Никакой трагедии

          
           - Если бы я только знал, что все это в тему! Ну, в смысле, что тебе не по фиг. Не все равно с кем. Тогда все нормально. Все путем, понимаешь? Тогда мне до фонаря кто что гонит. Не моя проблема.

           Ник отвернулся, вгляделся в кусты на другом берегу реки с ничем не оправданным вниманием, как будто именно там происходило что-то очень важное. Он показался Стасу похожим на взъерошенного воробья, одновременно сердитого и  испуганного, ранимого и трогательного. Стас досадливо поморщился. Ему так долго удавалось избежать этого разговора, так ловко вставлять в их беседы легкую иронию, острый жгучий сарказм, пустую дешевую болтовню. Но их долгий день на берегу Вязьмы усыпил его бдительность ласковым теплом летнего солнца, редким, отрадным уединением, запахом полевых цветов и пением птиц. Он позволил себе расслабиться, отдаться покою и отдыху, радости неспешного выходного дня, и вот она, расплата за беспечность. Их разговор подошел к опасной черте, к выбору между откровенностью и оскорблением. Слишком поздно перевести все в шутку и отмолчаться не удастся. Тяжелая пауза таила в себе большой и важный вопрос. Он требовал честного ответа. Молчание было бы жестокостью и предательством. Оно также было бы ложью.

           Стас поглядел на костлявые узкие плечи Ника, поднятые в напряженности нахохлившейся птицы, на чуть заметную дорожку мягких волос на шее, на выступающие круглые позвонки. Он откашлялся с  неловкостью и неуверенно произнес:

           - Ник, ты меня совсем не знаешь...

             Ник резко обернулся, искоса бросил на Стаса острый, осуждающий взгляд:

           - Два года! Два года будет в октябре. Я все про тебя знаю. Каждую родинку у тебя на шее, каждый шрам на руках. Я узнаю тебя по шагам, по запаху, как собака! Вот поставь передо мной хоть сотню, завяжи глаза, я тебя однозначно узнаю. Сразу. Без вопросов.

           Стас мысленно подстегнул себя: давай, не трусь! Ты должен ему. Откровенность за откровенность, твоя очередь. Он проговорил решительно:

           -  Ник, я пытаюсь тебе кое-что рассказать. Я не говорил об этом ни с кем и никогда. Такая откровенность стоит мне определенных усилий. Мне нелегко так открываться, это противоречит моей природе. Если же ты станешь меня перебивать, это сделает мою задачу и вовсе невыполнимой.
           - Ну, так и скажи: заткнись, пидор, - пробормотал Ник.
           - Таких выражений нет в моем лексиконе, - холодно отозвался Стас. - Мне продолжать?
             Ник молча кивнул.

             Стас задумался. С чего начать? С детских грез и фантазий, в которых он представлял себя то рыцарем, то принцессой, то русалкой, то пиратом? С неясных желаний и волнений, с болезненных страхов собственной неполноценности, с томика Кентерберийских рассказов, с Декамерона, прочитанного слишком рано? Нет, словами этого не объяснишь. Нужно быть проще, рассказывать о событиях, а не о переживаниях. При этом не обмануться видимой простотой собеседника, его безграмотной речью, хамоватыми манерами паренька с рабочих окраин. Внешняя грубость намеренно скрывает глубокий и тонкий внутренний мир, светлый ум, добрый и покладистый характер, нежное сердце, любящее, преданное. Сейчас это сердце протянуто Стасу на ладони: делай с ним, что хочешь. Возьми себе или брось под ноги. Или просто отвернись, отвергнув подарок. Стас поборол в себе желание коснуться загорелого плеча, прижаться губами к теплой гладкой коже. Будет ли это ответом? Это будет трусостью. Так с чего же начать?

