Берег лазурный и золотой

   
                Разливали по чашам Америк               
                Чью-то жизнь, но не нашу с тобой.
                Я не знаю, как выглядит берег,
                Ни лазурный, ни золотой...
               
                Наталья Ковалева

               
- Понимаете, я много лет верная жена.  И так с этим свыклась, что даже не представляю, что бывает иначе. Наверное, бывает. Но мне казалось - не со мной. И сейчас – вдруг - начинать жить … по другим правилам…  Как?!  А, главное  -зачем?
- Может, вы еще и патриотка?
- Да! – засмеялась,- именно! А ещё спортсменка, комсомолка, наконец, просто красавица.  Всё верно. Как и то, что за границей жить не могу.  Честно. В самом деле.
- Будь моя воля, духу бы моего тут не было!
- А вы уверены? Вы пробовали?
- Пробовал.
- И что же помешало остаться?
- Уголовное прошлое…
- Ммм… (Да-а...  богатая у мужика биография).

                *    *    *

Вот уж куда мне во-об-ще  не хотелось. Даже когда это был запретный – сладкий - плод, и многие знакомые изворачивались на пупе, чтоб только съездить (хоть куда-нибудь), краешком глаза увидеть, прикоснуться,  постоять возле, попасть в число избранных. Меня же эта сторона бытия оставляла абсолютно безучастной, а жалкие потуги вожделеющих вызывали искреннее недоумение.

И именно меня – единственную (ну, насколько мне известно) из всего школьного, институтского,  наконец, аспирантского окружения   - угораздило выйти замуж… за иностранца.

Госссссподи,  почему я?!  Ить сколько желающих то было!  Которые значительно лучше распорядились бы выпавшим на их долю счастьем. И возможностями. Ну, хоть сумели бы оценить. (Судьба загадочно улыбается).

А ещё, я  не имею ничего общего с лягушкой-путешественницей. Ну, не люблю!  То есть, пешком, с рюкзачком и палаткой – пожалуйста.  Вот это: деревня, глушь, Саратов, сарафан с платочком, лукошко – и по грибы. Но тут импортный муж занимает оборонительную стойку. Его длинные глаза становятся дыбом, меняя разрез на поперечный,  как зрачок у кошки,  примерно с тем же лунно-непроницаемым выражением морды лица. И он решительно  не понимает о чём речь. Или старательно делает вид. И восклицает про море, пляжи и цивилизованный отдых.

А мне эти – пароходы, самолёты… Пляжи и иже с ними… 
Укачивает хронически. Если не сама за рулем.  Автобусы – «караул!» и «спасите!». Реанимация.

И мотает по белу свету... Как тот самый осенний листок.  За что?! (Судьба улыбается насмешливо).
«И окурки я за борт бросал в океан,
Проклинал красоту островов и морей,
И Бразильских болот малярийный туман…» *
Вот, вот…
И обязательно что-нибудь…   Даже, если просто отдых.  Который реализуется с точностью до наоборот.

Вам удается уснуть в  самолёте? Ах, если бы мне!  Сколько бы ни длился полёт. Когда глаза, наконец, начинают склеиваться сами собой, все просыпаются, и самолёт идёт на  посадку. На регистрацию мы - всегда! - опаздываем. И места у нас: два и одно отдельно. Это «одно отдельно» оккупирует муж и сладко спит в течение всего пути, дисциплинированно, как солдат на посту при появлении генерала, пробуждаясь на запах пищи. Однажды «одно отдельно» я возмущённо  и с вызовом забрала себе. Муж согласился и  вообще не понял из-за чего сыр-бор. Они с сыном сели рядышком и через десять минут дружно засопели в четыре дырки.

Я на своём, отбитом с боем, «одном отдельном» крутилась и вертелась, как уж на сковороде. Сна - ни в одном глазу. Зато – длинной назойливой вереницей мысли, отчетливые и образные – безобразные и отвратительные  - как в кино, и одна краше другой:  что-то идёт не так, самолёт начинает падать, сын пугается, а меня рядом нет. Меня! – рядом!  – нет! Время течёт, мы летим, мои мужики жарко обнимаются с Морфеем. Я, мысленно похоронив всех, горько и безутешно плачу. Сердито расталкиваю безмятежно спящего мужа (да как он смеет, когда тут такое!) и прогоняю его на «отдельное». Он смотрит на меня ошалелыми, ничего не понимающими мутными глазами, в ответ сердится: En verdad, tu eres loca (нет, ты точно сумасшедшая), уходит и через несколько минут погружается назад в глубокое, бесцеремонно прерванное, сладостное и бессознательное состояние. А я обречённо усаживаюсь караулить сон своего сына. До конца. До посадки, то есть.

