Федор Иванович был еще тем скромником. Не поддавался он ни на какие провокации со стороны женского пола: ни сумку тяжелую поднести, ни на танец пригласить – ничто в его организме не побуждало даже к минимальному социальному взаимодействию с хитрыми и коварными валькириями. Жизнь его была стабильной и комфортной – не зная никакой иной за свои сорок девять с половиной лет, он считал её удобной и приемлемой. Каждый день, возвращаясь с завода, где он работал инженером по охране труда последние восемнадцать лет, он заходил в супермаркет, брал пару пакетов кефира, какие-нибудь консервы на ужин и булку с изюмом. На вид Федор Иванович был худощав и невзрачен, несмотря на довольно высокий рост – метр девяносто – внимания он к себе среди людей практически не привлекал. Был он слегка сутул, слегка суров на вид, но не лыс и не седовлас. Любимой одеждой его были байковые клетчатые рубашки – красная и синяя. Брюки он всегда подтягивал высоко, закрепляя их дебелым кожаным ремнем на несколько сантиметров выше поясничного отдела. На кончике носа всегда находились старомодные очки в роговой оправе, которые делали его старше лет эдак на ...надцать. Даже летом не изменял Федор Иванович этому своему стилю – байковая ткань ведь не парит, а вдруг резко похолодает – так в ней и тепло.
Не помнил Федор Иванович ни взлетов особых ни падений: жизнь его была ровной и однообразной, как только что изготовленный мармелад в формочке – одного цвета, ни густой ни редкий, ни жидкий и ни твердый. Жил он в одной и той же квартире – за стройкой на окраине города. Там он родился, жил с родителями, а когда они умерли, остался один. Квартира была огромной: большой коридор, четыре комнаты, кухня пятнадцать квадратов. Пол был паркетный, двери резные дубовые. Все ему нравилось в его жилище: и что тихо и что просторно, только жил он на последнем этаже, поэтому иногда, во время дождя чувствовал небольшой дискомфорт, подставляя тазики то в один, то в другой угол.
В вечер пятницы, как обычно, возвращаясь с работы, купил он свой обычный список, прибавив разве что банку огурцов и картофель – уж очень хотелось ему жареной картошки. В радостном – насколько это было возможно в его понимании – настроении, поднимался он к себе на этаж. Лифт был вполне рабочим, но Федор Иванович не исключал подобный элемент разминки из своей холостяцкой, и без того малоподвижной жизни.
Открыв привычным движением дверь, и подтянув брюки, Федор Иванович переступил порог. Разулся, прошел на кухню. Всегда у него было чисто – не любил Федор Иванович грязь – пылесосил, бывало, до полуночи, пока соседи снизу не начинали стучать по батареям – так его увлекало это занятие. Гардины на окнах были еще советские, так же как и холодильник и диван, на котором он спал – но эти факты его заботили меньше.
Расставив принесенное по полкам полупустого холодильника, приступил Федор Иванович к жарке картофеля, поправив очки, присел на табурет и начал чистить вожделенный продукт. Чистил он его бережно, тонко срезая кожуру. Затем начал резать – на доске – так же медленно и бережно. Закончив, налил в чугунную сковородку подсолнечного масла и зажег газ. Медленно, наслаждаясь самим процессом, приступил он к жарке блюда. Приправив перцем, солью и завалявшимся в холодильнике зеленым лучком, помешивал он вожделенный ужин. Наконец-то оный был готов. Высыпав все содержимое в плоскую фарфоровую тарелку, Федор Иванович поставил ее торжественно посреди стола. Затем открыл соленые огурцы, достав парочку и положив на другую – не такую большую, но такую же фарфоровую, остаток запер в холодильник. Подставив табурет, с радостью присел он напротив ароматного своего творения. Выдохнув, он медленно взял вилку и наколол на нее первый хрустящий ломтик. Только он собирался отправить долгожданный ароматный комочек в рот, как в дверь позвонили.
Очки Федора Ивановича сползли от удивления: в его дверь так давно не звонили, что он даже не помнил, как звучит его звонок. Неохотно он отложил вилку и тихо подошел к двери. Позвонили еще раз – более настойчиво. «Неожиданно и как навязчиво… кто же это может быть?» Посмотрев в глазок, Федор Иванович ничего не обнаружил – на лестничной площадке не было лампочки уже несколько дней, поэтому ничего ему не оставалось, чтобы удовлетворить свой интерес, как просто открыть дверь.
Поправив очки, Федор Иванович тихо провернул ключ. На пороге он увидел молодую пару: на вид лет двадцати-двадцати пяти. Она была коротко стриженной блондинкой одетой в светло-сиреневое платье и туфли того же цвета, в руках она держала сумку в виде арбуза. Он был в клетчатом пиджаке и штанах цвета хаки и, что особенно удивило Федора Ивановича, его волосы были значительно длиннее волос его спутницы.
