Вознесение

Шорт-лист "Евразии-2012".

«ВОЗНЕСЕНИЕ»

Пьеса из двух половин.

Персонажи и один предмет:
Ликин Василий Леонидович – пенсионер, ветеран труда.
Ликин Владимир – его сын, временно безработный, по профессии учитель.
«Альпинист» – старый радиоприёмник.
Участковый – лейтенант Итожин, упитанный мужчина в форме.
Ольга – журналистка, 25 лет. Горит работой.
Врач – женщина невысокого роста в очках.
Алкалин Аркадий Валентинович – кандидат в депутаты, молодой энергичный мужчина, на вид 30 лет.
Священник – отец Мефодий. В возрасте, с седой бородой.
Кира – соседка Ликиных, выпивоха. Примерно того же возраста, что и Владимир.
Бойцы ОМОНа – два человека в масках.

Место разворачивающихся пространств:
Квартира на втором этаже двухэтажного барака. Комната с пожелтевшими обоями. Кое-где видна в стене дранка и висящий на куске обоины кусок штукатурки. Вспученный пол настолько неровный, что под ножками стола, стоящего посередине, подложены несколько книжек. По центру, за столом, широкое окно и выход на деревянный балкон с перекошенным барьером. На него лучше не облокачиваться, его вид предупреждает об этом. Стекло в окне пыльное, с заметными грязными разводами, - кто-то безуспешно пытался протирать. Над столом висит металлическая люстра с потускневшим напылением. Ещё в комнате есть старый диван, рваное кресло, телевизор «Рубин» на тумбочке, на стене картина (скорее репродукция) Шишкина «Утро в сосновом бору» с мишками на поваленном дереве. Вполне понятно, что картина – главная достопримечательность этого жилища.
За столом сидит седой пожилой мужчина с закрытыми глазами. Это Ликин Василий Леонидович. Рядом с ним на столе стоит старенький, видавший виды транзисторный приёмник «Альпинист».

ПОЛОВИНА ПЕРВАЯ

Пространство #1.

В комнате появляется Владимир Ликин. Щёлкает выключателем, загорается люстра. Становится лучше различим интерьер комнаты. Владимир подходит к столу и выставляет на него из сумки пол-литровый пакет кефира, выкладывает батон, пачку соли и коробок спичек.
Владимир: (отцу) Вот, это на последние. Коробок за полтора рубля ещё взял, а на копейки уже ничего не купишь. Слышь, отец? (Василий Ликин молчит). Не надоело ещё? Я говорю, деньги у нас с тобой кончились. Завтра соль жевать только останется…
(Василий Леонидович сидит молча и по-прежнему с закрытыми глазами).
Владимир: Может быть, всё-таки отступишься? Ну их на хрен со своей финансовой политикой, а? Всё равно ведь деньги. Раньше на твою пенсию кое-как тянули и дальше протянем. А они, глядишь, ещё на сколько-нибудь поднимут. Не смеха ради, а уже по-серьёзному. А?
(Василий Ликин продолжает молчать).
Владимир: Батя, батя! Вот же у тебя характер какой. Кремень! Со мной-то не сравнить. Я по сравнению с тобой так, одуванчик на склоне. Сдули вон один раз, до сих пор обрасти не могу. Не дети, а пираньи кровожадные. И как в таких маленьких головках такие вампирские аппетиты возникают? Ну, ничего, - ни меня первого, ни меня последнего сожрали. Да лучше уж так, чем постоянные унижения терпеть. А ведь по сути дела, мы друг друга уважать должны были. А-а, да ладно…
(Владимир обречённо машет рукой и уходит на балкон. Через мутное грязное стекло видно, как он из-за пазухи достаёт чекушку и воровато, чтобы никто не заметил, отпивает из бутылки. В этот момент начинает говорить «Альпинист»).
«Альпинист»: Президент Дмитрий Медведев и премьер-министр Владимир Путин в субботу обсудили текущие вопросы социально-экономического развития страны, сообщила пресс-служба Кремля. Там уточнили, что встреча прошла в неформальной обстановке. Кроме того, Медведев и Путин вместе катались на велосипедах…
(Приёмник начинает кряхтеть, шипеть помехами и умолкает. В это время Владимир, утёршись и одновременно занюхав рукавом пиджака выпитое, возвращается в комнату).
Владимир: Да я ведь их простил. Они же дети, в конце концов. Это же их родители такими воспитали. Не объяснили, что взаимное уважение в жизни ой как важно. Это они сейчас просто не понимают. А потом их жизнь побьёт, пообтешит. Они ещё вспомнят не раз своего учителя по черчению Ликина Владимира Васильевича. И не два, когда их самих вот так же за шиворот, да из жизни.
(Садится на стул  у стола рядом с отцом, облокачивается и кладёт голову на ладонь).
Владимир: (задумчиво) Да-а-а… (оживившись) Хоть бы «Альпинист» твой что-нибудь спел? Капризный у тебя, отец, приёмник: хочет – говорит, хочет – молчит. (Приёмнику) Слышь, «Альпинист»! А ты-то чего молчишь? Спой, а? Если друг, там, оказался вдруг, хотя бы? (Владимир тянет к приёмнику руку и хлопает его сверху ладонью. Бесполезно. «Альпинист» продолжает молчать, как и его хозяин).
Владимир: (отцу) Молчит, зараза. Но ты сказал «пусть стоит!», значит пусть стоит. Я его не трону. Слово учителя России!

Пространство #2.

