Our universe is trapped inside a tear,
It resonates the crawl,
Creates unnatural laws,
Replaces love and happiness with fear…
1.
Невероятных размеров бабочки несутся по небу, заслоняя своими гигантскими крыльями и облака, и солнце, отбрасывая на землю огромные тени, закручивая мощные вихри и издавая при своем полете звук, похожий на фидбэк. Он такой звонкий, что его почти невозможно терпеть. Он нарастает, болезненно напрягая барабанные перепонки…
*
Все обрывается, и я понимаю, что проснулся.
Ну и сны пошли…
Открываю глаза и вижу себя в высокой светлой комнате. Иногда обстановка узнается мной не сразу: постоянные переезды, перелеты, отели удерживаются в памяти мозаичными разрозненными кусками. Однажды я не узнал собственную квартиру и тщетно пытался вспомнить, где я нахожусь и куда же мы все-таки приехали. Чувство при этом было сродни панике. Я тогда всерьез напрягся и даже хотел обратиться к доктору. Но то ли очередной загул, то ли очередной концерт отвлекли меня от этого шага. Короче, я всегда только обещаю…
Эту комнату я тоже вспомнить не могу. Сажусь. На мне бледная пижама из тонкого хлопка. Оглядываюсь. Нет окна. Моя не кровать – узкая койка – стоит в правом от запертой глухой двери углу. В левом углу – санузел за низкой ширмой, ничем, по сути, не отгороженный и открытый. Светлый линолеум. Три бестеневых трубчатых лампы на высоком потолке слегка гудят и источают приглушенный свет. Там же – решетка кондиционера. Абсолютно голые стены, покрашенные в светлое. Хотя не такие уж голые – под самым потолком во всех четырех углах закреплены динамики. Все светлое. Не белое, а просто какое-то бесцветное, полое, гулкое.
Моих документов, одежды, ключей, мобильного не вижу.
Я не люблю замкнутых пространств. И это странное место, больше похожее на больничную палату, палату психиатрической клиники, тревожит меня. Что это все значит? Что я достукался, и меня таки упекли в дурдом? Но самое главное – как и когда я тут оказался? Так…что я помню? Я отнекивался от похода в «Глобус» по причине того, что у меня и без того болела голова после вечеринки в честь дня рождения Ника. Но пойти пришлось. Я не встретил там никого знакомых, и мне было скучно. Гости устроили джем-сейшен, поочередно забираясь на крохотную сцену и терзая гитары, ударную установку и мои уши нетрезвыми каверами. От скуки я, конечно, накидался, насколько я помню, джином и тоже в свою очередь полез к затертому «фендеру», орал «Too Many Puppies». Микрофон с каким-то драным кабелем постоянно норовил отвалиться с расшатанной стойки, и я вынужден был ловить и удерживать его подбородком … Точно! Вспомнил! Я схватился за кабель, и меня ударило током! Да! А что потом?.. А потом все. Я очнулся здесь.
Встаю босыми стопами на линолеумный пол. Он теплый и мягкий. В этот момент потолочные лампы щелкнули, и свет от них стал ярче. Обычно так переводят коридорные светильники из ночного режима в дневной. Будто кто-то увидел мое пробуждение.
Оглядываюсь по сторонам, но камер не вижу. Хотя, может, они в настенных динамиках…
Все же психушка, да? Но почему? Ведь от ударов током не кладут в закрытые клиники. Подчиняясь интуитивному порыву, ощупываю и осматриваю себя, прихожу к выводу, что электротравм у меня нет.
Почему такая пустота? Почему нет окон? Почему у меня стойкое ощущение, что за мной кто-то следит?
Подхожу к двери, на которой нет ни ручки, ни замка. Даже косяков нет. Толкнул рукой – не открывается. Навалился телом – то же самое. Дверь толстая, металлическая. Стучу. Пытаюсь выслушать пространство за ней. Такое ощущение, что там вообще ничего нет.
-- Эй!.. Есть там кто-нибудь?!
