Малые градости
Жизнь – это река, впадающая в вечность безбрежного моря. К осени и зиме река осветляется: оседают на дно мусор и тина прожитого. На дне они становятся илом - сапропелем: субстанцией жизненного опыта. Это субстанция животворяща и плодородна, если не была отравлена в утекшем бытие завистью, ложью, алчностью и предательством. Разбросанный по полям потомства, твой сапропель обязан проращивать из человечьих зародышей ростки, стимулировать их развитие. И охранять от градостей, бьющих непредсказуемо из верхней бездны. Их составная – гадости и радости, нередко сплавлены воедино. Остается малое : выстоять, не сломиться в гадостях и не стать спесивым хищником или скотиной в радостях.
Чем ближе к дельте впадения твоя река, тем сильнее тяга поделиться своими градостями, которые бьют в тебя и других: дай Бог, чтобы твой опыт помог им выстоять и обрести себя в этом мире.
А все вместе это - фрески, из коих лепится панно нашей эпохи. Почему же «малые» градости? Они бесконечно малы в сравнении с той вечностью, что приближается и ждет тебя за чертой.
У каждой эпохи свой эпиграф. У нашего последнего двадцатилетия, остервенело ломаемого через либерал-монетаристское колено, отравленного потребительством ворья и тотальным иудством политиков , он , похоже, таков: « Да, были хуже времена, но не было подлей».
Чужие крови - своя суть.
Хор Турецкого на «Субботнем вечере» TV.
В зале одна и та же , тусовочная колода лиц . Камера , направленная на кого- либо, возбуждает на тошнотно примелькавшейся мордашке хлопотливый восторг: она показательно сопереживает .
Исполнители статны, слажены, катарсисно неистовы. У каждого виртуозно продуманная притягательность: волосатые груди в разлёте белокипенных рубах, соболиные бровки, ажурные усики с бакенбардиками, небрежная кудреватость « а ля Д-Артаньян».
Чужие крови за века миграций дали им высокие лбы, статность, породистость, не проникавшие в отфильтрованные, нередко кровосмесительные диаспоры в местечках. Эти же крови позволили им заимствовать из чужих суперэтносов гармонию и строить на ней классическую полифонию вокальных аккордов. Их вокал восхитителен, вздрючивает тусовочную среду обитания, которая клубится в зале.
На сцене царит плотски роскошная оболочка хористов. А в ней – суть: всепоглощающий, истинный, свой, вековечный рефлекс. Хористы , страстно расплескивая Моцартовскую, Баховскую гармонию, поют:
- Купите бу-у-ублики! Платите ру-у-ублики! Платите ру-у-ублики… да поскоре-е-е-й!!!
В ЕДИНОЙ КАПЛЕ ОКЕАН…
В тундре бродят милионоголовые стада оленей. В мае начинается отел. Условия для отела райские : от силы двадцать градусов мороза, снега по колено, слегка и ласково пуржит по насту , змеится белыми языками поземка. Для Заполярья после 50-60 градусных морозов это благодатная сказка . Олененок ( тугут – якутск.) падает из горячего чрева на снег. Опытная мать, собрав силы, тотчас досуха облизывает дымящегося детеныша языком и подставляет ему вымя. Напитавшись жирным молоком , подсушенный морозцем с распушенной шерсткой парнокопытный малыш через час преодолев притяжение, победно попирает снег копытцами . Через три - бойко семенит за матерью. Через сутки его уже не догонит полярный волк.
Закон выживания , заложенный олененку в хромосомы, един для миллионов его сородичей от Мурманска и до Камчатки. Для того , чтобы комплексно изучить олений био-вид не нужно исследовать стада, достаточно познать сущность одного олененка. Точно так же можно познать океан по одной капле из него; главную функцию планетарных лесов – по одному листку с дерева; главное орудие, коим миллиарды разномастных ядовитых змей добывают себе пропитание, зашифровано в одном зубе гадюки. Не это ли еще одно бесчисленное подтверждение разумной деятельности Творца во Вселенных?
Создатель предельно упростил и облегчил процесс познания окружающего мира для своего любимца – человека разумного.
Создавая человека, ОН не отступил от правил Космоса, зашифровав сущность людских сообществ в одной клетке человеческого организма. Живая клетка, кирпичик человечьей плоти – модель иль эталон людских сообществ. В ней протоплазма и ядро, которое главенствует и управляет, подобно фараону в его царстве.
В двойной, крепчайшей оболочке содержатся лизосомы – они, как армия, впрессованы в казармы. Ядро их выпускает на врагов – микробов, чтоб истребить вторженцев. После чего вновь запирает в «казарменную оболочку». Есть в клетке важнейшее сословие иль каста – ДНК, чьи функции – хранить, беречь весь предыдущий опыт человека. Так берегут познание жрецы, волхвы и ведуны, чтобы снабдить им молодых при отделении от материнской клетки. Заложено Творцом в ту клетку еще одно сословие : дендриты и аксоны – нервные волокна. По ним бежит сигнал от рубежей всей клетки к центру – ее ядру. Они сигналят обо всем , что происходит на границах. Там прорывают их микробы, иль разъедает излученье от магнитных бурь. Об этом подает сигнал мельчайшее сословье атомов, припаянных к концам аксонов и дендритов. В тех атомах благое равновесье, где положительный заряд ядра у атомов уравновешивает отрицательный заряд у спутника его - электрона. Впитав и зафиксировав в себе угрозу на границе клетки, атом, уподобляясь гулкому набату, меняет полюса зарядов - чем возбуждает импульс с вестью. Дендриты и аксоны – гонцы, оповестители, подхватывают импульс и несут к ядру – тревога на границе ! Пора пускать из клеток лизосомы для сраженья!
Но чтобы все это трудилось, нужна энергия и пища для работы. Их добывает клетке АТФ – при расщеплении глюкозы и кислот. Она их расщепляет и, расщепив, хранит энергию в запасниках, чтобы отдать ее при экстремальных ситуациях. Так отдают налоги государству феллахи и ремесленники, рабочие с крестьянами, чтобы оно их защищало по законам ЛАДА от всех врагов и недругов, от бурь, землетрясений, наводнений.
Но все эти процессы происходят в клетке лишь при одном условии : подпитывает всю эту работу кислород, который измеряется в людских сообществах СОЧЕДО ( Совесть, Честь, ДОЛГ). Им клетка дышит и сохраняет равновесие, живучесть в событийных передрягах. Лиши ее дыханья кислородом ( «Авесты» Заратуштры, « Скрижалей» Моисея, «Корана» Муххамета « Нагорной проповеди» Иисуса)– и все взбунтуется, всё станет гибнуть в корчах. Сам кислород не надо путать с выродками иль бандитами из кислородного племени: свободными радикалами, которые, праздно, хищно шляясь по организму, укорачивают его жизнь.
Лишившись кислорода ДНК, (зависимые от олигархов СМИ) ведя себя публичной шлюхой, забыв предназначение свое – передавать весь гармоничный опыт поколеньям, будут бессмысленно и нагло врать, транслировать потомству небылицы, с надменностью и спесью изображать свое главенство в клетке.
Аксоны и дендриты, лишившись кислорода и отравившись смрадными продуктами распада, вдруг понесут к ядру не воспаленную тревогу о вражеском вторженье в клетку, а льстивый, успокаивающий бред о благоденствии и процветании на периферии или бессмысленность тупых, ненужных частностей.
Вся накопительная каста АТФ, (от ФРС Америки до сионских банков и Минфинов ) лишившись кислорода, начнет сама сжирать всеобщую энергию запасов, (плоды всеобщего труда). Распухнув в хищной жадности, сгребет их в собственные закрома – чем обречет на голод, вымирание всю клетку.
В итоге главное ядро, отравленное истощением, хаосом, ложью, углекислотным ядом, лишившись разума, отпустит на свободу лизосомы – без стратегического, оборонного приказа и без защитной цели.
И эти , озверевшие без кислорода, раскормленные псы, вместо того, чтобы искать и истреблять враждебно вторгшихся микробов, возьмутся раздирать сородичей по клетке , а так же ДНК и АТФ, аксоны и дендриты - пока не вцепятся в само ядро. Хаос обрушится на все, клетка погибнет. Всю эту патологию фиксировали неоднократно био -генетики ведущих стран.
Куда тебя несет, тройка?
( Псари и цари.)
В русской «тройке», ныне безумно прущей по социальной «зачистке» лузеров, лохов и “национал-экстремистов», когда-то народилась народная мудрость: «Не бойся царя, бойся псаря».
Психотипы Руси складывались и мутировали в ведической, арийской эпохе, потом под татаро-монголами, затем недолго под Столыпиным. Лучших выморил и истребил Кагал ( « Лучшего из гоев – убей!»). Остальные расплодились. С плодами и сожительствуем ныне на селе.
… Недавно встретил на селе долго не появлявшуюся в поле зрения землячку Елену: божий одуванчик в юбке, разменявшую шестой десяток. За плечами библиотечный техникум и взрослая дочь с малышом. Отца и мужа обе уже почти и не помнят. Были когда – то семья, размеренная работенка в дирекции совхоза (теперь раздолбан «реформами»), малое подворье с птичьим хозяйством и блохастым Кабыздохом. Ныне – черная дыра быта, из коей чадит нищета. Кабыздох уже не гавкает, следуя заложенному в его имя пожеланию - околел в старческой неприютности и голодухе.
В глазах Елены непросыхающий, тоскливый ужас, которому никогда уже не разгореться взрывным и действенным протестом:
- Васи-и-илич, чё ж это они делаю-у-у-ут?! Чё делают то-о-о?!
« Они», насколько понимаю, - это «псари» нынешней разрухи, которых следует бояться больше, чем «царей». До кремлевских «царей» тысячи километров, у них иные масштабы и объекты хапка. А «псари» рядом , обступили , сосут последние соки. Одни где-то состряпали, другие завезли и продали через сельскую аптеку инсулин, от которого брат Елены , диабетик, впал в кому. И погребен.