(Появляется участковый).
Участковый: Чего опять дверь-то нарастапашку? Я ж говорил, дверь надо запирать. Или вы чего, уже в коммунизме живёте?
Владимир: А, здрасьте, товарищ лейтенант. Или как вас теперь называть? Господин лейтенант?
Участковый: Брось ты! Какой господин?
Владимир: Вы ведь теперь господин лейтенант полиции.
Участковый: Ты, Вова, историю с хреном и редькой помнишь?
Владимир: Намекаете, что вам всё равно?
Участковый: Хоть господин, хоть товарищ, - это для них там всё равно. Уверен, что годков через десяток ещё как-нибудь перекрестят. Но ты уж меня давай по старому называй. Не господских мы кровей. У меня отец у домны пятьдесят лет простоял, а я теперь господином лейтенантом заделаюсь… Как будто помоями облить собрались!
Владимир: Да, товарищ лейтенант, не сахар вам. Придётся ведь в полиции теперь поработать или того, турнут через переаттестацию.
Участковый: Да я и сам не задержусь. На хрен эту переаттестацию. Уйду сторожить какой-нибудь центральный вход какой-нибудь фирмы, мне на пропитание хватит. А там и пенсия уже подойдёт.
Владимир: Как печально-то у вас всё, товарищ лейтенант, плакать хочется…
Участковый: Это я так, к слову. А вообще-то поговорить надо.
Владимир: А до этого мы что делали? Психоволнами обменивались?
Участковый: Я серьёзно.
Владимир: Ну, садитесь тогда.
(Указывает на стул напротив. Участковый садится).
Участковый: Я по поводу отца твоего.
Владимир: Я понял.
Участковый: Я уже надоел, наверное, но это ведь моя работа.
Владимир: Да я понимаю. Ничего страшного. Мы снова готовы вас выслушать.
Участковый: (кивает на Василия Леонидовича) А он нас что, тоже слышит?
Владимир: Надеетесь, что уже умер?
Участковый: Типун тебе на язык! Он мне живой нужен.
Владимир: Пульс есть, дыхание тоже, сердцебиение прослушивается. Сегодня утром участковая докторица приходила, проверяла.
Участковый: (Василию Леонидовичу) Так что, отец, всё в молчанку играешь?
Владимир: Он и со мной не разговаривает, так что с вами он вряд ли заговорит.
Участковый: Ясно. Ну, так я тебе всё скажу, а он, если слышит, пусть сам решает за себя, что ему делать. Хорошо?
Владимир: А я-то что? Я ему не указ. Вон сидит, как король. Скала! Говорите, в общем, будем слушать. Слышь, отец? (Молчат. Ждут). Давайте. (Машет рукой участковому).
Участковый: Так вот. Тут такое дело, что дело слишком далеко зашло.
Владимир: Как это?
Участковый: Щас объясню. (Снимает фуражку, кладёт её на стол). Перегнули вы с папаней палку, похоже. Обстановка вокруг вашей акции накалилась до предела. Уже и власть вами в полной мере заинтересовалась. И даже, поговаривают, в европейском комитете по правам человека забеспокоились.
Владимир: Да ну! Не может быть! А ведь всего-то ничего, почти полтора месяца прошло, как отец голодовку объявил.
Участковый: Ну что ты, Вова, ёрничать начинаешь? Думаешь, твой отец один в таком положении жизнь проживает?
Владимир: Не проживает, а доживает. И в каком положении – можете не объяснять, товарищ лейтенант. Нам в народе это положение уже давно известно. Могу продемонстрировать…
Участковый: Гражданин Ликин! Попрошу вас вести себя пристойно перед представителем закона! Владимир! Ну, ведь взрослый человек, откуда такие школярские замашки?
Владимир: Я ведь учитель, гражданин-товарищ-господин полицейский. Понахватался от учеников…
Участковый: Это ещё кто у кого понахватался, я смотрю. Мне известно, Ликин, за что вас из школы выпнули. Или вам напомнить, педагог хренов?
Владимир: Моя вина была не доказана. Вы ведь человек в возрасте, должны понимать, что не мог я в своей школе, где проработал двадцать без малого лет, такого учудить. Я и родителям, и вам сейчас, и всегда, да хоть в суде заявлял, заявляю, и заявлять буду: всё подстроили дети. Есть… был у меня один класс, очень у нас с ними отношения не складывались. Я под них подстраивался, пытался найти общие нотки, общую волну, а они, видимо, совсем другим живут. Чем, только я так и не разобрался. Они меня опозорили. Не верите?
Участковый: Расследование было проведено компетентными людьми, и оценка была поставлена однозначная: за попытку растления несовершеннолетних. Скажите спасибо, что вас, Ликин Владимир Васильевич, ещё по статье не отправили общественно-полезным трудом за ночлег и еду заниматься. Опозорили они его! Как вам родители ещё черепок не раскроили? Горе-учитель.
Владимир: Да поймите вы, голова в фуражке, да если бы я даже был таким, каким меня выставили, ну разве бы я стал с порно-журналами и фаллоимитатором в портфеле на работу ходить? Ну, подумайте. Ну, зачем? Для чего?
Участковый: Вы мне свою басню не объясняйте, а то мы не знаем, что у извращенцев свои заморочки. Поклёп, не поклёп, а пятно на твоей репутации, Владимир, имеется, значит и к делу вашему с отцом внимание особое. Сначала, правда, думали, что старик перебесится, отойдёт, успокоится. Поймёт, в конце концов, что жизнь-то всё равно налаживается. А он-те нет! Решил свою волынку до конца тянуть. А это не хорошо, товарищ Ликин, безответственно! Нельзя не доверять тому, что сейчас для народа делается. Да неужели не видно, сколько для народа делается?
Владимир: Ну, значит, мы не народ…
Участковый: Ты чего, Володя, дурак? И впрямь не понимаешь, что дело ваше керосином пахнет?
Владимир: А чего ты меня, господин начальник, агитируешь? Решение голодовку объявлять не я принимал. От пенсии не я отказывался. Я-то и ем, что бог послал, и даже вот (выдыхает в сторону участкового), стараюсь тонус поддерживать по мере сил, конечно.
Участковый: Ну, Вова, тебя же уже можно как алкаша оформлять. А деньги-то где взял?
Владимир: Сегодня последние от пособия истратил. Да что я не понимаю, что с отцовской пенсией нам всё равно полегче. Но ведь у него не характер, а железо калёное, меч самурайский. Говорил же я вам уже: оскорбляет его, видите ли, размер его пенсии. Не желает он её больше получать…
Участковый: Да помню я, помню. Индексации, повышения – всё это как плевок ему в душу. А у него стаж, трудовые заслуги и так далее, и тому подобное. А то, что другие как он, и даже хуже есть – это ему наплевать.
Владимир: Вот! Как раз и не наплевать. Он мне сразу сказал, что больше не за себя, а за всех нас, за стариков, за несправедливо обделённых!
Участковый: Несправедливо обделённых?
Владимир: Да, так и сказал: несправедливо.
Участковый: Ох уж, Василий Леонидович, ну и похлёбку же ты заварил…
(Стоящий на столе радиоприёмник оживает и выдаёт голос диктора из сводки новостей).
«Альпинист»: Премьер-министр России предложил зарезервировать 75 миллиардов рублей за счёт средств федерального бюджета на дополнительную индексацию социальных пенсий. Об этом он сказал во время выступления в Госдуме. Надо отметить, что по закону, правительство России может проводить единовременную индексацию социальных пенсий в апреле каждого года, а не дважды в год (в апреле и в июле), как было ранее…
(Шумы радиопомех, треск, свист, радио замолкает).
Участковый: (испуганно) Чего это он?
Владимир: Барахлит что-то. Отец сказал, чтобы стоял на столе. Он его слушал сначала, чтобы совсем скучно не было. Телевизор-то у нас как год назад сдох. Вот и приёмник, видать, на последнем издыхании.
Участковый: Так выброси!
Владимир: Нет, отец сказал, чтобы стоял, я его не трону. Нужно будет, он его сам выбросит.
Участковый: Хорошо бы, что сам. Успел бы. Слышь, что говорю: успел бы сам выбросить.
Владимир: А что за спешка? Министр или премьер к нам приедет? Или нет – неужто сам президент нагрянет, чтобы положение дел в стране объяснить?
Участковый: Не до шуток, Вова, должно вам быть. Штурмом хотят вашу халупу взять и отца твоего на принудительное лечение отправить. И тебя в придачу загребут. Я, можно так выразиться, ваше последнее предупреждение, парламентёр доброй воли.
Владимир: В погонах…
Участковый: Ты бы уговорил отца, а? В последний раз ведь предупреждаю… предупреждаем… советуем, просим, прости господи! Ну?!
Владимир: Так он ведь уже и со мной не разговаривает. Дня три уже молчит. Вот так сидит и молчит. Иногда мне даже страшно становится…
Участковый: А он точно живой?
Владимир: Говорю же, утром проверяли. Пульс есть, дыхание есть… Но вообще, уже даже воду не пьёт.
Участковый: Ну, вы с отцом с огнём играете! Чего доказать всему миру решили? Не бывает такого в нашей жизни, слышишь, Василий Леонидович. Люди, может, и поменялись, а страна-то та же!
Владимир: Слышишь, папа, правда, ну мы-то при чём?

Пространство #3.