           - Я начну с середины, - объявил Стас решительно. - С моей первой любви. Я тогда учился в МЭИ, на втором курсе, встречался с девушкой. Назовем ее Милой. Знаешь, бывают такие девушки, которым во всем везет. Благополучная семья, хорошая фигура, милое лицо, ум, юмор, общительность - все при ней. Такие не могут не нравиться. За ними ухаживают, их расположения добиваются самые видные личности. Внимание такой девушки придает определенный статус, охота за ней представляет спортивный интерес, приз делает победителя популярным. Мое увлечение Милой, конечно, было признаком эгоизма и в наших отношениях я любил не ее, а себя, драгоценного. Отношения эти развивались не слишком бурно, особой страсти там не было, так, поцелуи, вполне невинные ласки. Со временем мы стали смелее, не переступая при этом черты близости. Наверное, она ожидала от меня большей решительности. Ее воспитание не позволяло ей проявить инициативу, я же отчего-то медлил. Если она и выражала свое недовольство, я был слишком глуп, слишком наивен, чтобы ее понять. Причина моей сдержанности с Милой была, как ты сам понимаешь, мужского рода. Наш одногруппник, некий Паша, веселый, синеглазый, наверное красивый мальчик. Девушки его любили. У него были светлые вьющиеся волосы, которые он отращивал до длины, предельно допустимой нашей военной кафедрой. Я даже сейчас помню его ленивые локоны на затылке, на вид всегда влажные, небрежно рассыпанные, шелковые... Одна мысль об этих влажных кольцах возбуждала меня больше, чем самые смелые Милины ласки. Безусловно, я стыдился своего увлечения и старательно его скрывал. Мы с Пашей не были друзьями, но учились в одной группе и оттого часто общались. На лабах по электромашинам мы были в одной бригаде. Он играл в футбол за сборную факультета, я был в сборной МЭИ по плаванию, что давало нам общие темы для разговора. Наша воображаемая встреча в душевой спортивного комплекса неустанно служила источником моих самых бурных юношеских фантазий. О Миле в этом контексте я не думал вовсе. Потом Паша стал встречаться с Милиной подругой и мы вчетвером проводили вместе довольно много времени. Пашина близость придала новые краски нашим с Милой интимным играм. Все шло к развязке, к женитьбе, детям, нормальной семье...

           Стас замолчал на минуту, собираясь с силами для продолжения рассказа. Пятнадцать лет прошло, неужели до сих пор не прошла обида? Глупости, конечно все это ему уже безразлично. Просто он никогда никому об этом не рассказывал. Просто его Ник застыл в напряженности человека, ожидающего удара, и чуть повернул к нему голову, так что стало видно его маленькое ухо с рядом стальных колечек и чисто выбритая челюсть, и висок с тонкой голубой жилкой. Стас протянул руку, коснуться этого виска, но Ник нетерпеливо мотнул головой:

           - Что дальше-то было? Переспал ты с этим своим Пашей?

              Со вздохом Стас покачал головой.

           - Это произошло в общаге. Что-то мы отмечали, Первое Мая, может быть. Как всегда в маленькую комнату на четверых набилось море народу, много пили, пели под гитару, потом выключили свет, зажгли свечи, начался интим, вполне, между прочим, невинный, ведь времена тогда были другие. Мы с Милой и Паша со своей подругой оказались на одной кровати. Сначала разбились по парам, лизались, ласкались, все как обычно. Потом Пашина подруга встала и направилась прочь, но Мила схватила ее за руку и усадила себе на колени. Они начали целоваться. Я полагаю, она хотела меня таким образом возбудить... Или может быть обидеть, шокировать. А может и то, и другое. Наверное, она все же сердилась на меня за мое нежелание довести дело до конца. Как бы то ни было, девушки наши стали демонстрировать прелести лесбийской любви и мы с Пашей повернулись друг к другу. Первый поцелуй был как выстрел в живот. Я запустил пальцы в его волосы на затылке. Они оказались точно такими, какими я себе их и представлял, шелковыми, теплыми, влажными. Как я не кончил прямо в то же мгновение, я не знаю. Мог, запросто. Девушки старались вовсю, мы подыгрывали. Он первым забрался мне под майку. Я расстегнул молнию его джинсов. Не знаю что меня выдало. Может быть я издал какой-то звук, может быть он почувствовал мою дрожь, но каким-то образом он понял, что шутки кончились. Он схватил меня за плечи и оттолкнул, и взглянул мне прямо в глаза. Ты, конечно, знаешь этот взгляд. Каждый из нас его встречал неоднократно. Но тогда я увидел это впервые, эту ненависть и шок, презрение и отвращение. Такую гадливость, будто он увидел раздавленного таракана в своей тарелке, будто босой ногой вступил в кучу дерьма. Я сделал единственное возможное. Я рассмеялся ему в лицо. Повернулся к своей Миле, отцепил ее от подруги и довольно бесцеремонно вытащил из комнаты. Мы зашли в прачечную, по позднему часу пустую, подперли дверь стулом. Я усадил ее на подоконник. Оба мы были девственниками и излишнее возбуждение - плохая замена опыту, поэтому я сомневаюсь в своей способности доставить ей какое-бы то ни было удовольствие. Сам я кончил. И это единственный факт, достойный упоминания. Потом мы с ней еще встречались, но никогда не были близки. Наступило лето, я уехал в стройотряд, она - на практику, а в сентябре у нее уже кто-то был, и все закончилось тихо-мирно ко всеобщему удовольствию.

