С чего начинается крушение, разрушение. С ураганного ветра – несущего торнадо? Со сдвига тектонических плит, когда нечеловеческие силы, выйдя наружу, поглощают жалкие, утлые людские дома и посудины?
Громы и молнии бьются об эти чертоги, круша нашу явь, наши сны, наши жизни. Крушина . Кришану. Кунашир. У нас растет только один из видов жостера, и тот – волчья ягода. Крошечная костянка, размером с небольшую смородину. Только сначала красная, а потом чёрная. «Не ешь волчьих ягод — а то ослепнешь», — говорила моя бабушка.
Кто знал, что окажутся истины зыбкими?
Чего же смеешься ты, мстя и карая?
Ведь я ошибался твоими ошибками,
Восторженно слово твое повторяя!
Полная утрата себя при сведении матери в зерно. Размером с маковое. Черное-пречерное, даже когда красное. По зыбуну легко ль шагать тебе, пустынник. По водам колесит сквозняк. Ты помнишь знак?
Горит очаг, над саклей дым кривой,
Но в стенке дома трещина с иголку,
И ветер с буйволиной головой
Морозит дом, влезая в эту щелку.
И он пройдёт волной по этим щёлкам. Но думали когда, что отразит прошедшая волна на стенке поперёк её движенью. Ты удивишься — это будет код, на черно-белый шифр сведется речь и память, и желанья. Штрих – код. И деньги за товар.
Если вдруг и я металлом стану,
Не чеканьте из меня монет.
Не хочу бренчать ни в чьих карманах,
Зажигать в глазах недобрый свет.
Бренчать и бренно. Видимо, от «бремя». Нести свой горб, и не иметь награду, ни в этой жизни ни в другой. Кто ногу в стремя, кто мир за вымя, такое племя, такое пламя, и тщетно время исправить имя на веры семя, а петушок клюётся в темя, отважный воин, склонив колено — на вынос знамя. И замыкает десятку – путь.
Время кружило, родство обнаружив
С птицей, над полем вершащей полет,
С птицей, которая храбрых от трусов
Не отличает, глаза им клюет.
Нам вОроны не выклюют глаз из глазниц, потому что не водится тут воронья. Одним лекалом раскроили землю, до полной кривизны, великий лицедей, примерил маски, быть может, не со зла, а лишь от одиночества спасаясь среди кривых зеркал, грошовых декораций, среди патриций, немощи и наций. От веры — крест, от бога — храм. Bog нам радзi. Радзiма. А кто-то говорит, что Род. И что-то кружится, тихонько лихорадит, и оживает вдруг вопрос:
«Парящие над реками и скатами,
Откуда вы, орлы? Каких кровей?»
«Погибло много ваших сыновей,
А мы сердца их, ставшие крылатыми!»
А может это старый акростих? Попа. Не та, не тот, а ТО. Яйцо. Которое поставят на попа.
Погибнет оболочка, скорлупа. Но ведь они нужны лишь как защита. Чтоб плод созрел, поспел. И вышел в мир. А эту белую скрошите иншим птицам. И кости кальций сцементирует собой. Пусть скажут: что ж ты про россию, по-русски в смысле — или с Римом, Мичиганом не знаком. И он смутится.
Мне стало жаль чужой работы,
И я увидел в этот миг
Шрифты, тисненья, переплеты
Иных пустопорожних книг.
Что сын земли? Ты грезишь небесами? И парусами? грезишь кораблями, и думаешь, что есть какой-то край, где свесившись, увидишь мириады каких-то солнц, каких-то лун. Не верь — он лгун, и каждый за себя. И бог за небо, где не видно тени. Вращает кольца призрачный Сатурн, на талии тихонько кружит время. И каждый снова будет за себя, тебе молиться — эфемерно счастье. Прозрение пустых молитв и горних див, мой сказочник, кровавое ненастье. Но, то не скоро, вставшим на заре, воздаст владыка, повесть, помесь, весь. Весть.
Хоть и давно я слышал сказку эту,
Она мне вспоминается опять:
Взяв за руку, водил по белу свету
Скорбящий сын свою слепую мать.
Он шел и шел и вылечил старуху,
И свет дневной увидела она...
Земля слепая, дай скорее руку,
Пойдем со мною, ты прозреть должна.
И шли они, плутая средь людей. Людей? Не будь придирчив, в том ли это дело. Кроваво- красно в ложечке вино. Но кто тут отказался от причастья? А мир горчит, как хлеб средь царства плесени. Древнейшие чуть видимы на корке. Мир разделен мимозами и преснями на мартовскую почты желтизну, что по одной шестой гуляла вешнею водой.
Но никак понять мне не дано,
Почему порою так бывает -
И любовь, и правда, и вино
Тоже человека убивают.
Была ль любовь, в капели с крыш романтиков, была ль любовь в сосновом цвете, когда после войны, его варили впрок — янтарное варение, была ль любовь, иль мы сошли с ума в бессилии прожить хотя бы миг, среди своих
Проносят жениха на свадьбе в Дели,
И музыканты проявляют прыть.
Родные лет пятнадцать скудно ели,
Копя гроши, чтоб свадьбу оплатить.
И молодым еще придется годы
Пот проливать, чтоб вылезть из долгов.
Порой свобода малого народа
Оплачена, как свадьба бедняков.