(В комнату входит журналистка. Сумка через плечо, джинсы, футболка, кроссовки, солнцезащитные очки. В руке диктофон. Снимает очки, начинает говорить, оглядываясь по сторонам).
Ольга: (самой себе) Привет из прошлого века… Даже запах какой… Не дерево уже, а труха…
Участковый: Вы к кому, девушка?
Владимир: Из соцопеки, наверное, ещё одна. Сейчас посмотрит, что с нас даже шерсти клок не содрать и уберётся. Уже приходили…
Ольга: (продолжая разглядывать) Здрасьте, здрасьте. Я к Ликину Василию Леонидовичу. (Натыкаясь взглядом на сидящего за столом старика) Вот к нему, скорее всего.
Участковый: А по какому вопросу, собственно? Вы вообще кто? Представьтесь. (Надевая фуражку и прикладывая руку к козырьку) Лейтенант Итожин. (Указывая на Владимира) Сын Василия Леонидовича.
Владимир: Владимир Васильевич.
Ольга: Очень приятно. (Жмёт обоим руки). Ольга, журналист. Точнее, радиожурналист. Городская радиостанция «Губерния ФМ». Я к вам с рабочим заданием.
Участковый: Ну, вот и средства массовой информации пожаловали. Репортаж хотите делать?
Ольга: Хотела бы взять интервью у пенсионера, объявившего голодовку и отказавшегося получать пенсию, размер которой он расценивает как прямое оскорбление его чести и достоинства.
Участковый: Во шпарит! Откуда же, девонька, у тебя такая исчерпывающая информация?
Ольга: (несколько смущённо) Ну, у нас свои источники информации.
Владимир: Кира, соседка, наверное, оповестила, больше некому.
Ольга: Почему соседка? Думаете, человек больше месяца как голодовку объявил и об этом только ваша соседка знает? Не обольщайтесь. Только я вижу, что первая к вам добралась. Это хорошо!
Участковый: Что хорошо? Что первая или что человек больше месяца не ест ничего?
Ольга: Очень смешно, товарищ лейтенант. Только я из отдела новостей, а не юмористических программ.
Участковый: Как ваша фамилия говорите?
Ольга: Извините, боюсь напугать.
Участковый: Ой ли? А, может, всё-таки постращаете человека при исполнении? Я старой закалки, пади глаза от страха не полопаются.
Ольга: (спокойно) Смотрите. (Роется в сумке, достаёт удостоверение и, развернув, показывает участковому). Вот.
Участковый: Однофамилица?
Ольга: Можно позвонить, поинтересоваться, если, правда, он не на совещании.
Участковый: Не нужно. Это входит в мои обязанности – я должен был удостовериться, что вы действительно представитель СМИ.
Ольга: Так что, мне можно взять интервью? А то время идёт, сюда, может, уже скоро телевизионщики прикатят. Неохота с коллегами на одной площади друг другу ноги оттаптывать.
Участковый: Попробуйте, если получится…
Ольга: А в чём проблема?
Владимир: В самом интервьюере.
Ольга: В Ликине Василии Леонидовиче?
Владимир: В нём самом.
Ольга: (указывая на старика) Это он?
Участковый: Он.
Владимир: Да, он.
Ольга: Живой? (Участковый и Владимир кивают). Спит?
Владимир: Может быть, но разговаривать, судя по всему, всё равно отказывается. Со мной за три дня ни словом не перекинулся.
Ольга: Медитирует, может?
Участковый: Что делает?
Владимир: Ну, молится или мысленно где-нибудь летает…
Участковый: А-а-а!
Владимир: Это вряд ли. Мой отец такие практики не изучал. Наверное, просто его всё достало, вот он ни с кем разговаривать и не желает.
Ольга: Так может быть, он мне лично и расскажет о том, что его так достало?
Участковый: (Владимиру) Вот чудачка!
Владимир: Да пусть попробует. А мы посмотрим. (Ольге) За стол присаживайтесь, пожалуйста.
Ольга: Ага, спасибо. (Садясь) Радио слушаете, я смотрю. Значит, скучать не приходится?
Владимир: Новости в основном.
Ольга: Ну, так тем более!
Владимир: Да как сказать…
Ольга: Ну, ладно. (Усаживаясь поудобнее, ставя перед Василием Леонидовичем включенный диктофон). Здравствуйте, Василий Леонидович. Мы приветствуем вас от лица всего города и нашей радиостанции «Губерния ФМ». Не могли бы вы ответить на наши несколько вопросов в связи с вашей длящейся уже больше месяца акцией протеста? (Пауза. Василий Леонидович молчит, не открывая глаз). Я постараюсь несколько перефразировать вопрос. Готовы ли вы высказать вслух те недовольства, из-за которых вы решились на столь отчаянный шаг – отказ от пищи?
Участковый: Он от пенсии отказался, вот с чего начинать нужно…
(Ольга поворачивается к участковому, пожимает плечами и прикладывает палец к губам, показывая жестом, чтобы молчал и не мешал).
Ольга: Ваш отказ от пенсии и голодовка – это политическое решение? Вы надеетесь, что к вашим действиям обратят свой взор сегодняшние власти? Как вы расцениваете своё положение: как жертва или как борец за финансовое благосостояние пенсионеров всей страны? Как вы думаете, депутаты городской думы готовы…
Владимир: Вы так и будете его заваливать вопросами или дождётесь хоть одного ответа?
Ольга: Что?
Участковый: Вы увлеклись, девушка.
Ольга: (смущённо) У меня было такое ощущение, что Василий Леонидович вот-вот мне ответит. Я даже, наверное, что-то слышала.
Владимир: Ну, может быть, это радиоприёмник что-нибудь прохрипел. Он у нас контуженный слегка, самостоятельно и неожиданно пытается что-то поведать миру.
Ольга: Да нет. Приёмник молчал… Тут что-то другое… (Встаёт, оглядывается вокруг). У вас одна комната?
Владимир: Одна. Кухня ещё маленькая и санузел совмещённый. В него страшно ходить, правда. Лучше на улицу, в общий. А что?
Ольга: Я нет, не в туалет… (Замечает выход на балкон) А на балконе покурить можно?
Владимир: Да пожалуйста, (вдогонку) только на перила не облокачивайтесь, шатаются сильно!
Участковый: Странная она какая-то.
Владимир: Золотая молодёжь. От дисбаланса «хочу» и «могу» у них у всех когда-нибудь крышу срывает.
Участковый: В смысле – дуреют?
Владимир: Дуреют, смурнеют, хиреют, тупеют, - по разному. А в основном сами не знают, чего хотят.
Участковый: Но эта вот пошла ведь зачем-то на радио работать. Журналистка. Интервью берёт.
Владимир: (машет рукой) А! Увлечение молодости! Надоест, выскочит замуж, - за такого же, как её папаня, - и укатит жить и рожать в Испанию. Или ещё куда-нибудь, где всегда тепло и солнечно.
Участковый: Ну, это понятно. Развлекается, значит.
Владимир: Что-то типа того.
Участковый: Знаешь, что, Владимир, ты вот что! Я пойду, а ты тут уж сам как-нибудь с этой залётной пташкой. И помни, о чём мы с тобой говорили. Убеди отца смириться. Если спит – разбуди, если то, что ты там говорил – выведи из него. Закроют вас, понимаешь? Развезут по разным домам и всё! Тебя в «дурку», а его в пансионат какой-нибудь с решётками на окнах. Оно вам надо? Ты меня понял?
Владимир: Я постараюсь, попробую ещё раз.
Участковый: Попробуй, постарайся, дорогой. Сейчас, можно сказать, всё в ваших руках. (Старику) Василий Леонидович, до свидания! Надеюсь на вашу сговорчивость и взываю к трезвой логике. Ещё всё можно исправить. (Пауза) Ну всё, я пошёл…
Владимир: А сколько у нас времени?
Участковый: До вечера, Вова, до вечера.
Владимир: Я понял.
Участковый: Ну, всё, давай!
(Жмут друг другу руки).
Владимир: Не думал, что всё так закрутится…
Участковый: В этом и беда: никто с начала не думает, а потом оказывается чёрти знает где, чёрти знает с каким приговором. Я не пугаю, Володя. Ты тоже уже не мальчик, должен понимать, что к чему.
Владимир: Жалко отца. Я всё понимаю, но и его понимаю. Он всю жизнь спину на одном заводе гнул…
Участковый: Да знаю я, знаю. Не в этом сейчас дело. Надо его вытаскивать, пока не поздно, спасать. Понял?
Владимир: Понял…
Участковый: И о себе не забывай.
Владимир: Не забуду…
(Участковый поправляет фуражку и уходит).

Пространство #4.

