Охота за чертой оседлости
После войны народ нашей страны подыхал от голода. Несмотря ни на какие окружающие обстоятельства, люди постоянно хотят есть, спать и потом рожают детей. Рожать детей они хотят меньше, чем спать и есть, но так получается. Своего первенца моя мама родила в 1946 году мёртвым. Через год, в разгар голодухи, появился я и сразу запросил есть. Есть было нечего. Молоко у матери пропало быстро. Мне давали сосать какую то тряпку, смоченную в молоке. Родился я на станции Локня и роды у матери принимал наш сосед Пётр Абрамович. Папа работал директором маслозавода и отнёс Петру Абрамовичу в благодарность за моё появление двести граммов сливочного масла. С годами появился хлеб, мясо и другие продукты, но аппетит не удовлетворялся. Он в нас пророс, стал частью нашего сущего.
Врачей страна дружно невзлюбила. Оказалось, что эти вредители врачи-евреи погубили товарища Сталина, отца народов и лучшего друга советских физкультурников. Пацаны-подранки обсуждали как поймать врагов народа и уничтожить их на месте. Мы искали среди нас евреев, смотрели им в глаза, но в лицо не узнавали. И мучились вопросом, кто же такие евреи. Где они, погубители Сталина. Бабушка вторила радио репродуктору, что Христа тоже евреи распяли, а воробьёв называла жидами, потому что они гвозди в клювах к распятию носили.
Мы гоняли по двору нашего дома на Третьей линии Васильевского острова, когда тётя Нина позвала Вадика домой и сказала, чтобы он пригласил всю компанию. Отец Вадика Крацкина работал инженером на Козе и первым в нашем доме купил телевизор. Тётя Нина усадила нас смотреть фильм "Белый конь" и дала каждому по пирогу с морковью. Пирог был тёплый и вкусный и я откусывал его по чуть-чуть. Но фильм так захватил меня, что я не заметил как съел его целиком, не насладившись сладким конфетным вкусом. Фильм этот про французского пацана, который освободил от загонщиков белого коня и ускакал с ним к морю, где ждала их смерть на свободе, я запомнил на всю жизнь. А ещё я запомнил сладковатый вкус пирога с морковью и лицо тёти Нины.
В школе, в шестом классе к нам пришёл новый ученик. Звали его Савва Половец, а обзывали его евреем. С ним никто не хотел сидеть за одной партой и учительница Эльвира Львововна Вассерман попросила меня сесть с Саввой. Я хоть и слыл хулиганом, но учился на пятёрки и шпаны не боялся. Мы с Саввкой сразу подружились и долгие годы делили свои радости и беды. Он тянул меня в свой любимый шахматный кружок, но за порог е2е4 я не пошёл.
Когда в техникуме мне нужен был конспект пропущенных лекций, единственным, кто давал мне подготовиться к экзаменам был Димка Пеккер. Он увлекался велоспортом и заразил этим меня. Я скопил денег на "Спутник" и мы с Димкой по воскресениям колесили по пригородам, наслаждаясь аллеями Александрии, полянами Павловска и струями Петергофского Самсона.Когда от усталости немели ноги и мне хотелось остановиться,Димка не давал раскиснуть и крутил педали до конца.
До того момента, когда я первый раз попал на съёмочную площадку, имя Гамлет мне ничего не о чём не говорило. В перерывах мы ходили пить кофе и разговаривали о глупостях. Режиссёр фильма Григорий Козинцев любил пошутить и вспомнить как в двадцатые годы они с Лёней Траубергом и Эрнестом Лусталло мучили своих актёров ФЭКС боксом, фехтованием и акробатикой. Эти рассказы заронили в меня зерно моей будущей профессии. А Иннокентий Смоктуновский, исполнявший роль Гамлета, иногда решался рассказать про войну и годы в Норильских лагерях. Потом мы восхищались фильмом "ГАМЛЕТ" и радовались его всемирному успеху. С тех пор я стал борцом за справедливость.