Испания.

Первый - ну да,  тот самый, цивилизованный -  выезд (если не считать года, прожитого в маленькой уютной  неземной красоты, абсолютно чужой и чуждой, латиноамериканской стране). Конец сентября. Прохладно. Трёхлетний сын, очарованный жёлтым песком и бесконечным сиреневато-синим морем, бежит к воде, где  его тут же накрывает высокая ледяная волна. Когда его, почти захлебнувшегося – вытащили  и, орущего на весь пляж - обтерли, с благородной целью отвлечь, приятели уговорили покататься на чём-то таком водном (я в этот момент отвлеклась). Там его догнала вторая ледяная волна и смыла практически в открытое море. Спасли. Но очень ему не понравился такой экстремальный отдых.  Несколько лет сын в море – ни ногой.  И дикие вопли на берегу, если не приведи Господь, в воду пытается войти мама (папе это почему-то разрешается).
               
Фотография. Я сижу в купальнике на холодном песке – зуб на зуб не попадает - прижав к себе мокрого, дрожащего, взъерошенного и очень недовольного жизнью  сына, закутанного в огромное полотенце.
 
Мы едем на машине в Фигейрос, в музей Дали. Сын с заднего сиденья страшным голосом рычит: - Я стр-р-рашный Гусник!
Мы согласно и испугано подтверждаем.
Через несколько минут: - Папа, а что такое Гусник?
- ???!

Дали сын любит. Подозреваю, что это его любимый художник. Ещё бы – именно отсюда началось его эстетическое воспитание. Как-то в Италии гид  (прежде,  в непорушенной еще России -  искусствовед с высшим образованием и регалиями)  с укором сказала, что начинать культурное образование ребёнка с извращённого Дали – бред, если не преступление.  Наверное, была права. Но есть так, как есть. И не могу сказать, чтобы это сильно повредило его вкус.

Лучшие картины Дали мы видели вовсе не в Фигейросе, а много лет спустя в маленьком городке Санкт-Петербурге (США). А еще там находится самый красивый в мире мост. Нууу… я так думаю. Сан-Райз.

Мы заехали в Санкт-Питер из Майями на пару дней, чтобы немного передохнуть между  этими бешеными перелетами. Дорога, окантованная с обеих сторон каналами. Проливной дождь. Дворники едва справляются с потоками воды. У меня дурные предчувствия. Где-то я это уже видела, причём, совсем недавно, то есть, практически вчера, и предыдущие недели две.

Предчувствия не оправдались. Все три дня в Санкт-Питере жарило  солнце. По деревьям, рядом с террасой, бегали ящерки. Терраса выходила прямо на пляж. На пляж и море мы тратили по полчаса утром и вечером. Больше я, в принципе, не выдерживаю,да и незачем - сгореть успеваешь еще в процессе плавания. То есть за те самые полчаса. И… собственно,  больше на пляже делать нечего, даже в тени.
Остальное время шатались по окрестностям.

В окрестностях, прямо по газонам, разгуливали цапли.

Вечерами мои мужики занимали корт и бились в теннис.

Я сидела на террасе и предавалась своему любимому  занятию – да, да, читала. Отношения с теннисом сложились неоднозначные, сложные и запутанные.  И не то, чтобы совсем не играю, но то ли я этот мячик, то ли он – меня - вот как-то так...
 
Всякий раз за границей накупаю книг на английском, чтоб хватило на год-два. Язык, от которого учащается сердцебиение, и включаются все мыслимые и немыслимые рецепторы. И на котором – почти - не разговариваю.

Иногда, от отчаяния - на испанском.
Вот на нём как раз разговариваю. А читать не люблю. И никакого сердцебиения. Даже намёка. Впрочем, две книги аутентичных авторов:  Juan Carlos Onetti “Los adioses” и  Laura Esquibel “Como agua para chocolate” - понравились (Хуан Карлос Онетти «Прощания» и Лаура Эскибель «Как вода для шоколада»). Переводы – не впечатлили. Магический реализм трудно переводить на другие языки.  Волшебство пропадает.

