В уже далекие 90-е я ежедневно ездила в институт на станцию метро «Спортивная». Физический факультет. Не то чтобы я была великим физиком - стечение обстоятельств, которое переводит на новые рельсы.
Я росла обычной девочкой. Помню, как волновалась при вступлении в пионеры, помню обгрызенные кончики пионерского галстука, за которые мне неизменно доставалось от классной руководительницы. По-своему идейная. Пережившая два бойкота в школе.
Первый касался моей поддержки не самой правдивой девочки. В те времена мы все ходили одинаковые, в коричневых платьях. Различие было только в возможности оперативного доступа к завезенным в магазин вещам. Те, у кого он был, ходили в умопомрачительных платьях с плиссированной юбкой, в фартуке, с кружевными оборками. Те, кто покупал по остаточному признаку, в юбках в крупную складку и в фартуке с одной оборкой по всему периметру. Недавно, не отдавая себе отчета в истинных мотивах, купила шикарную шерстяную юбку, в крупную плиссированную складку, темно-коричневого цвета. К ней невероятно рыже-кирпичного цвета трикотажную теплую водолазку с коротким рукавом. С приподнятым настроением придя на работу, услышала реплику от самой искренней подчиненной, что я похожа на школьницу, а юбка на школьное платье.
Так вот, девочка обладала исключительной фантазией. Помноженные на неоднократный пересказ ее рассказы звучали как инопланетные видения. С гордостью и вызовом она повествовала о привезенных из-за границы капроновых колготках, которые были либо ярко розовые, либо с невероятными розами, а, самое главное, они меняли цвет при смене освещения. В 1995 году это не помещалось в наших мозгах никак, даже у меня, несмотря на то, что папа привозил из Афганистана колготки разных цветов с набивным рисунком. Была еще масса забавных рассказов из ее уст. Но самое главное ее преступление было в том, что за ней начал ухаживать самый красивый мальчик из нашего класса. Девчонки были в праведном возмущении.
И как-то раз Оля (назовем ее так) отпросилась домой после первого урока. Опять же, с ее слов, к ней в квартиру позвонили какие-то пацаны. Время было относительно спокойное, несмотря на парк «Сокольники» под боком. На поверку оказалось, что на них были перчатки с шипами, которыми они ей поцарапали грудь и щеку. Дело было в апреле, и до конца учебного года ее больше никто не видел. Но история получила огласку, и я достаточно сильно возмутилась, что за уведенного парня это слишком высокая цена. Наши барышни тут же нашли новый объект для травли, подговорили пацанов с моего двора, по совместительству одноклассников, чтобы они и меня проучили.
Анекдотичность ситуации состояла в том, что как-то раз зимой мальчишки играли в хоккей в нашем дворе. На беду я шла мимо, а у них отскочила шайба. Сильного урона моей голове она не нанесла. Советские шапки были настоящие, очень толстые. Зато мой папа в порыве переломал все клюшки во дворе. Спустя полгода те же бедолаги стреляли из трубочек пластилином, и по невероятной теории вероятности шарик попал мне в глаз под верхнее веко. Трубочек тоже не стало. Поэтому ко мне просто подошли трое самых смелых мальчиков и заявили, что бить они меня не будут, потому что боятся папу. Сейчас я могу это писать с определенной долей юмора. Тогда же струхнула конкретно. В классе, на всякий случай, со мной перестали разговаривать все, кроме моей подруги. Единственной, оставшейся со школьной скамьи по сей день, той самой, у которой я поглощала редкие и невероятно вкусные шоколадные конфеты.
Второй бойкот случился по нелепой случайности. У нас было три молодых преподавателя, которые сдружились между собой. Как-то раз мы сильно подвели классную, то ли не пойдя на сбор макулатуры, то ли не подготовившись к смотру строя и песни, не суть… И они торжественно, прям как дети несмышленые, проставили всему классу по трем предметам двойки. Надеяться на то, что это останется незамеченным администрацией школы, было как-то нелепо. Двоек у меня никогда не было, однако в моем подъезде жила завуч нашей школы. Иногда, для поддержания во мне боевого духа, она проверяла мой дневник, что, собственно, и произошло в тот день. Увидев такую красоту, она на следующий день проверила журнал и обнаружила ее у всех. Что происходило в учительской, осталось тайной, но в тот же день один из преподавателей произнес патетическую речь о том, что в классе завелся предатель, стукач.
