Помню из своего детства, пришедшегося на «застойные» семидесятые, как бабушка, родившаяся еще до революции, пережившая две войны, потерявшая на последней мужа и надорвавшаяся непосильным колхозным трудом, все время повторяла, что жизнь стала раем – всего у нас в достатке – дом, стол, одежда. Наверное, она знала, что говорила, постигнув цену этому, казалось бы, минимальному, благополучию на собственной шкуре, через лишения, выпавшие на ее долю. А ведь нам тогда казалось, что то, что имеем, естественно, как наличие воздуха, и хотелось еще очень многого…
Сейчас снова настали времена, когда уже моя мама-пенсионерка говорит, что благодаря устроенности детей, она не живет, а благоденствует. И, наверное, на контрасте с этим, она все чаще и чаще стала вспоминать свое послевоенное детство…
Я даже себе представить не могла, ЧТО ей пришлось пережить! Мне всегда думалось, что мама такая же, как мы – человек с высшим образованием, сельская интеллигенция, с высоким уровнем общей культуры. И как я поразилась, когда из ее коротких рассказов о детстве поняла и прочувствовала нутром, откуда, из каких низов она выцарапалась в жизни.
Моя мама была единственным ребенком у моей бабушки. Они жили сначала в землянке, вырытой собственными руками, а потом в маленькой избенке, которую дал колхоз. Бабушка от зари до зари работала на ферме телятницей, а все домашнее хозяйство оставалось на маме. В шесть лет она топила печку, пекла хлеб, полола огород, заготавливала хворост для топки, мыла и скоблила некрашеные деревянные полы в избушке.
Однажды она обнаружила в кухонном шкафчике небольшой полотняной мешочек с каким-то белым песком, из любопытства лизнула его и, ощутив нереально приятный вкус, немного отъела. Песок этот оказался обыкновенным сахаром. Для кого-то обыкновенным, а для нее в то время – невиданным чудом. И какой бы ответственной и послушной она ни была, перед сладким соблазном не устояла. Потихоньку-помаленьку за день вытаскала из мешочка весь сахар.
Вечером бабушка, вернувшись с работы, сказала: «А сейчас мы с тобой будем пить, знаешь что? Чай с сахаром!», и полезла в шкафчик за мешочком. Достав пустой мешочек, она посмотрела удивленно на маму, а та, ни жива ни мертва от страха, созналась, что все съела. Она думала, что ее накажут, будут ругать, а бабушка устало опустилась на стул и заплакала: « Бедный ты мой ребенок! Первый раз сахар попробовала.» И, как умела, неловко приласкала ее.
А ребенок на самом деле был бедный. Девочка не только не пробовала сахар, но и ходила в шитой-перешитой и заштопанной одежонке. Летом - босиком, а в холод – в стареньких подшитых валенках. Те семьи, где были мужчины, жили как-то полегче. Бабушка, несмотря на её невысокий рост и хрупкость, была очень сильной женщиной. И приходилось ей жить по пословице, когда от нужды великой женщина «и лошадь, и бык, и баба, и мужик». А маленькая девочка – моя мама, действительно, очень маленькая, гораздо меньше своих сверстников, вынуждена была не жить, а каждый день бороться за выживание.
Она дралась с соседскими мальчишками за хворост для печи, который они собирали у реки, за лучшие ягодные полянки в логах и … за сено для Буренки. Да-да, в ее обязанности входило за короткий зимний день добыть сена на прокорм их хилой коровенке. И делалось это так. Когда мимо их избушки проезжали возы с сеном для колхозного скота, надо было изловчиться, уцепиться сзади за этот воз и выдернуть клок сена. Возчики безжалостно гоняли этих «щипачей» своими кнутами, но они все равно умудрялись за день набрать пару охапок сена.
Мама была особенно ловкой в этом деле. Кто ее видел из взрослых, потом говорили бабушке: «Ох, Ульяна, твоя-то девчонка – от горшка два вершка, а как клещ вцепляется в возы с сеном, ничего не боится!» А как ей было бояться, если кроме нее некому было добыть корм корове, от которой в прямом смысле зависела их с бабушкой жизнь…
И сейчас, когда я вижу свою испорченную «тщательной» глажкой выходную блузку, сломанный кухонный комбайн или разбитую чашку, я, начиная сердиться за неуемную мамину энергию в помощи мне по хозяйству, тушу в себе эти язычки пламени, памятуя о ее нелегкой жизни, понимая, что мое неосторожное слово может ранить её.
Я смотрю на мамины натруженные руки, которые не знают покоя - ведь она привыкла все делать сама, не рассчитывая ни на кого, и отвечать за все – тоже сама. И все, что она делает, она делает из самых добрых побуждений и расстраивается, если что-то вдруг испортит.
Я стараюсь улучить момент, сесть с нею рядом, обнять за плечи, взять за руки, передать ей свою любовь. Хочется прижаться губами к материнским рукам, но что-то останавливает меня… Боюсь спугнуть её своей нахлынувшей нежностью. Мы без слов чувствуем друг друга. Мама прикрывает меня своим теплым платком и немного погодя спрашивает: «Устала? А пойдем пить чай с душицей и медом, чтобы сон был крепкий и сладкий.»