В магазинах русские старательно и демонстративно, на грани идиотизма, не замечают друг друга. Американцы улыбчивы, открыты и предупредительны.

Музей Дали потряс моё воображение. Нет, ну, до чего ловки эти америкашки! Лучшие картины европейского художника – у них. Музей в Фигейросе по сравнению с Санкт-Питерским, как привратницкая рядом  с королевским дворцом… Не по внешнему виду – как раз внешне коробка коробкой - по содержанию.

На небольшой площадке рядом с музеем асимметричная лавочка в стиле Дали. Сиденье из металлических прутьев, связанных с одной стороны узлом, спинка в виде знаменитых стекающих часов.
Фотографии. Мы – впереди, позади, по бокам, скопом и поодиночке, сидя и лёжа во всевозможных позах - и эта лавочка.
               
Из музея у нас книга – «Символы в живописи», несколько репродукций, а лично у меня – зонтик-трость, полотно которого расписано под картину Манэ. Мой любимый зонтик.

Мы покидали Сант-Питер через три дня. Едва проехали Сан-Райз (так и не удалось заснять его в полной красе), пошел проливной дождь. Может, над этой дорогой свой микроклимат?

Фотография. Мы с чемоданами движемся к машине. Длинные спутанные вьющиеся волосы сына от влаги и солнца приобрели форму шара. Анжела Девис умерла бы от зависти!

Идиллия? Вполне. Если не считать обгоревшей спины. В те самые полчаса.

Фигня! Бывало и поинтереснее.
Однажды… правда, это было не в Майями, а на пляже в Эквадоре, где-то в окрестностях Эсмеральдоса, но это один чёрт - у меня поджарились...
Вот никогда не догадаетесь.
Сейчас остановитесь... и не читайте дальше.
Попробуйте представить, какое место может обгореть на солнце.
Есть варианты?
Ну и воображение у вас!
Продолжаю.
У меня обгорели пальцы ног. Все остальное я намазала кремом с максимально возможной  защитой. А пальцы ног... Ну, ходила я! По песку. А он там… и не песок вовсе, а чисто светло-серая пудра, дунь – и взлетает. И ногу обволакивает чуть ли не до щиколотки. Мы гуляли по абсолютно пустому берегу (а не сезон!)  часа два в обществе редких пальм и снующих боком мелких прозрачных крабиков.
А добирались туда вначале на машине, потом на пароме, потом нас везли рикши. Да-да. Я не оговорилась.  И всё затем, чтоб…
Сына густо смазали всего - от макушки до пяток, да ещё и запаковали в папину рубашку – аккурат по щиколотки -  а сверху пришпандорили панаму, поля которой, как уши спаниеля, легли ему на  плечи.
А муууж… Он решил подзагореть. И запасся кремом. Соответствующим.  Чтобы этот самый загар лёг ровнее. Он и лёг. Одним большим волдырем.

Но это было уже завтра. А сегодня… Мы ели огромных вкуснющих – больше таких не видывала – креветок в местном ресторане, этакой фанерной хибаре на деревянных сваях, сидя на жёсткой лавке за столом из кривых занозистых досок во всю длину помещения и в антисанитарных условиях - с пресной водой на острове засада. И – ничего!

А потом начался прилив. И мы – здесь, а выход с пляжа – там, на противоположном берегу. А у сына как раз пик водобоязни и в воду он ступать отказывается. Даже приближаться. Муж посадил его на плечи. Вода плещется у мужа под мышками. И ещё не вечер. Драпать надо, и как можно быстрее. Сын орёт, брыкается и вздергивает ноги, муж теряет равновесие и его мотыляет по протоке, как утлое судёнышко, и ругается он, как шкипер, я держу за ноги извивающегося сына, перешедшего на ультразвук, и толкаю в спину неверно передвигающегося мужа. А воды мне  – по самое горло. И всего остального – тоже.

Вечером мы помчались в аптеку, где утром приобрели два тюбика.
- Ааа, это обычное дело, - сказал хозяин, пряча улыбку, - утром все покупают крем для загара, а вечером – от ожогов.
Несколько дней, шлепая босиком по ресторанам, я ощущала себя Айседорой Дункан. Дурацкое ощущение.
Муж избегал любых лучей солнца, даже через окно.
Сын дулся на бассейн и не умывался.
Но это так, к слову. 


