Пасти по-русски

Проскуряков Владимир
     Это небольшое стадо, не более двадцати коров, ежедневно утром и вечером брело мимо моей дачи, укрывшейся от оживлённой дороги узким перелеском шириной в полтора десятка метров. По обыкновению коровы, не желая идти по открытому асфальту, продирались по придорожным кустам, чем спасались от надоедливых слепней. Слепни тучей сопровождали животных, нещадно атакуя в те места, где им не мешали неутомимые коровьи хвосты. Но возле дачи дорогу пересекал ручей. Он весело журчал по бетонной трубе глубоко под полотном дороги и бежал дальше, к реке по крутому, промытому весенними паводками руслу. Это препятствие вынуждало коров выбираться на дорогу, чтобы перейти ручей и продолжить свой привычный путь в пойменные луга у реки.
   Как известно, корова – животина неспешная. Она может долго смотреть тёмным блестящим глазом на стоящую перед её мордой машину, вертеть ушами от резких нетерпеливых визгов клаксона, но при этом не сделать ни единого шага, чтобы посторониться. Более того, она может угрожающе наклонить голову навстречу железному чудищу, выставив рога. Тогда водитель, глянув в зеркало заднего вида, начинает спешно откатывать назад. Чёрт  знает, что на уме у этого "священного животного"!

   Разруливает эту дорожную ситуацию пастух. Как и много лет (а может – веков) назад, он шагает где-то сзади, волоча по дороге длиннющий кнут с коротким толстым кнутовищем, переброшенным через плечо. Выверенный взмах руки, кажущийся медленным и плавным полёт сходящего на «нет» кнута (не дай Бог попасть под него!) – и громкий, как выстрел, хлопок заставляет коров с места перейти на рысь. Пастух пользуется своим кнутом исключительно в целях устрашения, зная, какие следы он может оставить на теле животного.
   Пастух – это коровий бог. Ему не к лицу бегать по кустам за заблудшими особями, дабы вернуть их в лоно стада. Для этого существует подпасок, шкет лет десяти - двенадцати, который неутомимо, не хуже настоящей пастушьей собаки, носится по обочинам с хворостиной, заменяющей ему, по младости лет, настоящий кнут. Зато свою хворостину подпасок использует по назначению, очень скоро измочаливая её о костистые коровьи зады и тут же срезая новую.
   В старые добрые времена, как помнится из книжек, обязательным атрибутом пастуха, кроме кнута, был рожок. Этим незатейливым берестяным музыкальным инструментом созывали коров, в деревне напоминали хозяйкам, что пора выгонять. Наконец, игрой на рожке пастух развлекал себя и коров, коротая время до вечера. В памяти всплыла когда-то давным-давно виденная идиллическая, почти сказочная, живопись: пастушок с дудочкой на цветущем лугу в окружении пухленьких разноцветных коровок с золотыми колокольчиками на розовых ленточках…
   Может, это не у нас, может, это сюжет из швейцарских Альп? Не знаю, но что рожков у нынешних российских пастухов нет, я почти уверен. Теперешним нашим пастухам, впрочем – как и коровам, берестяную музыку с успехом заменил мат.

   Если вам доведётся увидеть вечером стадо, шествующее с пастбища, остановитесь, послушайте… Вечером лексика пастуха намного богаче. Вечером он спешит завершить свой нелёгкий рабочий день. Вы услышите такие перлы, такие раскудрявые обороты простонародной речи, какие вряд ли звучали когда-либо в вонючей городской пивнушке. Не верится, что ежедневное общение с природой-матушкой способно до такой степени обогатить язык человека!
   Дважды в день привычный дорожный шум возле дачи меняется. К нему примешиваются треск кустарников, разноголосые мычания коров, сирены машин… Но главное – это зычный, хриплый, многоэтажный мат небритого рыжего пастуха, кроющего во все тяжкие невинных животных. При этом рыжий ничуть не стесняется ни женщин, ни детей в автомашинах, ожидающих проезда. Он с упоением выдает в окружающее пространство отборные матюги, воображая, вероятно, себя протодиаконом, провозглашающим многолетие под сводами огромного собора.
     «А ну, пошли, в бога душу мать!» - рычал рыжий.
     «Куда полезла, бля?» – яростно вторил писклявым дискантом белобрысый подпасок, бросаясь с хворостиной за пеструхой, норовящей вновь убежать в кусты.
 
   В памяти всплыл очень давний эпизод. Ещё парнем приехал я ранним летним утром на заветную Тёбзу. Накануне родственники, привычно сетуя, что рыбы нынче в реках не стало, всё же сошлись на том, что «в Тёбзе рыбка ещё есть». Это и побудило меня раным-рано, когда на востоке едва забрезжило, сесть на велосипед и прокатить с десяток километров по песчаному лесному просёлку.
   Речка с чистой хрустальной водой, нетоптанной высокой травой по туманным берегам мне понравилась. Спрятав велосипед под мостом, я медленно продвигался, мокрый по пояс, по берегу, облавливая подходящие места. Впереди, в нескольких сотнях метров, укрытая утренним промозглым туманом луговина заканчивалась, и речка убегала в тёмный еловый лес. Я шёл к лесу, надеясь поскорее выбраться из мокрой травы и обсушиться.
И вдруг… я услышал нечто! Эти звуки доносились из леса, как раз из того места, куда уходила Тёбза, и они явно принадлежали человеку. Это были неописуемые вопли, невообразимая смесь боли, горя и отчаяния. Слова разобрать было невозможно, кажется, слов не было. Были только жуткие, жалкие крики и мат…
   На моей макушке противно зашевелились волосы. Я собрал спиннинг и отстегнул блесну, затем оглянулся, прикидывая, далеко ли мост. Воображение рисовало душераздирающую картину: по меньшей мере пара медведей сдирают когтистыми лапами портки с мужика, в страхе забравшегося на ёлку. Во мне боролись два желания: первое – рвануть напрямик к мосту, к велосипеду. Второе – узнать, кто так вопит и по какому поводу. Несмотря на то, что исполнение второго желания было связано с определённым риском, молодость и любопытство взяли верх над осторожностью. Я упрямо двинулся дальше по реке, внимательно осматриваясь и будучи готовым к возможным неожиданностям.
   Мне долго казалось, что вопли исходят из одного, пока ещё мне не видимого, места. Но вот они стали ближе, ещё ближе… И вдруг на разбитой, сверкающей от грязи дороге, выходящей из леса,  я увидел замурзанного мужичонку, который волок к мосту двух коров, привязав верёвки к их рогам. Одна из коров вырвалась и скрылась в кустах. С воплями и матом мужичок привязал другую к ближайшему дереву и бросился за беглянкой… Кажется, больше никогда в жизни я так не хохотал.

   День клонился к вечеру. Тень от большой берёзы за забором дачи вытянулась и накрыла клумбу с гладиолусами. Точно по расписанию прогрохотал по разбитому асфальту маршрутный автобус, а после него – уже привычное мычание коров, редкие щелчки кнута и бесконечный, беспричинный, бессмысленный мат. Я носил лейкой нагретую за день в бочке воду на грядки и размышлял…
   Благо, что животные, приучаясь к своей кличке, реагируя «с голоса» на те или иные команды, чувствуя интонацию человеческой речи, всё же не понимают её смысла. А если бы… Как же нам перед братьями нашими меньшими должно подчас быть стыдно!