В моей адвокатской практике не было ни одного случая защиты женщины. Все мои клиенты были мужчины. Я всегда считала, что, если женщина попадала в судебное дело – значит, от нее уже отказался её мужчина. А, там, где нет мужской защиты – женская помощь бесполезна.
Из множества процессов я проиграла лишь два – одна была обречена на провал с самого начала, я присутствовала только для *галочки*, вторая – по глупости самого клиента. Не выдержав психологической нагрузки, сам признался в содеянном прямо на суде. С тех самых пор, я научилась выбирать подзащитных не только по картине содеянного, но и по психологическому портрету. Тяжело помогать больному, который не хочет вылечиться…
…Я внимательно изучала его пальцы. Тонкие, слегка заостренные к концам, и аккуратными ногтями. Клиент вел себя спокойно, но не торопился отвечать на мои вопросы, то скупо отнекиваясь, то и вовсе отмалчиваясь. Тяжело вздохнув, я начала перебирать его дело. Художник. Достаточно известный. 35 лет. Москвич. Женат. Русский. Обвиняется в убийстве жены. Алиби скользкое. Вины не признает.
- Алексей, гонорар, что Вы мне обещаете, может покрыть весь мой годовой расход. Но, только в том случае, если мы с Вами это дело выиграем.
Молчание.
- Имейте ввиду, я уверена в том, что выиграю это дело. Потому, даже при всей вашей антипатии ко мне, я не отдам Вас никому. Я люблю деньги. Не буду скрывать.
- При чем тут антипатия? …Я не знаю, с чего начать.
Мне эта канитель слегка поднадоела, и я решила пойти ва-банк. Прикрывая зевоту, я промямлила наобум:
- Ну, тогда представьте себе, что перед Вами ваша убитая жена. И Вы ей всё рассказываете. Разумеется, она (то бишь, я) никогда и никому не раскроет вашей тайны. Так, пойдет?
…Я не знаю, что его побудило, захлебываясь и перебивая меня, выплеснуть дальнейшее. Может, мой поддельный цинизм. Может, бессилие перед свершившимся. А, может, действительно, сила моего предложения перенесла его в тот миг, когда он мог, по-настоящему, ВСЁ высказать своей несчастной усопшей жене. Я слушала, молча, историю, которая потрясла меня, и которая перевернула всё мое представление о мире мужчин, об этом загадочном мире самых загадочных животных на земле…
Часть вторая. Ася
Все мы в Москве…начинали с диванчиков (с)
Когда я вспоминаю то время, когда встретил Асю, мне оно кажется анфиладой, выстроенной из множества событий, людей, покоев и дней, которые я проживал и захлопывал дверь за прошедшим днем, но в новый день шел в предвкушении какой-то встречи, события, которое должно было перевернуть мою жизнь. Я оканчивал последний курс художественной школы, и нужно было решать – возвращаться к себе на родину или оставаться в Москве. Особыми успехами в учебе я не отличился, но всё это списывал на непонимание со стороны преподавателей, чьи взгляды на мою живопись мне казались устаревшими и необъективными.
Я считал себя гением. Да, гением. Моя кисть могла передать не только то, что видимо глазу, она могла передать дух предмета. Большей частью я рисовал пейзажи, но иногда увлекался изображением человеческих лиц. Я часами бродил по улицам города, ловя в свои *сети* прохожих. Я подстраивался под их шаг, приближался на безопасное расстояние, и…вдруг ощущал, что сливаюсь с этим мужчиной или женщиной. Я ощущал на себе тесноту корсета идущей женщины, на своей спине ощущал лохмотья уличного бродяги и, как будто на своих губах, чувствовал обжигающий поцелуй двух влюбленных, примостившихся в парке на скамеечке. Я переносил на полотно телесный облик человека, не пренебрегая его душой, разгадывая его чувства.
Увидев одну из таких моих картин, Ася впоследствии сказала: «это декорации твоих чувств». И, она была права. Она всегда была права. Я её встретил, уже, чуть повзрослев, а жизнь до нее была чем-то вроде предисловия. Я бы даже, не стесняясь, назвал то время жизнью альфонса. Да-да, альфонса.
