то сладкое таинство.
В самом же деле, если ориентироваться на здесь и сейчас, сквозь которое будущее превращается в прошлое, то станет вполне очевидным, что всё на земле изменяется, всё скоротечно, но из всего, что ни живёт на земле, время земное у человека наиболее не постоянно и скоротечно. И действительно, легче беспечного ветра влечётся оно день и ночь от повседневных надежд и сумятицы прочь, за порог. В невинность бытия, чтоб за этой последней чертой мимолётности возродиться в чаемой жизни иной. В которой душа сложиться с единственно верной любовью своей в общий узор, по которому он тосковал...
А следующий день начался мелким, едким дождём. И солнце не показалось над горизонтом. Низкие мутные тучи собой занавесили свет и немощно замерли на неподвижном месте. Среди серой грусти безмолвного пространства воцарилась осенняя смутность. Осиротелая земля задремала надолго под обложным терпеливым безгромным дождём.
По оконному стеклу замысловатой траекторией осенней судьбы сочились слезинками дождевые капли. Лишь изредка проносился ленивый северо-западный ветер, видимо залетевший из отдалённых окраин, и сразу осушал стекло. Иной раз он, молодецки размахнувшись, отрывал от земли малые дождинки и уносил их с собою к деревьям, которые в прохладной пустоте проливавшейся влаги стояли беззащитные заунывным зрелищем, - будто забытые, мокрые и одинокие идеи, которые хотели поближе к людскому теплу. Но, вдруг задохнувшись, ветер вскоре стихал в слабости изнеможения и покорно ложился под дождь.
А той порою дождь ничуть не утихал. Мне не хотелось никуда идти из уютного, светлого и определённого здесь и сейчас. В душевном внутреннем пространстве, меж заоконной дождевою прохладой и тёплым домашним уютом, манящая красота благополучного небытия всё глубже уводила мои думы в думы. Погружённый в состояние молитвенной медитации, я блаженно глядел за окно и со светлой невинною грустью вслушивался в монотонную, умиротворённо пленительную музыку ленивого дождя в унылом мире, в её долгие благозвучные нотки, бормочущие в последней листве склонившихся деревьев, безучастно, как в немой пустоте.
Упиваясь живою молитвой дождя, и сам я прилежно молился ему, чтобы молитва его продолжалась как можно дольше. И в какой-то момент совсем незаметно неизвестно откуда с неиспытанной до этого ясностью в моё сознание проникла мелодия Баха!.. Фуга 4... Случается, что-то похожее происходит порою во сне, когда слышишь неведомый голос от того, что ветка шуршит по окну.
Всё больше я погружался в то чудо небесное, внимал, наслаждался и размышлял. И находил в лабиринтах сознания невербальные ответы на все мои прежние, даже из детства, вопросы, что смущали меня и мой мозг иссушали. И понималось много такого, о чём до теперь и не думалось. А вместе с ответами и решениями приходили вибрации, и следующий неразрешённый ввысь взлетал вопрос, намекающий как самому себе объяснять сокровенные движения личной души в ходе поиска смыслов жизни своей. И, как некая данность таинственная, прояснялось во мне понимание не только души моей вездесущей, но и в целом природы, и в мире происходящего... А дождь в свою очередь, видимо, насквозь зрел меня настоящего, и таким, кем я есть, принимал. И по всему свету осеннему многомерную музыку Гениального Баха в тональности до-диез минор с возрастающим торжеством излучал, чтоб с её помощью и другие могли бы выскользнуть из жизни физической, и мир свой духовный познать.
Сопричастившись к этому диву, ощущал я какую-то двойственность, как будто я одновременно был здесь и сейчас, внутри, и одновременно где-то вне себя, в безмолвной, живой тишине, исполненной света и наслаждения. И, сознавая этот феномен, находился в полной гармонии и мире с самим собою! И мнилось, что дождь был заодно со мной.
Думаю, отнюдь неспроста вся та святость вершилась. Ибо вскорости произошло нечто особенное: в истинно медитативном озарении волшебного мига лучиком чистого света весеннего сквозь хаос осенних моих ощущений внезапным прозрением искромётная мысль озарилась: может быть живая тоска хотя бы одного человека сумеет достойно вознаградить это, сотканное истинным откровением, философское время года, в котором осенняя природа заплела воедино упоительную красоту с наслаждением и с печалью. И с прекрасною светлою далью!.. Далью, где продолжится жизнь моя в согласии и с миром и с собой за новой, а то и за прежнею игрой, но в которой я буду, я постараюсь быть - самим собой.