Сейчас.
Если бы у меня был хоть один шанс изменить что-то, все исправить…
Тогда.
Мне было тринадцать, когда мы познакомились, и шершавая ветка дерева, на которой я висела, больно оцарапала мне ладони, когда ты дернул меня за ноги, чтобы стащить вниз. С тобой был пес. Такой же лохматый и свалявшийся, как ты. Вы мне не понравились.
Я дула на саднящие кровоточащие руки, а ты тыкал железной арматуриной вокруг себя и говорил:
- Это – мое дерево. Это – мой пустырь. Это – моя собака. И она ест людей, между прочим. А это, - ты ткнул железным прутом мне в плечо, - Что?
- Эля, - буркнула я.
- Иван, - ты вынул вторую руку из кармана, протягивая ее мне, и я взвизгнула от боли, когда наши ладони соприкоснулись. Твоя была в соли. Я заверещала что-то на тебя, но зарычала твоя собака.
- Ты не можешь на меня орать, - спокойно заявил ты, - Пока ты здесь, ты тоже – моя. На хозяина орать нельзя. Мое дерево. Мой пустырь. Моя собака. Моя Эля. Ты поняла?
Мне стало интересно, и я кивнула. В конце этого дня я ненавидела тебя.
Сейчас.
Мы лежим на полу его квартиры. За все это время я в первый раз допущена в его жилище. Логово, точнее. Вещей и мебели почти нет. С потолка свисает мигающая лампочка. Моя голова у него на бедре, его рука у меня на шее.
- Ты живешь в ужасном месте, - замечаю я, - Здесь холодно.
- Я не разрешал тебе говорить.
Тогда.
Я выдержала три дня. Дома было скучно и ладони почти зажили, может быть, поэтому на четвертое утро октября я повернула на твой пустырь по дороге в школу.
Я нашла тебя у твоего дерева. Ты кидал своей собаке мяч. Ужасный розовый мячик. Ждал, пока она принесет его тебе и положит в руку. Не глядя на нее, зашвыривал его опять куда-то.
Твоя собака была счастлива.
Тебе было все равно.
Я подошла ближе.
- Я хочу уйти из дома, - заявила я тогда.
- Я не разрешал тебе говорить.
Ты даже не повернул головы. Я села под дерево и начала изучать шнурки на твоих кедах.
- Ты уже ушла из дома, дура, - он снова замахивается в небо, чтобы кинуть мяч своей псине, - Единственное, что ты можешь сейчас, - это уйти отсюда домой.
- Я не хочу домой.
- Я не спрашивал, чего ты хочешь. И не разрешал тебе говорить.
Собака обхватила грязными передними лапами твои ноги, и ты погладил ее по голове. В тот момент я решила для себя, что убью ее.
Сейчас.
Его дыхание сбивается один раз. В момент, когда он кончает. Я сплевываю сперму прямо на пол и поднимаю на него глаза. Он убирает волосы с моего лица одной рукой. Вторая тянется к пачке сигарет.
- Это я убила твою собаку.
Чиркает зажигалкой и кривит рот в усмешке, затягиваясь.
- Какую собаку?
Тогда.
На протяжении двух лет я раз в неделю приходила к тебе на твой пустырь. Приходила в любую погоду и смотрела, как ты играешь с ней. Тебе всегда удавалось оказаться здесь раньше меня.
Иногда я рисовала.
Все листы в моих тетрадях были заполнены карандашными набросками, изображающими мальчика под черным деревом, забрасывающего в небо мяч с собакой на изготовке у его ног.
Я научилась не начинать с тобой разговор первой.
Перед выпускными экзаменами я не появлялась на пустыре больше месяца. Близилось лето. Я сидела у воды, зубрила билеты и жевала бутерброды, когда рядом со мной упал первый камень.
Обычные мальчики-гопники, трое или четверо. Ничего серьезного. Максимум, что мне грозило – пара синяков.
Он появился со своей арматуриной, ударил сзади под колено одного, ощутимо ткнул в область солнечного сплетения другого, и уже было замахнулся на третьего, когда они, примиряющее подняв руки, стали отступать. Потом он подошел ко мне.
Он выдал себя двумя вещами. Во-первых, он улыбнулся. И еще. Он ничего не сказал о том, что я первой задала вопрос.
- Зачем ты это сделал?
- Это называется «защита». А это, - он забрал у меня из рук бутерброд, - «благодарность».
Сейчас.