В юности я был невообразимо красив. Да, собственно, кто в юности уродлив? Но, меня всегда окружало невообразимое количество женщин – доступных, легких на подъем и ничего не требующих взамен своей любви. И, большей частью, это были женщины старше меня, и даже, намного старше меня. Первый опыт с дамой бальзаковского возраста у меня случился еще на первом курсе – я лишился комнаты в общежитии за драку, учиненную в стенах худшколы, и вынужден был перебиваться то у друзей, то у случайных знакомых.
До сих пор помню слова той дамы. Перекантоваться у нее мне посоветовал друг: «Смело иди, она не откажет в помощи». С головы, до ног обмерив меня взглядом, она, молча, кивнула: «ляжешь здесь». И указала на, заляпанный пятнами от жира, с прожженными дырами от окурков, диванчик. Я не смог скрыть брезгливого взгляда, и она, заметив, тихо хмыкнула: «все мы начинали в Москве…с таких вот диванчиков».
***
Не знаю, что меня привлекало и удерживало рядом со зрелой женщиной. Может, доступность. Может, желание провести этот безденежный и, пока еще, как я надеялся, бесславный отрезок жизни рядом с состоявшимся в жизни человеком, перед которым не нужно держать ответ за поступки, исполнять желания и, тем более, платить за быт. А, может, меня привлекало то, чего не могли дать мне мои сверстницы – откровенность.
Знаешь ли, Лола, откровенность зрелой любовницы стоит недорого, но только потому, что не продается. Будь я нерадивым и невнимательным слушателем, она бы не стала раскрывать мне свою душу. Облокотившись на подоконник, взирая на звезды, мы часами могли болтать об ее прошлом, о несбывшихся надеждах, о планах, которые она уже боится строить, потому как считает, что время для их исполнения уже безвозвратно ушло. Всё это искусно подправлялось кокетством и тихими вздохами. Я горячо обнимал за плечи свою спутницу, порой, сам не веря тому, что говорю, подбирал слова утешения и уверял, что всё еще впереди, что совершенно напрасно она считает свою жизнь прожитой зазря, и что она всё еще прекрасна и желанна! Произносил торжественные клятвы в любви и верности, которым, я так думаю, не верили ни она, ни я… Конечно, физическая близость с ними была для меня огромным соблазном. Эти женщины нравились мне. Но, за тот период, я не написал ни одной картины со своих любовниц. Для полотен, я, по-прежнему, вырывался в городские улочки, и вливался в толпу в поисках лиц…
Асю я встретил в 25 лет. Ей только-только исполнилось 43. Она была устроительницей выставок, и я попал к ней по рекомендации одной из своих богемных подруг. Высокая, статная, слегка насмешливая, но, излучающая какую-то детскую беспечность и доброту, какую-то восторженную нежность – такой она предстала передо мной. А я – умудренный, как мне самому казалось, богатым жизненным опытом, но страстно желающий признания, света и…с неутоленной жаждой любви. Настоящей, нежной и взаимной.
Она оказалась первой и последней в моей жизни спутницей, сумевшей выслушать меня и понять. А я - впервые захотел жить в мире женщины, для которой хочется исполнять все ее желания…
***
Через неделю, после нашего с ней знакомства, я нарисовал своё «Трепетное вожделение». На берегу зеленой речки лежит нагая женщина, слегка прикрытая мужской ладонью. Прикрытая ровно настолько, насколько можно скрыть свои чувства. И, как ты догадалась, изображена на картине Ася…
Часть третья. Скромница
Через полгода мы с Асей поженились. Я переехал в ее квартиру, оставленную ей прежним мужем-писателем, и, казалось, ничто не может помешать этой идиллии, искусно созданной новой моей избранницей. Хотя, мне порой казалось, что это она меня выбрала, а не я ее. Нет, она была предельно тактичным, очень тонким человеком. Она умела, и похвалить без тени лести, и пожурить, но только по очень серьезному поводу, предоставляя мне полную свободу в мелочах. Она любила повторять: «у каждого из нас свои слабости»! Ей удавалось прощать и неровность моего характера, и переменчивость нрава. Там, где ей не удавалось добиться лаской, она умела склонить меня, воздействуя на чувства. Это не могло мне не нравиться. Но, всё чаще, глядя на нее, я отмечал, что живу с человеком абсолютно лишенным недостатков. У нее не было слабостей… Можешь представить себе ангела, сошедшего с неба? Вот.. Не знаю, что в этой ситуации меня смущало, но…порой мне хотелось улизнуть вечером, тихо прикрыв дверь, а наутро не возвращаться. Но, это было крайне редко, и эти мысли я быстро отгонял от себя. Знаешь ли, я был глубоко благодарен ей за то, что она смогла оценить во мне мужчину, смогла угадать талант. Я рисовал, как сумасшедший! Рисуя одновременно по три-четыре картины, я уже делал задумки на новые.