Первое пребывание в Майями было не столь идиллическим. То есть, отнюдь.

В тот раз мы с сыном добиралась на такси к приятелю, который умудрился назвать неполный адрес. В активе: посредственный английский, разговорный испанский, выветрившийся в ту же секунду,  когда я увидела, куда нас привезли (и это было совсе-е-ем не то место, откуда мы уезжали тремя часами раньше).  Трёхлетний ребенок, который правильно считав выражение маминого лица, громко зарыдал, чем усугубил остроту момента.  И самолёт  домой  - еще через три часа. Всё остальное, как вы понимаете - в пассиве. От отчаяния вспомнился номер дороги, прочее - было делом техники, скрупулезного внимания и виртуозного владения пантомимикой.  Когда мы подрулили, на площадке перед  домом  хаотично, в истерике и конвульсиях метались муж,  час назад посадивший нас в такси, и обалдуй-приятель.  К машине они кинулись с воплями кровожадных индейцев, чем спровоцировали вторую волну девятибального шторма у только что затихшего ребёнка.

Италия же запомнилась отнюдь не классической живописью, скульптурой или архитектурой…

А тем, что на пляже потерялся сын. В двух шагах от отеля. Отбежал посмотреть на парашюты и …сгинул. Моё состояние, когда я это осознала? Вы даже представить себе не можете! Уверяю вас. Вот какой должна быть первая мысль матери, у которой потерялся её малыш? Ну, ну! Думайте. Ха! Как бы не так! Мысль!: муж со мной теперь точно разведётся. Каково?! Вы когда-нибудь видели такую дуру? Нет? Ну, так посмотрите! Вот это – о чём?! Ау, Фрейд? (- Иногда сигара - это всего лишь сигара,- задумчиво отвечает Фрейд.)

И лишь после этого - ужас. И беспорядочные, бесплодные  метания по итальянскому пляжу обезумевшей русской женщины, лишившейся дара речи в буквальном смысле (испарился  не только приблизительный английский, но и разговорный испанский, оставив только междометия – а какая в таком случае разница между языками).

Сын обнаружился метров через пятьсот. Благодаря пляжным смотрителям, обзвонившим всю прибрежную полосу, и недремлющим глазам отдыхающих. Ну, проскочил! Ну, сильно. С перепугу. Его, трясущегося от холода (плюс 35), в съехавшей на одно ухо огромной оранжевой бейсболке, держали за обе руки мальчик примерно того же возраста и его папа.  И старательно отвлекали.  Бурно переживающая, галдящая толпа итальянцев и немцев. 

Когда разъехавшиеся в  стороны глаза сына обрели фокус на мне, он трубно завыл и забился в чужих руках. И… острое желание надавать по попке. (Помните, в итальянских фильмах темпераментные мамаши яростно шлепают обнаружившихся детей - обычная реакция на пережитой стресс). 

До сих пор горжусь, что мне удалось справиться с этим желанием и прижать к себе маленького перепуганного мальчика, который судорожно обвил меня руками и ногами и ткнулся мокрым хлюпающим носом в шею.

Потом мы тёрлись носами и шептались. Потом я укутывала его, дрожащего, своей туникой. А вокруг стояли люди и радовались за нас, обретших друг друга. А я кивала во все стороны головой, как китайский болванчик,  и, со слезами на глазах, повторяла: - Спасибо. Спасибо. По-русски. Потом я несла его в кафе. Он висел на мне, как коала, обхватив ногами бёдра и руками шею, и наотрез отказывался слазить.

Сын простудился и закашлял. Кашель, с которым дома подручными средствами - на раз за сутки, цивилизованным итальянским лекарствам не поддавался, а ровно наоборот.

В галерею Уффици огромная очередь. Простояв часа полтора без малейшего продвижения, я отпросилась у группы покормить сына. Когда мы вернулись (минут через двадцать), наши уже прошли (вот чудеса!) Мы с боем пробивалась в музей под бурное негодование толпы,  среди которой кучковались соотечественники, кричавшие по обыкновению, что вас здесь не стояло, причем, никогда, а ещё в шляпе (кепке, очках, мини-юбке или, наоборот, макси, ну, и далее - по списку). В экстазе проскакав галопом по анфиладе залов, напоминавших мне почему-то конюшню (почему?), мы с сыном застыли возле вожделенной «Рождение Венеры». Но впечатление было уже смазано. То есть, вообще. То есть, навсегда. Ни одной картины.  Даже «Рождение Венеры». Так что с Боттичелли – не сложилось.