- Инсулин вкалывают, а Лёнечке все хуже, потом пена изо рта пошла. И отмучился. Врач токо руками развёл: не повезло , грит, левак инсулиновый в аптеку завезли- отрава фальшивая. И никого к ответу! Все шито-крыто! Законов на них, грит, нету, а ?! А законы ныне под Грызлом пекутся и грызут-то хуже псов цепных! Это ка-а-ак?!
Недавно кум из агрохозяйства заезжал. Аж черный весь, вторые сутки не спит: как жить дальше? Вырастили хорошее зерно. Приехал то ли министр, то ли его зам. , сатана эту кодлу разберет. Расплатиться посулил и зерно забрал – несколько КАМАЗов. Чё ты думаешь? Расплатился, аж полторы тыщи за тонну отвалил! Хватит с вас, грит. А они больше двух на тонну затратили, чтоб вырастить. Подали в милицию для уголовного дела, договора с подписями привезли, а менты на них волками оскалились: мы вас щас самих в кутузку за клевету - и договора энти порвали! Чё ж это делаиц-ц--а-а-а?
Цену на воду вдвое задрали, хоть отрезай летнюю водопроводку: огород польешь чё ли за такие деньжища? Ни картохи ни тыквы теперь не вырастить. Пенсия четыре тыщи. Тарифы с ценами ровно сбесились, нет им удержу, все вдвое, втрое подорожало… а энти паразиты наверху про какие-то семь процентов в год кукарекают, за придурков нас, чё ли, держат?! За дом, землю, газ, электричество, за воду от себя три с кровями оторвешь – тыща и останется. Хошь живи, хошь издыхай на нее. Теперь токмо домовину готовить… Не-е. В лесу, в овраге местечко подалее сыскать, таблеток горсть сглотнуть, да сгнить втихомолку, чтоб дочка с похоронами не надрывалась.
… Картежник Герман из « Пиковой дамы» провозгласил главный тезис доморощеных нуворишей : «Пусть неудачник плачет!». Политические иуды , чиновная кодла и офисный планктон - т.н. «винеры» нашего времени подкорректировали понятие «неудачника» : ныне это «совки», « лузеры», «лохи» и вообще красно-коричневые, потом и кровью которых порождено Государство Российское, но которые не вписались в хапковый вираж горбостройки. Из них на 90 процентов состоит Россия.
Самое пикантное в этой ситуации : все эти «винеры», как правило, ничего не умеющие производить, - суть двуногие аскариды, сосут соки из «лузеров», не переставая молиться забугорному золотому тельцу, некогда состряпанному Аароном из золота, краденного у египтян.. Выдави из винеров насосанное, оторви от процесса сосания и отправь туда, за вожделенный бугор, многие (без особых иудских Горби-заслуг по разрушительству России ) рано или поздно окажутся в тюрьме за нарушение законов. В Европе давно научились лечить социальный гельминтоз.
КАК ТОПОЛИНЫЙ ПУХ…
Строительный забор отчекрыжил от улицы половину проезжей части. Вплотную к этому забору ощерилась клыкастым щебнем рытвина, оставив для проезда меж собою и бордюром метра три. Машины втискивались в эту узость поочередно и односторонне. Перед рытвиной копилась рычащая моторами гурьба лаковых зверей: предпочитали выждать очередь, но не соваться в ощеренный бардак дорожной западни. Так продолжалось несколько недель, дорожники не мычали, не телились. Над рытвиной сгущалась непечатность. Ненормативность лексики, копившаяся в глотках, разъедала изнутри и сердце и печенку, поскольку не просматривался рядом объект, на коего полагалось обрушить виртуозно-ядовитые рулады. Но эту лексику, как тополиный пух, ПРОПИТАННЫЙ ЖЕЛАНИЕМ ВОЗМЕЗДИЯ, влекло неведомым ветрилом в нужный адрес – к начальнику дорожного участка.
Однажды ранним утром, первые водилы, добравшись до злосчастного провала, остолбенели: проезжие три метра меж рытвиной и бордюром нахраписто, по хамски занял джип - с тремя номерными семерками. Подъехавшие ( многие с детьми) торопились: в детсад и в школу, на работу. Скопились очереди с двух сторон. Ревели, верещали клаксоны, глаза обшаривали окна пятиэтажки, стоящей близ проезда. Но тупорылая крутая зверюга брезгливо и надменно отблескивала черным лаком. Никто не появлялся рядом с ней.
ВАЗовская коробченка, застопорившая у рытвины первой, наконец, решилась. Крадучись, почти ползком подобралась к провала и… ухнула колесами на гравий. Синхронно грохнуло под её днищем: край асфальта шарахнул снизу, скорей всего по картеру. За лобовым стеклом мучительно скривилось лицо хозяина, пославшего безвинную «Ладу» на жуткое увечье. Машина двинулась вперед : скребло, визжало железо по рванью асфальта.
Страдалица выбралась из ямы при гробовом молчании столпившихся собратьев по баранке: визг из-под днища полосовал каждого как серпом по….
Владелец покалеченной «Лады» вылез. Захлопнул дверцу. Присел и заглянул под днище. Встал с меловым лицом. И посмотрел на окна дома. За стеклами жилья на третьем этаже маячила и исчезала смутная мордаха. Но джип по-прежнему торчал в проезде непоколебимо , хамски.
Водитель сделал три шага к [ хамовито сверкавшей коробке. Полез в карман, достал складной нож, раскрыл его. И деловито, смаху воткнул лезвие в баллон. Шип хлестнул по слуху. Джип оседал. Из сострадальцев плеснул наружу слитный, облегченный стон: мужик осуществил набрякшее вожделенье каждого: так опоражнивается переполненный пузырь в уютности био-туалета у добравшегося до него по бесконечно-людным улицам.
На третьем этаже с треском хрястнуло окно, взревел по - бычьи голос:
- Ты, с-с-сука что творишь?! Да я тебя, сопля поганая, с г..ном смешаю!
Навстречу раздолбаю, перекрывшему проезд, взмыл слитный, разномастный рев:
- Спуска-а-айся!
- Э-э, хрен собачий, вали сюда!
- Дебил, иди поговорим!
Каленый вал из ярого возмездия взмыл вверх, плеснул в квадратность ресхлебяченного окна, ожег фейс хама. Тот отшатнулся и исчез.
Энергия, прорвавшись, воплотилась в дело. Нашлась саперная лопатка и ведро. Из под забора споро выгребли песок с щебенкой. Швыряя с хохмами камнями в джип, засыпали края обрыва – под асфальт. Зловещая аварийность провала сменилась безопасностью пологой ямы. Её теперь одолевали без труда и низкопузые «Тойоты». Поток машин рассасывался. Последний из очередников, скользя мимо обгаженного, с вмятинами от камней, осевшего «Ленд-Ровера», просунул НАД ПРИСПУЩЕННЫМ СТЕКЛОМ В окно руку с отверткой. И вел ее с хрустящим скрежетом через две двери до конца крыла. Он перечеркнул белесым шрамом символ Хама, пробравшегося из грязи в «князи»: они уже давно достали всех!
Хам был личинкой ельциноидов в болоте беспредела и безвластия. Став куколкой в джиповой упаковке, наверняка он рвался в «бабочки» – иль в мэрию, иль в Думу. И напоролся на солидарность тех, кого так презирал.
Все это было: и Троекуровых и Салтычих клевал в зад жареный петух от Пугачева с Разиным .
… Потом дошло до слуха : скоропостижно умер от удушья главарь дорожников из этого района - какие-то там нелады с сердцем. Подумалось: не тот ли «тополиный пух» из непечатной лексики, над его ямой - дул ветер с «пухом» несколько недель в его сторону, пока не закупорил глотку. Они, которые из грязи в князи, не думают об этом и не верят в это. А зря.
АЛЬТЕРНАТИВА прямой КИШКЕ.
Городок Кодигоры в Италии. Прорезающий его канал, забранный в полированный гранит, полноводен и широк. На воде то и дело вспыхивают жемчужные россыпи, от коих расплываются круги – то плещет в ленивой неге рыба. Ловля её запрещена, штраф за нарушение дикий: три-четыре зарплаты среднего итальянца. Об этом директивно , дегтярно оповещают на желтушном фоне надписи на немецком, французском и итальянском языках - туристов в городке более всего из этих стран.
До концерта ансамбля «Классик-домры» в мэрии более трех часов . Большая мамка и диктатор ансамбля Лариса Демченко разрешила получасовую прогулку своим киндер- виртуозам.
Бредем вдоль канала. Через парапет свешиваются над водой странные металлические шесты. С их концов уходит в воду капроновый шнур. Шесты прикреплены к тротуару, над креплением маслится чернотой зубчатая лебедка. Сооружение разгадке не поддается, да и разгадывать лень: парная , вгоняющая в истому жара висит над городком.
Цветастая выпуклость клумб бугрится над размягченным асфальтом вдоль парапета. Из клумб мощно прут в небо серо-войлочные стволы пальм. В узорчато-зеленом ленивом колыхании крон бордово маслятся гроздья фиников. Время от времени перезрелые срываются вниз. Их бесшумно гасит принимая в себя, зеленая щетка газона.
Навстречу нашей группе бредет фигура. Классификации поддается легко: бомж, безработный. Вокруг него некий кокон из никчемности , во всем мире от таких одинаково гнетущая эманация - этот никому не нужен. Но любое чужое бытие полно парадоксами .