- Алексей, а когда Вы написали своего «Маленького великана»? Извините, что перебиваю Вас. В деле подшита ссылка именно на эту картину. И, можно ее увидеть?
- Много позже. Уже после смерти Аси. Это единственная картина, написанная мной за последний год. Картина опечатана у экспертов.
В ту зиму, мы с Асей готовились к новой выставке. Это была восьмая за восемь лет нашего брака, и, как оказалось – последняя…
Всякая выставка была для меня целым праздником, торжеством.
По мраморному залу, под ослепляющим светом люстр, бродят неспешно не менее ослепительные женщины и мужчины. Они смотрят на твои творения, задерживаясь то у одной картины, то у другой. Ты, затаив дыхание, проходишь мимо них. Вдыхаешь аромат бело-розовых женских плеч, их благоухающих причесок. Ловишь одобрительный взгляд, пышущих успехом и достатком, импозантных и красиво одетых мужчин. Испытываешь ни с чем несравнимое чувство эйфории при виде человека, который взглянув на твою работу, выдыхает из себя восхищенный вздох. О, это ни с чем несравнимое чувство, когда ты производишь первое впечатление. Я бы его ни на что на свете не променял…!
Подготовка, в которую Ася вовлекала огромное количество людей, начиная с экспертов, меценатов и журналистов, и заканчивая рабочими – шла полным ходом. Моя задача была только держать в руках кисть, и не отпускать ни при каких обстоятельствах. Выставка была названа «Лунная дорожка», в ней были мои работы за последний год, и кое-что из старых, которые мы не сумели продать. Утром, за завтраком, Ася пожаловалась, что эксперты (а она требовала от них тщательного анализа качества работы) забраковали три картины. Возможно, холст был для них подобран не лучшего качества, и требовалось, для стойкости, специальным химикатом обработать поверхность картин. Вечером, на журнальном столике уже лежал адрес и телефон человека, у которого этот химикат можно достать…
***
Неприятный запах то ли формалина, то ли еще какой-то химической гадости резко ударил в нос. Зажав в руках носовой платок, я перебегал через длинный коридор.
- Где тут у вас начальство сидит?
Уборщица устало указала на пластиковую дверь. Я, буквально, забежал туда, не удосужившись постучаться.
…У зеркала стояла женщина. Она не спеша подправляла прическу, зажав в зубах шпильку для волос. Удивленно взглянув на меня, она чуть помедлила, и указала глазами на стул, приглашая присесть. Затем, скрепив шелковый завиток волос китайской палочкой, направилась к своему рабочему столу. Комната была такая маленькая, и мебель была так плотно друг другу расположена, что мне показалось, что она, проходя по узкому проходу между столами, обязательно ударится бедром об угол. Мне стало даже страшно. Мне даже захотелось раздвинуть между собой эти жуткие столы, чтобы расчистить ей дорогу.
- Я Вас слушаю… Я Вас слу-ша-ю!
Разогнав дурацкие мысли, я наконец, смог сказать ей про свою просьбу. Она села за стол, позвонила лаборантам, что-то им отчеканила, и попросила меня подождать несколько минут. «Пусть упакуют. Нужно соблюсти герметичность». Покорно кивнув ей в ответ, я опустил взгляд на ее ноги. Заметив мой «бессовестный» взгляд, она их тихо убрала под стол.
- Красивая прическа. Никогда не рисовал женщин с длинными волосами. Не хотите мне позировать?
Я, буквально, наглел, на глазах.
- А, Вы что, художник? – дерзко удивилась она.
Я пробормотал, что мне жаль, что она не знакома с моим творчеством, и что-то в этом роде. Затем, набрав воздух в полную грудь, выпалил:
- У Вас тонкая кость и выразительное лицо. Но, если хотите, я могу согласиться рисовать Вас...со спины…
И, слабо улыбнулся.
