Часть 19-я. Воровство!

Юрий Фейдеров
  В армии воровства, как такового, нет! Конечно, я говорю об армии советского периода. О теперешней я ничего не могу сказать.
  А тогда были некоторые уловки, которые не назывались воровством. Например, купил ты баночку с кремом для обуви «Люкс». Перед казармой, конечно, стоит коробок килограмма на три с «ваксой». Она чёрная, хорошо ложится на кожу и «кирзу». После неё сапоги не текут, но и не блестят. Поэтому щёголи покупают крем «Люкс». И новобранцы тоже. Почистил он свои сапоги, а рядом товарищ просит: «Дай и мне почистить», он дал. А того попросил другой, третий…. Так и вычистили всю коробочку.

А если он почистил и успел положить «Люкс» в тумбочку, а потом не нашёл его, это воровство?  Нет! Ведь это сосед по тумбочке, а она на двоих, взял почистить, а почистили все… Так  и с зубной пастой или одеколоном. Или с материалом для подворотничка…

- Ну что ты кричишь: «Украли… украли… Кому-то понадобилась твоя вещь. Она может быть ему больше нужна, чем тебе? Может, попользуется и даже вернёт…  Что и действительно не раз происходило…

  Но был один случай, который взбудоражил всю нашу часть.
Служил с нами Миша Гугулян. Из четырёх поваров нашей части, он был солдатом срочной службы, а другими были  женщины из гражданских. Миша до армии работал поваром в ресторане категории «Люкс», кажется в Кутаиси.
 
И вот, когда пришло время готовиться к демобилизации, Миша, как и все, стал думать, какой же памятный подарок ему увезти из армии? Мишу все любили, за его более вкусную еду, за жареную картошку, котлеты, пончики, что не готовили другие повара. У тех картошку мяли в пюре, мясо было только отварным. А отварная свинина - это одним мясо, а другим – сало! В котлетах же всё перемешивается и каждому доставалась одна котлета, но размером с ладонь! Сочная, ароматная… сказка, а не котлета. А пончики! Кроме Миши их никто не жарил.

  И вот тогда вся рота обсуждала, что посоветовать Мише. А я возьми и скажи: «Миша, купи себе часы и сделай на них гравировку». Как раз в военторг завезли часы «Восток», по названию космического корабля, плоские, что было модно тогда. Идея понравилась.
  Миша купил себе эти, анодированные под золото, часы, сделал гравировку: «На память об армии». И годы службы. Они ему сильно нравились. И он не снимал их даже по ночам.

  И вот, в одно прекрасное утро, Миша просыпается…  И не обнаруживает часов. В роте шум, возмущение и удивление. Кто мог так обидеть Мишу? Все потерялись в догадках…
 
  А теперь некоторое отступление для полноты картины.
  К тому времени я отслужил почти полтора года. Кроме воинских обязанностей на станции, я активно занимался наглядной агитацией для части. Я писал плакаты, делал стенды, фотогазеты и снимал кинофильмы. И вот для проявления фото и кинопленки, мне выделили помещение старой кинобудки, которая находилась в кинозале за сценой. Помощников вначале у меня не было. Но потом в части появился сержант Клещёв.
 
Я уже упоминал, как в ШМАСе под Таганрогом, первым моим командиром был ефрейтор Клещёв. Совсем вылетело его имя из головы, кажется, его звали Виктор. Так вот, когда он вдруг был командирован служить в нашей части, я вспомнил его. И мы подружились. Его холодно восприняли остальные. Все наши сержанты были зам. командирами взводов, а он сам по себе.
  Технических знаний для службы на станции он не имел. И его использовали в нарядах старшим в караул, дежурным по роте или по столовой.
 
  Ничего не было известно, почему его прислали в нашу часть. Говорили, что из него готовили лётчика, но списали из-за трусости. И отправили дослуживать к нам. Будто бы, когда он взлетал с инструктором и тот доверял ему управление самолётом, Клещёв впадал в «ступор» от ужаса, и его поэтому отстранили от полётов, а потом списали к нам.

  Сблизившись со мной, он стал помогать мне в изготовлении фотографий. Никто не мешал этому. Сержанту все доверяли. Когда я дежурил на станции, ключ от лаборатории я оставлял ему.

  И вот когда произошла кража часов  у Миши, все начали делиться друг с другом своими размышлениями. Выяснилось, что до этого случая у многих, что-либо пропадало в разное время.  У одного перчатки, у другого французская авторучка, у третьего зажигалка, у некоторых исчезали деньги из почтовых конвертов… и так далее.  Всё это дошло до командира и замполита части. И они организовали поиск вора.

