Рагнарок, или смерть богов
Известная норвежская сага о саморазрушении богов может послужить прекрасной аллегорией экологической катастрофе 21-го века.
АС Байатт
The Guardian, 5 августа, 2011 г.
Термин «миф» происходит от греческого слова "mythos", означающего «сказанное, в противовес сделанному». Под мифами мы понимаем всевозможные истории, хотя по выражению Хэдер О’Донохью, автора книги «От Асгарда до Вальхаллы», существуют мифы, которые, строго говоря, не являются рассказами.
Мы рассматриваем мифы как своего рода легенды, которые объясняют или символизируют происхождение мира. В «Краткой истории мифов» Карен Армстронг пишет, что мифы – это способ сделать вещи понятными и осмысленными (например, солнце – божественная колесница, передвигающаяся по земной тверди» и т.п.); кроме того, все они берут начало «в смерти и страхе исчезновения».
Ницше в «Рождении трагедии» представляет мифы в виде мечтаний и сказок, сотворенных с помощью аполлониевского принципа порядка для защиты человека от дионисиевских состояний бесформенности, хаоса и бездумного разрушения. Трагедия управляет первичной силой музыки, создавая прекрасные иллюзорные формы богов, демонов, мужчин и женщин, посредством которых страх [смерти]становится переносимым и возможным.
Ницше пишет:
«Каждая культура, потерявшая свой миф, потеряла по этой причине свою природную здоровую способность к творчеству. Только горизонт, окруженный мифами, может объединить культуру.
Силы воображения и аполлониевская мечта сохраняются от разброда только благодаря мифу. Образы мифов должны играть роль демонических стражников, присутствующих повсеместно, но остающихся незамеченными, контролирующих развитие сознание у ребенка и объясняющих взрослому человеку его жизнь и борьбу».
Героями Ницше были Эсхил и Софокл, в произведениях которых живут мифические существа. Он не очень любил Эврипида, который старался гуманизировать своих героев, придать им индивидуальный и личностный «характер».
Еще будучи ребенком я понимала разницу между чтением мифов и сказок, и историй с реальными или выдуманными реальными людьми. Боги, демоны и другие действующие лица в мифах не имеют черт индивидуальности, присущих героям человеческих пьес.
У них нет психологии, хотя Фрейд использовал мифическую жизнь Эдипа, как способ описания механизма подсознания. Но у них есть своя атрибутика – например, Гера и Фригг ревнивы, Тор – свиреп, Марс – воинственен, Балдур – прекрасен и нежен, Диана плодородна и девственна. Я помню, когда увидела первый раз эту богиню в камне, с ее многочисленными грудями, я сразу почувствовала, что в некотором смысле она более реальна, чем я сама. В нее верили много людей, думали о ней, видели ее мир, который зависел от ее существования.
Мифические существа также могут быть реальнее героев человеческих романов. Дон Кихот пытается войти в мир мифов, а расхождение между реальными и воображаемыми мирами само становится мифической силой. Анна Каренина, князь Мышкин, Эмма Бовари, Густав фон Ашенбах – все это человеческие герои со своими уникальными характеристиками и индивидуальностью – но в них угадывается присутствие безличных мифов. Ашенбах – это поле битвы между ницшевскими Аполлоном и Дионисием; князь Мышкин – человеческое существо, имитирующее Христа.
Вот уже несколько лет я преподаю в вечерней школе тему «миф и реальность в романистике», где мы рассматриваем мифические формы, представляющие собой смысловые нити реалистических романов.
В моих собственных романах также присутствуют мифические нити, проходящие через значительную чать идейного содержания и поведение моих героев.
Я выбрала норвежский миф о Рагнароке, потому что еще в детстве, читая и перечитывая «Асгар и боги» Вильгельма Вагнера (и другие подобные книги), впервые почувствовала разницу между мифом и сказкой.
Я не «верила» в норвежских богов, но интуитивно ощущала их мир, после чего пришла к выводу: христианская история – такой же миф, такая же история о природе сущего, однако менее интересная и волнующая. Я не получала от мифов такого же удовольствия, как от сказок, которые представлялись мне «историями об историях» и приносили удовольствие от угадывания постоянно повторяемых вариаций на известную тему. В сказках – если вы принимаете кровь и насилие, и весь ужас, происходящий с главными героями - это предчувствие удовлетворительного конца, когда добро побеждает, а зло наказано.
Братья Гримм полагали, что коллекция их сказок представляет собой найдревнейшую народную религию германских предков, но между ними [т.е. между сказками и религией – ВП] есть все же различие. Ганс Андерсен не сочинял безличные сказки подобно Братьям Гримм (или у него их мало); напротив, он сочинял тонкие истории, в которых присутствуют и личности, и персоналии, и чувства, и игра воображения. Я чувствовала, что он пытается испугать или задеть меня как читателя. Я по-прежнему так думаю.*
Мифы часто не приносят такого удовольствия как сказки, они часто мучат. Они сбивают с толку, парализуют сознание. Они придают некую форму миру внутри наших голов, но не для того, чтобы вызвать удовольствие, а для того, чтобы встретиться с непознанным - «сверхчувственным», если использовать модное словцо.