Затем услышал ответ ледышки, которому нисколько не удивился. «Я вообще живописью не интересуюсь. Не понимаю, что в этой мазне хорошего».
***
Неприступная красавица держала оборону ровно три месяца. Я использовал всё, что может мужчина использовать в таких случаях. И, когда, я уже совсем потерял надежду, однажды, совершенно внезапно ранним весенним утром она ворвалась ко мне в мастерскую. Без стука и без предупреждения. Ворвалась, увлекая меня вглубь мастерской, зажав в поцелуе, что нельзя было даже дышать, и буквально сбросила на кушетку.
Сделала мне минет, и уехала.
Часть четвертая. Солонка
Услышав последнее его признание, я слегка засомневалась – а не привирает ли этот художник?
Вспомнила биографию одного писателя-классика, который в своих рассказах отправлял всех женщин, которые ему отказывали когда-то в близости – в монастырь или на эшафот, а перед этим клеймил раскаленным железом. Или, выдавал их насильно замуж за скупых и жестоких мужчин, и бедные женщины доживали свой век в жуткой нищете и всё такое. Может, и мой подопечный решил таким образом отомстить своей гордячке-подружке, наговаривая на её, так сказать, моральный облик? Ведь, что могут люди подумать о такой женщине, которая занимается такими *непристойными* вещами? В первое свидание…сама...без всяких прелюдий…чуть ли не овладев мужчиной…и «так» непристойно кхм «поцеловать»! Надо же, как то держать себя в руках! Как то бороться со своими низменными инстинктами! Фу, как это отвратительно! Как так можно?? – вот что могут подумать о такой особе. И, не только женщины, а думаю, и большинство мужчин. Осудят.
Но, взглянув на лицо Алексея, я тут же откинула все свои сомнения по поводу правдоподобности его рассказа. Добрый читатель, ты бы видел, ка-ко-е выражение лица у него было! Определенно, он был доволен своей жизнью на тот момент!
…Вид блаженного можете представить? Ну, вот как то так. Откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза, отпустив расслабленные пальцы вдоль тела, а ноги слегка раздвинув в стороны, он буквально не сидел, а парил. Где-то там, далеко, в облаках, но не здесь, не в этом сером кабинете. Воспоминания о первом свидании с коварной обольстительницей, видимо, настолько его взволновали, что он до сих пор не мог прийти в себя. Мне даже страшновато стало. Ох, уж эти творческие личности – от них можно чего угодно ожидать! Не удивлюсь, если он сейчас видит себя беседующим не с адвокатшей, а…ну, вы меня поняли, с кем! Я щелкнула пару раз пальцами перед его глазами, слабо пролепетав «Алексей, очнитесь», и быстро юркнула обратно за своё рабочее место, предусмотрительно спрятав ноги под стол. Бережёную бог бережёт.
Он с неохотой продолжил свой рассказ.
***
Она назвала эту квартирку «наш маленький париж». Расположенная на четвертом этаже старой высотки, она мне мало напоминала ту миниатюрно-трогательную обстановку, что я видел в Париже, куда неоднократно ездил с Асей. Я смеялся над ее представлением об этом романтичном городе: «ты же никогда не была там. Почему *наш маленький париж*»?!
- Ну и что, что не была? Париж, и всё тут!
Я всё равно не унимался – но, тебе, же не нравится этот город?! На что она грустно и безмолвно вздыхала, словно упрекая в том, что всё равно мне её не понять.
Я специально снял эту квартиру для нас с Маргаритой, потому как в мастерской было опасно встречаться, а бегать по номерам моя красавица наотрез отказалась. Не пристало замужней женщине встречаться с любовником в разных местах – вот так звучала её странная трактовка. Вообще, она весьма странно судила о вещах. Когда я упрекал в том, что она частенько опаздывает на свидания, она фыркала такое: «я не праздношатающаяся дама»! Как тебе такое?! Когда она впервые увидела мои работы, она назвала их «сладкими и без крика». На её *косноязычии* это означало, что без страсти и ярких чувств. Более того, когда я как-то признался в том, что не удается рисовать новые вещи, она предложила безумный и совершенно нелогичный по своей сути, вариант: «А разве нельзя взять идеи с неудачно нарисованных картин других художников? Ты бы довершил то, чего им никогда не удастся сделать. Ты же гений…» И, всё это она говорила совершенно серьезно, без тени на злой умысел или усмешку!
