Олег позвонил ночью. Лара сонно шарила рукой по тумбочке. Телефон надрывался все громче, но никак не находился. «Да кому ж это не спится!» - Лара наконец нащупала телефон и сердито рявкнула в трубку:
- Слушаю!
- Лара! Это я!
В голосе бывшего мужа звенела непролитая слеза.
- Слушай, Олег! Мы с тобой пять лет, как развелись. Помнишь?
- Лара! Мама умерла.
Вот как! Клавдия Васильевна. Баба Клава умерла. Лара включила ночник, достала из пачки сигарету и закурила, понимая, что спать этой ночью уже не придется. Кстати, бабе Клаве очень не нравилось, что Лара курит. И эта ее вредная привычка стала еще одним кирпичиком в непробиваемой стене, которую свекровь соорудила вокруг своего ненаглядного сына, дабы оградить его от вредного влияния жены. Стараниями бабы Клавы стена эта разрослась до размеров Великой Китайской. Ни докричаться, ни достучаться.
Каждый Ларин шаг пристрастно обсуждался и осуждался. Жена должна быть покорной и уступчивой. Слово мужа для хорошей жены – закон. А эта дымит, как мужик, на работе допоздна задерживается, компотов не варит, помидоров не закручивает. Не хозяйка, а горе. Объяснять Клавдии Васильевне, что акушер-гинеколог на полторы ставки не может, просто физически не в состоянии после ночных дежурств и приема еще и третью смену у плиты выстаивать, было бесполезно. Попытки рассказать, что пальчики должны быть мягкими и нежными, потому что работа у Лары сродни ювелирной, баба Клава определяла, как блажь. Ну и других претензий к невестке у Клавдии Васильевны набралось – на трех хватило бы. Так и жили они в последнее время, не понимая друг друга, словно инопланетянки с разных планет.
Олег сначала метался между женой и матерью, пытаясь наладить хрупкое равновесие, потом роль миротворца ему надоела, он завел себе сразу две любовницы и с головой погрузился в сладостный мир тайных свиданий, признаний и объяснений. Клавдия Васильевна протестный кобеляж сына одобрила и даже всерьез прикидывала, на какой даме сердца Олег остановит свой выбор и поведет к венцу. Дамы периодически били друг другу окна, чем доставляли Олегу чувство горделивой радости, поднимая его статус настоящего мужика. Ревниво наскандалившись, дамы сердца на время успокаивались, и в маленьком гареме устанавливался грозный мир, предвестник очередной бури.
Лара, как это водится, о любовных похождениях мужа узнала последней. И в тот же день ушла. Ушла в никуда. Жила у друзей. Потом переехала в маленький домик, доставшийся ей в наследство от тетки. Развод Лара перенесла тяжело. Все-таки 20 лет, совместно прожитых, так просто из жизни не вычеркнешь. Года три она еще мучилась своей ненужной теперь любовью к Олегу, которая в отсутствии мужа разрасталась в ней, как опухоль, причиняя невыносимую боль. Лара перестала спать по ночам, почернела и осунулась. Подленькая гульба мужа, а затем и развод словно опустили ее, словно клеймо на нее поставили, видимое всем: порченая, второсортная, не нужная. Умом Лара понимала, что все это чушь, но сердце изнывало от тоски и обиды. А потом вдруг отпустило.
Это было весной, отмечали день рождения сына в ресторане. Сын пригласил отца, и Лара в первый раз после развода увидела Олега. Она, конечно, почистила перышки: прическа, макияж, новое платье. Но, Боже мой! Ради кого она так старалась? О ком слезы лила, ночей не спала? Ради этого располневшего мужчины с откровенным брюшком, неопрятной плешью и суетливыми движениями? Да и костюмчик пора бы уже обновить. Да и рубашка нуждалась в стирке. Видно, любимые женщины мужа не очень-то заботились о нем. Вспомнилась забавная песенка из комедии «Чародеи»: «Главное, чтобы костюмчик сидел!» Костюмчик сидел плохо, и Лара почувствовала, как легко и свободно ей стало, словно, свалился с души тяжелый холодный камень. Она освободилась от своей любви к мужу враз, и от тоски по нему тоже освободилась, как от пут. Весь вечер она веселилась, напевая песенку про костюмчик. И впервые в эту ночь уснула спокойно.
И вот теперь ночной звонок бывшего мужа всколыхнул все, что она так старательно забывала, запрятывала на донышко души, в потайной угол, чтобы не ныло, не болело. Умерла баба Клава. Ну, и царство ей небесное. О бывшей свекрови Лара старалась все эти годы не вспоминать. Не было приятных воспоминаний, ну и нечего душу бередить.
- Ты приедешь? – голос Олега срывается, и он долго откашливается.
- Приеду, - вздыхает Лара.
Она наспех одевается, выводит машину из гаража, едет по пустым улицам ночного города.
Олег нервно курит на кухне и на безмолвный вопрос Лары молча тычет сигаретой в сторону детской. Когда-то, когда у них была семья, в этой маленькой комнатушке, громко именуемой «детской», росли сыновья. Сейчас здесь еле светит тусклой лампочкой ночник. Смрадный воздух давно непроветриваемого помещения, перехватывает дыхание, и Лара потрясенно замирает на пороге.