Очень уж нервной оказалась поездка.
 
С первой минуты на Бали потрясает красота резного дерева. И строишь планы, как бы это  отсюда что-нибудь прихватить. В день нашего приезда какой-то американец отправлял домой несколько  контейнеров.

Дня через три обречённо плетясь под лучами палящего солнца вслед за мужем на какие-то очередные достопримечательности…  И глаза бы мои этого дерева не видели, как, собственно, и Бали тоже!

К концу пребывания от резного дерева тошнит.
 
Наверное, в России это смотрелось бы экзотикой. Наверное.

- Ты посмотри, какая красота!- воодушевлённо говорит муж, чувствующий себя в этой бане, как рыба в воде, - нет, ты только посмотри какие кувшинки! Кувшинки я, с трудом разлепив веки, замечаю. И мечтательно закатив глаза: – Залечь бы в этот водоем рядом с кувшинками и больше – никуда!

Самые яркие воспоминания о Бали …
 
Как стервятник – мерзкая птица! – во время собственного представления решил покакать мне на голову. Удачно. Метко. Объёмно. К  всеобщему восторгу. Волнистые волосы в жарком влажном климате и без того закрутившиеся в спираль и вставшие дыбом... Мой супер-пупер-брезгливый муж отмывал меня в каком-то фонтане. Под сдержанное, фальшиво  сочувственное,  хихиканье благодарных зрителей. Но запах…

Как на мужа с дерева пописала обезьяна. И тоже попала. Сплошь одни снайперы! А другая мартышка в секунду взобралась на меня и вырвала из рук банан. А третья – ощерилась и почти кинулась (а зубы у них – скажу я вам!) за то, что я от любопытства прикоснулась к её хвосту кончиком туфли.

Как по утрам я – единственная на весь огромный пустынный пляж – плавала в море. Все остальные плескались в бассейнах возле отелей, лениво попивая коктейли. Сын на пляж даже не высовывался. Море мелкое – коралловые рифы – и я не спеша уплывала и за километр, и за два (шутка! - мне столько не одолеть), и так же, не спеша, возвращалась. По тончайшему, как пыль песку,  боком бегали крабы, от лунки к лунке.

С Бали мы привезли деревянную статуэтку –  изящная фигурка сидящей  со скрещенными ногами женщины, облокотившейся локтем на одно колено, абсолютно в европейском, модернистском, стиле, несколько картин на ткани (в том же стиле) и мне кольцо (за перенесённые страдания).

И статуэтка, и холсты были выторгованы в одном магазинчике для туристов. Торговались долго, ожесточённо, свирепо, до наливания кровью и посинения. С бурными возмущёнными расставаниями и не менее бурными радостными воссоединениями. Распрощались  с продавцом лучшими друзьями, почти родственниками. Каждая сторона  в полной уверенности и глубочайшем удовлетворении от того,  что облапошила  противоположную.

Кольцо – ровно за половину означенной цены, в собственной гостинице.

Статуэтка многие годы занимает только ей принадлежащее место в витрине барной стойки. Гости, увидев ее впервые, зависают и млеют от восхищения.
 
Картины большей частью раздарили, но две долго висели у сына в комнате. До самого ремонта.

Кольцо я, питающая слабость к серебряным украшениям, а вовсе не к золоту  (впрочем, серебро с Бали я тоже привезла, и тоже большей частью раздарила) изредка, очень редко, надеваю на какие-нибудь супереть-напупереть крутые приёмы, не пойти на которые означает непременный - на несколько недель  - развод с мужем.

Вот написала – и внезапно затосковала по Бали.

До сих пор мне казалось, есть только пара мест, куда мне хотелось бы вернуться.

Например, Галлапагосские острова.
 
В тот раз мы ездили с друзьями. И сделали остановку в Амстердаме.
 
Я сильно простужена.
 
От непрерывного чихания слезятся  глаза.
 
Каждые 10-20 секунд лихорадочно разворачиваю очередной платок, которыми щедро напичканы все карманы, мои, и сострадательных окружающих, раз пять-семь подряд чихаю, делаю краткую передышку, то есть, набираю воздух и разворачиваю следующий.