Или, эта её жуткая фраза, которую она, дрожа ресницами, произносила перед очередным своим долгим отсутствием: «Я скоро пропаду, мой миленький. Ты только с собой ничего не делай, хорошо? А я буду думать о том, что ты спокойно живешь и рисуешь, и гордиться тем, что мой Алёша большой художник». Конечно, мне в голову не пришло бы, что то сделать с собой, но...какое странное чувство от её слов всё равно ёрзало внутри.
А эта жуткая её профессия – не понимаю, что люди находят в ремесле химика?! Однажды, после *любви*, она с каким то странным выражением лица рассказала, что «у нее есть специальный такой порошочек, который если добавлять в еду человеку каждый день в течение трех месяцев, то он умрет совершенно безболезненно и никакой умный-разумный патологоантом ничего не прознает. Алеша, просто в солонку этот порошочек высыпаешь, и каждый день вместо соли подсыпаешь». Я сделал вид, что ничего не слышал.
Но, все её странности, в мгновение ока забывались мной, как только я слышал торопливый стук ее каблучков.
…Ты стоишь, чуть приоткрыв двери квартирки, боясь даже дышать. Слышишь хлопок двери в подъезд. Клянешь ЖЭК и всё на свете за заглохший лифт. Ждешь, пока она поднимется, нет, побежит к тебе через эти четыре огромных, длиною чуть ли не в целую жизнь, лестничных пролета. Цок-цок-цок…ступенька за ступенькой...торопливо…уже близко её неровное дыхание… Когда остается два шага до открытой двери, ты от нетерпения буквально выхватываешь её на руки и всасываешь в узкий коридорчик, захлопывая наспех замок. Она пытается поправить выбившуюся прядь, усмирить румянец на щечках, смеется, но тут же замолкает – мы долго целуемся. Прямо на пороге. Я не в силах несколько минут двинуться с этого неудобного места. Не в силах. Если отпущу её губы – мне кажется, что я потеряю её. Мы целуемся долго, так долго, что мне кажется, что я уже плачу. Затем двигаешься вместе с ней, тесно обнявшись, до кровати. По дороге скидывает туфли, сумочку, ключи от машины, срывая наспех одежду. Срывается (уже в который раз!) зеркало со стены, и ты в неуклюжем туре падаешь в пропасть…
Очнуться невозможно, не хочется. Но, надо. Она сидит нагая на краю постели и шепчет, целуя твои пальцы: люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя..что хочется умереть…
***
Но, к великому огорчению, встретив Маргариту, я совсем забросил работу. Мне, не то что, не удавалось что-либо рисовать, у меня не возникало ни желания, ни новых идей. Ася, видя моё «творческое молчание», терпеливо и настойчиво убеждала меня в том, что ничего дурного в этом нет. «Ты устал, тебе следует отдохнуть. Я понимаю, я всё понимаю…» Она стала по-особенному со мной внимательна и заботлива, что порой мне казалось, будто у нее появились какие-то подозрения.
О том, чтобы навсегда расстаться с Асей, не было и речи. Я не мог предать этого человека, просто не в силах был это сделать. Летом Марго намекнула, что, если я решусь на развод, то она с легкостью уйдет из своей семьи. А потом заплакала так громко и горько, что мне страшно вспоминать это по сей день…
Финал. Маленький великан
Ну, всё, вечер перестает быть томным. Это уже я, твоя Лола. Что-то мне моя адвокатша кажется слишком инертной и пассивной. То, ноги прячет, то мысли. Перескажу финал истории своими словами, а в середине запущу монолог «устами Алексея».
Алексей вконец вязнет в отношениях с Маргаритой. Осенью, устав от её бесчисленных упреков и требований развода с Асей, он решает порвать с ней. Он не мог, несмотря на огромную привязанность к новой пассии, причинить боль своей супруге. Решает порвать, но выдерживает не больше месяца размолвки. Однажды, прогуливаясь с женой вечером, он видит Марго, садящуюся в чужую машину. То ли ревность, то ли чувство собственничества, но наутро он настаивает на встрече в их квартире, и всё закручивается заново.