 И самое интересное, что нашли сначала всё похищенное, а затем и вора!
И чуть было им не оказался я! Ведь всё ворованное нашли под полом моей фотолаборатории!

 А в то время, когда произошло воровство и шли поиски вора, я находился на дежурстве на станции непрерывно одиннадцать суток. Подменить меня было не кем, потому что в тот момент моего напарника уже демобилизовали. И все новости о воровстве я узнавал от прибывающей на станцию смены. Станция в то время стояла на профилактике, и дежурные офицеры, зная, что я дежурю без смены, давали мне возможность выспаться ночью.

  Но на третий день, после воровства часов, когда ворованные вещи были обнаружены под полом  моей фотолаборатории, надо мной нависла угроза. Я об этом ещё не знал, когда за мной прислали машину,  для выяснения обстоятельств, как ворованные вещи оказались у меня? Все, кто был в курсе этого, были поражены фактом, говорившим, что я вор.
  Радиостанция находилась в пяти километрах от нашей части. И я ехал, удивляясь тому, что меня вызывает сам командир части.

  Всё объяснилось в течение пяти минут, когда узнали, что я за несколько суток до кражи непрерывно дежурил  на станции, и не появлялся в части уже семь суток. А ключ от лаборатории находился всё время, да и сейчас находится у Клещёва.

  Тут же вызвали Клещёва. И он подтвердил, что ключ у него.
 Меня немедленно отправили обратно на станцию, а Клещёва взяли «в оборот».
 Командир части ему сказал: «Если взял ты, то лучше признайся нам. Тогда отделаешься разжалованием в рядовые и гауптвахтой на месяц. Если не признаешься, то я вызываю следователя из Краснодара и он найдёт вора. И если это будешь ты, тогда получишь не менее двух лет штрафбата, а потом будешь дослуживать». Клещёв во всём сознался.

Я не сразу поверил, что он мог быть этим вором. И по возвращении со смены, сразу нашёл его и стал выяснять обстоятельства событий. Той злополучной ночью он был дежурным по роте и ножницами срезал кожаный ремешок с руки.  Он оправдывался, что сначала хотел подшутить над Мишей, но потом, когда поднялся шум, испугался. Но ведь  кроме часов в том свёртке были и другие ранее пропадавшие вещи и деньги. Я был раздосадован,  понимая, что тень от его грязного поступка падает и на меня.

В это время я определялся в своём будущем. За некоторое время до этих событий пришла в часть разнарядка на учёбу в Военно – Политическую Академию в Ленинграде.  И парторг части, вызвав меня на беседу, предложил мне продолжить службу, совмещая её с учёбой в академии, такое было возможно потому, что я был призван в армию с третьего курса Политехнического института.

А дальше, после окончания Академии, офицерская карьера. И я, сын офицера понял, что это знак судьбы, и дал согласие, решив продолжить офицерскую династию. На удивление, мой отец отнёсся к этому прохладно, сказав, что мне всю жизнь придётся подчиняться каждому старшему по званию или должности, но не каждый из них будет умным и достойным человеком. Но я с оптимизмом смотрел на перспективу оказаться в Ленинграде с определившимся будущим на ближайшие двадцать лет.

Но теперь, после того, как на меня легло пятно предполагаемой кражи, тогда ещё некоторое время у многих сохранялось предположение, что мы с Клещёвым были в сговоре, ведь он ещё некоторое время всем «вешал лапшу на уши», рассказывая всякие варианты событий, обеливая себя.

 Позже, когда его единоличное воровство всем стало ясно, говорили, что у него болезнь «клептомания»,  и он не может не воровать. За что его и выгнали из той части.
 И я с ним уже не только не дружил, но и не общался.

Командир части поступил с ним, как и обещал: разжаловал в рядовые и отправил на гауптвахту на месяц.
Но не на нашу, где были санаторные условия, а в Славянск, где тамошний старшина славился «умением воспитывать». 
  После этого его отправляли в наряд на самую грязную работу. И мало кто с ним общался. Демобилизовали его, в его призыве, последним.

Но и моё офицерское будущее растворилось в горечи этих событий. Я вдруг понял, что я не создан для армии. Я люблю свободу. А здесь я буду закабалён и понуждаем жить так, как захочет «самодур» командир, и там, «где прикажет Родина». А это бывает такая «дыра»!  И я сообщил парторгу  о нежелании учиться в Академии. На моё удивление, он сказал, что я принял правильное решение.
- Армия не для умных людей, а тебе надо оканчивать институт  и строить гражданскую карьеру.
Что я и сделал в последующем. . .