Речь была зажигательная, благо, преподаватель был по русскому языку и литературе. Где-то минут через десять я встала и развеяла патетику относительно специально совершенного деяния. Класс, естественно, решил, что корень зла во мне, и опять перестал со мной разговаривать. Я получила молчание месяца на три, до каникул. Меня даже не вызывали к доске по трем предметам. Опять же все, кроме, моей подруги. Удивительно, что меня это не подломило, впрочем, как и не закалило. Наверняка, какие-то личные качества сформировались по мотивам.
Вообще, при наличии некоторого организованного потока я умудряюсь иметь свое мнение и достаточно часто сталкиваюсь с большинством против. Может, благодаря школьным перипетиям я не ломаюсь окончательно. Но жить мне от этого легче не становится. Теперь, когда мой старший сын сталкивается с непониманием в школе, я часто затрудняюсь с тем, что ему посоветовать, чем помочь. Мой путь не самый легкий, а по другому я, похоже, не научилась…
Были у нас еще ситуации взаимодействия с классом. У нас училась девочка-сирота, довольно странная. Ее воспитывала бабушка. При каких-то обстоятельствах один из наших ловеласов заманил ее на чердак дома, а дальше история умалчивает… Бабушка пыталась призвать к ответу через директора школы, которой такие ситуации выносить на публику было не к чему. И началась травля девочки и бабушки. Попытки перевести в другую школу проваливались, грозили плохой характеристикой из школы, что в то время грозило провалом при поступлении в институт. Они остались. Но она перестала вообще разговаривать не только с нашими мальчиками, но и со всеми мужчинами вообще. Доставалось ей конкретно, но она как будто заморозилась. Я ее защищала, что не добавляло мне любви коллектива. Причем все это выглядело довольно странно. Мальчишки ко мне относились с намеками уважения, а вот с барышнями была беда…
Уже после окончания школы была еще одна попытка недопонимания, после которой я решила, что общаться из класса, кроме моей подруги, не с кем. По сей день наши пути не пересеклись, несмотря на то, что стоило мне разместиться в одноклассниках, ко мне повалили все. Прошло около двадцати лет. За все эти годы не возникло потребности друг в друге. Думаю, уже не осталось той почвы, на которой она может прорасти.
Недавно мама мне передала документы, относящиеся к институту и школе. Там я нашла характеристику для поступления в институт, где прочла мнение классной руководительницы о моих лидерских наклонностях. Сейчас лидером я воспринимаю человека, за которым готовы и не боятся пойти. За мной не пошли, мою точку зрения не разделили, может, где-то в душе, но я никогда не видела с их стороны признаков понимания или признания. Вряд ли это лидерство. Идейная. Насколько это полезно, не знаю. Энергозатратно точно. Можно было вместе со всеми, размыть ответственность, стать для них своей. Не сложилось.
Училась я достаточно средне. Обычная хорошистка. Были у меня и яркие провалы. Прошло столько лет, а я помню. Вижу, откуда у меня сформировались затыки, кто их во мне взрастил. Если бы кто-то мне, восьмикласснице, сказал, что когда-нибудь я сама буду читать лекции взрослым студентам - точно не поверила бы. Три двойки по биологии за не ответ на вопрос, как размножаются люди. Какая садистская сила должна быть у педагога, чтобы раз за разом, перед всем классом спрашивать у подростка, снабжая словами: удалось ли мне за неделю все-таки выяснить, откуда они берутся? Раз за разом, зная ответ, я не могла произнести его вслух. Похихикивание одноклассников, шепот тех, кто пытался помочь… Зачем? В жизни я вообще не заикаюсь, а у доски прекрасно помню, как от ужаса путаются слова, разрываются на мелкие слоги. Ощущение беспомощности и безнадежности. Будучи взрослой, я могу сказать своим студентам, особенно тем, которых я вижу впервые, что я немного помучаюсь, голос попрерывается, шея полчаса будет идти пятнами, а потом мой организм к ним привыкнет, и речь будет литься ручьем. А тогда? Девочка-подросток и учитель, добивающийся чего?