Джазовые концерты Додика Голощёкина и Ромы Кунсмана напоминали о том счастливом дне, когда в Ленинград приехал оркестр Дюка Элингтона, открывший нам уши для неземных звуков. Мне даже никто не намекнул, что он был евреем и я держал его "за наших".
Мои приятели Аркаша Плотницкий и Лёша Людевиг обожали симфоническую музыку. Я таскался в филармонию, только ради них, за компанию. Самое привлекательное в филармонии для меня было кофе с эклерами в буфете. Они постанывали от звуков оркестра под управлением Евгения Мравинского, а я высматривал любительниц музыки с толстыми сиськами. Когда Аркашка решил иммигрировать, он объяснил мне, что он еврей.
Я часто бывал в мастерской своего приятеля по Ленфильму, художника Миши Щеглова. Мастерская находилась на чердаке дома на улице Герцена, в самом центре Ленинграда и у него собиралось много интересных людей. Там я получил своё художественное образование, там я научился понимать живопись Врубеля, Репина, Левитана, Малевича. Когда Миша уехал в Израиль, он оставил мне на память свою картину, изображающую зимний лес на закате со снегирями на ветках.
Самое нежное тело, самые нежные руки, самые сладкие губы были у моей возлюбленной Полины. Нам некогда было обсуждать национальный вопрос. Мы наслаждались ласковыми струями водопадов, нежными лучами утреннего солнца и ласками друг друга. Кроме изящества и совершенства я в ней ничего не видел. Я даже хотел на ней жениться, но у неё были другие планы. Поэтому меня так поразило восклицание швейцара в золотых галунах, когда мы с ней прорывались в модный ресторан "Парус" - "Куда лезешь,еврейка?!"
На первенстве города по борьбе самбо, которой я уже занимался много лет, к моему тренеру Александру Массарскому подошёл тренер другой команды Лёха Усвяцов и от злобы на свой проигрыш обозвал его евреем. Я набросился на Лёху с кулаками и потом долго получал от него презрительные взгляды и прозвище - "предатель". Мои учителя Арон Боголюбов и Владимир Малаховский успокаивали и ободряли меня, говоря что они тоже евреи. Арон был кумиром всех мальчишек-самбистов. Его бронзовая медаль по дзюдо на Олимпийских играх в Токио сверкала для нас ярче всякого золота. Боролся на соревнованиях по самбо он с такой яростью и изяществом, что другого воплощения образа Давида не требовалось.
В институте мне с большим трудом давалось решение дифференциальных уравнений. Провалив экзамен по высшей математике, мне пришлось походить на дополнительные занятия к доценту Альтшуллеру. Он приходил на занятия с костылём, хромал, но не жаловался. Оказалось, что под Смоленском, где воевали мои родители, ему перебило в бою обе ноги и медсестричка выволокла его из-под пуль, где он бы истёк кровью.Может быть это была моя будующая мама.
В экспериментах моей диссертационной работы принимали участие легкоатлеты. Время для исследований они уделяли не охотно. Валерий Борзов, Александр Корнелюк, Виктор Санеев выделяли мне считанные минуты. Так вышло, что интерес к моим замыслам проявил чемпион Европы по прыжкам с шестом Игорь Фельд. Без его авторитета мне не дали провести мои опыты на Олимпийских чемпионах. Я защитил диссертацию. И Игорь тоже. Мы ещё долго дружили с ним. До тех самых пор, пока я не проводил его в последний путь.
"Когда так много позади. Всего. В особенности горя!"…. Я редко читаю стихи. Но, вот, бормочу отрывки каждый день. Отрывки из когда-то прочитанных и почему-то засевших в голове. Когда мы дружили с Осей, он ещё не был поэтом. Вернее он был поэтом, но его ещё не признавали поэтом. Кроме него самого об этом ещё никто не знал. А мне это было не важно. Мне просто мотивчик был по душе. Хоть за дружбу с ним не выпускали в турпоездку в Болгарию. Политически не грамотен. Морально не устойчив. Не место таким в нашем городе и в нашей стране.