В опрятной, респектабельной пиццерии за тротуаром вдруг распахивается дверь. В ней появляется хозяин и зазывно манит бомжа пальцем. Хозяин цветет обещающей улыбочкой. Бомж, зафиксировав приглашение, застывает в раздумье. Оно явно не вписывается в его состояние полу- анабиоза. Ему давно ничего не нужно. Но, прозондировав свой организм, он фиксирует в себе, в прямой кишке, некий резонанс с зазывом. Развернувшись, бродяга бредет к пиццерии.
Спустя несколько минут он выходит. В его руке сетчатый массивный куль . Затолкав сверток в карман, отверженный подходит к сооружению над парапетом. Наклонившись, начинает вертеть ручку лебедки у шеста. Мокрый шнур ползет из воды к ролику на конце и наматывается на лебедку. Наконец , из текучей маслянистой глади выворачивается с плеском и зависает мелкая сеть, распяленная на прутках. Над водой качается, струит водяной хрусталь рыболовный паук – вот она разгадка !
Бомж, придерживая ногой ручку лебедки, выдергивает из кармана куль и бросает его в сеть: это , скорее всего, прикормка. Паук опускается в воду.
Бомж, ерзая задом, взбирается на горячий парапет и, умостившись поудобнее, застывает в ожидании. Мы тоже ждем – происходящее завораживает, выламываясь из всякой логики : зачем хозяину лощеной пиццерии прокисшая сущность бесполезника ? Как совместить запрет на рыболовство в канале и десятки рыболовных пауков вдоль набережной? Наказуемо ли столь демонстративное браконьерство на виду у всех?
Спустя некоторое время объект наблюдения соскальзывает с парапета и резво крутит ручку лебедки. Паук выворачивается из воды и ходит ходуном: в нем, разбрызгивая серебряные блестки, неистово бьются три туготелых рыбины – килограмма по два. Бомж подтягивает сеть к себя и цепляет за жабры одну из рыбин . Паук с двумя остальными плюхается в воду.
Дальше стало еще интереснее. Оттащив рыбу в пиццерию, бродяга присаживается рядом с забегаловкой на узорчатую скамейку под тентом и закуривает. Спустя несколько минут ему выносят на подносе тарелку жареной рыбы и ломти хлеба. Рядом ставят кувшин с малиновым напитком. Умяв рыбину и запив трапезу, бомж, отрыгивая, бредет к газону с финиковой пальмой. Там он плюхается в тени на спину и вдруг вальяжно и снисходительно подмигивает нам, наблюдателям. Работник пиццерии, унося объедки на подносе, с непостижимым, непонятнейшим почтением пуляет в бомжа несколько масляно-теплых слов , типа «Приятного отдыха, синьор!»
Поерзав спиной и умостившись в траве курчавым затылком, бродяга нашаривает рядом с собой в зелени несколько фиников. Заталкивает их в рот. На щетинистых щеках его размеренно и вяло вздуваются жевательные желваки. Сплюнув косточки, он зашторивает веками глаза, отгораживаясь от света. . Теперь отходящему ко сну глубоко по фигу вся окружающая среда вкупе с фантомами Микельанджело, Леонардо-да-Винчи, Вивальди, коими пропитано мироздание , разверзшееся над Италией. Абсолютно лишними были и мы на этом празднике утробы.
… Вечером на концерте в мэрии городские сливки устроили нашим вундеркиндам пятиминутные овации после заключительного «Полета шмеля» Римского-Корсакова» . Музыкантов, раздавших автографы и интервью городской прессе с телевидением, ждали накрытые столы в банкетном зале. Мэр и жгуче-темпераментная мэрша в смоляных кудряшках говорили восторженные речи. И даже вытерли скупую слезу (одну на двоих) от запредельной виртуозности наших вундер-бэби.
Наконец, улучив минуту затишья, мы спросили у мэра про бомжа, его рыбную ловлю и про непостижимый фейерверк радушия , которым окатил бродягу хозяин пиццерии. Как понимать его расходы на этот фейерверк в европейском мире тотального чистогана? Мэр был жутко удивлен: а у вас разве не так с бомжами?! Мы судорожно вздохнули и застенчиво признались : у нас несколько иначе. Тогда мэр поделился стратегией мэрии в вопросах обеспечения комфортом безработных :
- Это ведь мой народ. А забота о нем - прибыльна !
- То-есть?
- Мы раздаем людям социального дна жетоны - на питание, стирку белья, ночлег и культобслуживание. Безработный,, удовлетворяя одну из своих потребностей, отдает жетоны владельцам пиццерии, кафе, прачечной, ночлежного дома , театра. В конце года хозяин фирмы или предприятия ссумирует расходы на обслуживание безработных по накопленным жетонам. Допустим это три тысячи лир. Он предъявляет эти жетоны налоговой полиции и та снижает сумму его налогов на шесть тысяч лир. В итоге в Кодигорах нарастает приручение бомжей и безработных.
- Потрясающе! - Выплывали мы из гениальной простоты Кодигорского бомжелюбия. – Ну а мэрии все это для чего - серьезная потеря в сборе налогов?
Мэр долго молчал с умудренной улыбкой. Наконец сформулировал и мэрскую выгоду:
- Италию рвали в клочья Спартак, Гарибальди и Муссолини. Они поджигали нищету и протесты плебса. В ХХ1 веке мы надорвались в гонке за роскошью и захотели покоя и мира. Уверяю вас, покой в стране, который гарантирует нам сытый и ублаженный плебс, стоит части бюджета, потерянного в налогах.
… Россию веками рвали в клочья и поджигали в ней бедноту Разин, Пугачев, Болотников, атаманы кудеяры, бакунины, савинковы, землячки-залкинд, троцкие, матросы железняки – несть им числа.
Но еще ни один губернатор, кроме Столыпина, ни один наш мэр не воспарили разумом до понимания государственной ценности ПОКОЯ и МИРА. КОТОРЫЕ НУЖНО обеспечивать НЕ ТОЛЬКО ДЕНЬГАМИ, НО и КРОВНОЙ ПРИЧАСТНОСТЬЮ К СВОЕМУ НАРОДУ, а главное – заботой о нем.
НЕТ «ШУКШИНОВ», ХЕРР ОБЗИРАТЕЛЬ!
( Как это начиналось)
Миша Варфоломеев врывался в столичную драматургию 70-х трескучей и искристою ракетой. Его пьесу «Занавески» взял театр на Малой Бронной с заслуженно обронзовевшим Эфоросом, чья сценография уютно умещалась между фундаментально-питерским Товстоноговым, истеричной Мейерхольдятиной Любимова и гео-историческим громыханием Царева в Малом.
Без Варфоломеевских электрошоков не обходилось ни одно заседание Российского ВТО , где Мишель деловито и обстоятельно вытирал башмаки о так называемую авангардную драматургию галиных, арро, петрушевских, гельманов – «кукушат», заботливо взращенных в драм-гнезде - драматургической секции при ВТО Розова. «Кукушата» , посконно выражаясь, демонстративно гадили в столично- театральное гнездо. Из их пьес с вызывающим нахрапом шмякались на сцены, как лепешки из коровы, оборзевшие уроды общественной жизни, ее нарождающиеся хозяева - циничное хамье, фарцовщики, стиляги, оборотистые дельцы (именно теми фантомами, обросшими ныне плотью, забито теперь Российское бытие).
Михаил исповедовал драматургию Островского, Маяковского, Гоголя. Он был вызывающе ярок, национально талантлив. Те корифеи кино и театра, коих непонятно и необъяснимо стали травить, выпихивать из жизненных ниш идеологические псы Яковлева и Суслова – пребывали в шоковой растерянности: что происходит со страной, с культурой, с искусством?! Кто, и зачем корёжит, льет помои на все, что выпестовано, выстрадано в Советских творческих муках, на все, что славит историю, мораль, традиции Славянства? Герасимов, Бондарчук, Шукшин, Проскурин, Василий Белов, Бондарев, Анатолий Сафронов, Анатолий Иванов - тонули, захлебываясь, в тотально-словесной диспепсии. Это был расчетливо сконструированный и подло нанесенный удар. В идеологической урине горбельцыноидов задыхалась мыслящее сословие страны. Она разливалась по TV- каналам, в ее пузырящейся бездонности тонуло все, что было дорого и свято для русской элиты.
Варфоломеев стал отважным театральным мопсом. Этот не знавший страха бойцовый бульдожек, не имел пока того багажа, который могли потерять ( да и теряли на глазах) лауреаты Сталинских, Ленинских , Каннских премий и наград. Софронова в «Огоньке» уже заменили Коротичем, из прессы, театра, киноиндустрии вышвыривались Совесть, Целомудрие, Талант. Варфоломеевым руководил простой и здоровый рефлекс сторожевика при русской культуре: в нее незвано вломился наглый хамлюга. Что же делать? А то, к чему зовет инстинкт: лаять, драть этой сволочи штаны, хватать за лодыжки - пока не выбьют зубы или не пристрелят.
Примечательное было время. Во все еще советской прессе: « Советская культура» , « Театр», «Театральная жизнь» пыреем прорастали, как по заказу, трубадуры и глашатаи той мерзятины, что разливалась по Российской сцене. Они взахлеб верещали про новаторство, новое мышление, общечеловеческие ценности и грызли критическим клыком «заскорузлые догматы» Гомо Советикуса. Они травили всех, кто осмеливался пискнуть или вякнуть против спермо-идеи «Маленькой Веры» или дерьмахера «Чонкина» . Самое примечательное : вся эта зловонно резонерствующая свора обожала напрашиваться в гости к тем самым корифеям, коих поливала нечистотами. Она азартно рисковала : допустит ли к своему телу классик? И, если допускал, мучаясь приступами совести, - изливала свои желчи там, за столами прославленных Красной империей, глядя в глаза, наслаждаясь деликатной растерянностью жертвы.
Мы с Мишей поспешили к Бондарчуку - старшему по его тихо-паническому звонку:
- Миша, голубчик, не уделите с друзьями время попить с нами чайку?»