Мне никто не отвечает.
Стучу громче и помогаю ногой.
-- Позовите врача!
Безответно. Думаю, если бы за дверью был больничный коридор, то от моего голоса должно пойти эхо. Но эха нет.
Опускаюсь на пол, чтоб заглянуть в щель под дверью. Однако вижу, что и щели нет – дверь примыкает к полу практически встык. Света не видно.
Хожу вдоль стен и трогаю их зачем-то. Какой сегодня день, какое сейчас время суток, я не знаю.
Внезапно приходит мысль, что меня одолевает не похмелье, которое явно должно было быть после пьянки, но нечто похожее на это. Перегара вроде нет. Голова немного мутная. Сколько же я был в отключке?..
Изоляция в этом бесцветном колодце меня напрягает. Почему я один тут? Где люди? Если меня заперли тут насильно (а иных вариантов я и не предполагаю), то почему меня никто не ищет? Или не могут найти?.. Это уже сложнее. Меня выкрали, что ли? Зачем? Кто?
Нет, так не пойдет… Надо вспомнить день (вчерашний или не вчерашний… в общем, последний, который я помню), когда я отрубился в «Глобусе». Может, я не отрубился? Может, я набарагозил там такого, что меня действительно упекли в больницу? Хм… Сомневаюсь, что после алкоголя и неслабого удара электрическим током я умудрился разбуяниться при начисто отшибленной памяти. Хотя кто знает…
Смотрю на динамики. Для каких целей они тут? Меня собираются успокаивать музыкой? Коммунистическими лозунгами? Давать указания?.. Снова интуитивно оглядываюсь – глаза настойчиво ищут окно.
Неуютно.
Неспокойно.
Пусть уже придет врач, медсестра (или кто там в больницах еще бывает?) и объяснят мне, что происходит! Я злюсь и от этого начинаю еще быстрее ходить средь четырех пустых стен. Возвращаюсь к койке. Смотрю на нее неотрывно. Да! Начинаю перетряхивать такое же блеклое, как и все здесь, постельное белье в поисках штампа клиники. Переворачиваю матрас. Выдергиваю подушку из наволочки. Ничего не нахожу. Осматриваю металлический каркас, ползая на полу. Ничего.
Стоп! Ножки койки на толстых скобах прикручены огромными болтами к полу. Точно дурдом! Черт… Где врачи?!
Стучу уже в стену, потом в другую, третью, четвертую – все глухие!
Сажусь на пол.
-- Выпустите меня отсюда, идиоты! – ору в никуда, чувствуя, как липкое отчаяние заползает в меня отовсюду.
Слабое нарастающие шипение опускается откуда-то сверху.
Поднимаю голову. Изо всех динамиков, издавая почти змеиный звук, струится подозрительный светлый дым. Вскакиваю на ноги. Меня хотят отравить! К кровати! Зарываюсь лицом в развороченные тряпки, стараюсь дышать через раз. Почти замираю, вслушиваясь только в это страшное шипение. Я умру? Что происходит?! Это газ?..
Дышать становится все труднее. Несколько минут я только слушаю шипение и контролирую дыхание, мысленно прикидывая, насколько комната наполнилась этим непонятным дымом.
Так же внезапно шипение прекращается, но я боюсь открыть лицо. Может, я зря паникую? Может, это не яд?
Наполовину высовываю лицо и приоткрываю один глаз. Вокруг бело от дыма, но глаза не щиплет, и они не слезятся. Выныриваю из постельного белья и делаю нерешительный вдох.
В следующую минуту я теряю сознание.
2.
Меня мучает жажда. Я ползу по выжженной пустыне и каждой клеточкой ощущаю, как моя кожа превращается в ломкий пергамент. Кругом из раскаленного песка торчат странные высокие конструкции, похожие не то на вилки, не то на антенны. От них нет никакой тени.
Солнце – белое-белое.
И все плывет…
*
Открываю глаза в полной уверенности, что умираю.
