Ну вот, я всесильный! Пора и за любовь взяться, будь она неладна!
И не хихикайте: как скажу Слово, повлюбляю всех вас в невесть кого, будете потом до конца дней молить меня, что бы всё обратно вернул!
Спужались? Ну и напрасно. Чон-бен-джоу работает по другому принципу – по принципу гармонии, а что же получиться, если насильственно влюблять!? Чушь получиться самая, что ни на есть настоящая, а потому и невозможно это!
А я был влюблён всю свою жизнь, что помню себя!
Нам, рождённым в 1960-м повезло. Мы родились в период духовного и экономического возрождения нации. Мы родились до полёта Гагарина, и значительно позже Фестиваля Молодёжи и Студентов, поэтому нас не зовут всех подряд Юрами, с одной стороны, с другой – Иванами, Сашами и Серёжами!
Мы родились и открывали глаза под звуки речитатива из домашней радиоточки «Хотят ли русские войны», а по первым телевизорам, ещё несмышлёныши, мы смотрели «Весёлые ребята» и нам нравились мульт-заставки с бегающими часами и шагающими месяцами!
Сам воздух был пропитан любовью, потому что мы – плод любви предвоенного поколения – тех, кто детьми прошёл Отечественную Войну и выжил, кто в оккупации, кто в эвакуации… А они - в свою очередь - были детьми поколения людей боевых и энергичных – генофонд уже был разряжен на полях 1-ой мировой, но ещё не утрачен окончательно, как сегодня… Да. Наши родители – дети детей, выживших в 1-ю мировую, Революцию и Гражданскую!!!
Это – любовь высочайшей пробы!
Ореол вселенской любви, пережившей две мировые бойни – на моём поколении!
Нас мало.
Нас чертовски мало, и нам уже по 50!!!
«Да, мы умеем воевать,
Но не хотим, чтобы опять
Солдаты падали в бою
На землю горькую свою.
Спросите вы у матерей,
Спросите у жены моей,
И вы тогда понять должны -
Хотят ли русские,
Хотят ли русские,
Хотят ли русские войны!»
- это я, бутуз, едва начавший говорить, отворил створку духовки у газовой плиты, и барабаня железными ложками по ней декламирую во всю глотку! И мне нравиться этот здоровый, задорный ритм, хоть ни понимаю я ни бельмеса в этой каше поэтических образов и взрослых слов! А дед, хохочет, довольный – у жены твоей? – спрашивает, но я серьёзен, мне не до шуток, я барабаню громче и слово в слово заканчиваю эту чудесную песню…
Но что это – любовь?
Биохимия?
Почему сердце вдруг срывается с колокольни рёбер, беспощадно лязгая и, гремя, закладывает уши, как в воздушной яме, а ум заходит за разум , теряя память и терзвость?
Мама! Ваш сын прекрасно болен! У него пожар сердца!!!
Я был рождён для любви. И лишь появившись на свет, я попал в крепкие объятия деда своего Вини! От деда надёжно пахло началом 20-го века: рабочим потом, пахнущим, скорее, не потом, а машинным маслом и каким-то по тем меркам дорогим одеколоном – то ли «Шипр», то ли «Красная Москва», пахло свежим бельём, стиранным вручную бабушкой Зиной простым хозяйственным мылом, кожаными ремнями, гуталином и жаренным салом одновременно…
А я рос, и из крохотного обмылка человеческой плоти превратился в голодного зубастика и любовь моя к миру стала проявляться сквозь зубы. Я был ласковый ребёнок, и когда в объятиях того же деда, или бабки, меня охватывало чувство среднее между похотью и голодом, я отчаянно впивался зубами в руку, приласкавшему меня, а потом с интересом рассматривал след от укуса – «часы»… Деды и прадеды хохотали до упаду, и я думал, что так и надо, что всё идёт своим чередом и продолжал их искренне любить!
Первый крах моей любви произошёл незамедлительно. После некоторого отсутствия в Минске, где я рос у деда, вернулась мама. Он неё пахло не так вкусно, как от деда, но тем не менее, я был вечно голоден и свой укус в руку она получила! И о ужас! Вместо положенного восторга и умиления, я получил коварный болючий укус обратно!!! От неожиданности и несправедливости и я стал орать в истерике, примчался дед, заключил меня в свои одеколонно-маслянные объятия, и долго качал меня, и твердил, что кусаться нельзя, что жил да был один комар , который кусался, да ему нос взяли да открутили… Я представлял в живую бедолагу-комара, и жалость к самому себе душила меня ещё больше… Долго ещё, помню, я кусал за руку сам себя и смотрел на «часы», даже и не мечтая, что когда-то у меня будут на руке настоящие, тикающие!!!