           - А что этот твой Паша? Дать бы ему по морде за такие дела! - снова вступил Ник.
             Стас усмехнулся:
           - Он даже извинялся передо мной. Извини, говорит, старик, ты так натурального прикидывался, я подумал ты и вправду голубец.
           - Кретин, - фыркнул Ник. - Задрота.

           - Ну вот, так я стал мужчиной и впал по этому поводу в абсолютное недоумение. К Миле меня не тянуло совершенно, к другим девушкам - тоже. Потом я встречался с несколькими, скорее уступая их желанию, а не по своей воле. С одной даже был близок, так, несколько довольно нудных ничего не значивших встреч, только усиливших мою растерянность. Дело в том, что после случая с Пашей, взглянув в глаза, которыми остальной мир смотрит на мне подобных, я не испытывал никакого влечения и к мужчинам. Даже в безопасном уединении моей ванной комнаты я уже не грезил ничьими золотыми кудрями. Даже на своих товарищей по сборной, пловцов с телами Адониса, я не заглядывался. Впрочем, они-то меня никогда не возбуждали. Это примерно как хотеть своего брата. Ну, или сестру, в зависимости от предпочтения.

           Вот так прошли мои институтские годы, в растерянности, в неуверенности в себе, в страхе перед собственной необычностью. Когда вокруг другие парни только и говорят о женщинах, и ни о чем, кроме секса, вроде бы даже не думают, твоя незаинтересованность в этом вопросе кажется чем-то вроде тавра на лбу, всем заметного признака твоего отличия, твоей странности, неполноценности. И страшно, и обидно, и безысходно. Впрочем, ты и сам это все знаешь.

           Окончательно определиться в этом вопросе мне помог другой случай. Дело было в поезде, по дороге в Краснодарский край, куда я распределился электриком на консервный комбинат. Здорово звучит, да? Был и такой период в моей бурной юности. Ехал я туда не в сезон и вагон шел наполовину пустым. Я наслаждался одиночеством в своем купе почти целый день и лишь под вечер появился у меня попутчик. Как же мне его тебе описать? Мне важно, чтобы ты понял. Мужик лет сорока, короткая стрижка, холодные серые глаза, узкие губы твердого неулыбчивого рта. И вообще, лицо жесткое, немного хищное, сухое. Военный, в форме, с капитанскими погонами. Но главное, все-таки, глаза. Совершенно пронзительные, бесстрастные, всевидящие. Глаза инквизитора, обладающие способностью сорвать с тебя одежду, забраться под кожу, вытянуть из тебя то, о чем ты и сам не догадывался. И еще - запах. У него был потрясающий запах. От него пахло потом и куревом, немного перегаром и дешевым мужским одеколоном, и отчего-то этот запах возбудил меня до крайности. Он уселся на свою полку у окна, напротив меня, и стал меня довольно нагло рассматривать. Я уткнулся в свою книгу, не решаясь поднять головы. Мне казалось, стоит мне взглянуть ему в глаза и он мгновенно поймет кто я и что я, даже если я сам не был еще уверен в своей сути. Лишь иногда я отрывал свой взгляд от страниц, чтобы тайком поглядеть на его руки, крупные, сильные, со светлыми волосами на фалангах и с неожиданно ухоженными ногтями. Я едва дождался ночи. Когда погас в купе свет и он, наконец, улегся на свою полку, прямо напротив меня, на расстоянии вытянутой руки, я повернулся лицом к стене и стал прислушиваться к его дыханию, испытывая при этом уже физический дискомфорт. Мне показалось, что он уснул и я, наконец, решился взять дело в свои руки. И в то же мгновение он очутился на моей полке. В ужасе, я повернулся к нему, и он поцеловал меня, присосался сильно, жарко, с зубами, с языком. Тотчас же его рука оказалась у меня в паху и он схватил меня, грубо, бесцеремонно. На этом ухаживание закончилось; он перевернул меня на живот и навалился мне не спину. Я просто оторопел, ведь он насиловал меня, возможно он собирался меня убить. Мне было страшно и больно, но ты не представляешь себе, какой я испытал оргазм!