Нет. Я в той же высокой бледной комнате-колодце.
Лежу в той же узкой койке, в той же пижаме, укрытый тем же покрывалом.
Резко вскакиваю.
Дыма нет. Постель аккуратно заправлена. Свет снова со щелчком из приглушенного становится ярче. Возле двери прямо на полу стоит большой ярко-желтый пластиковый стакан.
Бегу к нему. Вода. До краев.
Здесь кто-то был.
Стучу в дверь изо всей силы:
-- Откройте! Слышите? Эй!..
Но по-прежнему не получаю в ответ никаких звуков.
Смотрю на стакан, я очень хочу пить. И я боюсь.
Что это за чертова «Алиса в Стране чудес», где вещи сами собой появляются и исчезают в пространстве? Да уж… На розыгрыш это мало похоже…
Страшное место: я уже надышался непонятным газом, теперь же не исключено, что это, в стакане, тоже не вода, а очередная отрава…
Соблазн велик. Я опускаюсь к стакану, осторожно нюхаю. Ничем не пахнет. Чуть касаюсь пальцем прозрачной поверхности – не жжет, кожу не разъедает. Пробую палец языком – никаких вкусов.
Нет – встаю и отхожу к койке. Я так хочу пить… Но я не хочу нахлебаться кислотой или снотворным, или еще какой-нибудь неведомой дрянью. Колеблюсь недолго. В конце концов, пожалуй, лучше загнуться быстро, но все же напившись, чем мучиться жаждой и медленно умирать от обезвоживания.
Возвращаюсь к стакану, наклоняюсь и беру его в руки.
В этот момент мои уши оглушает такой громкий фидбэк, что я едва не роняю стакан. Скрипящий визг низвергается на меня из все тех же динамиков, не замолкая и превращая мою голову в звенящий и гудящий чугуном колокол. Быстро ставлю стакан на пол, чтоб закрыть ладонями уши. Звук резко обрывается, восстанавливая прежнюю тишину.
Я не понимаю.
Что здесь творится?
Что это за аттракцион?
Это не клиника.
И не тюрьма.
Нет!
…Где я?
Сколько времени я здесь нахожусь?
Оглядываюсь, понимая, что меня намеренно затравливают.
Что за эксперименты?
Вот только не надо мечтать, что это похищение инопланетянами и что они с минуты на минуту начнут ставить опыты, просверливать мне зубы и пичкать имплантами! Или тайное правительство решило увенчать мной свой очередной проект наподобие MK Ultra?
Хватит бредить. Кому я нужен.
Тянусь рукой до динамиков, но и без этого можно понять, что я не дотянусь до них даже в прыжке, а оторвать от пола койку для этих нужд мне не удастся. Также я не могу оторвать от пола все для тех же целей же унитаз, потому что его нет – только чаша в полу. Бросаться подушками или матрасом бесполезно. А лазить по гладким вертикальным стенам или летать я к своим годам, к сожалению, не научился.
Проверим. Я снова наклоняюсь и беру желтый стакан. И снова этот вопль.
Терпеть! Последний раз гляжу на прозрачную жидкость, зажмуриваю глаза и…делаю глоток. Я пью. Это вода! Все мои внутренности пропитываются этой долгожданной влагой и одновременно вибрируют, готовые разорваться от непереносимого звука. Может, конечно, в этой воде намешаны безвкусные ядовитые вещества… И черт с ними.
Выпив весь стакан до дна, я возвращаю его на пол – динамики замолкают.
Внутри черепа мозг продолжает будто бы дрожать, все еще держа в себе след дикого фидбэка.
На мне ставят какие-то опыты.
Это не фантасмагория.
Где мои родители? Знают ли они о том, где я? Скорее всего, нет. Они сейчас сходят с ума. Где друзья? Почему хоть кто-то, хоть кто-то не вытащит меня отсюда?!
Покажите мне этого урода, который выдергивает людей из их жизни, сажает в клетку и экспериментирует, как заблагорассудится его больному воображению!..