- Что стряслось, Сергей Федорович?
- Да как тебе сказать… второй час сидит и иезуитски резонерствует полпред Коротича… новый культурный обзиратель «Огонька», сил нет терпеть…
- Минут через пятнадцать будем с другом.
Мы взяли такси, примчались, взлетели на двенадцатый этаж высотки на проспекте Горького ( ныне Тверская). Зашли и сели за стол. Подали чай в фарфоровых, золотом расписанных пиалах. Обозреватель, поперхнувшись поначалу, ожил, стал продолжать:
- Итак, на чем я, Сергей Федорович…ах да, вся почвенная рать. Да боже мой, ну сколько можно ! Борозда отвальная парит, грачи по ней шляются, червяков колупают, березки трепыхаются …Ну ладно, эти перепевы, черноземные рулады как-то терпели от Шолохова … ну Леонова… ну, наконец, Распутина с его нытьем про затонувшую Матеру…… Но Время то какое! Век-волкодав на шею кинулся! Пора привыкнуть к иным обертонам, иному социальному накалу! Идет великий, долгожданный слом кондовой матрицы – в онучах и лаптях: шлеп-плюх, чап-чап плетемся и плетемся вот уже века. Европа где теперь?! Отсюда нам и зада их не рассмотреть, а он мудрее многих наших патриотических голов! А тут опять, нате вам, в который раз, шукшины с их «калинами красными». : « Березки вы мои… сестрички сиротиночки… заждались меня небось».- передразнил обозреватель. - Ну что ты будешь делать! Одна сопливость со слезой …. скулы сводит, дорогой наш Сергей Федорович! Вы бы сказали ему и гопкомпании его: господа-товарищи Шукшины, хватит , наконец, сопли распускать, посмотрите, что за окном творится! Смените пластинку, ну сколько можно?! Вы гений, классик, к вам прислушаются…
- Слышь, херр обзиратель, - каленым полушопотом, как нож в прогорклый смалец – вошел Варфоломеев в монолог – не «Шукшины» , а Шукшин, Василь Макарыч, один единственный у нас… и не «калины» а «Калина Красная» - из нас вятичей, кривичей, псковитян проросшая. И вам, иудоносцам и вашему кагалу не допрыгнуть до нее до скончания веков. Вы же кукушки , когда вам создавать свои шедевры, хватило бы времени удрать, когда обгадите чужие гнезда. Вот ты загнешься в собственной злобе , бродячий пес обнюхает твою могилку и обольет ее бумажные цветочки, задравши ножку. И от тебя ни следа , ни памяти. А Шукшина, его «Калину» Красную», « Войну и мир» Бондарчука, «Отца солдата», «Белое солнце пустыни» потомки и их дети будут смотреть. Смотреть, переживать и плакать и смеяться. Дни памяти Шукшина будут устраивать. А вы… лилипуты местечковые, в вас путное никогда не зародится … вы же пурген дристательный для России. Не портил бы ты атмосферу здесь, в храме Бондарчука. И передай своему недоноску Коротичу – ему не вырасти, так коротышкою бешеной и сопреет в своей злобе, сплюнут и проклянут, как чумной период на Руси. . Иди, дядя, иди . И просьба наисердечная : забудь сюда дорогу…
Было не по себе. И Бондарчук и Скобцева полуобморочно сидели, сцепив руки. Побелевший на глазах «обзиратель» два или три раза разевал рот - клокочущая ярость, норовила выплеснуться на всех. Но так и не решился : сидел, и шумно, с расстановочкой схлебывал из чашки чаек заматеревший в свинцовом своем приговоре Михаил Варфоломеев. Сидел, не вынимая из стеклянных окуляров «огоньковца» кинжальный свой взгляд. И главное - никто не сомневался: вякни что-либо непотребное обзиратель – тут же получит по физиономии. Так и растаял, растворился в пустоте за дверью не первый , но последний «горбоносец» … такие больше к старшему Бондарчуку не прорывались.
Через недельку в «Огоньке» пшикнуло нечто визгливо-остервенелое по Варфоломееву, по его «Занавескам». Помнится, с каким наслаждением мы это читали.
ПСАРЁК.
Смотрю в глаза местному тузу, владельцу МУП « Комунальник». На полновесного «туза» этот субъект не тянет, разве что – на «тузика» с уникально выпуклыми глазами ( что-то напоминают… на что-то бередяще смахивают?)
Из глаз сочится туповатое беспокойство: чего ради занесло в его владения газетную шишку? Показываю распоряжение за его подписью, снятое с доски объявлений:
« Стоимость одного кубометра воды повысить до 30 руб. 27 коп. ( В прошлом году было вдвое ниже);
Подключение к водной сети 5 тыс.р. Иногородним -10 тыс.р.;
Поливной срок: с 15 мая по 15 августа;
Расход воды на полив 6 лит/кв.метр;
Длина поливного шланга – не более трех метров.»
Спрашиваю отнюдь не деликатным тоном ( ну не хватает его на «тузика»!)
- А если огород у бабуси не три метра, а десять? В этом случае как быть со шлангом?
- Ведрами таскать.
- Значит шлангом нельзя. А если он все-таки длинней 3-хметров? Что будете делать?
- Штрафовать и отрезать
Глаза у «тузика» полнятся плавленным свинцом : « Пошел бы ты знаешь куда?!» ( Да где же виделись такие гляделки, когда?!)
- Вы пробовали сами уложиться с поливом до 15 августа в это лето, когда был пик жары а овощи только начали созревать? Шесть литров за лето и осень на один квадратный метр – эту мудрая норма тоже из вас вылупилась?
( Ну разные мы, биологически несовместимые виды!)
- Нормы район спускает. На всех воды не хватает.
- Верно, зимой водопровод вышел из строя . Треть поселка сидела без воды половину зимы. Восстановить его – никто из ваших не почесался, семь раз писали. Но плату за воду со всех содрали аккуратно. Возвращать халяву думаете?
- Это пусть район решает.
- Всем известно , что на территории бывших ферм ( разрушенных и разграбленных, от коих уже и коровий дух испарился) пробурены и законсервированы две скважины . Почему не вводите их в строй?
- Денег нет. Деньги в районе.
- А вы район о скважинах оповещали?
«Тузик» молчит. Глаза его лезут из орбит , в них слизняковое, наглое всё то же: « Пош-шел ты …!!!»
Где же … где виделись и запомнились такие гляделки? …
И вдруг вспомнилось: Египет! Наш катер с дайвингистами медленно подплывал к месту погружения. Навстречу – похожая посудина, скользит мимо в 5-6 метрах. В борту два метровых, близко содвинутых, выпукло пялящихся на нас иллюминатора. За ними… скотская мерзятина : три голых пары извиваются в групповой случке. Инструкторы перекинулись двумя-тремя словами.
Наш переводчик и проводник араб, брезгливо ухмыляясь, выцедил:
- Это ваши! ( За что уважать вас, русских ?!)
Дайвингистки, взвизгивая, ошалело отворачивались от порно- похабели. За вылупившимися на нас иллюминаторами благоухала скотобаза: плавучий бордель с русской начинкой.
У «тузиков» все ныне схвачено и оплачено , в их выпуклых глазах непросыхающая , хищная случка с наживой.
х х х
БАНДАРЛОГИ
В юности не мог понять: что же так отвращало стаю Маугли от бандарлогов?! Обезьяны в джунглевой иерархии Киплинга занимают самое низшее место, выражаясь лагерным сленгом – у параши. И отношение к ним соответствующее.
… Прошли года. Включая приемник в машине натыкаешься на Retro-FM. Кастратную музыку, из которой с мясом выдраны любые национальные мотивы, ещё как-то можно слушать. Но заканчивается какой-либо «шлягер»
или «хит» и в эфир резво запрыгивает компашка радиоведущих. Три воспаленно трещащих мартышки, перехлестываясь фразюльками, лезут в уши обезьяньей трескотней. В твою память, в сознание оголтело прет мусорный набор бытия : кто с кем переспал, что подарил «спонсор» какой-нибудь звезданутой диве , на сколько машин тянут трусики у Дарьи Абрамович, кто под кого прогнулся на кремлевском толковище, какой у семейной фемины кайф от случки на стороне, какая ныне прокладка с крылышками вставлена в интим ведущей мартышки и как зычно, угарно и стремно оконфузился сенатор америкосов на заседании Конгресса.
У мартышек безудержная диспепсия из ротового ануса, и она все обильнее льётся на нас из приемников и теле-экранов.
В который раз поразишься арийской прозорливости Киплинга, препарировавшего суть бандарлогов, коих ныне зачем-то обучили говорить, ходить на двух ногах и выпустили из местечковых клеток на информационные луга.
ПУП И ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ.
На одном из каналов TV анонсируется грядущий фильм суперменистого господина, некогда притершегося в качестве рыбешки-прилипалы к кремлевскому киту. Рыбешка отвечала за прессу и прессование всех несогласных с беспалым обалдуем, с его публичным обссыканием самолетного колеса, с выкомариванием пьяной «Калинки» перед оркестром, с докладами «другу Джорджу» о том, как соблюдаются договоренности по развалу Союза. Союзная глыба тектонически разламывалась, после его директивно-политического дебилизма: «Берите суверенитета сколько проглотите!» Разлом крушил под собой миллионы судеб и жизней, вышвыривая их из родовых жилищ, погребая под обломками стариков и грудных младенцев, окрашивал кровью в чеченских обстрелах хрусталь озер и рек. А штатное трепло «царя Бориса», заварившего истребительную кашу на 1/6 планетарной суши, все трещал про «новое мышление», демократические ценности и мудрость ошалевшего в запоях самодура.