(С балкона возвращается журналистка).
Ольга: Ушёл милиционер?
Владимир: Да, ему надо уже было.
Ольга: Участковый ваш?
Владимир: Да, участковый. Приходил, вот, беспокоится о нас… Хороший человек.
Ольга: Конечно, все они хорошие.
Владимир: Кто все?
Ольга: Да ладно, не важно. Я с балкона увидела, - там скорая ни к вам приехала?
Владимир: Скорая? С чего вы взяли?
Ольга: Скажем так: я не слепая и не дура. Догадываюсь, в каком состоянии ваш отец.
Владимир: И в каком же?
Ольга: Ну, возможно, у него голодный обморок. А может, впал в транс на почве психоза.
Владимир: Вы что, медик ещё на пол ставки? Зарплата на радио не ахти?
Ольга: Я просто предположила.
Владимир: Интервью ещё брать будете?
Ольга: У кого?
Владимир: Ну, я-то вам точно ничего говорить не стану.
За меня вам всё вот эти стены могут сказать… и вот этот пол… и, кстати, перила на балконе тоже. Можете просто красочно описать наше жилище, и этого будет с лихвой. Ах да, вот это (указывая на лежащее на столе) я купил сегодня на последние деньги. Всё, завтра в переход пойду. Отец вон как-то приспособился, а я по утрам жутко жрать хочу.
Ольга: Поняла я, поняла. Только не злитесь. Ну, хотите, я вам пятьсот рублей одолжу до зарплаты?
Владимир: Да уволили меня уж как полгода тому. Учитель черчения. Средняя школа 8 дробь 15 Красногорковского района. Припоминаете?
Ольга: Что-то, да, было... По телеку ещё бучу развезли. Точно, точно, вас по подозрению в какой-то аморалке турнули. Порножурналы, по-моему… и ещё какие-то изделия из интим-магазина… Да ну, вы что ли?
Владимир: Это так мои ученики надо мной позабавились. Смышлёная молодёжь пошла!
Ольга: Ну, конечно. А я ещё тогда подумала: на фига этот старый перец, ну, если он такой изврат, со всеми своими причиндалами на работу попёрся? Такие кадры обычно наоборот гасятся, их и не заподозришь ни в чём, а этот просто так чемодан свой со всем барахлом без присмотра в классе оставил на виду у всех. Я сразу сообразила, что это подстава. Развели вас, Владимир Васильевич, как кролика.
Владимир: А! (Машет рукой) Сейчас уже всё равно ничего не исправишь. Хорошо, конечно, что хоть один человек это понимает.
Ольга: Да я уверена, что многие это понимали, просто пачкаться не хотели. Учителя народ чистоплотный, - интеллигенция. Я по своим помню. (Копирует интонации, ужимки) «Что вы, что вы? Как вы могли подумать? Какой кошмар! Как это возможно?». (Уже серьёзно) Ну что, я не правду говорю? У вас что, другие коллеги были?
Владимир: Ну, не совсем, конечно… Но в общих чертах вы, конечно, очень близко… (Молчат). Выпить хотите?
Ольга: Спасибо, не пью.
Владимир: Вообще?
Ольга: Рано ещё. И работа к тому же. Извините.
Владимир: Ясно… Я сейчас…
(Быстро уходит на балкон и, стоя спиной к стеклу, пьёт, прикрываясь пиджаком).
Ольга: А на водку деньги есть. Жертва русской интеллигенции! (Василию Леонидовичу) Что ж вы за сыном-то не смотрите? Так он у вас по наклонной совсем в тартарары съедет. Молчите? Удобную вы позицию выбрали: никакого вам дела нет до этого мира, словно вычеркнули вы его для себя из сознания, и нет вокруг никого. А мы вот они, живые! Слышите меня? Ку-ку!?
Владимир: (возвращаясь) Не отзывается? Никак?
Ольга: Как в танке. Никого не вижу, никого не слышу, никому ничего не скажу. Плакало моё интервью. Может, правда, вы что-нибудь расскажите об отце?
Владимир: Нет-нет, даже не уговаривайте. Сходите на завод, где он работал, там вам всё о нём расскажут.
Ольга: Была я уже там. Кто с ним работал, уже и в живых-то нету. Или далеко далече. А руководство уже тридцать три раза смениться успело. Вы бы мне лучше про его житьё-бытьё рассказали, личную жизнь, а?
Владимир: Нет, не буду! Ни к чему это вам! Отказался от пенсии и объявил голодовку – вот и вся история. Больше мне добавить нечего.
Ольга: У, какой вы упёртый, Владимир Васильевич.
Владимир: Весь в отца.
Ольга: А я подумала, что мы с вами подружились.
Владимир: Скоропалительные выводы. Сочувствием решили меня взять? Я школу прошёл, общеобразовательную, с уклоном по предмету «Взаимное доверие и уважение».
Ольга: А на компромате завалились! Наверное, теперь вообще никуда не берут?
Владимир: Ничего. Может быть, я устал. Может быть, я на заслуженном отдыхе. И мне дела нет до всяких там школ и учеников. А чертить я и дома могу.
Ольга: У вас деньги-то на ватман есть?
Владимир: На миллиметровке лучше чертить.
Ольга: Да какая разница на чём.
Владимир: А я и в уме могу прекрасно чертить. В уме стирать и править, кстати, намного проще…
Ольга: Ну-ну. (Озираясь) Странная у вас всё-таки квартира. И отец, и вы очень странные.
Владимир: Кто бы говорил. Недавно сами, вон, голоса какие-то слышали.
Ольга: Я об этом и говорю…
Владимир: Что вы тут тумана наводите. Говорили, что по работе, а начинаете тень на плетень наводить. Если у вас с вашей профессиональной деятельностью всё, то вас никто не задерживает.
Ольга: Да вы, я смотрю, не джентльмен.
Владимир: Это что ещё за слова иностранные? Товарищи – помню, господа – сейчас, вроде. А джентльмены – это кто ещё? Новая мода что ли повеяла?
Ольга: Как всё запущено-то! Ладно, ладно, я намёк поняла, можно не повторять. Уже ухожу.
Владимир: Да, думаю, так будет лучше.
Ольга: Денег, может, всё-таки занять? У меня есть. Честно.
Владимир: (выдавливая, борясь с собой) Ну… может, сотню… или две… на месяц… или два…
Ольга: (кладёт на стол бумажку) Пятьсот, как обещала. Вернёте как-нибудь при случае. Возможно, ещё встретимся.
(Владимир молча кивает, не решаясь подойти к столу и забрать деньги).
Ольга: Удачи! Постарайтесь всё-таки его оживить. Как-то даже не по себе из-за этого всего. Сидит, как кукла. Вот…
Владимир: Спасибо.
Ольга: На здоровье. Еды купите, бунтари.
(Ольга уходит. Мурлыкая под нос «Тореадор, смелее в бой», Владимир быстро подходит к столу, берёт купюру, с улыбкой разглядывает, вертит её в руках и, наконец, прячет в кармане пиджака).

Пространство #5.