Все время моих размышлений я в упор смотрю на пустой стакан.
Желтый.
Отвратительный цвет.
Я где-то читал, что это цвет сумасшедших.
Он тревожный.
Он болезненный.
Слишком яркий.
Желтое солнце… Желтые цыплята… Желтая карточка… Желтая раса… Желтая пресса…
Это заговор. Дотрепался про «секретные материалы»! Допелся про Персидский залив!.. Мои песни воплотились, и я теперь переношу их на своей шкуре? Да о чем ты думаешь! Это же безумие!..
Мне принесли воды, но не принесли еды. И дело не в голоде (аппетита у меня нет совсем), а в выживании. Думаю об этом. Уже начинаю заражаться паранойей. Будто готовлюсь тут умирать.
Беру стакан. Вопль из динамиков. Ставлю на пол – замолкает. Беру – орет. Ставлю – тишина.
Прикосновения к желтому теперь граничат для меня с истерией.
Я зажимал голову тоненькой подушкой и почти невесомым матрасом, но дикий звук забирался сквозь все. Я оторвал, помогая зубами, от простыни два небольших куска материи и попытался сделать из них беруши. Ткань забивала ушные раковины и слуховые проходы достаточно плотно. Я брал стакан, но леденящий душу визг из колонок пробирался и сквозь мои самодельные преграды. Что и говорить – у меня переворачиваются все внутренние органы от этого зловещего высокочастотного ора!
Проклятые испытатели! Чтоб вы оглохли!
Мой «Лес Пол» , мой красавец, идеальная вещь для фидбэков! А это…это пытка. Ничего музыкального, кроме, пожалуй, извлечения звука.
Свои «забавы» со стаканом я продолжаю уже минут пять. Перепонки и даже кишки уже болят от зверской вибрации, но я зол, я в бешенстве от своей беспомощности.
Помню, как в детстве меня раздражала соседская девочка, с которой я вынужден был сталкиваться возле молочной лавки по дороге в школу. Мало того, что ее косички были неестественного песочного оттенка, похожие на искусственные кукольные волосы, так еще и надето на ней среди прочего всегда было что-то желтое: плиссированная юбка или дождевик, или пакет с сэндвичами под мышкой. Я даже морщился при ее виде. И она замечала это, я знаю. Скорее всего, именно за такую необъяснимую мою к ней неприязнь она однажды стукнула меня мешком со сменной обувью. Просто подошла, нахмурившись, и, не сказав ни слова, размахнулась и ударила. Прямо по голове. Но я даже не вскрикнул, потому что понял, за что. И она тоже понимала, что я осознаю ее обиду на меня. Посмотрела строго, развернулась и молча ушла. Побороть свою неприязнь к желтой агрессивной девочке я так и не смог, но во избежание ее возможного нападения мне пришлось выбрать другой, окружной и более долгий путь к школе. Больше я ее не встречал. И, конечно, в моей жизни была целая куча желтых вещей, к которым я подсознательно относился, по меньшей мере, холодно, но сейчас этот стакан меня откровенно пугает...
Оставляю его и подхожу к перегородке уборной. Как в тюремной камере. Не вижу никаких кранов и смесителей. Вроде как мыться мне не надо. Или меня уже помыли, пока я был без сознания? Мне хочется бессильно рассмеяться от идиотизма ситуации – мои мучители продумали и это.
Слышу мгновенное и неожиданное шипение под потолком. Опять!
Бросаюсь к койке, чтоб зарыться в спасительную ткань, но не успеваю и падаю на полпути.
3.
Звездный бисер. Я иду по невидимой дороге к самым далеким его россыпям. В космос. Антрацитово-черный и безмолвный. Видимо, ученые ошибались насчет его бездонности, потому что я отчетливо вижу купол, переливающийся радужными сотами, замысловатой мозаикой. Я улыбаюсь ему…
*
Понимаю, что я снова просыпаюсь в койке. История повторяется. День сурка.