Ныне отставному трескуну, заполучившему свои сребреники за те сволочные времена, жутко скучно в безвестности. В самом деле, каково пребывать в выгребной яме забвения, когда в иные дни его пся-кревный фейс маячил по десятку раз за сутки на всех сексуально- голубых каналах TV, а сахарные уста сладостно озвучивали «экскириментальные» перлы Шунта Горохового?
И трескучего пана ляхетского розлива, бездельно шлявшегося по свету , вдруг озарило: рассказать и показать всем, как кайфово и адренолинно ему шлялось. Ныне он торопится стать первенцем, знает, что к старту готовятся еще десятки столь же смачных выползаний на TV - из своры подзабытых прилипал Шунта и главного его подельника по иудству – Горби.
TV, заполучив свою откатно-авансовую мзду от пана, принялось пулять в миллионноголовую аудиторию шмотками видео-фрагментов: одетый кривоного шагающий Супердин ( помесь супермена и господина) - и голое племя суахили, Супердин - и его сапог на убиенном льве, Супердин - и его нос в развилке черных цицек африканской туземки. И , наконец, крупным планом - торчащий пуп Супердина - на фоне стада полосатых зебр.
Время от времени , параллельно с пупом Супердина, нас запускали в лицезрение его сафари - фейса , парящего над африканскими кадрами . Фейс был бесстрастен, загорел и обтекаем – как пуп на его животе. Вкрадчиво наползал вывод: вокруг сего пупа вращается не токмо Африка , но вся Вселенная.
Надо бы уяснить дату, когда из экрана вылупится TV- премьера. Надо будет плюнуть на двуногий гибрид попугая с мегафоном. Он , как Эллочка-людоедка жутко хочет ныне : «Сделайте мне красиво!» И чтобы все про это видели!
ПАСТЬБА ОВЕЦ.
Давно стоит трезвон на весь лит-мир: японская звезда и литературное яблоко раздора Харуки Мураками. Наконец стало любопытно – звезда какой величины и что за «яблочный сорт» трезвонятся? Приобрел «Охоту на овец». Раскусил и употребил это «яблоко» сколь возможно внимательнее. Проанализировал ощущение : пахучая гниль, липкий зыбун с ароматами. Качество запахов полифонично, от изысканно парфюмерного – до выгребной ямы: сложный нерасщепляемый экстракт из вычурного модернизма, изысканного формалинизма (чем консервируют покойников) и ребусного зазеркалья.
Когда после прочтения сдерешь поверхностную слизь с романа, обнаруживается примитивная одноклеточность концептуальной сути, замешанной, к тому же, на плагиате. Если коротко сформулировать: отдашь (продашь) ЗЛУ душу – получишь в оплату ослепительные блага. Волею Мураками благами за проданную душу наделяет человечков некая дьявольская Овца, вселяясь в их сущность. Мураками последовательно втискивает в свое писание философскую идею о пожизненном озолочении тела за потерю неосязаемой ничтожности – душонки. Эту субстанцию японец оценивает по самому низкому курсу йены и доллара. Ему плевать на то, что глубже , несравнимо мощнее и возвышеннее идею о продаже души выпестовал до него Гёте в своем «Фаусте».
Мураками – японский лит-выродок. Он выродился и выпал из японской изысканой этно-культуры, заразившись бациллой американизма. Эта бацилла и тотальный патронаж янки- кукловодов сделали из даровитого японца мировую величину, космополита и гражданина мира, в котором практически сопрели национальная эстетика, традиции и историческая культура. Для традиционного японского эстетизма такой интер-японец ( или гражданин мира) ощутимо «пахнет маслом». Здесь любопытный физиологический артефакт : у большинства японцев нет фермента, переваривающего молоко. И отношение к молоку у таких анти-молочников , мягко выражаясь, брезгливое. Тем более, к экстракту молока – маслу. Здесь просто вкусовая ненависть. Хипповый япончик, косящий под Америку ( а таких здесь все больше среди молодежи) для традиционно-национального японца всегда дурно «пахнет маслом».
Теперь вдумайтесь, что означает ярлык, прилепленный читающими японцами интеллектуалами к Мураками : « Бата-Кусай». В переводе это « Нестерпимо воняющий маслом»
В прозаическом стиле Мураками без труда улавливается некий оскопленный гибрид из Ремарка, Хэмингуэя и Фицджеральда - упругий, жесткий слог, ковбойская непритязательность смысловых блоков, взрывная афористичность. За всем этим чувствуется зрелый, набухший тугой кровью мастер пера, который с нахрапом насильника то и дело прорывает этическую плевру мировых лит. канонов.
Тексты Мураками нафаршированы опорожнением мочевого пузыря, физиологией случек, банками пива, сигаретным дымом , чашками кофе, треском из кабин биотуалетов, вонью от старой маразматической кошки, с ее привычкой выблевывать твердую пищу.
« Жила была Девочка, Которая Спала С Кем Ни Попадя. Вот как ее звали… еще в девичестве она завела толстую школьную тетрадь, где производила скрупулезный учет и описание всех своих менструальных циклов. Таких тетрадей у нее было восемь.»
Сдержав рвотный позыв, ломишься сквозь текст дальше.
« Китовый пенис не был похож ни на мой пенис, ни на чей либо, из всех, мною увиденных. Он торчал из бытия музея и смахивал на раритет из песков Средней Азии.»
Этот реликтовый орган загадочно принизывает главу за главой романа , чтобы необъяснимо и бесследно исчезнуть в конце книги.
« Кто-то сзади вдруг громко испортил воздух. Две пигалицы в школьной форме громко прыснули в кулачки. Поцелуи с обжиманиями в углу справа становились все откровеннее, пока не перешли в конечную фазу. Я не нашел ничего лучшего, чем заняться с моей подругой сразу конечной фазой. В темноте многие парочки точно так же занимались любовью.»
Солидаризируясь с нормальными японцами соглашаешься, что здесь не просто пахнет - шибает в нос «маслом». Но если же сравнивать лит. запахи японца с нашими « оральными выродками» Букера или Сороса, будем справедливыми: Мураками щенок по сравнению с «калоедами» типа сорокиных и войновичей – с их густопсовым ароматом.
Продираясь сквозь завалы из вонючих носков, китовых фаллосов, жареной рыбы, джазовых и рок- мелодий англосаксов, окунаясь в деловитую обязаловку случек, в коих то и дело склещиваются герои романа, вдруг натыкаешься на мертвячину пейзажа:
« Ржавчина сожрала рельсы железной дороги. Перед складами размахнулось поле заповедно-дикого бурьяна. Из него торчали изъеденные останки двух автомобилей. Покрышки с рыжих колес были сняты, капоты разявлены, залиты птичьим пометом…» . По традиционно благоговейной эстетике японской природы мастеровито шваркают грязной тряпкой .
На смысловую закуску нам предельно скрупулезно живописуют историю городка Дзюнитаки: беспросветная , рабская безнадега освоения японских гор , практически непригодных для нормальной жизни – вместе с каторжным трудом засыпки моря , именно так у моря отвоевывают японцы клочки суши для человеческой жизни. И все это на фоне преступно пустующего (по Мураками) великолепия незаселенных островов «северных территорий». Не камешек – булыжник в наш, Российский огород.
Осатанело ищешь смысловой стержень во всей этой писанине: мастер эпатажно выворачивает наизнанку загаженное, беспросветное бытие Японии, рассмотренное в собственную писательскую лупу – чтобы концептуально отторгнуть его, сопережить беспросветности, предостеречь, предать анафеме? Скоро убеждаешься – черта с два, главному герою романа вместе с его бизнес-напарником Крысой (!) вполне комфортно именно в такой среде. Они нерасторжимы с нею, плавают в ней как зародыш в материнской плаценте. Более того: автор РЕКОМЕНДУЕТ осторожно и ненавязчиво амебную незатейливость этой среды: сексуальную раскованность и никаких должностных обязанностей ни перед кем. Любая обязанность – это кандалы на личной свободе. Цель всех этих постулатов? Взрастить и укоренить в молодежи враждебность к «розовым соплям» японского эстетизма. Мураками насаждает враждебность к эстетике, в котором, по его мнению, погрязло старшее и даже среднее поколение, те, кто создал своим трудом японское чудо 60-90 х годов.
Что есть « пастьба овец» по Мураками? Для посвященных здесь рассказ-инструкция ОВЧАРА:
« Самое главное - следить, чтобы они не спаривались как попало. Надо выбрать самого сильного самца, чтобы он осеменил по первому разряду. Тогда и шерсть у потомства будет гуще, стричь ее прибыльней, и мясо вкуснее. После чего можно расслабиться».
Игриво подмигнув, овчар завершает инструктаж:
« Они, эти овцы, все хотят равенства? Почему бы и нет? Под ножом мясника все будут равны, что первый баран, что пятидесятый.
Всех друзей – на пикничок! На чудесный шашлычок!»
Итак, кто ныне Мураками? Это идол в продвинутой прослойке японских хиппи ( яппи). Он столь же обязательный атрибут студенческих посиделок в кафе, как американская сигарета, чашка кофе и порция секса вечером. Стоит задать вопрос : « Как думаешь, скоро Мураками дадут нобелевку?» - и ты становишься своим в обществе юных яппи-роботов, поскольку знание «миров Мураками» - это индульгенция и пропуск в тусовки и среду их нынешней молодежи. Ныне эта молодежь отслаивается и слезает с традиционной Японии, как шкура с тела линяющей анаконды.
… Муравей затаскивает в свою нору под сливой ничтожную, никчемную тлю и создает ей благоприятные условия для размножения. Затем он выносит потомство тли на воздух и расселяет их по сливовым листьям, чтобы оно множилось . Тли начинают плодиться, питаться соком сливы , перерабатывая его и выделяя при этом сладкий нектар. Вот он то и является конечной целью разведенческой стратегии муравья: он лакомится нектаром тлей бесплатно, бесперебойно – до самых заморозков.