Сказки в моей голове светились как яркие бусы из камешков, дерева и стекла. Мифы представляли собой кавернозные пространства со слепящей раскраской, часто мрачные, охваченные плотным туманом, или удивительно прозрачные.
Я нашла описание мифа в поэме, которую мне в детстве читала мама:
Когда мне было тринадцать,
Я отправилась в волшебную страну -
Чимборасо, Котопакси
Увели меня одну.
Отец мой умер, умер брат,
Они прошли как мимолетный сон –
Я там, где Попокатапетль
Сияет круглый год.
Я смутно слышала урок
И мальчишек за спиной –
Чимборасо, Котопакси
Увели меня с собой.
Я вошла в огромный сон,
Школа осталась позади –
Мой милый Попокатапетль
На пыльных улицах один.
Я пошла за мальчиком одним,
Ни словом не обмолвилась я с ним,
Чимборасо, Котопакси
Я шла будто немая с ним.
Я завороженно смотрела на него,
Он был прекраснее цветка -
О милый Попокатапетль,
Какой подарок от тебя!
Дома, и люди, и машины,
Казалось, отступили прочь,
Чимборасо, Котопакси
Вы захватили меня напрочь.
Я понимала, что это особое состояние ума, другой мир. Но в голове уже звучали не Чимборасо и Котопакси, а Гиннангагап, Иггдрасил и Рангарок. Позднее в жизни были моменты подобные этому, например, когда я читала об Энее, наблюдавшем за извивающейся сивиллой из Кум («Immanis in antro bacchatur vates»), или заползающим в рай мильтоновским змеем.
Когда издательство Canongate сделало мне предложение выбрать миф для их серии, я моментально решила, что это будет Рагнарок, миф об окончании всех мифов, миф, в котором сами боги погибают. У этой истории есть несколько версий. Например одна из них - когда мир заканчивается плоской темной равниной моря, но потом, после страшного суда, очищается и воскресает на манер Христа. Возможно это христианская интерполяция, и она мне кажется слабой и бессильной в сравнении с прекрасным разрушением. Нет, волк проглотил короля богов, змей отравил Тора, всё сгорело красным пламенем и утонуло во тьме. Можно сказать, всё закончилось как надо.
Оказалось, что найти голос, повествующий о мифе, который не был бы пророческим, сложнее, чем я думала. Цивилизация, в которой я живу, все меньше думает о собственно мифе. Так, большинство авторов серии издательства Canongate старались представить миф в виде некоего современного романа, пересказать его так, как если бы его героями были личности со своей психологией. В частности меня заинтересовал пересказ мифов датским романистом Вилли Соренсеном, опубликовавшим на датском языке роман под названием Ragnarok: En gudefortaelling (Падение Богов).
Соренсен вырос, по его словам, под влиянием христианского учения Н.Ф.С. Гриндвича, который доказывает в своей "Северной мифологии" (1808), что война между нордическими богами и гигантами была «битвой духа с низкой стороной человеческой природы, вечной борьбой культуры против варварства».
Последователи Гриндвича верили, что возникающий после катастрофы «новый мир», описанный в поэме Старшая Эдда, и названный Гимле - аналогичен христианскому второму пришествию, новым небесам и новой земле, предсказанным в Откровении. Как и германские авторы исследования «Асгард и боги», Соренсен полагает, что исландские саги находились под влиянием христианства. Датчане размышляли о Рагнароке и Гимле после поражения от Пруссии в 1864 г., и версия Соренсена это скорее всего скандинавская попытка спасти миф от германской (а впоследствие нацистской) коннотации, запечатленной в вагнеровских "Сумерках богов" (Gotterdammerung).
Подход Соренсена к спасению норвежского мифа заключается в том, чтобы гуманизировать его и представить как поле битвы между властью и любовью. Например, Локи – главный полубог - противоречивая фигура, Валхалла человечен и одомашнен. У богов есть чувства, сомнения, психологические проблемы. Соренсен видит конец не в Гимле, а в реальном конце мира, чем вызывает большое негодование среди религиозных датчан. То, что он делает, очень интересно, и в точности то, что я всегда хотела, но воздерживалась.
Я пыталась один-два раза отыскать способ рассказать о мифе, в то же время сохраняя дистанцию от романа, и в конце концов поняла, что пишу о своем детстве и о том, как, обнаружив мифы, впервые задумалась о мире. Поэтому я ввела образ «тонкого ребенка в военное время». Он тонкий не только из-за своей комплекции, но также и потому, что его мир тонкий и яркий. Его светлая начитанная головка и способ, которым он связывает миры Асгарда и мир, в котором живет, это пилигримы в мире Прогресса.
Война могла легко разрушить его тонкий мир. Он построил свой собственный миф в противовес реальности. Даже, когда приходит конец мира, земля начинает обновляться. Поле заполняется цветами, небо птицами, реки – всякой плавающей и извивающейся живностью. Смерть богов – это линейный рассказ с началом, серединой и концом. Человеческая жизнь – тоже линейный рассказ. Мифы заканчиваются разрушением, а, может, воскресением. Ребенок верит в вечное обновление растущих вещей. И в то, что погода не изменится.