(Владимир заходи за спину отца, достаёт из-за пазухи чекушку с остатками водки и залпом выпивает. Довольно крякнув и повторив процедуру занюхивания рукавом, ставит пустую бутылку в тумбочку под телевизором. Раздаётся характерный звон такой же стеклянной тары).
Владимир: Фортуна благосклонна, так не будем останавливаться на достигнутом. За добавкой становись!
(Направляется к выходу. Навстречу ему, преграждая путь, в комнату заходит женщина в белом халате, в очках, с фонендоскопом на шее. Понятно, что врач).
Врач: Здравствуйте!
Владимир: Очень приятно… В смысле, тоже здрасьте! Вы скорая?
Врач: Что?
Владимир: Это вы на скорой приехали?
Врач: Да, я, приехала, к вам.
Владимир: А почему к нам? Мы вас не вызывали.
Врач: Вызывали, но только не вы. Вы так не переживайте, пожалуйста. Я просто должна вас осмотреть.
Владимир: Моего отца?
Врач: И вашего отца, и вас лично, комплексно, в общем. А вы что, куда-то спешите?
Владимир: Я в магазин собирался.
Врач: В магазин?
Владимир: Да. А что тут такого странного?
Врач: Насколько мне известно, вы сидите без денег. Вам купить продуктов не на что. Отец голодовку объявил, вы на пособии.
Владимир: Вам-то откуда это известно? Вы скорая помощь или, может, в ФСБ форму поменяли?
Врач: Я врач. И мне поручено провести экспресс-обследование. Вас и вашего отца, Василия Леонидовича.
Владимир: К нам и так часто участковый врач заходит. Вам-то что ещё нужно?
Врач: Хочу с вами побеседовать, задать несколько вопросов, если вы не против.
Владимир: А вы, простите, по какой специализации работаете? Уж не мозгоправ ли?
Врач: Я врач терапевт широкого профиля. Далеко не узкий специалист, как и положено работнику скорой помощи.
Владимир: Не узкий, говорите, широкий? Многостаночница, значит, как ткачиха из Иваново?
Врач: Давайте сразу договоримся: хотите, чтобы я быстрее покинула вас, - постарайтесь ответить на все мои вопросы. И я не заставлю вас терпеть меня, а мне не придётся выслушивать от вас глупости и фамильярные сравнения. Договорились?
Владимир: Ну, ладно. Хорошо. А может, я сперва сбегаю?
Врач: Вы не хотите, чтобы я быстрее ушла?
Владимир: Очень хочу!
Врач: Так, быть может, мы приступим?
Владимир: Что же это за день такой – вопросов и ответов!?
(Врач подходит к Василию Леонидовичу, берёт его за запястье и пытается прощупать пульс).
Врач: Вы давно ели?
Владимир: Утром.
Врач: Что именно?
Владимир: Да не помню я!
Врач: Ясно. Отец давно не принимал пищу?
Владимир: Больше месяца.
Врач: А точнее? (Продолжая осматривать Василия Леонидовича).
Владимир: Ну, с двадцать третьего числа прошлого месяца.
Врач: (просчитывая в уме) На сегодня сорок дней ровно получается. Воду пьёт?
Владимир: Пьёт. Три дня назад последний раз пил. Пол стакана.
Врач: Ясно. Плоховато. А молчит давно?
Владимир: Три дня и молчит. (Срываясь) Да что вы у меня спрашиваете? Я же не дурак, я же понимаю, что вы и так, без меня всё это знаете!
Врач: Мне от вас это всё услышать нужно. Ясно?
Владимир: Ясно. Что ещё?
Врач: (садясь за стол) Присаживайтесь. Ещё несколько вопросов и я от вас с отцом отстану. Ну, садитесь, не бойтесь.
Владимир: А чего мне боятся? (Усаживается напротив врача).
Врач: Вы детей любите?
Владимир: Вы на что намекаете?
Врач: Простите? Я не поняла?
Владимир: Что вы не поняли? Это я вас не понял. Припёрлись в белом халате, на скорой прикатили, разыгрываете здесь спектакль: сколько и когда ели, давно ли спали? Детей зачем-то сюда приплели. Что вам от меня надо?
Врач: Мне сказали, что вы раньше в школе учителем работали, вот я и поинтересовалась. У меня у самой трое детей.
Владимир: И вы туда же – будете мне мозги моралью полоскать?
Врач: Я совсем вас не понимаю. Я просто делаю свою работу и никому ничего полоскать не собираюсь. Просто так, между прочим спросила. А у вас, похоже, под этим даже не пунктик, а целый комплекс сформировался.
Владимир: Идите вы знаете куда!?
Врач: Клянусь, мне ничего не известно о том, что так вас беспокоит. Давайте просто оставим эту тему, и нет проблем?
Владимир: Вот именно. Спрашивайте меня о чём-нибудь другом. Есть же у вас другие вопросы?
Врач: Конечно. Имя, отчество Пушкина?
Владимир: Ну, это ж понятно – Александр Сергеевич, помню ещё.
Врач: Кто был первой женщиной-космонавтом?
Владимир: Эта, как её…
Врач: Не помните?
Владимир: Помню, помню… Телевикторина какая-то… О! Терешкова, Валентина!
Врач: Хорошо. Корень из шестнадцати?
Владимир: Пустяки какие. Четыре.
Врач: Свинкой, ветрянкой, коклюшем в детстве болели?
Владимир: Э-э-э… я не помню. Ветрянкой, может быть, а так неа.
Врач: Понятно. Вредные привычки имеются?
Владимир: Периодически возникающее желание чего-нибудь поесть считается?
Врач: Нет, это аппетит, это нормально. По запаху чувствую, что выпиваете. Часто прикладываетесь?
Владимир: Что значит «прикладываетесь»? Я временно неработающий, а значит освобождён от моральной необходимости сдерживать свои умеренные человеческие слабости. Могу позволить, мне на работу не идти, с коллегами и учениками не общаться!
Врач: Я уточнила, - у вас денег на пропитание нету, а на выпивку каким-то образом раздобыли. Это наталкивает на вполне конкретные предположения.
Владимир: Ну, если «конкретные», тогда другой разговор. Я вас, тётя доктор, сначала и не прочухал. Надо было мне марлевой повязкой обзавестись, чтобы на подозрения не наталкивать, а то так вы меня ещё в алкоголики-тунеядцы запишите. Что мне тогда делать? Как дальше век свой бессмысленный коротать? Кошмар!
Врач: Ну-ну, актёрский талант в вас так же, несомненно, прослеживается, только больше он похож на дёрганье и кривляние.
Владимир: Не видать мне «Золотой маски»?
Врач: Увы! Не видать! А будете так паясничать, могу посодействовать вашему переезду в специализированный санаторий с бесплатным питанием и внимательным персоналом.
Владимир: Это там, где рубашки с такими длинными рукавами, что можно полы подметать?
Врач: Да, точно, и себя обнимать в два обхвата.
Владимир: Отказаться можно?
Врач: Оставаться разумным и стремиться к взаимному сотрудничеству никогда не поздно. Понимаете, о чём я?
Владимир: Понемногу начинаю, кажется.
(Врач боросает на Владимира оценивающий взгляд. Поднимается из-за стола).
Врач: (в сторону двери) Аркадий Валентинович!

Пространство #6.