Года в полтора я первый раз напился до упаду. Произошло это по недосмотру. Дядька мой, Толик, женился первый раз. В квартире деда на Мясникова -78 не где было яблоку упасть. Но я, всё-таки нашёл момент уединиться – на кухне под столом. Ясное дело, под стол я ходил пешком, а перекрестье под столом вполне удобно служило мне импровизированным стульчиком. Туда же, под стол составляли пустые бутылки из-под выпивки. В моём же сознании пустая бутылка ассоциировалась с лимонадом. И вот я, устроившись удобно на перекрестье под столом, прикладывался к разным бутылкам, на дне которых несколько капель, да оставалось. На вино я реагировал положительно – «Аааа!», на водку – негативно «Беее!». Ну, а дальше, как водиться, поклёп, ибо сам я не помнил и не помню – говорят, что я и пел и танцевал, а потом вдруг неожиданно рухнул и проспал двое суток подряд, пока свадьба гудела, не затихая. Унесли меня к соседям, и сердобольная мама, через час-полтора прибегала проверить: дышу ли я.
Вот так вот было – молодо-зелено… А вдруг не дышал бы?
В том же, весьма ещё зачаточном возрасте, я испытывал время от времени эрекцию, но с любовью это явление у меня не ассоциировалось, и было как бы само по себе. Происходило это, как правило во время купания в серой оцинкованной ванне, которую выносили в комнату на круглый стол.
- Бабушка! – орал я, - У меня писька одеревенела! А почему?
- Не знаю, - врала бабашка, не моргнув глазом, и закутывая меня в мохнатое полотенце.
Были потом игрушки. Одна из них прошла со мной пол жизни, и канула в небытие лишь когда с ней расправилась моя младшая дочь! Это был Цыплёнок, которого я, несмышлёныш, обожествлял, который и был моим другом, товарищем и братом. Он рос вместе со мной, из предмета детского фетиша, превратившись в надёжный талисман. Перед самой армией, я подарил его Алику Хану, точнее, его новорожденной дочке, но спустя несколько лет Алик Цыплёнка вернул, и я, помню, был безмерно благодарен ему за столь широкий жест понимания…
- Чон-бен-джоу!
Впервые меня шандарахнуло настоящей, как бы взрослой, любовью в 5-ом классе!
Главное, что я помню – это её глаза. Я утонул в них мгновенно и бесповоротно, и тонул до тех пор, пока вновь не утонул в других глазах, но уже в другом месте, потому что семья наша переехала из Бреста в Минск.
Но это, первое, брестское головокружение, навсегда останется в памяти моей, хотя не было ни романа, ни дружбы… Лишь спустя 2 года, я осмелился написать записку с признанием …
«Оля, я тебя люблю!» - написал я, не оригинальничая, ибо с основами футуризма и поп-арта тогда знаком ещё не был. Записку передал мой школьный друг Серёжка Григорьев, а я отбыл на каникулы в Минск, к деду Вине. Так случалось, что некоторое время я проводил у деда, но в этом году случилась трагедия: баба Зина повесилась. Спокойная и справедливая всегда, она не была ни дурочкой, ни с «приветом», но время от времени её почему-то клали в «Новинки» - минскую дурку. Так было и этой весной. Должны были положить – не успели…
Порой задумываюсь: не бабкино ли наследство – все эти мои литературные потуги?
Я жил у деда, который развлекал меня, как мог, плюс мы гуляли с моим старинным другом Юрочкой по Проспекту, крутили дома мультики проектором «Луч», перерисовывали мультяшного Волка, сущие мальчишки ещё, а в душе я всё ждал ответ из Бреста. И он пришёл. На оборотной стороне моей же записки, любовь моя ненаглядная своим правильным красивым почерком написала вполне обнадёживающе: «Вадик, мне надо подумать…»
О чём она собиралась «думать» сегодня мне неведомо, и волшебный сайт «Одноклассники», эта машина времени, так и не свёл нас,и вообще ни кто , ни кто из тех, кто нашёлся, не знает о её судьбе ничего!!! Мы закончили 6-ой класс. Впереди была не жизнь – вечность! – и я с замиранеием сердца стал ждать начало нового учебного года.
Когда деда не было дома, я сжёг - конспирант - записку и пепел развеял в форточку по Площади Мясникова.
А под утро со мной случилось неотвратимое в таком возрасте: я первый раз в жизни кончил.
- Это называется онанизм, - просветил меня мой образованный не по летам друг Юрочка. Он снял с полки толстенный том энциклопедии, и показал мне статью.