Я неплохо училась по математике, посредственно по физике. Мои родители решили, что самым лучшим для меня местом будет педагогический университет, факультет математики. Готовил меня репетитор, отец моей же подруги. Объяснял блестяще, в математику, в итоге, я была влюблена. Учились по учебнику Сканави. Я к нему ездила три раза в неделю. На первом занятии он задал на дом 5 примеров. Понятно, что я их решила без проблем. Потом 10, 15, 20… Я взмолилась на 25-ти. Отлично, констатировал он, и начал задавать по 25. Я была для него интересной ученицей, рассказывала про то, как я босиком гуляю в дождь, какие-то свои фантазии, о том, что в 29 я изменю течение своей жизни, что, собственно, потом и сделала к изумлению всех окружающих, но только не его.
Помню, что перед каждым уроком он неизменно наливал кружку горячего крепкого чая с сахаром. Этот терпкий запах чая у меня до сих пор ассоциируется с Борисом Михайловичем. Когда я поступала, на письменном экзамене забыла напрочь теорему Пифагора. Помню глаза соседки, когда уравнение касательной я смогла доказать, а теорему Пифагора спросила у нее. Удивлению моему не было предела, когда мне снизили балл за уравнение касательной. Я не вывела уравнение прямой. Но я прекрасно помню, даже сейчас, что в учебнике алгебры доказательство начинается с уже доказанного уравнения прямой. На апелляцию со мной пошел Борис Михайлович, и мы выиграли. Математика письменно и устно 5,5. Сочинение 3. Изучая свои ошибки, я не могла представать, что я их сделала. Но и в черновике, и в чистовике нелепые запятые, буквы «а» там, где однозначно «о» … Бороться было бесполезно. Не хватило полбалла.
Родители, однако, нашли для меня вариант. Испугавшись, что за год безделья я не захочу никуда поступать, они мне предложили перевести документы на факультет физики, т.к. там было недобор. Надо было пройти собеседования с деканом. Такое он произвел на меня чудесное впечатление: седой, интеллигентный. Они меня спросили, что я помню из законов физики. Я помнила закон Ома. Помнила, что их три. И все… Тем не менее, видимо, отдав должное моим двум пятеркам по математике, они меня взяли. Так я стала, к огромному удивлению нашего физика, студенткой физического факультета.
90-е были тяжелыми для всех, особенно для людей старшего поколения, пенсионеров. И вот, по дороге от метро «Спортивная» в конце месяца появлялась бабушка. Она просто стояла. Ничего не просила. Такая маленькая и аккуратная. У нас у самих особо ничего не было. Но многие, с кем довелось поговорить на эту тему, несли ей из дома яблоки, варенье, просто копеечку. Она благодарила, глотая слезы. В эти мгновения казалось, что сердце занимает всю грудную клетку. Спустя какое-то время появлялось ощущение невероятной легкости.
Прошло 20 лет. Я все еще ее помню. В нашем государстве что-то, конечно, изменилось, но прогресс в этом направлении явно слишком медленный. Я часто вижу разных пенсионеров, кто-то просит требовательно, для кого-то это просто работа, и очень мало таких, как она. Не каждый день, а, видимо, только когда все закончилось, как правило, к концу месяца.
На факультете я проучилась полтора года…
После моего поступления в институт его тут же переименовали в университет. Мы были горды необычайно, восстановили историческую справедливость. Первое воодушевление закончилось, когда нам объявили о «картошке». Пообещали заплатить денежку. В 90-е годы это было актуально. Еще более актуальным стало негласное разрешение по выходным, когда приезжали навестить родители, нагрузить их тем, что мы ежедневно сумели уносить с полей. Убирали мы морковь.