(В комнату входит Алкалин).
Алкалин: Да-да, конечно. Здравствуйте!
Владимир: Здравствуйте.
Алкалин: Закончили, Наталья Борисовна?
Врач: Да, Аркадий Валентинович.
Алкалин: И как на ваш взгляд, положение безнадёжное или всё же есть хоть какая-то надежда, лучик, искорка, что ли?
Врач: Психоматорика неуравновешенная, склонная к агрессии. Общее психическое состояние указывает на значительное истощение и, как следствие, моральную неустойчивость. Отсюда проявление склонности к алкогольной зависимости. Но хотела бы заметить, что данные первоначальные, визуальные. Выводы можно расценивать как предпосылки и, возможно, ещё далеки от постановки категоричного психоневрологического диагноза.
Алкалин: Ай-яй-яй! Деградация личности. Как плохо звучит, а, Владимир Васильевич?
Владимир: Представьтесь, пожалуйста, на всякий случай. Сегодня в этой скромной квартире, похоже, день неожиданных визитов.
Алкалин: Ах да, конечно, представиться. Алкалин Аркадий Валентинович, кандидат в депутаты по вашему избирательному округу.
Владимир: По нашему или всё таки по вашему?
Алкалин: А вам палец в рот не клади, Владимир Васильевич. Вижу, что клыки у вас имеются.
Врач: Возможно, проявление похмельного синдрома. Вы ведь тоже чувствуете?
Алкалин: Я уже всё понял, Наталья Борисовна, огромное вам спасибо. (Подходит к врачу, становясь спиной к Владимиру, передаёт ей пачку денежных купюр. Врач молча кивает, быстро прячет деньги в карман халата). Надеюсь на дальнейшее наше сотрудничество. Вы ведь нам поможете, если что, правда?
Врач: Несомненно, Аркадий Валентинович. Современная медицина в вашем полном распоряжении. Я тогда могу ехать?
Алкалин: Конечно. Теперь мы уж сами с Владимиром Васильевичем побеседуем.
Врач: До свидания.
Алкалин: Да-да, всего хорошего.
(Врач уходит).
Владимир: О чём же мы с вами будем беседовать? Эта сейчас то стращала, то викторину устраивала. Вы агитировать будете?
Алкалин: Сначала я хочу с вами подружиться. (Открывает портфель, достаёт бутылку виски и ставит на стол). А какая же дружба без тёплой беседы и без ста грамм? Я ведь человек тоже русский и всё понимаю.
Владимир: Ишь с какой стороны решили подъехать.
Алкалин: Что значит «подъехать»? Вы человек простой, я человек простой. Так чего бы двум простым людям не посидеть за одним столом, не обсудить дела житейские? Глядишь, к нам и Василий Леонидович присоединится.
Владимир: Это вряд ли. Он даже воду не пьёт, а тут зелье для него неведомое. Я и сам-то такое чудо только в специализированных отделах видал.
Алкалин: Вот и появилась уникальная возможность попробовать зелья и согреть душу метущуюся. А, Владимир Васильевич?
Владимир: Можно просто Владимир…
Алкалин: Ну вот, совсем другое дело, Володя! Давай-ка за знакомство. Стопки-то есть?
Владимир: Из приличной посуды у нас в доме только чашки и стеклянная сахарница.
Алкалин: Не переживай, дорогой, я и этот случай предусмотрел. (Достаёт пластиковые стаканчики). Дёшево, но безотказно. Дежурная тара России.
Владимир: Это уж точно. Если где нагадили, то обязательно с пластиковыми стаканчиками. Я про утро после городских празднеств вообще не говорю.
Алкалин: Не одними же стаканчиками мусорят. Это так только, приправа к блюду.
Владимир: Вот если бы их научились съедобными делать, сколько бы проблем отпало с их утилизацией. Налил, выпил и тут же закусил. А?
Алкалин: Я всегда говорил, что голова у нашего Вани светлая, работает, как фабрика изобретений.
Владимир: Ну, я всё-таки черчение преподавал. Ближе к точным наукам, почти техник или инженер…
Алкалин: Запатентуйте! Хорошая ведь идея!
Владимир: Да ладно. У нас и занюхивают – не сильно расстраиваются.
Алкалин: А если японцам или ещё кому толкануть? Неплохо наварить можно. Надо подумать.
Владимир: Хотите, патентуйте, мне не жалко, дарю!
Алкалин: Хороший ты человек, Вова! Давай всё-таки за знакомство!
(Алкалин наливает. Выпивают).
Владимир: Ух ты! Такую красоту никакими стаканчиками закусывать не нужно. Травами пахнет.
Алкалин: А между тем, обыкновенный подкрашенный самогон двенадцатилетней выдержки с красочной наклейкой. И всё!
Владимир: Да ладно?
Алкалин: Конечно, получше нашей водки за сто рублей, но суть-то остаётся та же.
Владимир: Что-то я сути не распробовал. Может, повторим?
Алкалин: Для тебя ничего не жалко, человек ты мой дорогой. Но я только пропущу. Мне ещё по делам нужно. Без обид. (Наливает Владимиру).
Владимир: Как скажешь, командир. (Выпивает). И всё-таки большая разница.
Алкалин: Ну, это с непривычки, а так-то человек ко всему со временем привыкает, - и к хорошему, и к плохому.
Владимир: Вот с этим трудно не согласится…
Алкалин: А мне один раз такая мысль пришла. Вот стоял я в вино-водочном отделе, глядел на ряды всего этого дорогого пойла с разными заманчивыми этикетками, в разнокалиберных бутылках, и подумал: а вот взять сейчас и убрать со всех этих бутылок все этикетки, все до одной, чтобы только напиток и стекло.
Владимир: И что тогда? Непонятно будет где что и всего-то.
Алкалин: Вот именно! И, по сути, станет совсем всё равно, какую бутылку брать, открывать и пить. Лишь бы горело. Всё ведь это только для того, чтобы хряпнуть, дробалызнуть…
Владимир: Кирнуть…
Алкалин: Да, и так далее. Значит, покупаем мы даже не напитки, а этикетки, которые наклеены на бутылки с ними. Красивая этикетка – значит и пойло хорошее. Не ахти бумажка на бутылке, значит отстой, палёная или неликвид.
Владимир: Так у нас и к людям такое же отношение. «Встречают по одёжке…». Хорошо выглядит, значит и содержание стоящее…
Алкалин: А откроешь, попробуешь, бывает, человека, а в нём говна по уши…
Владимир: Внутренний мир человека у нас перестали уважать. Совсем никого не интересует, что у тебя за душой, чем ты живёшь, во что веришь. Не люди, а этикетки сплошные, рекламные вывески.
Алкалин: Ну, Владимир, давай за внутренний мир! За твой мир!
Владимир: И за ваш, Аркадий Валентинович!
Алкалин: Спасибо.
(Владимир выпивает, а Алкалин лишь делает вид, что пьёт).
Алкалин: Как же так получилось, что такая семья, такие замечательные люди и попали в такую историю?
Владимир: Вы про кого? Про Россию?
Алкалин: Да нет, конкретно про вас с отцом, про семью Ликиных.
Владимир: А-а-а, вы про это? Про голодовку? Отец чудит… Слушайте, а может, вы нам поможете? Замолвите словечко, там, в Собесе или ещё где? Вы ведь политик, депутат…
Алкалин: Ещё пока нет, только кандидат в депутаты.
Владимир: Ну, за вами всё равно кто-то стоит. Кто-то влиятельный, могущественный. Или вы от другой партии баллотируетесь?
Алкалин: Нет, не от другой, но не в этом дело.
Владимир: Как не в этом? Отцу немного пенсию поднять, он бы перестал бастовать…
Алкалин: Насколько мне известно, речь идёт об удвоении суммы пенсии. Такие были изначальные требования вашего отца?
Владимир: Вообще-то, даже чуть больше. Но всё равно ведь ничего не сдвинулось с места. Через месяц только зашевелились. Участковый врач и наш участковый милиционер стали каждый день наведываться. И всё.
Алкалин: Помнишь, Владимир, я сказал, что пришёл для того, чтобы подружиться?
Владимир: Конечно, помню. (Указывая на бутылку виски) Можно?
Алкалин: Я только буду рад, и даже готов оставить всю бутылку, но сначала о делах.
Владимир: О делах?
Алкалин: Я как друг пришёл, с дружественным предложением.
Владимир: Ба! Хотите стать нашим спонсором? Мы не против.
Алкалин: Я предлагаю вам с отцом поверить нам, прекратить забастовку…
Владимир: Голодовку!
Алкалин: Да, голодовку. Мы сможем помочь вам абсолютно во всём. Новое жильё, восстановление на работе, индексация пенсии, плюс надбавка за звание почётного гражданина города, плюс персональная пенсия ветерана труда, бесплатный проезд к месту отдыха и обратно, плюс санаторий-профилакторий для ограниченного контингента.