Ася, чувствуя, что с мужем происходит неладное, предлагает ему развеяться, и съездить с друзьями отдохнуть. Он с радостью соглашается, и проводит две недели в кыпчакских степях, охотясь на сайгаков.
Сайгак – это маленькая антилопа, высоконогая, легкая и подвижная. Обитает в наших степях, и является лакомым кусочком и для местных и для приезжих охотников. Если тебе посчастливиться поохотиться на этих красавцев – ты получишь незабываемое впечатление.
Ты сидишь, затаившись, держа своё ружье наготове. Вдруг, в дрожащем мареве уходящего дня, появляется серо-желтая полоса пыли, приближаясь к тебе. Гул от несмолкаемого блеяния сайгачат и откликающихся им самок. Степь оживает, жизнь вокруг тебя течет, перекатывается, обволакивая твое тело и душу. Животные бегут медленно, будто в немом кино, и ты, взмахнув плечом, начинаешь стрелять. Можно не целиться – сайгаки настолько плотно бегут, что ты не промахнешься. Одна, вторая, третья падает – ты в азартном огне уже не можешь остановиться… Животным, оставшимся по счастливой случайности, живыми и невредимыми, удается убежать, серо-желтая полоса пыли осядет, и ты, с блестящими глазами идешь собирать туши. Дорога до жилища людей долгая, туша может испортиться и будет зловонный запах. Потому, нужно разделывать их прямо здесь – в сердце степи. Берешь огромный охотничий нож, вонзаешь под гортань животному, вжик и вдоль брюха – потрошишь внутренности, срезаешь рога и бросаешь в багажник. Ты доволен, почти счастлив – охота удалась.
Но…ты не видишь себя со стороны…
Алексей, после такой вот охоты, однажды, вернувшись в стойбище, видит свое отражение в зеркале. Совершенно случайно. И, ужасается!
Руки по локоть в крови, да что там руки – вся одежда! Багровые пятна запекшейся крови и, взорвавшейся под ножом, плоти разбрызганы везде – на груди, на коленях, на лице, даже на волосах. В глазах – бешеный огонь, жестокий, азартное сумасшествие, сумасшествие убийцы. На устах – довольная улыбка победителя, усмешка смерти…
Он пугается того, что с ним происходит, и на следующее же утро покидает степи.
Возвращается в Москву, но уже другим человеком. Что-то ломается у него внутри, что-то уходит безвозвратно. Он чувствует в себе какую-то жестокость, хладнокровие, которое он не смог отмыть вместе с пятнами крови убитых животных.
***
(монолог Алексея)
Марго, вот уже три дня, не отвечала на звонки. Без всяких объяснений, и без всякой причины. Конечно, если бы я что-то мог выделить из того, что произошло между нами во время последней нашей встречи, я бы понял, чем разгневал ее. Но, ничего нельзя было выделить. Я, по-прежнему, буквально терял связь с реальностью в её присутствии, и всё происходило будто в тумане.
Она не звонила, на звонки не отвечала, но в тот вечер я всё-таки остался дожидаться ее в нашей квартире. Какой-то ужас, отчаяние, страх потери овладевали мной. И, когда, Марго, набежала сзади, закрыв мне лицо ладонями, я уже мало походил на человека. Взглянув мне в глаза, она немного отпрянула, будто испугавшись. Потом, чуть помедлив, поцеловала так, что я чуть не лишился ума…
***
- Марго, какая ты красивая…
Я лежал в объятиях своей утомленной любовницы, закинув её бедра мне на живот. Она ничего не ответила, лишь приоткрыла глаза.
- Мне пора возвращаться в мастерскую. Ты здесь останешься?
- Не в мастерскую, а к Асе. Ты возвращаешься к Асе.
Я отвернулся, и молча, стал одеваться, чувствуя затылком, как холодеет её взгляд.
- Алёша, помнишь, я тебе говорила про «солонку»? Она у меня в сумочке. Если хочешь, возьми… Вдруг, пригодится?
…Мне показалось, что я нахожусь не в московской квартире, а в степи, среди охотников и их несчастных мишеней из животных.
«Солонку» из её сумочки я взял, но, тайком, в другой наш вечер – не смог себя заставить это сделать открыто.