Янки ХХ века раньше всех мастеровито дополнили силовое решения своих гео-проблем разведением нужных тлей. Это столетиями практиковал Рим, поставивший во главе Иудеи своего Ирода. Потом эту методу использовали хазары в Итиле и Белой Веже, посадив там своих каганов, затем ханы Орды - чтобы собирать паразитарную дань без крови, без потерь и разрушений в своих рядах, рассаживая двуногих тлей по государствам. В ХХ веке израильское лобби в США вырастило и разнесло по планетарным ветвям политических сокососущих : Пиночета, Ататюрка, Карзая, Леха Валенсу и Леха Качиньского, Хосни Мубарека, Горбельцина, Андропова, Яковлева, Шеварднадзе , Саакашвили и Ющенко.
Те послушно выделяли свой «нектарный» субстракт, пропитанный нищетой, ростовщичеством, ограблением недр, валютной спекуляцией, угасанием коренных народов и, как следствие - банковскими кабальными кредитами. Этот полит - проституционный «нектар» производился для США-заров.
Япония, в силу своей экономической конкурентоспособности, всегда являлась лакомым куском для звездно-полосатого спрута, Но у японцев сложилось за века неодолимое. Семейно-родственные отношения на доверии и национальных традициях пронизывали не только семьи, но и коммерческие фирмы, корпорации, которые отторгали паразитарных чужаков и готовили молодежь к работе в своем государстве: доморощенных юных атлантов. Чтобы те, в свое время, приняли на свои плечи тяжесть японского чудо-небосвода. Кроме семейно-родственных отношений в Японии были самым неподдающимся для америкосов еще и танки: не из стали и гусениц – из непостижимо изящных поэтических пятистиший школ Басэ, Танрин, Тэйтоку, ставших фундаментом японской литературы и культуры еще в 3-5 веке.
« Сорвал пион –
Он застонал.
Стою как потерянный
В вечерний синий час, пропитанный цветочной болью»
« Я не могу найти цветов расцветшей сливы,
Что другу показать хотела,
Здесь выпал снег и я узнать не в силах
Где сливы ,
А где снега белизна.»
« Сюда , из здешних мест, из Синану
И из реки Тикума ты взгляни:
Вот камешек простой,
Но ты лишь ступишь на него ногой
И станет для меня он яшмой дорогой»
Вот это все было крепчайшим цементом, который позволил сейчас, в дни цунами-ядерного апокалипсиса над Японией сохранить нации человеческий стержень в себе и не превратиться в обезумевшую скотину. Об этот цемент ломал зубы звездно-полосатый монстр, всаживая их в древнейшую эстетику японцев, измеряя ее собственным аршином каторжан и бандитов.
Ныне для молодежи не стало этих поэтических миров. В неё ржавыми гвоздями вбиваются « миры Мураками» , пекущего с четкостью хронометра по роману в год.
Растление изнутри и формирование Пятых колонн – эта практика отшлифована американцами на континентах и стала основным способом убирать с гео-политической арены неудобных правителей и своих конкурентов.
Вот почему для старшего поколения мыслящих японцев Мураками сегодня «Бата Кусай»: «невыносимо воняющая маслом» тля, подобная разве что нашим Горбачову, Ельцину, Гайдару , Березовскому, Чубайсу, Грефу , Кудрину,Фурсенко, с которых Америка слизала и слизывает свой нектар.
До плинтуса и ниже.
Русский дуэт баянистов, зачем-то названный «MIX»: Войтенко и Храмков - чемпионы мира . Два показательно накаченных, кочующих по сценам мужских экземпляра - с виртуозной исполнительской техникой. Оба в свое время, закончив консерватории, сражались между собой и с остальными претендентами за мировое первенство на конкурсах , сражались неистовой работоспособностью, неимоверной выносливостью организма, обостренным чувством классического репертуара, где русский баян вознесён их талантами до мирового статуса скрипки и фортепиано.
Хорошо знаю Войтенко в период его Самарского ученичества, затем исполнительского возмужания. Парень тяжкими трудами зарабатывал свое имя, еще будучи в тени всемирно известного самарского ансамбля Демченко «Классик-домра». Имя добывалось в нищете, в изнуряющих поисках собственного репертуара. Но капкан беззвестности и нищеты не отпускал. В шоу-среде диктовали и диктуют до сих пор свои правила сукачево-шафутниский блатняк, рок и смехо-ржачка. Этот обильно посеянный сценический пырей безнадежно засорил все мало-мальски значительные концертные площадки страны. Над бешеным прорастанием его и финансовым поливом маячит волосатая лапа властьимущего садовника.
«Классик-домра», не пожелавший расстаться с классическим репертуаром, был раздавлен в лепешку перестроечным катком и местечковой интеллектуёвостью Самарского губернатора Титова и мэра Лиманского.
Классический и, особенно национальный, русский репертуар, агрессивно и целенаправленно выдавливается со сценических площадок России. Театр превратился из сеятеля Духа и гармонии в пошло – спермную мейерхольдятину.
Намертво перекрыт доступ на TV-экран одному из лучших басов СНГ Владияру ( Владимиру Яровицыну), чарующему питерцу Сергею Захарову, уникальному русскому сопрано Петровой, Кубанскому казачьему хору, ансамблю танца Моисеева. Мы совсем не слышим в последнее двадцатилетие добротных дуэтов, трио, квартетов, хотя бы отдаленно напоминающих «Ореро», «Абба», «Ялла», Песняры». Вместо них тотально насаждается компашка хрипунов и беспросветная, вульгарная сукачево- серятина. Она закрепляется в мозгах и памяти «пипла» агрессивной раскруткой на TV-экранах. Раскрученным трем-четырем десяткам шоу-попрыгунчиков уже давно тесно не только на экране, но во всей загаженной России, как обезумевшей в инстинкте размножения горбуше , прущей на нерест в узкое русло.
Большой театр до сих пор благоухает экскриментально-оперным испражнением от Сорокина.
Более месяца ввинчивали в российские мозги гешехтную кончину и интимные пикантности американского джексон- дрыгунка, надувая из него эстрадного мамонта всех времен и народов.
А с баянистами и с их соперником - аккордеонистом Дрангой ныне все в порядке: они хорошо запомнили судьбу «Классик-домры». Неподражаемые, блестящие виртуозы ввинтились, встроились в шоу-эстрадный шабаш и упоительно играют там «Цыпленок жареный»» и прочее подобное - на уровне трех-четырех аккордов в мажорном сочетании «уп-ца, уп-ца» и «тындыр-пиндыр». Пиплу, ревущему в залах и опущенному той самой волосатой лапой до уровня плинтуса, прикольно, круто и кайфово.
Остервенело спихивается с русских высот в космополитическую трясину лучший баритон мира Хворостовский: он, кажется, уже и не сопротивляется этому. Давно растворился в смехуечках натурально-блондинистый тенор, ныне пустозвонный соболтун двух новорусских осточертевших бабок. Заплесневело под бюстом «Мадам Брошкиной» дарование «женщины, которая когда то пела». Её стащили с европейской, гуманоидной гармонии Раймонда Паулса и поставили на два заголенных окорока среди всероссийской тусовки.
Любопытно узнать: что заказывают всем им на интимных междусобойчиках наши правящие воротилы - « Гоп со смыком» или «Мурку» ?
При Франко в Испании был расстрелян и зарыт в общей могиле гений испанской поэзии Гарсиа Лорка. Кажется Геринг сказал : «При слове «интеллигент» моя рука тянется к кобуре с пистолетом». Что-то аналогичное застряло пока в верховных глотках и братковой кобуре у наших слепых поводырей… Надолго ли застряло? .
СЕРДИТЫЙ БЫЛ ВЕРДИКТ.
С директором Нижнеколымского быткомбината Костиком собрались в пятницу к легендарному бригадиру Рыбхоза Бенидзе. Созвонились с директором Рыбхоза : будет ли к Бенидзе назавтра оказия? Оказия подворачивалась сказочная, амфибия повезет в бригаду продукты и зарплату. О чем и сообщили в бригаду по рации.
Светило в два полуночи стекло под горизонт. Но уже в четыре утра, расплескивая вишневый сок, воцарилось в небосводе на востоке. И, оторвавшись от земли, залило свинцово-Колымскую ширь рубиновым окрасом.
За пару ночных августовских часов скользнула в тундру вкрадчивой разведкой первая стужа. Она выбелила травы изморосью и свирепым возмездием настигла тьмы кровососущих.
Еще вчера гнус клубился над тундровым размахом нещадной вихревой жутью: жалил, облеплял серой коростой все, что двигалось и струило в себе кровь. Ныне над тундровым кочкарником, над Средне-Русской равниной накалялась неистовой киноварью бездонная чистота, в коей истребило комарьё. В ней и не пахло пока чумной слизью горбостройки, где доморощенная компашка академ-лихачей поволокут под хлыстом Фининтерна арбу соцуклада в зияющий провал бадитского монетаризма.
х х х
Предстартово рычащая амфибия вобрала в себя Костика, три ящика пива и три бутылки со спиртом, меня - теле-радиогазетчика с аппаратурой. И двух, примкнувших к экзотике визита, жен. К потомственному Гагринскому грузину навострились два столь же потомственных казака, их половины – чистопородная еврейка Алла в содружестве с полуармянкой Татьяной. За рычаги амфибии воссел директор – поволжский немец Гроссман.
Был спущен на всех один язык, единая Красная империя и общий интерес: подпитать свой персонально-тощий быт Колымской жирною зарплатой. Матерая практика жизни трезвонила: кто выдержит трехлетнюю соплеморозку здесь – катаются сырами в масле там, на материке. Первый год Заполярья подтвердил весомо , грубо, зримо – все так и будет.
