Оксана Студецкая
ЖЕНА
Она стояла у высокой мраморной колонны храма, склонив голову и скорбно глядя в каменный пол. В черной одежде на худом высоком теле, она казалась тоже колонной – холодной и неподвижной. Может быть, у нее кто-то умер? Неизвестно. Но на еще молодом лице женщины не было капелек горьких слез, ее глаза были просто стеклянными и застывшими. Казалось, бесполезно спрашивать ее о чем-то, так как ответ получить от этого полумертвого существа, наверное, уже невозможно.
Фигура женщины неподвижно стоявшей в храме св. Владимира, единственно действующего в столице, интриговала мое внимание. Что привело ее сюда? Божественное поклонение или утрата жизненных надежд?
Я приходила сюда, выискивая образы для своей будущей картины. И как раз эта женщина мне показалась подходящей. Мне захотелось ее нарисовать. Но рисовать непосредственно в храме, было запрещено. Как-то мне пришлось постоять с планшетом и черкнуть несколько штрихов карандашом, ко мне подошла матушка, и культурно объяснила нежелательное действие в таком заведении. Извинившись, пришлось спрятать свои принадлежности для рисования. Теперь же зная это, мне необходимо было только хорошо рассмотреть ее лицо и, выйдя на улицу по памяти зарисовать. Тогда я подошла ближе и украдкой поглядывала в ее сторону. Она по-прежнему стояла с наклоненной головой, прислонившись к колонне так, словно она может без нее упасть. И все же мне удалось заметить ее глаза, которые она изредка поднимала, вглядываясь в икону Казанской Божьей Матери. Я подошла к иконе, поставила свечу, а, отходя, снова украдкой смотрела на ее лицо. И тут заметила у нее между бровей закругленный шрам, такого же размера, как рисуют индианки. Это не была коричневая или черная индийская отметина, это был овальный углубленный шрам, как будто кто-то ей выжег клеймо.
Что привело ее сюда? – снова задавалась вопросом, - когда за толстыми стенами храма горели фонари неоновых ламп, освещая огромные плакаты советских тружеников, портреты Ленина, Маркса и Энгельса – пророков социализма и коммунизма. Что? В то время, когда в театрах и кино показывались спектакли и фильмы о героях-современниках, победителях, гениях науки, искусства, космических подвигах, внедрении в мир атома и физиологию человека. Что? Когда с трибуны ораторствует Амосов, а лучшие певцы и композиторы дают нам мир наслаждения и любви! Не пришла же она сюда, как и я, писать картину, она ведь даже не поднимает голову, чтобы взглянуть хоть на одну фреску, ее взор неотрывно больше уставлен в мозаичный пол, но видит ли она его, ведь мыслями она погружена в какое-то невидимое нам царство…
Мое внимание привлекла эта женщина только потому, что она была очень молода, но еще больше – красива. И хотя под куполом нимф стояли и ходили другие молодые люди, одни – просто глазеющие, другие молящиеся, но эта статическая фигура волновала своей неподвижностью и смертельной бледностью. Так и не нарисовав ее, я ушла, но образ ее лица мне запомнился надолго и без зарисовки.
Спустя несколько лет я снова встретила эту девушку-женщину на одном из художественных вернисажей. Она сидела за столиком с моим давним знакомым по художественным курсам. Обрадовавшись неожиданной встрече с Аркадием (так звали моего знакомого), конечно, подошла поздороваться. Радушные его возгласы и приглашение за их столик меня не остановили, тем более бросив взгляд на его спутницу, меня словно молнией ударил ее межбровный шрам. Напрягая мысли, передо мной снова появился образ женщины в храме. Неужели она? Если бы не этот шрам, никогда бы не узнала ее и не смогла бы подумать, что в смуглом лице собеседницы моего знакомого и в том мрачном ваянии, встретившемся в храме св. Владимира – один и тот же человек.
Когда мы с Аркадием Васильевичем отошли к оркестрантам заказать мелодию Шуберта, он сказал мне:
- Вы, надеюсь, уже обратили внимание на это женское создание?
- Да, хорошенькая, это ваша жена?
Мой знакомый молчал, тогда я еще спросила: - А почему она так грустна?
- Грустна? – удивился он. – Вот этого услышать не ожидал! От той грусти, что была в ней когда-то ничего не осталось, ну, может, легкая задумчивость? Так она присуща всем женщинам… Однако ясность лица и свет глаз определяют ее живость и интерес к жизни. А это уже очень много после ее идолопоклонства богу и наркомании.
Что вы говорите! – только успела воскликнуть я, как мы снова оказались за столиком, рядом с красивой молодой женщиной. Ее звали Марта, и Аркадий Васильевич не уведомил меня – жена ли она ему, или просто знакомая или любимая женщина? Это было его хобби – держать друзей или знакомых в неведении своих поступков или жизненных событий до определенного времени, до того самого момента, когда он сам увидит насколько важно знать о нем правду, чтобы не распространялись слухи и небылицы в его адрес.