На узкой железной койке, заправленной темным солдатским одеялом, у зашторенного плотными шторами окна, лежит баба Клава. Сейчас одеяло сбилось и почти свалилось на пол, Ситцевая ночная рубашка, купленная когда-то на пышную дородную женщину, каковой всегда была Клавдия Васильевна, смотрится нелепо и жалко на исхудавшем теле покойницы. Рубашка засаленная, давно не стиранная, заголилась до подмышек, обнажив судорожно вытянутые ножки-палочки с узловатыми коленями, проваленный живот и отчетливо проступившие ребра. Но не это потрясло Лару. Она с ужасом смотрит на голову покойницы, наголо обритую.
- А когда мне было ее причесывать, да и ей так легче было, - словно угадав ее мысли, произносит Олег за спиной. – Перед кем ей красоваться-то?
- Замолчи! Как ты можешь?!
- Я между прочим работаю. По-твоему я должен был бросить работу? И вообще, пусть скажет спасибо, что я ее в стардом не отправил. Дома умерла, на своей кровати.
- Как это случилось? Что сказал врач?
- Какой врач! – нервно вскрикнул Олег. – Я приехал, а она… а ее… словом, все уже кончилось.
- Не поняла, - Лара обернулась, пытаясь поймать взгляд мужа.
- Тебя не было дома? И где же ты был?
- Тебя это не касается! – сухо отрезает Олег.
- Понятно,- горько усмехнулась Лара, - у очередной бабы. Сегодня понедельник. Уехал ты, скорей всего в пятницу, а то и раньше, заявился час назад и сразу же позвонил мне. Так? – Лара пристально смотрит на мужа.
Олег молчит.
- Значит, все правильно. Ни воды, ни еды на тумбочке нет. Вряд ли ты по приезду, увидев мертвую мать, бросился убирать посуду. Выходит все это время, пока ты там развлекался с барышней, твоя мать лежала тут одна, голодная. И воды подать было некому. Так?
Олег сумрачно смотрит на Лару.
- А где лекарство? Я же знаю, что баба Клава дня без таблеток прожить не могла. Где таблетки от давления? Корвалол? А?
- Ты этот прокурорский тон-то брось. Тоже мне устроила допрос с пристрастием, - в голосе Олега проскальзывают визгливые нотки, - в последнее время она почти не принимала лекарств. Она очень мало ела, и давление стало нормальным.
- Очень мало ела? – переспрашивает Лара шепотом. – А это что такое?
Она протягивает руку и осторожно вытягивает из полусогнутых пальцев покойницы кожаный футляр для очков. Лара привезла его в подарок свекрови из Таллина: чистая кожа, с тисненным рисунком старинной приземистой башни со смешным названием Толстая Маргарита. Баба Клава к вещам относилась трепетно, и футляр этот берегла, как вещь дорогую и настоящую. Сейчас кромка футляра изглодана, объедена, словно ее грызли мыши.
- Так, говоришь, мало ела? – переспрашивает Лара. – Подонок! Подлец!
- Дура! Ты что несешь, дура! – у Олега трясутся губы. Он бледнеет, и Ларе кажется, что еще миг, и он рухнет на пол без сознания.
- Я ухожу. Я ни минуты не останусь здесь.- Лара стремительно бросается к двери. Олег хватает ее за руку и больно стискивает ладонь:
- Не вздумай болтать! Да и кто тебе поверит? Подумают, что мстишь мне. Ты ведь никому не нужна. Ты же не женщина, а каменная баба.
Лара молча вглядывается в лицо бывшего мужа, отмечая бегающий взгляд, испарину на лбу. Как же так? Она прожила с этим человеком двадцать лет, и так ничего, ни-че-го не узнала о нем. Как же она не разглядела, не разгадала его? Неужели любовь настолько ослепляет?
- Что молчишь? – Олег с силой дергает ее за руку.
- Я уйду. Но как ты с этим жить будешь? Не боишься?
- Ничего, проживу. Не твоя печаль. И вообще, чего ты всполошилась? Матушка всю жизнь тебя терпеть не могла.
Лара помолчала.
- Да, Клавдия Васильевна меня не жаловала, но тебя-то, подлеца, она любила. Жаль мне тебя…
Она поворачивается к покойнице, низко кланяется и тихо говорит:
- Прости меня, баба Клава.
- Святую из себя корчишь? Ты во всем виновата! Ты! Фригидная дрянь. Мне жизнь поломала. – Олег судорожно начинает рыдать, захлебываясь и вздрагивая.
Лара молча выходит из дома на свежий воздух, глубоко вдыхает его морозную свежесть, садится в машину.
Звезды на черном ночном небе сияют особенно ярко, чистым голубым сиянием.
«Зачем я живу? Зачем все мы живем? Зачем рожаем детей, если умираем в одиночестве и в муках? Зачем так нестерпимо ярко горят звезды? И где там, среди этих холодных, равнодушных звезд баба Клава? Такая измученная, такая маленькая и жалкая»
Лара почувствовала, как глаза ей застилает горячая пелена нахлынувших слез. Почему они так и не помирились? Что мешало им понять друг друга? И почему ей так больно и горько теперь? Ну уж нет! С ней такого не случится. Никогда. Ни за что! Ведь это так просто – любить. Любить и жалеть. И она, Лара, будет любить своих будущих невесток и жалеть будет, и никогда, никогда не обидит ни словом, ни делом. И они будут любить ее. Ведь это так просто – любить. И Бог рассыпал эти сияющие звезды по небу, чтобы мы не забывали о любви. Это так просто и так трудно любить. Но это единственная возможность защитить себя от одиночества.
Лара вздыхает, приоткрыв окно, выбрасывает старый футляр от очков с башней Толстая Маргарита в сугроб у забора, утирает слезы и выезжает со двора.