ГЛАВА 31
Галочка написала Антону всего одно коротенькое письмецо, а потом внезапно пропала из виду. Возможно, обиделась, что Мороз, не попрощавшись, спешно отбыл на фронт, ибо, умолив неподкупную медицинскую комиссию, поторопился выписаться из госпиталя, дабы, оставшись наедине со своими мечущимися мыслями, наконец-то решить, кто из девушек больше тревожит его непостоянную, капризную душу. Иногда, лежа в промозглых, несмотря на зиму, окопах, он неожиданно отрывался от ужасной действительности и с тоской вспоминал больничную палату и друзей, коих приобрел за то короткое время, которое провел там, в другой жизни, без беспощадных вшей и оглушительных разрывов снарядов.
А тогда, возле закрытых ворот госпиталя, он каждый вечер встречался с Галочкой, ибо даже строгое врачебное начальство не мешало их спешным, суматошным свиданиям.
– Я хочу от тебя ребеночка, – однажды призналась Антону Сугробова и, словно доверчивое маленькое дитя, рывком прильнула к его груди, будто искала защиты от того жуткого, непонятного времени, в котором неожиданно для себя оказалась.
– Нет, – решительно отодвинул от себя девушку Мороз, – не время сейчас думать о собственной жизни, в данный период все принадлежат войне.
– А что если мы больше никогда не встретимся? – подняла на пациента неспокойные глаза сестричка.
– Тем более, – отвел растерянный взгляд от девчушки непреклонный парень. – Ребенку нужны оба родителя, а где гарантия, что я буду через месяц жив?
– Но у меня останется о тебе память, – не отступала настырная особа. – И твоей маме будет приятно осознавать, что, если …, – Галка передохнула и сглотнула слезу, – от тебя кто-то остался. Сын или дочь…
– Хватит, – грубо отстранил девушку Антошка и, резко поднявшись, ушел тогда в палату, наполненную чужой общей болью.
А сейчас все бы, казалось, отдал Мороз, чтобы только обнять ту, которая так настойчиво предлагала себя ему, да не оценил дурачина ее самоотверженного подарка, не сориентировался, что жизнь на войне состоит из мгновений, проскальзывающих иногда между жестокими боями и молниеносным, казалось, сном.
Мгновений, которые необходимо жадно и трепетно ловить, словно мыльные пузыри, кои пускали они, дети, в те далекие времена, когда еще жив был их отец, и мама была счастлива и молода. А все сильные мира сего… «товарищ» Сталин с подхалимствующими подручниками и ненавистный, охмуренный манией величия, Гитлер… Черт бы побрал их!
– Ты о чем задумался, паря? – шикнул кто-то из ребят, толкая в плечо молчаливого однополчанина. – Дрыхнуть надоть, завтречка снова в бой! А девки после войны только слаще будут.
Антошка вздрогнул и огляделся по сторонам. Оставив после себя дурманящий аромат цветущей черемухи, русская девочка Галя моментально испарилась в воздухе, а вместо нее затуманенному взору Мороза явилась наспех построенная сырая землянка, в которой, наверное, никогда не согреешься, еле освещаемая одним-единственным огоньком, исходящим от маленькой мобильной печурки. На полу, вкруг неясного источника света, вповалку лежало множество неподвижных тел, набирающихся сил перед возможной завтрашней смертью.
– Будь проклята эта война, – отозвался из темноты вихрастый, конопатый москвич Гришка Яковлев. – И когда над бедной Россией прояснится небо?
– То революция, то Гражданская, то Отечественная…. Да и были ли мирные периоды в жизни русских, – поддержал товарища кубанский казак Трофим Дзюба. – Околдованная наша страна, чтоли?
– Околдованная, – горько хмыкнул семнадцатилетний ростовчанин Игорек Кротов, сбежавший на поле брани после жульнической замены паспорта. – Где еще такую красоту неописуемую увидишь?
– Да уж, – оживился татарин Ринат Тухватуллин. – А ведь не спит никто из нас, так?
– И не говори, – согласился с жителем Казани несловоохотливый Эдгар Судмал, – да только лучше уж было бы, если в Латвии находилась гольная пустыня.
– Этто ты к чему? – осторожно поинтересовался всегда галантный Виктор Когай.
– А не расстреляли бы тогда мою семью фрицы, – с горечью откликнулся курносый рыжий латыш. – Не полез бы Гитлер в безлюдную пустыню.
– Этто ты его плохо знаешь, – кисло усмехнулся кореец. – Если мы, советские люди, не остановим фашистов, весь мир под ними будет.
– И Америка? – удивился наивный Игорек Кротов. – Уж туда то он точно не попрет!
– А почему б и нет? – со злостью буркнул молчавший доселе еврей Марк Шегельман. – Если не победит зло наша святая Русь, то его не победит никто.
– Да разобьем мы его, гада! – выкрикнул из тьмы синеглазый белорус Николай Козлючиц. – Дело только во времени, но если кто из нас останется в живых, пусть вспомнит мои пророческие слова!