Владимир: Такие ещё остались?
Алкалин: (Ухмыляется) Хм!
Владимир: Я не против. Что в замен? Только прекратить голодовку или ещё душу заложить?
Алкалин: Я представитель светлых сил!
Владимир: А я уж грешным делом подумал, что в стране таких не осталось.
Алкалин: Пока мы есть – Россия будет жить!
Владимир: Да-да, вирус без организма погибает…
Алкалин: Какой вирус? Я знаю только один вирус – вирус справедливости и демократии.
Владимир: Вы ещё свободу, равенство и братство вспомните.
Алкалин: Я что-то вас не понимаю, Владимир Васильевич. Вы что ли не хотите сотрудничать?
Владимир: Вот заладили одно и то же! Странные люди. Я-то тут каким местом? Я-то что могу? Вот ведь сидит человек, отец мой, он всё это затеял, он не ест и не пьёт, он бунтует, он Идальго Ламанчский, а я лишь его верный Санчо Панса.
Алкалин: Вы меня что, с мельницей сравнивать решили?
Владимир: Вы не мельница, вы ветер, который эту мельницу крутит. Раскрасили ярко лопасти, повесили цветастую вывеску «Демократия» и дуете, крутите, стараетесь. А что мелется – вы заглядывали, хоть разок интересовались? Вывески, – по-вашему это всё! Красивые этикетки!
Алкалин: Вон вы куда ломанулись. Меня моими же словами хотите умыть? Интересный ход, неожиданный.
Владимир: Вы ведь торговать пришли? А товар отсутствует! Здесь ничего не продаётся!
Алкалин: Да вы меня не так поняли. Я ведь вам помочь хотел. Ну, правда.
Владимир: Вы что, тайный миллионер?
Алкалин: Я, правда, вас не понимаю. Ну, чего вашему отцу надо? Государство о пенсионерах заботится, правительство совершенствует пенсионное законодательство, депутаты обеспокоены положением дел стариков, пенсионеров, инвалидов. Президент и премьер сколько раз говорили о необходимости повышения и индексации пенсий. А вы всё не верите, всё подвоха ждёте. В крови у нашего народа, что ли это недоверие? Жили бы себе спокойно, доживали свой век. Нет, им напоследок взбрыкнуть надо, показать всем, что они, видите ли, чем-то недовольны. Мало государство за их труд платит. За тот, между прочим, ещё труд, в Советском Союзе.
Владимир: Ну и что? Он ведь работал, а не сад с грушами околачивал.
Алкалин: Ни хрена вы, похоже, с отцом не понимаете, господа Ликины!
Владимир: Да куда уж нам, мюсьё Алкалин. Пардон, не ошибся?
Алкалин: В своём выборе вы ошиблись…
Владимир: Ну, ничего, как-нибудь уж…
Алкалин: А я всё-таки думал, что мы с вами…
(Неожиданно начинает говорить радиоприёмник).
«Альпинист»: Медведев заявил, что политический процесс в России концентрирует власть в руках президента, оставляя одного человека разбираться с проблемами на национальном уровне. «Это плохо, это означает, что у нас абсолютно устаревшая, несовершенная система управления, которую необходимо менять», - заявил он на встрече с лингвистами. «Потому что когда все сигналы должны проходить только из Кремля, это показывает, что сама по себе система нежизнеспособна, надо её настраивать», - добавил он.
(Приёмник начинает сипеть, шипеть, и замолкает).
Алкалин: Что ещё за шутки такие?! Вы себе отдаёте отчёт, вообще, что вы себе позволяете?
Владимир: Что я себе позволяю?
Алкалин: Вы зачем мне такие записи с двойным смыслом включаете? Это уже саботажем попахивает!
Владимир: Да это радиоприёмник барахлит. Вон, «Альпинист» отцовский на столе. Раритетная вещь.
Алкалин: Приёмник?
Владимир: Ну да. Батя его, когда последний раз на прогулку в парк брал, видно, под дождиком намочил слегка, вот он и стал то иногда не работать, то работать иногда.
Алкалин: Выбросить надо такой раритет на свалку.
Владимир: Не могу. Отец велел, чтобы он стоял на столе на всё время его забастовки-голодовки.
Алкалин: Чего он его так ценит-то?
Владимир: Подарок коллектива.
Алкалин: А давайте я вам новый куплю? Будете новости целиком слушать, а не пугаться от неожиданности.
Владимир: А мы не пугаемся, у нас нервы-то покрепче. И вообще, вы нам лучше телевизор новый подарите. Вот это подарок будет.
Алкалин: Да не вопрос. Вы только из своего пике выходите с отцом, и я вам даже автомобиль как ветерану и инвалиду труда обеспечу.
Владимир: А кто из нас инвалид?
Алкалин: А мы вас обоих инвалидами сделать можем.
Владимир: Вот уж спасибо, не надо! Нам и так живётся не плохо.
Алкалин: Только оформим, на бумаге. И пенсия, кстати, тоже повыше будет. Одни плюсы и выгода.
Владимир: Ну, кандидат, как стелишь! Как стелишь! Только кости что-то от твоих обещаний заныли.
Алкалин: Не веришь?
Владимир: Нет.
Алкалин: В общем, так, Владимир, сын Василия. Времени у вас до вечера…
Владимир: В курсе.
Алкалин: Кто уже успел доложить?
Владимир: Участковый приходил, разъяснительную беседу проводил. Рассказал что и как, предупредил, что нас ожидает, если не сдадим свои позиции.
Алкалин: Вот и хорошо. Значит, мне языком попусту лишний раз звенеть не надо. Всё ясно? Всё поняли?
Владимир: Я – да, понял. А вот мой папа – я не уверен. Он мне даже глазом подмигнуть не желает.
Алкалин: Игнорирует уже собственного сына?
Владимир: А чего ему? Мне вообще кажется, что вышел он на финишную прямую. Сейчас он ни за что от своего не отступится.
Алкалин: Ну, и дурак твой отец. И ты дурак вместе с ним. Ну, повыёживались, ну, повыделывались. Вам же навстречу идут, можно сказать, руку протягивают, а вы как ослы упёрлись и ни в какую!
Владимир: Я не упёрся, вы меня не путайте.
Алкалин: Я всё сказал. Хватит меня выводить из себя. Устроили тут непонятно что. Думайте! На пару с отцом! Всё! Пара местечек в психушке для вас найдётся, не сомневайтесь.
(Алкалин подходит к столу, тянет руку к бутылке, чтобы забрать).
Владимир: Оставьте, пожалуйста. Я обещаю что-нибудь предпринять. Я постараюсь убедить отца, поговорю с ним. Обещаю!
Алкалин: Точно?
Владимир: Даю слово учителя России.
Алкалин: Ой! (Машет рукой) Оставьте, сударь! Попроще можно как-нибудь?
Владимир: Ну, комсомола сейчас нет, а в партию я не вступал.
Алкалин: А зря, между прочим. Может, и до проблем таких не дожили бы. Короче, я вам поверю на слово. Просто на слово.
Владимир: Спасибо. Я постараюсь.
Алкалин: Постарайтесь. Для меня это очень важно. Понимаете?
Владимир: Да.
Алкалин: Это мой район, мой участок.
Владимир: Понимаю, Аркадий Валентинович.
Алкалин: До вечера, Володя. Давай никто не будет расстраиваться, ок?
Владимир: Ок, согласен.
Алкалин: Духоборцы!
(Ухмыляется и уходит. Владимир садится за стол, выпивает полный стаканчик виски. Откидывается на стуле и смотрит на отца).
Владимир: Приехали, папа. Слышал, что нам с тобой обещают? Даже почётными инвалидами сделать. И машину, и квартиру, и санаторий для избранных. Да-да, не удивляйся, ещё есть такие. Я сам сперва не поверил. Они, наверное, очень глубоко в лесах, подальше от любопытных и завистливых глаз. С золотыми бассейнами, хрустальными унитазами и умывальниками. Кушать – из мельхиора, пожалуйста! Минералочка – из серебра, естественно! Ну, а если нам ещё новый телек подгонят, ну, тогда мы с тобой вообще заживём! Нам и новой квартиры тогда не надо будет. И в этой потихоньку догниём, как две гнилушки-поганки. Эх, ещё разок за мечты, которым так уютно в моей голове. Жаль, конечно, что на самом деле всё всегда по-другому! (Наливает). За то, что в нас! (Выпивает). Устал я что-то… Столько сегодня говорильни… столько людей… Ты, батя, не против, если я здесь рядышком с тобой вздремну?.. Присоединюсь к твоей молчаливой забастовке? Нет? Вот и хорошо…Я тихонько, обещаю… Вот здесь, на ладошке… как мышка…
(Владимир укладывается головой на стол, на руку, и засыпает. Гаснет свет).