Смотрю в светлый потолок с лампами, ожидаемо щелкнувшими и загоревшимися ярче.
Я не хочу подниматься. Не хочу входить в эту кошмарную действительность.
Сколько дней я тут? Не могу сказать, сколько раз я уже просыпаюсь…именно сюда. В этот ад. Уже не помню, как бывает иначе. Питье под разрывающий тебя на молекулы вой настенных сирен. Голод. Пищи не было давно. Колючий язык это подтверждает.
Сколько раз за это непонятное время я оказывался в этом даже не сне, а просто «бессознании»?
Сколько меня еще будут травить?
И вообще…выйду ли я когда-нибудь за эти стены?
Закрываю глаза и плачу. Слезы быстро переполняют сомкнутые веки и льются по вискам, ушам, волосам на подушку.
За что?..
Поворачиваю голову и смотрю в сторону двери. На полу стоит уже снова наполненный водой желтый стакан, но теперь рядом лежат еще и две больших желтых тубы. Это еще что? Краска? Паста? Еда? Отрава? Тубы…больше похожи на те, которые изготавливают для пищевых продуктов. Мне не дают посуды…странно…как для космонавтов.
Но я даже думать не хочу о пище. Мне хватает того, что все это ярко-желтого цвета.
Отворачиваюсь к стене.
Слезы текут теперь в одну сторону, полосуя лицо влажными дорожками.
Я не знаю, на что похоже мое отчаяние. Я не был так раздавлен даже тогда, когда сидел в коридоре «Маунт Синай» возле операционного бокса, где хирурги спасали Софи после выкидыша. Мне было больно вместе с ней, за нее, ее болью, но я ничего не мог сделать, чтобы изменить хоть что-то. У меня была только одна надежда – надежда, что она выживет.
А сейчас я даже не знаю, на что могу надеяться, потому что не знаю, что может случиться в следующую секунду. Принимаю как очевидную и возможную реальность тот факт, что я могу больше никогда не увидеть людей, небо, города, никогда не выйти на сцену, не обнять Софи…
По чьей-то жуткой воле я обречен превращаться в какого-то беспомощного хомячка в клетке. В черепашку, бесцельно ползающую по тесному аквариуму нерадивого школьника.
Я читал про закрытые научные эксперименты с животными и людьми еще в колледже. Все они, якобы, проводились в первой половине двадцатого века со зверями, которых, видимо, изначально по определению не жалко, а также с детьми, студентами, беременными женщинами, близнецами, заключенными и т.д. Людей расценили как безропотный материал, наподобие тех же не заслуживающих гуманного обращения зверей.
Для науки.
Для прогресса.
Из бесчеловечной жестокости.
От больной психики.
Травля препаратами, намеренное заражение вирусами, испытание наркотическими средствами, психологическое давление, унижение, запугивание, изоляция и еще куча всевозможных изощренных методов.
Но ведь читал я только о тех, что обнародованы и закончены. А что я знаю о тех, которые проводятся в настоящее время? Ничего. Безусловно, я понимал, что это страшная, жестокая, нереальная, но все-таки правда. Однако мог ли я подумать о том, что сам окажусь на месте тех несчастных испытуемых?!
Я вспоминаю фильмы, которые когда-то смотрел, о том, как люди вынуждены находиться в изоляции от мира, перенося пытки или травлю. Чаще всего в сюжетах все погибают по разным причинам или сходят с ума, а спасается только один или парочка. В лучших традициях извращенных хэппи-эндов. Или я смотрел не те фильмы…
За закрытыми мокрыми глазами вижу освеженную дождем террасу маминого дома, каждую каплю на глянцевитых виноградных листьях. Влажную, грубо сколоченную скамью, пахнущую сырой древесиной. Я почти слышу шум железнодорожной станции неподалеку, мысленно вспоминая ни с чем несравнимый аромат поездов. Все так реально и близко, хочется оставаться там и не возвращаться в эту бледную безжизненную комнату.