Там я с ужасом прочитал, что онанизм – это разновидность психоза и весьма опасен для жизни.
С этим предстояло жить. И я сам себе зарёкся, что вот…. Ну ещё два дня, а там – всё, прекращаю. Ан нет, «это» не прекращалось, мало того, оно нарастало! Вдруг меня привлекли журналы мод, лежавшие у деда в стопочке – там были модели в скромных советских купальниках…
А дед, оставшись ещё нестарым бобылём, повёз меня по свое многочисленной родне. Таким образом мы оказались в Киеве.
Мы ехали в пригородной электричке на дачу дедова брата. Напротив меня сидела симпатичная женщина, казавшаяся мне очень взрослой в юбке по самое… Всю дорогу, сколько мы ехали, я с замиранием сердца созерцал её голые ноги, открытые по самые белые полупрозрачные трусы, а она, сучка, видимо, заметив моё волнение, то раздвигала колени, то сдвигала их, то закладывала ногу за ногу и тогда оголялся её зад не мене аппетитный, чем трусы! Мать родная! Боец мой воспрял, как штык на передовой! Я не мог представить, как я буду выходить, а она всё елозила и елозила ногами, пока у меня не начались методичные пульсирующие позывы внизу живота. Я вдруг ощутил, что владею членом, как мог бы владеть рукой, напрягая его и раслабляя по собственному желанию. Так я и кончил прямо в штаны, глядя на эту бесстыжую ****у через полупрозрачные трусы в пригородной электричке города Киева.
Сопоставить в один ряд эти семяизвержения и внезапную безудержную любовь к Оле я так и не сумел. Да я и представить себе не мог – как это можно этой, самой-самой девочке загонять во внутрь такую болванку!!! У неё ведь тогда едва сиськи проклюнулись!
…. и он начался, новый учебный год!
Обыденно и заурядно.
Седьмой класс вспоминаю с содроганием! Видимо какой-то гормональный ступор наступил. Я слетел на сплошные тройки по всем предметам, а родители этого не замечали, так как были заняты предстоящим переездом в Минск.
Было время такое – время любви! И город Брест – город любви. Тут цветут каштаны и сирень и сам климат становиться менее суровым, чем в том же Минске, тут парк, тут акации, тут играет оркестр… Господи! Тут – 60 –е! И всё цветёт и размножается само собой!!!
Как-то поздней осенью я подкараулил Олю, когда она шла неподалёку от нашего дома. Собственно, я не караулил – я знал наверняка, что именно в это время она проходит тут. Я долго марафетился у зеркала, потом напялил школьный пиджачок невнятного серо-коричневого цвета, поскольку другого у меня не было, и пошёл следом за ней. Я осмелился догнать её у самого её дома, и то лишь потому что она внезапно оглянулась, видимо, почувствовав погоню… Она остановилась и я подошёл. Говорить было нечего.
- Так что? – спросил я, как будто вымогал взятку.
- Я не знаю, - сказала она, но для меня это было однозначным провалом – было ясно, что она меня не любит, как люблю её я – беспричинно, лишь только за её лицо, глаза и хилую, сутулую фигурку!
- Почему?
- Я думала, что ты уехал в Минск, - сказала она.
- Да, мы уезжаем в Минск…
Мы расстались, но безумие не прекращалось, оно накатывало и накатывало волна за волной, накрывало, не давая вдохнуть!
Бессонные ночи, томление духа, беспричинная вялость… И непрестанное семяизвержение…
Да какая же это романтика!!!
Какая это любовь!!!
Это же тихое самоубийство!!!
Но именно оно и помниться потом всю жизнь, как самое прекрасное время!
Мы уезжали из Бреста в Минск. В новую жизнь. Злые языки плели сплетни, что в Израиль, но я тогда этого не понимал. Мне было 13 лет. Я безжалостно вынес во двор все игрушки и книги – они были ни к чему в новой жизни. Их быстро разобрали соседи.
Новая школа была переполнена, отвратительно пахла, и нравы там царили какие-то спартанские. Нужно было зачем-то приходить в унизительных тапочках, а за опоздание можно было попасть под лапу самого директора Якубовского, откровенного деспота и психопата. После уроков же – криминальная шпана у школы доканывала отличников.
Но это отдельная история. Я просто веду речь о том, что любовь перекочевала вместе со мной и обрушилась всей своей мощью на новый объект обожания, но уже иначе…
Ленка Пилсудская стала для меня роковой дамой пик, убив меня, наверное, навсегда … Да! Наповал, и навсегда!!!
Про неё у меня сохранился давнишний рассказ, который я с некоторой опаской здесь помещаю. С опаской – потому что даже не помню – может наврал чего…