Позвонил мне Вадик. Давно не звонил, не беспокоил. Лет двадцать не звонил. Помоги, просит. Мать умирает. Отвезти её в больницу один не могу. Тётя Нина обрадовалась мне, как будто мы вчера расстались. Тихо и смиренно смотрела на нас, когда мы её усаживали в мою машину. Тётя Нина не печёт больше пирожков с морковью. Не включает телевизор. А у меня её кино про белого коня чуть ли не каждый день крутится. Купил я его, по случаю, в Париже. Оказалось оно французом снято в 1953 году. Альбер Ламорис зовут его. Интересно, не еврей ли он?
Единственный человек, которого я мог называть своим другом, был Саша Куколевский, с которым мы виделись несколько раз на долгом земном пути. Ему было важно знать, что где-то далеко, на другом берегу океана есть человек, который не предаст его, не заложит. И мне - тоже.
Стыдно признаться, но долгую сознательную жизнь я совершенно не умел отличать евреев от прочих представителей нашей многонациональной Родины с магической аббревиатурой СССР. А тем более - евреек. Они в молодости так прекрасны, что ни с какой другой представительницей Кавказа, Якутии, Прибалтики их не спутаешь. Ну разве что с хохлушками а-ля Оксана. Зато по сладости поцелуя еврейкам нет равных в мире. Впрочем, может быть я идеализирую. Когда доброхоты из сионистов меня подтолкнули под локоток и предупредили об опасной однобокости моих половых увлечений я женился на русской. И попал на всю жизнь. А она,эта жизнь, у меня оказалась единственной.
Евреи, видимо, маскируясь от хищников, родятся всех возможных мастей. У меня в друзьях были рыжие, белые, грузинские, армянские евреи и почти все с фамилией Иванов. Да я и таджиков часто путал с узбеками, а киргизов с якутами. А все советские граждане кавказской национальности для меня, вообще, были на одно лицо. И когда евреи повалили на свою исконную Родину в 1971 году предателями считать их у меня плохо получалось. Ну хотят люди к прадедушке - пускай едут. Тем более, что кооперативные квартирки, купленные по своему еврейскому блату, они оставляли советским гражданам. Вместо пяти лет я ожидал кооперативную квартиру всего шесть месяцев. И вот когда в конце жизни увлечённые этнографы мне открыли глаза на то, что все мои любимые артисты, начиная с Ива Монтана и заканчивая Робертом де Ниро, чистокровные евреи - крыть мне уже было нечем. Все карты были биты.
Пока всю свою сознательную жизнь я украдкой ходил молиться в церковь, не было времени подумать и прочитать родословную пророка Илии, апостолов и чтимых святых. Подойдёшь к иконе, пробормочешь впопыхах просьбочку и скорей на партсобрание коммунистов, отчитываться за построение материальной базы и свой моральный облик. После переворота к демократии и перестройке появилось на прилавках множество всяких книг, которых раньше и в библиотеках днём с огнём не сыщешь. Каково же было моё удивление, когда я узнал из книг, что все пророки , апостолы и сам Христос ,перед которыми я простаивал все эти годы на коленях были из евреев.
Пришла зима. Замело белым снегом Россию. Дружки молодости Оська и Лёва взяли меня, старика, на охоту. Давно не расчехлял я своей тульской двухстволочки. На охотах говорить не принято. Сидишь в засидке и ждёшь когда на тебя зверя выгонят, когда мимо, вдоль загона, побегут гурьбой серые волки. Тут не зевай. Целься не торопясь под лопатку серому и плавненько спускай курок. Попал - радуйся. Твой волчара, твой матёрый. Планируй шапку из него скроить. Вот только что Маугли по этому поводу скажет? А, кстати, где-то он теперь? Наверно подрос, возмужал.