           - Почему же, - холодно вступил Ник, от волнения забыв свою роль представителя городской шпаны. - Я могу себе составить очень ясное представление.

           - Конечно, малыш, - улыбнулся Стас. - Конечно ты знаешь. Но я никогда не стал бы даже отдаленно сравнивать наши отношения с тем, что произошло в том купе. Этот военный был груб и жесток, он причинял мне боль намеренно, но при этом я кончал раз за разом. Ты, может быть, представляешь его каким-нибудь великаном и силачом? Ничуть. Я был крупнее его и, мне кажется, сильнее, но это не имело никакого значения. Он был хищником, и всю ночь он делал со мной все, что хотел, а мне и в голову не приходило ему сопротивляться. Я был счастлив оказаться в роли его жертвы. Мне хотелось умереть в его руках. Под утро я отключился, уснул или потерял сознание, а когда я очнулся, моего капитана и след простыл. Я снова остался один. Я был покрыт синяками, ссадинами и укусами, я плакал от боли и унижения, и разлука с моим насильником казалась мне невыносимой. Но при этом я чувствовал себя если не счастливым, то удовлетворенным. Мои сомнения разрешились самым бесспорным образом. Я точно знал свою суть. Я еще не решил что мне делать с этим знанием, но я знал, и этого было достаточно.

           Конечно, в городке с амбициозным названием Изобильный, мои вновь обретенные знания мне не пригодились. На комбинате работали в основном женщины и некоторые из них стали проявлять ко мне интерес, подчас довольно настойчивый. Я даже вынужден был распространить слух о верной невесте, ждущей меня дома, в Москве, и это позволило мне избежать худших из домогательств...
           - ****во! - процедил сквозь зубы Ник, и Стас легонько хлопнул его по мокрому черному затылку.
           - Как тебе не стыдно! Представь, чисто женский коллектив получает себе молодого специалиста, к тому же москвича. Который оказывается скрытым гомосексуалистом. Вот уж где ирония судьбы.
    
           Ник усмехнулся, милостиво поворачиваясь лицом к Стасу, тот засмеялся ему в ответ, с нежностью вглядываясь в милое правильное лицо с мягкими карими глазами и россыпью мелких веснушек на переносице. В его глазах он увидел свое отражение.

           - Ну и что, - поторопил рассказ Ник, - нашел ты там кого-нибудь?
           - В Изобильном? Нет, конечно. Да я и не пытался. Даже в Москве трудно было решиться. Чисто случайно попал в одну компанию, познакомился с кем-то, кто ввел меня в наши круги. Скажу тебе честно, я чувствовал себя в ловушке. Особенно после одного случая. Мой тогдашний любовник, ты его, к стати, не знаешь, при расставании пригрозил разоблачением. Я не испугался и оставил его. А он, оказывается, не поленился, пошел ко мне на работу, в отдел кадров, открыл им глаза на мою извращенческую сущность. Мне пришлось уволиться. Даже частично сменить профессию. Он также встретился с моими родителями. Но, оказывается, они и без него все знали. Не представляю откуда, но знали. Вот после того случая я несколько лет ни с кем не встречался. И никогда никому ничего о себе не рассказывал. Потом были еще знакомства, какие-то длились дни, иные тянулись годами. Я понял, что далеко не каждый из моих знакомых искал себе друга на всю жизнь, не каждый испытывал романтические иллюзии. Попадались среди них и люди женатые, и искатели острых ощущений, и отдающие дань моде. Иные рассматривали наши отношения как вызов обществу, любимой девушке, строгим родителям. Таким всегда требуется демонстрация, игра на публику, поцелуи на улице, глупые ужимки. Мало радости – быть статистом в чужом спектакле, особенно таком безвкусном. Постепенно, понемногу, я пришел к выводу, что и сам должен довольствоваться малым, случайными встречами, ничем не обязывающими свиданиями. А потом в моей жизни появился ты. В своих рваных джинсах и с кольцом в носу. В потертой кожаной курточке, явно с чужого плеча. Через слово - мат, манера плеваться и задирать ноги на щиток в машине. Такой молодой, что хотелось отлупить тебя по заднице и отправить домой к маме. Такой милый, что хотелость съесть тебя живьем.