… Амфибия ревела, зубодробительно трясла пять телес в своей утробе. Она давила мохнатую мокреть мшанников, рвала в них гусеницами незаживающие годами, сочащиеся черной кровью шрамы.
Железный зверь ухал с каленым шипом в озерные зеркала, гнал перед собой волну. От него шарахались серебряные косяки муксуна, чира, взмывали в синюю высь стаи уток. Высунувшись из люка, мы били их дуплетами поочерёдно. Останавливались, подбирали пернатую, еще трепещущую плоть, корчуя из себя непрошенную жалость: валилась с неба не хухры-мухры, не манна для Моисеевых евреев – мясная, драгоценная еда.
С железным лязгом трогались дальше. Надо всем, несущимся мимо нашего чудища, висела плотная уверенность : надежней зверя в тундре нет. И этот проходимец, нас трясущий, доставит всех до места, хоть опрокинься небосвод.
… В бригаду Бенидзе прибыли к обеду. К машине с ревом, визгом бросилась шестерка ездовых псов. Навстречу вышли трое. Впереди – бригадир Бенидзе. Стоит перед глазами до сих пор: от всех щедрот Создателя досталось этому вдоволь. В болотных сапогах под пах, с карабином через плечо шагало клиновидное человечье совершенство – за два метра ростом, с метровым разворотом плеч. Оно протянуло красную лапищу и , забирая в нее поочередно наши хилые лапки, лишь обозначало пожатье. Наверно так берет за шею львица львенка, чтоб затащить дитёныша в логово.
- Иван – назвался бригадир. Представился для жен, поскольку мы были давно знакомы.
- А почему не Вано?- С зачарованным восторгом пропело неистребимое еврейское кокетство Аллы.
- Вано я в Гаграх, шени чериме. А здэсь Россия – ответило грузинство в великане. Он был моложе Аллы лет на пять. Но говорил как воевода с сопленосым несмышлёнышем.
Выгрузили продукты из амфибии: соль , сахар, мыло , муку, бочки солярки и боеприпасы. Гроссман махнул рукой из кабинной амбразуры. Вездеход взрычал, пустил в стерильность воздухов сизую вонь выхлопа и покатил по своей же колее обратно. За новую колею по тундре полагалась вздрючка – лишение тринадцатой зарплаты – как самое щадящее. Но был и худший вариант в рыбхозе : гнали в шею недоумка из Колымской жирнооплаты за флоро-живодерство по второму разу.
Мы забрались на древесный завал на Колымском берегу. Она размахнулась здесь километровой ширью.
По блескучей глади наперерез течению торчком плыло дерево. Оно росло, буравило стремнину, пока под ним не обозначилась горбоносая башка. Лось – трехметровый имперский рогоносец, вымахнул на берег. Расставил ноги и содрогнулся всем телом, окутавшись соцветьем радуги.
Ревела, бесновалась перед ним собачья стая. Рогач, угнувши голову, лениво, в полшага прянул на шерстяной содом, дал понять, кто здесь владыка. Собаки с визгом сыпанули по сторонам: то были ездовые псы, а не охотники за дичью.
- Вано, стреляй! Уйдет же ! – Неистово взыграли в Костючихе далекие рефлексы предков.
- Зачем, шени чериме? – Спросил Хозяин данных Богом и Гроссманом владений - в две Бельгии размахом.
х х х
И было все потом, что запоминается до гроба. Столетиями несла река на себе и ошкуривала до белизны неисчислимые сонмища стволов. Она подмывала берега в верховьях и в воду с трескучим стоном валились лиственницы , сосны, ели. Течение несло всех в океан. Шторма их грызли пеной, волнами, швыряли белесые, уже бескорые стволы на берег. Завалы из бревен росли, громоздились на берегах. Рыбари всех времен и мастей – от кроманьольцев до Советских сетевиков, сооружали из дармовых сокровищ избы, бани, лодки, нарты, обшивали досками погреба, продолбленные и прожженные в вечной мерзлоте.
…Туда, в Бенидзевский ледник мы и спустились с берега. Иван зажег фитиль под стеклом и поднял фонарь над головой. У дам перехватило дух: за полками незыблемо вздымалась ледяная твердь. С неё алмазно стрелял лучами в глаза иней. На полках глыбились припасы: распластанные балыки из муксуна и чира. Свисали c потолка окорока - лосиный и медвежий. Лоснились жиром копченые тушки гусей и уток. На полках батареями блистали банки: соленые маслята, огурцы, капуста и морошка. Багряною горой вздымалась в стеклянной чаше красная икра из нельмы. Белесое, распоротое бревно-тело её, готовое для строганины, стояло у стены торчком, возвысившись над головой Бенидзе. В углу лежала, серебрилась груда ряпушки.
- Скажи, зачем стрелять? – Спросил вторично бригадир у половины Костика. И мудро усмехнулся: восторженной тоской сочились женские глаза – невиданную роскошь предстояло лишь распробовать, но не унести с собой.
Из ледника поднялись наверх, в стук топора. Лениво и вальяжно рубил поленья Павло, зам. бригадира. Труба над кильдымом столбом струила пухло-серый дым. И от избы тек сумасшедший запах, томилась на плите ряпушка в своем соку , в грибной, морошковой и луковой приправе.
Иван повел гостей в избу. За нами шествовал Павло со сливочною грудой дров. Мы до сих пор не услышали от мужика ни слова.
… Спирт с пивом внедрялись в организмы третий час под вакхически-бешеную закусь. Икра из нельмы мешалась с хрусткой пряностью огурчиков-грибков-капусты. Балык из муксуна и ряпушка в своем соку янтарно таяли на языках Копченая грудинка гуся, подкислившись брусничкой и ублажив языческую сущность ртов, скользила в чрева с бешеным восторгом саночника-олимпийца.
Мерцали свечи язычками пламени. Малиново струила жар чугунная буржуйка. Петро с Василием, не рассчитав своих возможностей, приняли на грудь пол литра спирта и по пять пивка. На том и угомонились, теперь блаженно всхрапывали рядышком на шкурах у стены. Бенидзе, наклонившись к нам, спросил с иезуитским любопытством:
- Кто сколько випьет пива , нэ виходя под кустики?
Я знал по предыдущим опытам – две. Костик поднял планку до трех бутылок.
Бенидзе, цикнув зубом, сморщился:
- Рахитики!
- А ты? – Спросили мы.
- Пятнадцать заглотну, не поднимаясь.
Мы гоготнули над грузинской фанаберией:
- Такого не бывало ни в Грузии и не в России!
- Э-э, бичо, я сдэлаю пятнадцать, нэ вставая. И завтра едем на охоту.
Он высился над всеми черняво- грузным Гулливером, в резиновых сапогах под самый пах.
- Ванюша, ты сапоги бы снял, сопреешь ведь в полезных местах – пособолезновали дамы уже вторично.
- Мадлоб, мои красавицы. Без сапогов я как кобель бэз блох, сапсем не полноценный – учтиво и непонятно отклонил заботу бригадир.
- Ты обещал нам анекдоты, - не отлипали пошедшие вразнос сирены.
- Сначала грузинские тосты. Бенидзе обэщал, Бенидзе сдэлает, - сказал грузин с восхитительным акцентом. И, подняв свой фужер со спиртом, плеснул на нас первым тостом.
- Ми здэсь, чтоб падарить наш братский, я би сказал – коммунистический лубоф для наш началнык трэста таварищ Пицхавэли. Наш дарагой Гагита! Ми пьем нэ за тваю квартиру в дэсять комнат на Проспекте Руставэли. Ми тоже нэ под кустиком живем. Ми пьем нэ за твои три «Волги», одна везет твой мудрый, драгоценный попа, две возят тещин зад и остальных племянников. Ми тоже ездим нэ на ишаках. Ми пьем канэшно, не за якутские бриллианты в семь карат, которые висят на шее у твоей царицы Тамара. Все наши жены, мамою клянусь, давно нэ носят бижутерию чехословаков.
Ми поднимаем свой бокал за то, что наш любимый дарагой таварищ Пицхавели прямой , как палка, ленинец! И нас-с-стоящий коммунист!!
… Постанывали, кисли в смехе Танька с Аллкой на дощатых нарах. Зауженное лежбище под ними предназначалось одному. И потому две женских плоти в спрессованной синхронности подрагивали на боках.
Мы с Костиком, одолев пяток пивных бутылок, не выдержали, ломанули из избы во двор. Вернувшись, зафиксировали: Бенидзе добивал восьмую пива, сидя истуканом. Продолжил.
- Теперь поднимем свой бокал и випьем ЗА ВРАГОВ товарища и коммуниста Пицхавели! Мы пьем за то, чтобы у его врагов были такие же квартиры на проспекте Руставели! Чтобы у них всегда стояла на столе черная икра и хачапури, шашлык и бастурма , канэшно осетрина пэрвой свэжести! А так же сами лючи из дэликатесов: слэгка поджаренные яйца африканский гамадрила!
Мы випьем за врагов и за их мебель! За дэфицитный гарнитур из красный дэрево! Карельской березы! И мореный дуба, как в кабинете нашего отца народа Джугашвили!
Чтобы на этот мэбель из мореный дуба стояли тэлэфоны. Чтобы оттуда раздавались нужные звонки из Совета министров Грузии и из ЦК!! И чтобы каждый из врагов! Два раза в дэнь…
Иван оскалил зубы и взревел:
- Кидался к тэлэфонам, чтоби позвонить : ноль один! Ноль два! Ноль три!
Внезапно в его рев вонзилось звуковое нечто. От рыбарей, лежащих у стены потек задавленный и жалкий писк:
-Пи-и-и-и-у-у-у…
Обвиснувшую тишину проткнуло пониманье: один из стопорящих клапанов (Василия или Петра) не выдержав утробного давленья изнутри ( капуста с пивом – блеск!) дал слабину и стал «травить». Давленье нарастало, писк повышался в тоне, достигнул обертоновых пределов. Тут клапан сорвало и тишину прорвал свирепый треск:
- Р-раф!