Мама… Отец... Спасите меня. Если есть хоть какая-то надежда меня найти и вызволить…
Я лежу без сна уже, наверное, несколько часов, отказываясь шевелиться.
Потом вспоминаю о ненавистных желтых предметах возле двери, поднимаюсь, иду к ним. Поднимаю с пола одну тубу. Динамики тут же голосят отвратительным воем. Отбрасываю тубу – воцаряется тишина.
Сумасшествие продолжается.
Смотрю на тубу с ненавистью, как на живое и опасное ЖЕЛТОЕ существо. Наклоняюсь, беру ее в руку. Высокий кричащий ор сверху. Терплю через силу. Быстро откупориваю и нюхаю – пахнет жареным картофелем. Нажимаю, чтоб в горловине рассмотреть содержимое – на свет показывается пюреобразная желтоватая масса. Закупориваю и бросаю в один из динамиков, но не попадаю. Однако звук замолкает. Если продолжать броски, то, может, я и снесу к черту эту орущую и дымящую ядом штуковину, но я понимаю, что сделать мне это навряд ли дадут – ведь мой протест можно моментально успокоить газом.
Я брожу по периметру, больше не приближаясь к стакану и тубам. Я не могу, не хочу и не буду есть. Меня тошнит от мысли одного только прикосновения к ЖЕЛТОМУ. Меня пугает мерзкий, выворачивающий душу вой динамиков. Я не хочу больше его слышать!
Газом меня пока что не усыпляют – видимо, кому-то надо было, чтобы я поел. Однако, как я погляжу, «звуковое сопровождение» при этом не отменяют.
Чего они хотят добиться? Моей ненависти к желтому? -- Так я и так его ненавижу. Правда, теперь острее. Моего отказа от питания? -- Пусть считают, что у них получилось. Клаустрофобии? – тоже недолго ждать осталось. Какие цели у этого безобразного глумления? Сломить психику? Неужели для этого надо настолько изгаляться, вешать динамики, извергающие отраву, и держать взаперти?
Не облегчаю задачу невидимым мучителям: снова ложусь в койку, отворачиваюсь к стене и закрываю глаза.
Мне кажется, я схожу с ума, теряю рассудок, свою целостность, свою природу.
-- …и я потерян, поэтому жесток. Но я был бы любовью и сладостью, если бы ты была со мной.
Тихо напеваю в самую стену. Почти шепотом. С подступившими вновь слезами.
Меня одолевает слабость. Я слишком давно не ел.
Вспоминаю клип «Blur», в котором пакет молока оживает и путешествует по городу.
Вижу его перед собой детально. Бело-голубой. На ножках. С черно-белым портретом разыскиваемого человека в старомодных очках. Со штрихкодом на левом боку. Сколько цветов… Он улыбается мне…
4.
Не могу найти укрытия!.. На этой голой выжженной земле нет никаких растений, никаких построек. Все похоже на пейзажи бомбардированной Хиросимы из журналов пятидесятых годов. Я спасаюсь от ожидаемой бомбежки и бегу с противогазом в руке. Серое солнце внезапно прячется в тень. Поднимаю взгляд и наблюдаю…огромные человеческие фигуры с распахнутыми руками, беззвучно летящие по небу. Медленно и величественно. Я не могу оторвать от них глаз!..
*
Просыпаюсь от того, что глубоко и часто дышу. В горле пересохло, и сердце норовит выскочить из груди. Я смотрю в высокий потолок, вспоминая невероятную картину своего сна. Щелкают лампы.
Смотрю в сторону двери, ожидая увидеть там ненавистный желтый стакан с водой, но вижу совершенно неожиданное: пол в моей комнате стал…ЖЕЛТЫМ! Линолеум, который был, как и вся эта клетка, бледным, стал ярко-желтого цвета!
Какой-то животный страх и паника обняли меня. Я вскакиваю на постели и озираюсь так, будто вода со всех сторон подступает к моему островку, грозясь через пару минут поглотить его.