– Спите, философы! – зябко кутаясь в старенькую, поврежденную пулями, шинель, не зло буркнул на взбудораженных товарищей младший лейтенант Георгий Басилашвили. – Скоро свэтать начнет, а там работы нэпочатый край.
Работой он называл военные действия, но это мирное, незатейливое словечко внезапно расслабляюще подействовало на бойцов, и они тут же погрузились в сон.
А наутро послышался гул самолета и, моментально оценив, что летательный аппарат вражеский, воины спешно повскакивали со своих мест.
– Вот гаденыш! – выругался еще сонный Ринат Тухватуллин. – Не успеем, никак не успеем!
– Успэем, – резко перебил однополчанина Басилашвили. – Слушай мою команду!
Но последние слова командира потонули в страшном грохоте, который с адской болью разорвал барабанные перепонки и, словно безвольные тряпичные куклы, отбросил людей, или то, что от них осталось, далеко-далеко от внушительно зияющей воронки.
– Братик, – протянула к юноше прозрачные руки прелестная светящаяся девушка, сотканная великим Мастером из мягкого перистого облака. – Братик, как же мы маму и Ядю одних оставим? Горе-то, горе какое!
– Ты тоже здесь? – проглотил несуществующую слезинку барахтающийся в воздухе Антошка. – И как же ты тут оказалась, Аннушка?
– Сегодня утром меня волки загрызли, – печально улыбнулась непорочная душа его суровой, праведной сестрицы. – Когда дядя Филя Назаров хитростью спас меня из неволи, я темной ночью побрела к партизанам, но не смогла добраться до них. Видно, не судьба…
– Это какой такой дядя Филя Назаров? – наслаждаясь приятной невесомостью, расслабленно произнес Мороз.
– Старший мамин брат, – улыбнулась одними губами новопреставленная. – Он, наверное, советский разведчик и помогает бежать из плена нашим.
– Ты видела папу? – нетерпеливо перебил рассказчицу павший воин.
– Еще нет, но он скоро непременно прибудет сюда, – нежно обняла брата старшая дочь Уленьки. – Идем, да пребудет с нами Господь наш!
– Они погибли! – влетела в избу Лилии побледневшая, как смерть, Полина. – Причем почти одновременно!
– Кто? – осела от ужаса Ульяна, хотя сразу же поняла, о ком идет речь. Недаром сегодня ночью неожиданно пришел в ее беспокойные сны любимый мальчик Антошка и обреченно рухнул на колени перед матерью, чтобы попросить у нее прощения.
– За что? – протягивая к нему руки и натыкаясь на пустоту, удивленно переспросила женщина. – Разве когда-нибудь ты обижал меня?
– Я ушел в благодатный потусторонний мир к Аннушке и папе, – отдаляясь от той, которая дала ему материальную жизнь, с грустью сообщил призрак. – И теперь мы будем постоянно опекать вас, так что никого не бойтесь.
– Ушел! – закричала тогда в ужасе Улюшка. – Ты не мог так поступить со мной! И Аня ушла?
– И я, – медленно отделилось от стены призрачное видение. – Прости, мамочка, я не должна была покидать тебя, но не смогла просто наблюдать за тем, как враги глумятся над моей Родиной.
– Как же жесток Бог, – заплакала во сне Лилия, – и нет ничего страшнее, чем пережить своих детей.
– У тебя осталась Ядя, – обняла мать за вздрагивающие плечи Аннушка. – Она обязательно будет счастлива, а вместе с ней будешь счастлива и ты.
– Я не смогу без вас, – прильнула к иллюзорным рукам старшей дочери Ульяна. – Я хочу туда, и никто не посмеет запретить это мне сделать!
– А Ядвига? – нахмурил отцовские брови младший Мороз. – Здесь то мы всегда будем, а она не должна страдать на Земле!
– Крепись, мама, – поддержала брата любящая сестра. – Скоро война окончится, и однажды, когда зацветет черемуха, наши обязательно победят. Крепись!
Два тонких лунных лучика прорезали застоявшуюся темноту комнаты и исчезли, просочившись в узкую щель между закрытыми ставнями, унося с собою тех, без которых ей, Белой Лилии, теперь не будет жизни.
– И что ты молчишь? Кричи, плачь, но не замыкайся в себе, – тормошила несчастную почерневшая от горя Полина.
– А как Танюшка? – чужим голосом произнесла Уля.
– Обливается слезами Танюшка, – резко отозвалась Полюшка. – Сильно любила она Антошку, хотя у него и появилась другая.
– Другая? – вскинула отяжелевшую голову Улюшка. – Кто такая?
– Медсестричка, – отмахнулась от несчастной Красулина. – Бедная девочка, мечтавшая родить от него ребенка! Она еще не знает о потере!
– Кррепись, – проскрипел Кирк, нежданно-негаданно появившийся на подоконнике.
– Мама! – оглушительно закричал кто-то рядом. – Мама, они погибли?