Он представил мне ее только именем, я не настаивала на ответе на свой вопрос, старалась быть равнодушной. С ней разговаривала так, как будто мы давно знаем друг друга. Периодически вглядываясь в ее глаза, наконец, вспомнила: я видела эти темные круги под синевато-белыми глазными яблоками, эти чуть расширенные зрачки, отчего глаза казались совершенно черными и большими. Она улыбалась, и теперь ее глаза излучали живые искорки, однако иногда между ними можно было заметить тоже остекленение, которое мне виделось тогда, в храме. Я могла бы подумать, что это только совпадение, что мне пригрезилось воспоминание знакомых глаз, если бы Аркадий Васильевич сам, случайно не рассказал ее прошлое.
Заказать стол мы ушли вместе, снова оставив молодую даму в одиночестве.
Почему так, даже не могу ответить, может потому, что мне не хотелось быть ему еще одним нахлебником. Я не любила ухаживаний, пусть даже своих друзей. В очереди у барного столика он сам заговорил:
Милая моя, - обратился он ко мне с некоторой любезностью, - вы не можете себе представить, из какого омута я вытянул эту женщину. Она ходила молиться по всем храмам столицы, она там можно сказать даже не молилась, она пребывала в загипнотизированном состоянии, в которое ее вовлекли сектанты. Они выжгли ей третий глаз, заметили ее шрам между бровей?
-Да, конечно, - скороговоркой ответила ему.
- Так вот, это никакой не третий глаз, это уловка посадить человека на иглу исподтишка, объяснив, что после открытия третьего глаза она будет видеть прекрасные миры потустороннего света, или божьего света, как они втолковывали ей. А на самом деле они кололи ей наркотики и под их действием – галлюцинации, которые она и принимала за потусторонние миры, благодаря третьему глазу. Под действием наркотиков она ходила по церквям и там, в состоянии ступора, пребывала в видении этих миров.
-Да, это она, та, за которой я наблюдала и так хотела ее нарисовать, - подтвердила сама себе мысленно.
- Я подобрал ее из церкви, - продолжал он, - причем это было даже не легко.
Вначале я попросил ее выйти со мной, но она не реагировала, потому что совершенно не слышала и не видела окружающего. Я долго физически тормошил ее то за руки, то за лицо, но она по-прежнему была безмолвной.
Тогда мне пришлось прибежать к помощи других, объяснив, что девушке плохо и ее надо вывести. Подошла матушка и помогла мне. В сквере мы усадили ее на лавку, я стал бить ее лицо пощечинами и, наконец, ее глаза как бы раскрылись, хотя и прежде были раскрытыми, но какими-то остекленелыми. Теперь же они вдруг стали реагировать на присутствующих возле нее. На вопрос – плохо ли ей? Она отвечала, что напротив, ей очень хорошо. Я усадил ее в машину и отвез к себе домой и больше не отпустил. Позже оказалось, что у нее нет своего дома, т.е. квартиры, она живет в доме сектантов, в небольшой комнатушке с темно занавешенным окном, которое не разрешали открывать, а ее квартиру продали.
Подошла очередь, мы взяли кофе, несколько булочек, по бокалу сока. Аркадий Васильевич еще выпил стопку водки, и мы вернулись к нашему столику. Теперь я старалась уже не смотреть на Марту, дабы не выдать своим выражением лица, что мне известна ее печальная история.
К концу вечера Аркадий Васильевич все же признался, что Марта его жена.
Но к этому же концу вечера, вдруг в микрофон произнесли фамилию Аркадия и тут же на сцене, белыми крыльями слетела простынь с картины.
Мы резко повернули головы к сцене. В глубине передо мной стояла высокая женщина в длинном черном одеянии, беловолосая с не покрытой головой, но остекленевшими глазами. Она стояла у мраморной колонны, подпирая ее своим худым телом. И больше ничего – белый фон с черным изваянием.
- Он написал ее! – тут же промелькнуло в моей голове. Написал по памяти, какую впервые увидел ее там. Мне такое не удалось.
- А где же икона, где окружение церковных стен? Этого ничего не было.
Наверное, потому, что мы жили в атеистическом мировоззрении.
Переведя свой взор с картины на Марту, я увидела, как искренне и радостно она улыбается, как будто смеется над собой, но по-прежнему молчит.
- Ну, вот и моя жена, только другая… - объяснил Аркадий, и мы все поняли без дальнейших комментариев.
Сама Марта ничего не рассказала о себе, так как найти ее расположение, тем более в присутствии мужа, явление не реальное.
Но зачем мне было ее прошлое? Оно уже было сказано теми несколькими словами Аркадием Васильевичем, когда мы с ним оказались один на один.
Ведь меня не столько интересовала история самой жизни, сколько сам человек, который и есть, прежде всего, жизнь. А я этого человека видела в прошлом и в настоящем. Достаточно было знать, что она ЖЕНА, и не важно кого, моего друга или кого другого, главное – ЖЕНА.
Упасть в пропасть и выйти из нее сможет не каждый, да и не сам, только если ему помогут. Я гордилась своим другом, понимая его героический поступок. Но может, Божья Матерь привела его к ней, там, в храме, где стояла Марта и не она, а на нее смотрела Икона Казанской Божьей Матери? Размышляя так, я никому не выдала своих мыслей вслух.
1974г.