           - Молодой или нет, а выходит, что опыта у меня побольше, чем у некоторых, - обиженно пробубнел Ник.

           - Какой там опыт в девятнадцать лет! Вот я и подумал: перед тобой, Стас, явный пример молодого человека, еще не определившегося в жизни. Вполне возможно, что движет им любопытство, желание все испытать на собственном опыте. Вот он поиграется в эти голубые игры, соскучится, познакомится с хорошей девушкой, влюбится, поженится, заведет детей. Не смей лишать его этой возможности, не смей привязывать его к себе. Пусть он знает, что ничем тебе не обязан и вправе уйти в любую минуту. Пусть чувствует себя свободным. Никакой вины, никакой великой трагедии, никакого Адриана и Антиноя...

           - Никакой трагедии! - воскликнул Ник, отшатнувшись, и его лицо вспыхнуло, как от пощечины. - Так значит, никакой трагедии, поигрались - разбежались! Так, значит, да? А то, что у меня вот здесь прямо, под дыхом, узел завязывается каждый раз, когда я от тебя ухожу, это тоже херня? Дышать нечем, только и думаю: вот завтра твой Стас даст тебе под зад коленом, и все тогда! Ему какая разница, вчера этот поляк, сегодня ты, завтра еще какой-нибудь пидоренок, из гламурных, музыкант, художник какой-нибудь, а не слесарюга на заводе, задроченный! Оттого и матом крыл, чтоб ты не забывал кто я, чтоб все по-честному.
 
           - Ник.., - начал Стас, но тот перебил его яростным, - Что, Ник? Колян, не хочешь? Колян! Дома отчим с кулаками бросается, мать воет надо мной, как над покойником! Алкаши во дворе как только не обзываются, как только в морду не плюют! А я только все думаю: ну и ладно, главное чтобы Стас был рядом. Пойдем с ним на концерт или в театр, или просто в парк гулять, или сядем с ним смотреть телек, ужин накроем... А ты только смеешься! Как будто тебе все по фиг! Потрахались и разбежались!
 
           Он резко отвернулся к реке, к Стасу спиной. Стас поднял руку, чтобы коснуться его плеча, не решился, уронил. Большая и теплая нежность поднималась в его груди и вытесняла желание, перехватывала дыхание, обжигала глаза.

           - Малыш, - сказал он в спину любимому, - я вот о чем подумал. Переезжай ко мне. Переезжай ко мне жить.

           Молчание тянулось бесконечным глубоким вдохом. Наконец Ник проговорил себе под ноги, не оборачиваясь:
           - Это что же, насовсем? Или только на выходные?
           - Насовсем, - решительно кивнул Стас. - Сам посуди, зачем нам расставаться? Квартира у меня большая, до метро недалеко, и на работу тебе от меня удобнее добираться. И мне не надо волноваться как ты доехал в свое Хренизово, и не побили ли тебя твои алкаши. Переезжай, право.

           Ник медленно обернулся, настороженно глядя из-под лобья. Он увидел серьезное и немного испуганное лицо Стаса. Он понял, как важен его ответ.

           - Решайся, малыш, - продолжал Стас все более уверенно, - Давай прямо сейчас поедем к тебе, заберем твои вещи. Попрощаешься с матерью. Ты ведь можешь ее навещать, по выходным, а то и чаще. Не на Луну же улетаешь. Поехали?
            Ник опустил голову, пряча глупую, счастливую улыбку.
            - Нет, не надо туда ехать. Я потом матери позвоню, сам приеду за вещами, когда отчима дома не будет. А то знаешь, он под горячую руку такого тебе наговорит. А может и за нож схватиться.
           - Значит ты согласен? - спросил Стас, и Ник молча кивнул.

           Держась за руки, они вернулись к машине. Они молчали. Все самое главное уже было сказано и любое, даже самое нежное слово показалось бы лишним в жарком безмолвии летнего дня, в полной чаше их сердец. Они не спешили, стараясь продлить свой ласковый день, когда солнечный свет ложился им на плечи, и блестела серебром река, и мир был к ним добр. Рука в руке была жесткой и сильной, и щедро отдавала драгоценное тепло на перекрестке судьбы, на самой вершине сложной и хрупкой жизни.