К ужасу директора колхоза, рядом с полем моркови мы обнаружили капусту, которую тоже заботливо уносили на руках. Жили в настоящих бараках, коих было два. В одном бараке жили студенты физического факультета, в основном ребята, в другом - студенты факультета дошкольной педагогики, с одним представителем сильного пола, со старшего курса. Про жизнь внутри воспоминания стерлись. Ни как кормили, ни что мы делали в свободное время. Выезд начинался с 5 сентября по 5 октября. Я, барышня, каждое лето проводящая в деревне у бабушки, имела представление о том, как растет морковь, картошка и другие плоды сельского хозяйства, но колхозная гряда превосходила все мыслимые ожидания. По длине сейчас не скажу, не помню, но по ощущениям она была просто бесконечная.
Среди нас нашелся комсомольский лидер, который очень старался, чтобы, помимо одной гряды на день, выдаваемой на бригаду, мы всем составом брали сверхплановую гряду. Ближе к октябрю народ его стал тихо ненавидеть, особенно когда по утрам землю сковывали первые заморозки. Морковь росла голландская, которую мы в то время даже в магазинах еще не видели: крупная, длинная, тяжелая. Одна из основных трудностей заключалась в том, что, помимо прилагаемых усилий по изъятию ее из гряды, нужно было оборвать ботву. Поначалу это не вызывала особых затруднений, но к концу выезда кисть правой руки не слушалась, запястье распухло.
Вообще видок у нас был еще тот. Умывальники стояли на улице, что, безусловно, способствовало скорому пробуждению по утрам. Душ находился в деревянном сарае с вертикальными широкими щелями. Сейчас бы сказали: «для поднятия рейтинга я выложила свои обнаженные фотографии в сеть». Хорошо, что информационные технологии в 90-е были не столь широко распространены. С полноценным началом осени с моросящим дождем и нежным утренним инеем на грядках особенно остро мы ощутили, что в маленьких сушильнях за ночь ватники не успевают просохнуть. Со временем от постоянной влажности они начинали попахивать сырой землей.
Как-то раз, когда дождь из моросящего превратился в заливающий, нас повезли работать на конвейер в другую деревню. Конвейер переставлял из себя длинный сарай, открытый с обеих сторон для осеннего ветра с дождем. Посередине располагалась транспортерная лента. Какая-то умная садистская мысль подняла эту ленту на уровень груди среднестатистического человека. Т.е., чтобы стоять за ним, необходимо было проявлять чудеса эквилибристики, пытаясь не сверзится с приставного деревянного ящика из-под овощей.
В начале ленты размещался огромный чан, куда, собственно, и высыпалось то, что нужно было отсортировать. Нам повезло больше, чем барышням с дошкольного факультета, т.к. у нас все-таки в каждой бригаде были ребята. По конвейеру шла бесконечная свекла, в комках прилипшей глины. Сейчас, при походе на рынок, когда вижу чистенькие помытые овощи, я посылаю невидимые приветствия тем, кто ее так хорошо отсортировал и помыл. Конечно, скорее всего, процесс сборки, хранения и транспортировки овощей автоматизирован, но люди, которые этим занимаются изо дня в день, заслуживают уважения.
Еще чудесной особенностью нашего вестибулярного аппарата является его адаптивность к новым, повторяющимся условиям. Лента всю смену ползет медленно- медленно, так, что ты, в конце концов, уже перестаешь замечать движение. Самое интересное начинается, когда ее останавливают. Мозг не успевает отреагировать, и все по очереди начинают с овощных ящиков в ту сторону, в которую шла лента. Очень весело. На конвейере мы проработали три дня.
В один из прекрасных пасмурных вечеров к нам приехали на велосипедах (сейчас это были бы, наверное, тонированные «восьмерки» или подержанные BMW) местные уважаемые пацаны. Им до зарезу хотелось пригласить на дискотеку наших барышень с дошкольного факультета. Сопровождающий их старшекурсник был выведен из диалога мгновенно. Девчонки держали оборону в закрытом бараке. Наши доблестные юноши «справедливо» решили, что нечего барышням было светиться на полях, заигрывать на конвейерах и ввязываться не стали. Все разошлись только после приезда местного участкового. На следующее утро, можно сказать даже еще ночью, около четырех, в деревню приехали два автобуса в сопровождении группки солдатиков внутренних войск. Нас спешно погрузили и вывезли из гостеприимного Подмосковья.