Я стою под горячим душем и пытаюсь согреться. Старенькие ржавые трубы гудят от натуги, прогоняя под слабеньким напором воду.
В ванной комнате нет ни одной лампочки и нет окна. Мне пришлось оставить дверь приоткрытой, и через нее пробивается нестабильный мигающий желтый свет.
Я убила твою собаку. Это называется «ревность».
Тогда.
Да, ты всегда опережал меня. Было ощущение, что ты живешь там и никогда оттуда не уходишь. Но мне как-то очень здорово повезло, потому что я узнала, что твоя собака уходит гулять по городу. Видимо, она иногда уставала быть твоей.
Я помню, что когда увидела ее, бодро перебегающую дорогу, я подумала, а если бы у твоего дерева была возможность уходить от тебя хоть на минуту, оно бы воспользовалось ею. Если бы я точно знала ответ, если бы у меня была хоть малейшая уверенность в том, что и здесь я окажусь вернее, я бы срубила и дерево.
Она узнала меня. Зарычала, но узнала и позволила подойти близко. И съела кусок мяса из моей руки. А потом мы сидели вдвоем за мусорным баком, и я смотрела, как она подыхает.
Тем же вечером я пришла на пустырь. Ты сидел на склоне холма и подкидывал в руке розовый мяч. Ты ничего не сказал про собаку. И я тоже.
А под деревом лежал мальчик, съевший мой бутерброд, с торчащим из груди железным прутом.
- Тебе нужно быть разборчивее, - сказал ты, когда я селя рядом.
- Просто у них у всех твое лицо, - попыталась оправдаться я. Но ты только кивнул на лопату и ушел. А я начала рыть под тем деревом вторую к тому времени яму.
Сейчас.
Он, вроде бы, тощий, но крови из него очень много. Я замотала ему шею скотчем, но все равно успела здорово испачкаться. Упаковала его тщедушное, но тяжелое тельце в мешки для мусора и скинула с окна, чтобы не волочить по лестнице. Благо, первый этаж. Пришлось вымыть полы, после чего снова захотелось в душ. Но долго оставлять тело на улице опасно. Конечно, маловероятно, что кто-то заметит его ночью под дождем у стены дома, но рисковать не стоит.
Ну, конечно, я их убиваю. Как я уже сказала, у них у всех твое лицо. Вдруг случится так, что я нарвусь на того же второй раз. Я не хочу тратить на это время. Мне нужно поскорее найти тебя.
Мама говорила мне как-то, что тебя нет. Что я стала пропадать на пустыре после того, как упала с дерева и провалялась без сознания там около суток, пока меня не нашла собака нашего соседа и не подняла вой, подумав, что я сдохла, и начав меня отпевать. Лично я этого не помню. А собака соседа, спустя пару лет, куда-то пропала.
Мама стара и, честно говоря, иногда я думаю, что она уже выжила из ума. Тебя просто не может не быть! Я знаю тебя, я вижу тебя, я ищу тебя. Да. У меня свои методы поиска. Но это все мелочи. Просто, когда ты уверен в конечной цели, тебе не жаль ради нее замарать руки. А я уверена в цели. Я уверена в тебе.
Я довожу тело очередного мальчика в багажнике нашей старенькой машинки до пустыря. Идет дождь. Будет тяжело копать. Вода застилает мне глаза, и я пару раз оскальзываюсь в грязи, волоча за собой в гору упакованный труп. Устало прислоняюсь к стволу дерева, пытаясь отдышаться. Ты подходишь сзади и ставишь рядом лопату.
- Опять обозналась?
Я киваю.
- Не отчаивайся, - он вертит в руке пресловутый мяч, - Скоро найдешь.
Полиция нашла четыре трупа. Пять – вместе с собакой. Случайно. Пустырь решили застроить, дерево выкорчевать, вместе с корнями из земли вывалились мои мальчики. Меня даже не сразу нашли. Все они были из разных городов, кроме последнего. Он был местным. И нас, естественно, видели вместе. Я знала, что я рискую, затевая с ним отношения, но ведь у меня была надежда, что он окажется тобой. К тому же, он был очень похож…
Я почему-то так и не смогла вспомнить еще двоих. Только первого и последнего. А вот про собаку рассказывала в деталях. Мне давно хотелось поделиться с кем-нибудь этой своей победой.
И ты знаешь, если бы у меня был хоть один шанс изменить что-то, все исправить… Я бы просто сразу говорила им всем про собаку.