– Как герои, – большим усилием воли растягивая в разные стороны потрескавшиеся внезапно губы, повернулась к Ядвиге обезумевшая от горя Ульяна. – А нам надо жить и молиться об их светлых душах!
– Вот это правильно, – внезапно тонко заплакала Полина и опустилась на пол, чтобы обнять одеревеневшие ноги названой сестры, – вот это верно.
– А я не буду молиться! – неожиданно взвизгнула Ядя и, затопав от раздирающей ее ненависти, надсадно зарыдала. – ОН жесток, ОН несправедлив, ОН бесчеловечен!
– Замолчи! – резко поднялась с пола Поля, и неожиданно для самой себя влепила любимой племяннице звонкую пощечину.
А Таня плакала, подвывая, как раненая собака, и никак не могла понять, почему именно ее любимый Антошка погиб на этой страшной беспощадной войне. Ведь живы же еще некоторые воины, да и те, кто просто пропал без вести, могут в любое время вернуться, хоть без рук, хоть без ног, но живые! Как Ванька Антипов. И не отходит же от него Ксюха Еремина. Рада-радехонька, что глаза и рот есть.
Как бы и она ухаживала за возлюбленным, если бы он не погиб, а был просто-напросто изувечен, лишь бы слышать его ласковый голос и смотреть в его синие очи! Но Антона больше нет! Нет нигде на этой большой неприветливой планете, которую зачем-то создал Господь, чтобы самоустраниться и равнодушно наблюдать сверху за трепыханиями алчного человечества.
Недаром говорит мама, что привидения намного лучше живых людей! Недаром! Кстати, у нее есть книги, благодаря которым, даже она, несведущая в ритуалах девчонка, сможет вызвать к себе покойника, но строгая родительница запрещает дочери даже подходить к ним.
– Не беспокой усопшие души, – вырвала из рук Танечки как-то запретный фолиант Красулина. – Еще раз увижу, накажу!
– Карраул! – взлетел тогда с дивана испуганный Кирк, который в последнее время все сидел на одном месте и будто бы о чем-то совсем по-человечьи думал. – Прроизвол! Прроступок! Нехоррошо!
А о том, что мать умеет наказывать, девочка хорошо знала. Как-то продержала она ее целый день в углу только за то, что Таня с подружками на святки собралась гадать. Ледяной холод железными прутьями так сковал тело затворницы, что не могла она даже рукой и ногой пошевелить! И все из-за того, что не хочет мама, чтобы ее единственная наследница тоже колдуньей была.
– Ведовство – тяжкий, великий труд и приносит одиночество и страдания, – не раз говаривала сильнейшая в округе чародейка. – Мы идем против Бога, так как лечим тех, кого он наказал.
– А зачем Он всех подряд наказывает? – спросила как-то Танюшка.
– А мы живем по его заповедям? – ответила вопросом на вопрос женщина. – Строгий отец обязан учить непослушных чад своих.
– Но не так жестоко, – пискнула тогда Танечка. – Вон Аришку тетя Наташа не пугает.
– Тетя Наташа постепенно отошла от наших дел, – опечалено улыбнулась на реплику дочери чернокнижница. – Тихо молится в красном уголке в свободное от работы время и отпущения грехов просит. А я так не могу!
– Как? – насторожилась тогда девушка.
– Я брать привыкла, а не просить. Вот и страдаю. И ты благодаря мне несчастной можешь стать. Умом понимаю, что не права, а сердце не приемлет смирения и покорности. Видно, родительские корни в том виноваты.
«Вот именно, корни, – тяжело вздохнула Танечка. – Счастливая Аришка, вся в тетю Наташу, спокойная и рассудительная. Не влюбляется, не страдает, корпит над учебниками и в ус не дует. А тут жениха в четырнадцать лет теряешь! Да и Яде везет. Пишет ей Сашка каждый месяц, а то и чаще, говорит, танкистом Найденов стал. Везучая»!
– Не плачь, сестричка, – тронула за плечо Танюшку внезапно появившаяся Аринушка, – слезами горю не поможешь. Да и не захотел бы братец, чтобы ты по нему так убивалась. Он всегда оптимистом был. Помнишь?
– Помню, – обвила ее шею несостоявшаяся ведьма, – И спокойную, уверенную в себе Анюту помню! Зачем же они нас покинули?
– Война, – неопределенно пожала худенькими плечиками единственная дочь Натальи. – А мы назло фашистам выжить должны. И счастливыми стать. Понимаешь?
– Какое уж тут счастье без Антошеньки, – снова хлюпнула опухшим от слез носиком Татьяна. – Окончилась моя жизнь, Окончилась.
– Только началась, – погладила по голове названую сестру рассудительная Арина. – После войны жизнь только начнется. Так сказала мама, а чушь говорить она никогда не станет.
– Врраки! Брред! Абрракадабрра!– неожиданно каркнул Кирк и вылетел в окно, словно не желая слушать лишенный смысла разговор двух глупых человеческих созданий.