***
Это оказалось совсем несложно – просто, солишь еду, и всё. Самым сложным был первый шаг - когда я, дрожащими руками пытался попасть в её тарелку. Еще сложнее было смотреть, как она ест. Но, самым страшным был последний месяц, когда Ася стала терять силы.
…смотреть, как она вечером жалуется на непонятное головокружение. Услужливо подавать таблетки. Сокрушаться, что она очень мало отдыхает. Наливать ей свежую порцию супа, предварительно, подсолив. Утром прислушиваться к её дыханию – дышит или нет? Бегать вместе с ней по врачам и знахаркам, искренне возмущаясь их безграмотности и неумению врачевать. Вечером, обнявшись, лежать на мягком ковре, и убеждать её, что всё будет хорошо…всё образуется…
Она умерла рано утром. Ровно через три месяца. Марго не обманула. Умерла тихо, у меня на руках, не вымолвив ни слова. Лишь, поцеловала мою ладонь – я держал ее голову, подавая лекарство от мигрени.
На похоронах был её первый муж – мы вместе опустили гроб. Он видел меня впервые, мы практически не обмолвились ни словом. Но, эта встреча с ним, впоследствии, оказалась для меня трагичной. Именно, он настоял на том, чтобы возбудили дело об убийстве. Именно он настоял на том, чтобы мою картину («Маленького великана»), которую я написал сразу же после смерти Аси, осмотрели эксперты и психологи. Детектор лжи не дал отягчающих мою судьбу результатов, а вот картина… Трое из пятерых судебных психологов хором говорили, что на картине изображена история убийства. Не явно изображена, конечно, но она передавала суть её замысла. Но, это всё было потом… А, после похорон, я поехал к Марго.
Поехал к Марго, но не нашел её. Телефон был отключен, на её работе ответили, что она уволилась. Внезапно. Я подумал, что она, услышав о смерти Аси, решила пока не беспокоить меня. Но, прошла неделя, а она всё не появлялась. Холодея, я каждый вечер ждал её у дома. Ни Марго, ни её мужа мне не удалось застать ни разу.
В какой то момент, во время этого ожидания, мне пришла в голову сумасшедшая мысль: а, вообще, была ли в моей жизни эта женщина? Существовала ли, вообще, Маргарита? Кого я жду? Она испарилась, слово пар, воздух, привидение. Она появилась, как желание. И, исчезла, как желание. Только, приняв уже, обличье боли…
Я заперся на три дня в своей мастерской, и вышел оттуда уже «Маленьким великаном»...
***
Во всей этой истории, в финале остались Алексей и его адвокат. Он не ошибся в ней. Адвокат лола хорошо знала свое дело, а еще лучше разбиралась в людях. Выслушав своего клиента от начала до конца, она всё-таки добилась, чтобы ей показали злосчастную картину. А, затем, добилась, чтобы ей показали экспертов, которые построили своё обвинение, основываясь на эту картину. А, немного погодя, ей чудесным образом удалось добиться, чтобы эти эксперты взяли свои слова обратно. Она их подкупила, я так понимаю. Очень похоже на неё. Судебные тяжбы вскоре закончились, Алексей вышел на свободу, адвокат, с чистой совестью и с чувством исполненного долга, улетела отдыхать в теплые моря, и тратить деньги Алексея, а «Маленький великан»… А «Маленький великан» висит на самой престижной выставке в центре белокаменной. Её признали настоящим шедевром, а все его прежние работы не стоили и крупицы его достоинств.
Beethoven / Neuhaus - Moonlight sonata, 1p Adagio sostenuto 05:14
…По мраморному залу, под ослепляющим светом люстр, бродят неспешно не менее ослепительные женщины и мужчины. Они смотрят на творения великих художников, задерживаясь то у одной картины, то у другой. Но, очутившись возле «Маленького великана», они не в силах оторвать свой взгляд. Восхищенный выдох. Трепет внутри. Пульс учащается от увиденной красоты. Картина вдруг начинает магическим образом втягивать зрителя в себя, она начинает вселять пронзительную сладость, странное волнение, и вместе с тем, смятение и страх. Зрителя охватывает внутреннее беспокойство, что нужно уже отойти, идти дальше. Но, ему не удается это сделать. Точно так же, как когда то автор этой картины в тесном и неуютном коридорчике старой квартирки, не мог оторваться в жгучем поцелуе от своей Маргариты, боясь потерять её навсегда….