Желтый! Желтый! Нет…
У двери все-таки по-прежнему стоит желтый стакан с водой и две желтых тубы. Этот цвет хочет меня убить. Он подбирается ко мне, как маниакальный убийца, медленно, постепенно, неотвратимо!
Встаю на ноги и тут же слышу истошный скрипучий визг динамиков. Бросаюсь обратно в постель, как ошпаренный, но поскальзываюсь и падаю на одно колено. Рев не смолкает и разрывает мои внутренности тысячью игл. Замолкает он только тогда, когда я запрыгиваю обратно на койку. Но теперь уже я сам кричу что есть силы, напрягая связки до хрипа. На этот желтый цвет. Изо всей мочи. Сколько хватает воздуха.
Я не хочу быть подопытной собакой Павлова! Я не могу больше это слышать!
Прикосновения к желтому оборачиваются для меня катастрофой. Он кричит, воет, орет, гудит! Он превращает меня в исступленного психопата.
Куда я могу убежать от этого ужаса? Мне негде прятаться. Даже в себя мне прятаться некуда – нет там больше никаких укрытий! Там осталась только выжженная этим цветом и этим звуком земля, Хиросима из моих снов.
Я не могу добраться до воды, потому что не вынесу больше ни крика динамиков при моем вставании на пол, ни своего собственного крика.
Мне остается снова отвернуться к стене и закрыть глаза.
Не для сна. Не для забытья.
Лучше бы мне помогли газом…
5.
Я бегу по поверхности Луны, смело и радостно отталкиваясь от ее мерцающей щербатой кожи. Я легок, как были легки огромные воздушные шары из нашего тура. Я невесом, как подпрыгивающий в неповоротливом скафандре Армстронг, восторженно восклицающий «Она мягкая. Мягкая, словно пудра!». Медленно поднимаюсь и опускаюсь. Но Луна слишком мала для меня, она – просто небольшой шар. Кратеры и горы под моими ногами совсем малюсенькие, прямо с придуманных Экзюпери планет...
А я…Маленький Принц…
*
Я еще не открыл глаза, но уже слышу щелканье переключающихся ламп.
Почему мне не дают просто умереть?
Зачем им лежащее пластом тело?
Что там, за сухими и горячими сомкнутыми веками? И надо ли мне это знать?
Вплоть до старшего школьного возраста я боялся темноты, но теперь мрак, пожалуй, единственное спасение.
Я открываю глаза.
Все, что меня окружает, тут же бросается в глаза ядовито-желтым цветом.
Желтые, сдавливающие стены. Желтый, опускающийся потолок. Желтые, режущие глаза лампы. Желтая, обжигающая кожу постель.
Поворачиваю голову набок – желтый, почти возгорающийся своей яркостью линолеум.
Поворачиваюсь набок весь, и меня рвет. Мутными кусками белесой жидкости и воздухом. На желтый пол.
Я не могу закрыть глаза.
И я не могу остановиться…
6.
-- Зачем вы привели его в парк? Быстро в палату!
-- Но доктор сказал, что ему уже можно гулять.
-- На задний двор его ведите. Нельзя сюда!.. Господи, да он опять плачет!.. Да поднимите же вы его…
-- Сейчас-то что случилось?
-- За воротами желтое такси проехало…
*
Мое имя Робин Майкл Дафф.
Я родился 28 апреля 1977 года в Арлингтоне, графство Восточный Суссекс.
Закончил университет Thames Valley, где собрал с тремя однокурсниками группу «The Teared Klampsy Head», три песни которой через шесть лет заняли первые места в Британском и Европейских чартах.
У меня аллергия на морепродукты.
Группа крови вторая положительная.
Больше мне нечего рассказать о себе.
Фидбэк -- (от англ. feedback) -- высокий, скрипящий звук, возникающий при игре на электрогитаре на большой громкости.
"Лес Пол" -- электрическая гитара Gibson Les Paul -- одна из популярнейших моделей электрогитар.