На автопилоте вместе со всеми иду в музей секса (вместо вожделенного  Ван Гога). Но… приехать в Амстердам и миновать музей секса, и не пройтись по  знаменитой улице…

Фотография. Мы, четверо взрослых, сияющих от счастья – боже мой, какие идиоты! - сидим под огромным фаллосом, который крепко обнимает мой улыбающийся, совершенно  не понимающий, что именно обнимает, пятилетний сын.

Музей Ван Гога – не случился.

Плаванье по Галапагосским островам пошло на пользу. За десять дней оклемалась совершенно. Ещё бы! Едва только чуткое ухо улавливало слабое гудение мотора, как я, и в лучшие-то  времена не переносившая качку, а уж изнуренная чиханием… с бешеной скоростью устремлялась в каюту и занимала горизонтальное положение,  вывести из которого могли только полная остановка двигателя и абсолютный неправдоподобный штиль на море. Однажды качка началась незапланированно.  Внезапно. Когда несколько под мухой, и от того потерявшая бдительность,  я направлялась  к сырной стойке.  Заметавшуюся в панике вокруг столов по всей палубе, меня отлавливали,  отпаивали - это было гениально! - потом приводили в чувство и препровождали в каюту всей командой.

Детей младше семи лет на Галапагосы не пускают. Для сына мы запрашивали специальное разрешение. И большую часть пути он был единственным ребёнком, с которым все носились, как с писаной торбой.
 
А на одном из островов неожиданно поплыл. Поплыл и поплыл. Настойчиво стремясь за горизонт. И совершенно не парясь на предмет того, что боится воды. Нервозно глядя на рыжий поплавок, медленно уменьшающийся в размерах, решительно заявила мужу что, если он сию же секунду не отправится вслед за сыном, я разведусь с ним прямо здесь и сейчас.

Галапагоссы…  Дикая, первобытная, первозданная красота вулканических островов, кратеров, заполненных бирюзовой прозрачной водой, гигантских черепах, миниатюрных тропических(!) пингвинов, плюющихся  чешуйчатых игуан - пращуров современных панков с вздыбленными гребнями пластин вдоль хребтов - трогательных морских львов с большими тёмными печальными глазами, экзотических растений и не менее экзотических (из серии не бывает) птиц. Трагический, абсолютно голый, с застывшими на века наплывами лавы, каменный остров брошенных больных детёнышей морских львов, истощавших до состояниях слабо ползающих рыбьих скелетов с огромными скорбными страдальческими глазами на узеньких, обтянутых бархатной кожицей,  мордочках.  Все они как один с жалобными криками поползли в сторону нашего гида, издавшего призывный материнский клич. Остров умирающих от голода малышей. Безо всякой надежды на спасение. И мы, вторгшиеся в эту первозданность, где шаг вправо-лево с означенной узенькой тропинки сторонних зрителей – только наблюдателей – расстрел.  Особая история.  В другой раз. Отдельно.

Ну и…  разве что - в Аргентину. « Don't cry for me, Argentina...»
 
Где откровенно-чувственное  танго танцуют прямо на улицах  Буэнос- Айреса. И зрители замирают.  И внутри скапливается тёмная, густо-бордовая  жгучая страстность, распирает и прорывается наружу - тело непроизвольно и безудержно начинает двигаться в такт музыке, наполняясь необъяснимым и непреодолимым томлением – по чему? И ты навсегда становишься заложником этого танца. Именно этого, а  не того стилизованного и заштампованного, что изображал наш сын, несколько лет потративший на бальные танцы.

Аргентинское танго. Слегка окультуренный и облагороженный  животный неуправляемый древний инстинкт. Брачные игры.

Аргентина. Мясо с кровью, мясо без крови, мясо огромными ломтями, кусочками и в стружку, натуральное и рубленное… И – ничего кроме.   Ах да, еще зелень и море разливанное вина.
 
Муж стонал от наслаждения. Праздник гурмана.

Мой трепетный организм устроил непроходимость. Никуда. С сильным раздутием поперек.
Сууупууу  хооочууу!

Проскакав вдоль, поперёк, по периметру, вкруговую  и по диагонали Буэнос- Айрес,  суп обнаружили в маленьком французском ресторанчике. Естественно, луковый.

Что-то я разболталась. Можно ещё много чего…  И всё примерно в том же духе. Но…  Как-нибудь потом. Может быть.

Вы ведь уже поняли, что с заграницей у меня…  не очень.