Костик ткнул пальцем в переносицу, поправил очки. Определил с холодным прокурорским интересом:
- Василий вынес свой вердикт грузинским тостам.
Татьяна с Аллкой тряслись в припадке пароксизма несогласованно и несинхронно. В итоге лежащая снаружи Костючиха свалилась на пол. Бабье стонало, визжало и лягалось.
Бенидзе на глазах белел: чистейше-гостевое джентльменство было грубо похерено. При дорогих гостях! Рыча, грузин вздымался под потолок медведем. Метнулся к опозорившим его утробам, выхрипывая по- грузински адские проклятья. Сгреб за грудки две туши, поволок к дверям. Вломился с ними в сени и захлопнул дверь. В сенях трещало, громыхало, брякало, тряслось. Потом, переместившись из сеней во двор, все стихло.
Постанывая , взбиралась Костюковна с пола на топчан. Протиснувшись между Татьяной и стеной, стала умащиваться. А, умостившись, всхлипнула в восторге:
- Прелестный, но сердитый был пердикт!
Татьяна взверещав, содрогнулась. И тоже брякнулась с топчана. Мы с Костиком , согнувшись, всхрюкивали..
Вернулся бригадир чернее тучи. Он был один. Татьяна с Костючихой всполошились:
- Ванечка, где Вася с Петей?!
Бенидзе рыкнул:
- Лэжат в амбаре.
- Ты что ли озверел?! Замерзнут ведь, ночами до минус пяти!
- Вспатеют! На сетях лэжат, под сохатиный шкура.
Он сел и выдул из горла десятую бутылку пива. Мы с Костиком пригнулись к бригадиру:
- В кусты, без нас конечно, бегал?
Бенидзе величаво ухмыльнулся :
- Мамой клянусь: нэт!
- Такого не бывает. Колись, в чем дело?
- Допью пятнадцать, как сказал. Тогда пойдем смотреть!
Пятнадцатая влилась в его утробу с непостижимой, неандертальской легкостью. За это время спустил Бенидзе Костику с его быткомбинатом заказ на всю бригаду: три прорезиненных комбинезона, три меховые шапки из шкуры тугута ( олененка), три овчинных полушубка под брезентом, три пары валенок.
Татьяна с Аллой перебазировались на пол: на пышную, просторную упругость оленьих шкур, под одеяла в белоснежных пододеяльниках. И провалились в сон.
- Пошли, - позвал Иван. Зажег фонарь.
Мы вышли: было три ночи. Уже во-всю алел восток. Бездонная глухая тишь, проколотая звездами, нависла над мирозданием. Чуть слышно, вдалеке на Колыме тоскливым одиноким комаром зудел мотор. Фонарь висел в кустовом перхлесте и освещал священнодействие Бенидзе. Натужно, с тугим скрипом он сдирал с ноги резиновый сапог. Содрал и опустил вниз раструб голенища. На землю рухнул водопад – продукт пивной переработки литров в пять. Второй сапог хранил в себе не меньше. Иван сказал нам, остолбеневшему порожденью мегаполисов:
- Кто хочет здэсь ходить бэз костылей – пей пиво в сапогах.
- Это как?
- Рэзина, рэвматизм. Пять месяцев в году путина, лодка, сети. Другой лекарства нэт!
Х Х Х
Я бывал у Бенидзе и летом и зимой. Лето донимало почти тридцатиградусной жарой и тучей гнуса, не позволявшего дышать без накомарника. Комарьем и мошкой была нафарширована необъятная ширь от облаков – до мшаников. Они висели грозно зудящим смогом, не позволяя снять брезентовый комбинезон и нижнее белье. Но всегда находился с десяток кровососущих мудрецов, добиравшихся непостижимыми путями до мокрого, изнывшего в духоте тела. Добирались до цели, чтобы вонзиться хоботком в нее и расстаться с жизнью под шлепком ладони. У впереди идущего спина мохнато и лениво шевелилась серым слоем. Ладонь, пришлепнутая к эдакой спине, оставляла на ней багряный отпечаток пятерни: один шлепок давил две-три сотни кровососущих.
Жара и гнус гнали сохатых в воду висок. Извилисто, неторопливо они стекали по тундре в Мать-Колыму. Причудливо вилявшие притоки щетинилсь там и сям лосиными рогами. Топырились и прорастали виски смертью. Перед летящей по извилистому руслу во весь мах казанкой вдруг дыбился за поворотом костяной куст: гнус загонял лосей под воду. Удар, переворот дюральки и человек, упакованный в брезент и мех, шел камнем на дно. Вода в 2-3 градуса добивала температурным шоком. По руслу уплывало от него днище лодки, облепленное серо-зудящим слоем. Кому удавалось выбраться на берег, окостенев от стужи, сдирали мокрую одежду, пытались запалить костер. Но этих обволакивал комар вампирским ненасытным слоем.
Не было висок, чьи берега не пятнали бы склетно-сливочные грудки костей.
Гнус и мошка искали крови, гонимые великим инстинктом размножения самих себя… и остальных.
Остальное летало, плавало в воде и насыщалось живой манной, безмерно и щедро спущенной Создателем.
Сидящие на яйцах утка или гусь, почуяв голод, поднимались на крыло, чтобы сделать пару кругов над гнездом. Они буравили воздух с разинутым клювом, пробивая в нем быстро зарастающий тоннельчик. И возвращались на яйца с плотно набитым зобом.
Вода в озерах бурлила серым кипятком от пиршеского разгула лягушачьих стай, ондатр и рыбы. Пучеглазые сонмища квакш , чир и муксун обжирались личинками комара. Ондатры – лягушками и рыбой.
Вяленый, копченый колымский балык был пищей богов, по вкусу превосходящей осетровых. Кто пробовал колымских чира, муксуна и нельму, выросших на личиночный щедротах, тот согласится.
Несметные стада ценнейшей рыбы питаясь кровососущими, плодились в полумиллионе Якутских озер. И все это вращалось вековечным, биологическим Перпетум мобиле. Озера зарыблялись самопроизвольно – пернатыми, переносящими рыбью икру на лапах.
Я был у Бенидзе зимой. Пуржистая, непротыкаемая тьма над тундрой подхватывала, волокла по снегу любую плоть, отважившуюся выйти из укрытия. Каленое ветрило вцеплялось крючьями в унты, одежду и начинало разгонять по насту в безразмерность далей. У дали был единый адрес: чертовая матерь. Распатлано виляя космами поземки, с остервенелым визгом подвывая, не мать, но мачеха-пурга гнала и скрючивала теплую добычу - чтоб остудить в своих объятьях. Короткой, бешеной весной из проседавшей хрусткой бели вдруг выпирали там и сям меховые куклы. Из капюшона в синь небес пялился глазными дырами рафинадный череп, заботливо ошкуренный песцами. Неумолимую грозную дань брала зима у каждого поселка – пять- восемь жизней.
Еще задолго до снега главной заботой Бенидзе была конструкция из направляющих добротных кольев, воткнутых в тундровую хлябь. Они прочерчивали направленья – к амбару, погребу, сортиру и поленице из дров, к пунктиру из железных бочек вдоль взлетной полосы для ИЛ-14, к озерным лункам для сетей. Бил коротко первый мороз, затем хозяйственно давил второй. И тундра каменела, намертво прихватывая колья. Они опутывались веревочной куделью. И эта благость одомашненой сети для человечьих мух хранила их от челюстей пуржистой ночи.
Случались недолгие затишья. Тогда великое безмолвье мироздания над Колымской ширью дышало и сжималось циклопической гармонью. На ней играл Перунько. Меха ее сияли буйным многоцветьем: кобальтовую синь сжирала желтизна, чтоб тут же, полыхнув кровавой киноварью, истечь в оранжевую рябь.
Под буйным хаосом Полярного сияния бригада долбила полыньи в озерном льду, протаскивала в них сети. Их проверяли дважды в сутки. Нафаршированные рыбою полотнища ползли, струились из ледяных проранов под стеклянный перезвон. Пятидесятиградусная стужа с ветром преображала стекающие струи в ледяные струны за мгновенье. Они рвались и лопались с хрустальным треском.
Улов грузили в нарты. Собачья упряжь волокла их к избяному стойбищу, над коим круглосуточным задиристым хвостом торчал, иль дергался по ветру, Его Первосвященство Дым. По насту распластывали квадраты задубевшего брезента и громоздили на них груды улова. Концы брезента узлом затягивали наверху, заваливая снегом до вершины.
А перед этой акцией над рыбьей дармовщиной безмолвно, хищно вспарывали тьму полотнища полярных сов. С янтарным бешенством гляделок пикировала крючконосая химера, хватала рыбину с еще не зачехленной вершины. Отпрянув, похитительница брякалась с добычей неподалеку и начинала обдирать с костей еще не промороженное мясо. Вертлявыми зигзагами кружило вокруг нее опушенное зверье: песцы и лисы, соразмеряя – удастся ли отобрать халявную добычу или придется коченеть здесь с продранной когтями шкурой? Василий истекал хозяйским возмущеньем:
- Во наглые заразы! Иван, я ж говорил: бери мелкашку! – Петро согласно, с одобреньем взмыкивал. Бенидзе трубно сморкался и разворачивал вопрос с мелкашкой в другую плоскость:
- Вы кушали сегодня трэтий раз. Бедный питичка адин раз покушать может?
«Бедный питичка», будто услышав заступничество, вдруг взмыла ввысь. И с перьевым свистом обрушилась на молодого лисенка – оголодавшие наблюдатели ее достали. Мохнатая зверушка и истошным визгом ринулась прочь . Но после двух клевков между ушей рухнула на снег и забилась в железном когтевом захвате.