Но если вы сочиняете версию Рагнарок в 21-м веке, у нее будет уже другой конец. Будучи особым видом животных, мы подводим мир к концу. Не по злой воле, не по шалости, но из-за редкого сочетания чрезвычайной хитрости, чрезвычайной жадности, чрезвычайной плодовитости и биологической близорукости.
Каждый день я узнаю об исчезновении еще одного вида кораллов, исчезновении трески, которую тонкий ребенок ловил в Северном море на удочку с крючком, и где всегда ее было предостаточно. Я читаю о человеческих проектах, которые разрушают мир: о хитроумной амбициозной нефтедобыче в открытом море, о шоссе через пути миграции животных в парке Серенгети, о выращивание аспарагуса в Чили и гелиевых воздушных шарах для дешевой транспортировки урожая, в то время как сами эти формы опасно истощают водные запасы, необходимые овощам, человеку, да и всему живому.
Я хотела написать о конце змея Мидгарда – не сочиняя при этом аллегорию или проповедь. Почти все мои знакомые ученые полагают, что мы – причина нашего собственного вымирания, темпы которого все более ускоряются. Многие травы в полях, которые видит тонкий ребенок и думает, что они вечны, уже уничтожены современной агротехникой. Стаи ржанок уже не поднимутся в небо. Дрозды не будут клевать улиток, а домашний воробей не залетит к нам в сад.
В некотором роде, змей Мидгард – центральная фигура моего рассказа. Он любит наблюдать за рыбой, которую убивает и съедает, или убивает ради развлечения. Он отравляет землю, потому что такова его природа.
Когда я начала работать над этой историей, я имела в виду метафору – я увидела корабль смерти Нагфар, сделанный из ногтей умерших, как образ того, что сегодня известно под «круговоротом мусора» - потоком неразрушимой пластмассы в Тихом океане, размер которой превышает штат Техас. Я думала о том, как этот поток мог вырасти из кусочков пластика, замеченных встревоженным Туром Хейердалом во время его знаменитого плавания на Кон–Тики в 1947 г. Но я хотела рассказать о мифе в его собственных терминах, как его увидел бы тонкий ребенок.
Я не хотела гуманизировать богов. Но всегда имела в виду мудрость одного из самых образованных мыслителей, Людвига Фейербаха. «Homo homini deus est” (Человек человеку – бог) – писал он, полагая, что наши боги Любви, Ярости, Мудрости, Милосердия – фактически проекции человеческих качеств, которые мы списали с самих себя. Он говорил об инкарнации христианского бога, богочеловеке, который для него был придуманным богом. Джордж Элиот мастерски перевел фейербаховскую работу «Смысл христианства», в которой хорошо чувствуется влияние [христианства на других богов].
Но есть ощущение того, что норвежским богам странным образом также ничто человеческое не чуждо. Они человечны, потому что ограниченны и глупы. Они жадные, любят сражения и игры. Они жестоки, любят охоту и шутки. Они знают, что идет Рагнарок, но их воображение не способно найти методы предотвращения или изменения истории. Они знают, как галантно умереть, но не как исправить положение. «Homo homini lupus est” (Человек человеку – волк), - пишет Гоббс, имея в виду сидящего в нас волка. Гоббс считал жизнь людей весьма мрачной, бедной, грубой и короткой. Локи – единственный, кто умен, но Локи безответственнен, взбалмошен и язвителен.
Дерик Кук в книге «Я увидел конец мира» - прекрасном исследовании вагнеровского цикла «Кольца нибелунгов» - показывает, как тонко Вагнер сконструировал своего героя Логе (Loge) из известных мифических источников. Логе Вагнера – это бог огня и мысли. Локи старых мифов – это полубог, связанный с гигантами и демонами. Возможно, этимология, связывающая германский горящий дух Логе и Локи, ошибочна, но Локе Вагнера одновременно разрешает проблемы и приносит пламя разрушения для потухшего мира.
Будучи ребенком, я всегда симпатизировала Локи, потому что он был умным аутсайдером. Решив написать о мифе, я поняла, что Локи интересовал хаос – в его историях пламя и водопады, бесформенные вещи, внутри которых теоретики хаоса видят порядок. Локи заинтересован в порядке разрушения и разрушении порядка. Если я бы сочиняла аллегории, он мог бы олицетворять отчужденный научный разум, который либо спасет землю, либо будет способствовать ее скорейшей дезинтеграции.
На самом же деле мир подходит к концу, потому что ни человеческие боги с их армиями и конфликтами, ни яростный мыслитель не знают как спасти его.
______________________
*Если вы меня спросите, что меня очаровывало больше всего в детстве (и по-прежнему очаровывает), я скажу: Андерсен. И еще Гауфф. И уже в отрочестве "Мифы Древней Греции". Ничего позже из прочитанного на меня так не действовало. - ВП