- Здравствуйте! - сказала девушка и, без всяких предложений пройти, переступила порог квартиры.
- Здравствуйте… - слега опешив, тихо сказал Федор Иванович, который был вынужден отойти, освобождая проход настойчивой молодой даме, от которой, как он заметил, пахло сладкими цветочными духами…
- Мы по объявлению – тихо сказал молодой человек, не заходя в квартиру, чем произвел на хозяина квартиры впечатление скромного сдержанного человека на фоне своей спутницы, что напоминала вьюнок как своим платьем так и всем своим поведением.
- По какому объявлению?... – удивился Федор Иванович. От всей этой ситуации у него слегка запотели очки, но он старался казаться невозмутимым.
- Уууу – раздалось за его спиной – чьи это картины?
Федор Иванович оглянулся – юная дама уже рассматривала картины, развешанные в ряд на стене коридора.
- Мои…- слегка, поправив очки, сказал хозяин.
- Ну ваши… Имеете ввиду вы их рисовали?! – удивленно переспросила девушка.
- Да, но это было давно…
- Юра, посмотри – ведь это же шедевры! – воскликнула она.
Юра, по всей видимости, сам бы никогда не попавший в подобную ситуацию, чуть замешкавшись, все же тоже прошел в квартиру и тоже уставился на картины, а именно, на портрет женщины, сидящей у окна.
То был портрет матери Федора Ивановича – еще молодой, тридцати пятилетней Ольги Тимофеевны – заботливой матери и любящей жены. Она будто живая смотрела на гостей своим теплым открытым взглядом, а руки, держащие спелые яблоки, словно предлагали их гостям в качестве угощений…
- Боже, это же потрясающе! Вы художник? Где Вы выставлялись?
Федор Иванович все же снял очки и, опустив голову как можно ниже, стал протирать их клетчатым носовым платком.
- Нигде не выставлялся… Это еще в школе и в институте было… Давно.
Девушка оглянулась и удивленно приподняла брови:
- Но Ваша техника безупречна, неужели Вы больше не пишите? Знаете, я сама рисую, но до такого мастерства мне еще о-о-очень далеко, да и на старших курсах я не знаю никого, кто бы так рисовал. Где вы учились?
Федор Иванович еще больше опустил голову – ниже было уже просто некуда:
- Нигде.
- Не может быть…
Тут оживился Юра, увидев другую картину, на которой были лошади:
- Все тени и свет переданы идеально... А рамы! Где вы брали такие рамы?... Не броские и не наляпистые, сейчас таких не делают...
Федор Иванович со вздохом оперся о стену:
- Их делал мой отец.
Девушка даже слегка приоткрыла рот от восторга, увидев пару стремительных лошадей с лоснящейся на солнце гривой.
- Так почему же вы нигде не учились? Неужели Вам не хотелось?..
Этот вопрос хозяину показался глупым и бестактным, поэтому он не стал отвечать.
- Красиво… - проведя рукой по резной поверхности рамы, выдохнула девушка.
Следующие десять минут молодые люди, словно в галерее, задумчиво кивая и тихо перешептываясь, переходили от одной картины к другой, а Федор Иванович, на мгновение перенесенный воспоминанием в былые времена, выпал из реальности…
Очнувшись, он подошел ближе к стене с картинами, и все-таки задал уже почти забытый, но еще актуальный для него вопрос:
- Так по какому вы объявлению?
Юра достал из кармана сложенную тонкую рекламную газету.
- Сдается комната – вот, и этот адрес указан.
Федор Иванович взял протянутую ему газету слегка дрожащими руками.
Перечитав объявление два раза, он убедился – адрес был указан его – странное совпадение, видимо, в типографии ошиблись.
- Видимо в типографии ошиблись – озвучил свое умозаключение Федор Иванович.
Девушка с Юрой переглянулись, слегка удивленно пожав плечами – одинаково – будто один из них был отражением другого, и медленно подошли к двери.
- Извините… - тихо сказала девушка, виновато опуская глаза.
Федор Иванович открыл дверь. Странные гости молча, переступив порог один за другим, тихо покинули помещение. Только закрыв дверь, он понял, как стало пусто… словно вакуум.
Хотел он подойти к картинам – посмотреть на них, чего не делал уже очень давно: сначала потому что не придавал значения – «что было, то быльем поросло», а позже, дабы не впадать в ностальгию. Но сейчас его одолевало какое-то другое чувство – не мог он понять, почему именно ему хотелось на них взглянуть. За пару минут мешканья, преодолел он внезапное непривычное свое желание и, пройдя на кухню, сел на табурет боком к столу. Опершись подбородком на руку, тихо сидел он до полного наступления темноты. Так же тихо на фарфоровой поверхности остыл и вожделенный ужин, постепенно превратившись в холодный и невкусный, так и не выполнивший своего предназначения, картофель.