ВТОРАЯ ПОЛОВИНА

Пространство #7.

(Из темноты постепенно проступает комната. За столом по-прежнему спит Владимир. Его отец сидит всё в той же неизменной позе с закрытыми глазами. Возле стола, напротив Владимира стоит человек с длинными седыми волосами, в чёрной рясе и с большим крестом на груди. Это пришёл священник отец Мефодий).
Священник: Не мудрено, не мудрено… Притон пропойцы… Взалкало страждущее сердце к душе скорбящей, разум замутнённый от сирой жизни… Эх, мужики, мужики! Где ж берега у той реки, что через глотки ваши льётся?
(Владимир за столом начинает шевелиться, просыпается, поднимает голову).
Священник: Очухался? Просыпайся, просыпайся.
Владимир: Кто ты?
Священник: Это я, твоя совесть пришла, стыдить тебя за твоё пьянство.
Владимир: Ты-то куда, святой отец? Тебе-то чего?
Священник: Святые отцы, сын мой, уж почитай все на небесах давно. Ты уж меня поскромней, батюшкой зови, без регалий.
Владимир: Какие ещё регалии? Для меня все, кто с бородой и с крестом на пузе, все святые отцы. А батюшка, обычный и ещё не на небесах который, вот он собственной персоной. Мне других и не надо.
Священник: Это в тебе гордыня говорит. Одно дело – твой земной отец по плоти. А другое дело – твой духовный наставник, тот, который о душе твоей печётся.
Владимир: Духовный, говоришь? О душе?
Священник: Будто и не слыхал до меня о таких делах духовных, что церковью нашей о человеке с заботой предусмотрены?
Владимир: Много чего у нас предусмотрено. Одни о душе пекутся, другие о теле обещают позаботиться, третьи с советом, как правильно жить лезут. И у всех для тебя всё предусмотрено, всем до тебя дело есть. А человек вот сидит уже сорок дней, - не ест, не пьёт, молчит и не смотрит ни на кого, - а успел себе во враги полсвета записать.
Священник: Для церкви человек никогда врагом стать не может. Разве овца может стать врагом для пастыря своего?
Владимир: Это точно. Что-то я не встречал пастухов, пасущих волчьи стаи или львиные прайды, – опасно и не выгодно. Хотя, больше опасно, наверное.
Священник: Как же сильно ты заблуждаешься, саму суть извращаешь. Уже не молодой человек, а в душе до сих пор ни покоя, ни мудрости не обрящешь.
Владимир: Да где уж нам, овцам бессильным, когда вокруг так много пастухов развелось. Рвут просто стадо на части, поделить всё никак не могут.
Священник: От того и пьёте? Злобу свою чёрную горькой отравой заливаете?
Владимир: А ты, посланец небес, вон у него лучше спроси, какую злобу и чем он заливает.
Священник: (встрепенувшись) Что он сказал? Он ведь сейчас что-то сказал, да?
Владимир: Кто? Отец?
Священник: Ну, да. Еле слышно что-то произнёс. Что-то… Я толком не понял…
Владимир: Это вряд ли. Он три дня уже не говорит. Ни со мной, ни с соседкой нашей Кирой Ивановной, ни с посетителями. Всё, похоже, связь с этим миром прервана окончательно.
Священник: Как же так? Как окончательно?
Владимир: Да есть у меня… Точнее, появилось в последнее время предположение, что отец мой, Василий Леонидович, решил жирную точку поставить в своей жизни. Конечная его цель, если можно так выразиться.
Священник: Так ведь грех это! Смертный грех! Не гоже так свою жизнь заканчивать.
Владимир: Это его личное решение. А характер у него… Э-э-э, если бы вы знали его характер. Кремень! Если что скажет, то обязательно сделает. Или молчать будет, ни слова не проронит. Да вот как сейчас. Точно говорю: батя, видать, всё в этой жизни сказал, надоела ему вся эта болтовня!
Священник: Хочу вас сразу предупредить, что церковь не ободряет таких поступков. Самоубийцам нет прощения.
Владимир: Не в петлю же он, в самом деле, полез!
Священник: Это осознанное деяние, направленное на умерщвление своей плоти.
Владимир: Иисус Христос будто бы неосознанно на Голгофу пошёл? Знал ведь, что распнут, а что-то не сильно противился.
Священник: Богохульство твоё на темноту души твоей отношу и прощаю за столь недалёкое суждение о судьбе Господа нашего. Своей жертвой он искупил все грехи человечества, кровью своей смыв скверну с душ людских.
Владимир: А батя мой, быть может, жертвой своей за всех пенсионеров человечества вступиться решил. Разве это не жертва?
Священник: Глупость это человеческая, а имя ей давно найдено – гордыней зовётся!
Владимир: Вот значит как? Гордыня?
Священник: Ну, уж подвига в этом мало. Смирение и принятие всех тягот, как бремя неминуемое этого бытия земного, чтобы обрясть счастие и блаженство в жизни последующей и вечной.
Владимир: Эта песня мне знакома. Потерпите, мол, здесь немного, а там в раю вас чего только не ждёт. Может, там и пенсию достойную будут выдавать, а?
Священник: Там деньги ни к чему, там на них ничего не купишь. Душу в костюм не нарядишь, икрой не накормишь, водки в неё не вольёшь.
Владимир: Так, быть может, мы пока ещё здесь, за знакомство и во славу церкви нашей и господа нашего?
Священник: Иисуса Христа.
Владимир: Ну, да! Его самого! По чуть-чуть, святой отец.
Священник: Просто отец Мефодий…
Владимир: Хорошее имя. С Мефодием я ещё ни разу в жизни не выпивал. Может, и в правду уважите, батюшка? Такая компания собралась. В кои-то веки.
Священник: Ну, если только за Церковь…
Владимир: Ну, конечно. И за господа нашего.
Священник: Иисуса Христа.
Владимир: За него, родимого!
Священник: Наливай, сын мой!
Владимир: Вот это другое дело. Вот это как полагается. Уважил гость хозяина.
Священник: Икона-то в доме есть?
Владимир: Чего есть?
Священник: Образ, святой лик. За такой тост крест с поклоном положить не мешает, «Отче наш» прочесть разок. А с иконой и душа возрадуется, и совесть в решимости укрепится.
Владимир: Витиевато ты говоришь, отец. Иногда вообще тебя понять не могу. А из образов у нас вон только медведи на стене. В рамочке.
Священник: Президент – это тоже хорошо. Но молиться не власти нужно, а Иисусу, Богоматери, великомученикам или апостолам. Икона в доме обязательно должна быть, как окно, как вход для света.
Владимир: Погоди, погоди, отец Мефодий. Не понял ты меня. Не Медведев, а медведи. Мишки там нарисованы. По дереву лазают, а мамаша их внизу стережёт. Шишкин, вроде бы, нарисовал, русский художник.
Священник: Ты, молодой человек, меня совсем запутал! (Подходит к картине, внимательно разглядывает) Природа – это тоже хорошо. И Шишкин – хорошо. Всё благостно, что светом нашу душу наполняет. (Возвращается к столу, берёт стаканчик с виски). Но образ в доме всё же должен быть.
Владимир: Да у нас в доме Новый завет есть. Не совсем уж мы дикие люди.
Священник: Вот это вы молодцы. Хоть святое писание имеется. Читаете?
Владимир: Раньше очень часто читали, каждый день, наверное. А как пол вспучило, так пришлось вон под ножку подложить, чтобы стол не шатался.
Священник: Что? Да как же вы смогли на такое решиться? Это же богохульство! Это же грех-то какой!!! (Кидается вытаскивать книги из-под ножки стола).
Владимир: Да пошутил, пошутил я, старик, не нервничай так! Шутка это. А то больно серьёзный ты. Повеселить тебя хотел и только.
Священник: Шутка? Повеселить?
Владимир: Конечно. Такой день, такие люди приходят, такие разговоры ведутся. А мне что-то всё грустнее и грустнее становится. Вот я и решил немного печаль разогнать. Вдруг и отец бы мой улыбнулся. У него тоже чувство юмора есть. А, папа, как тебе моя шутка?
Священник: Пей сам свою отраву! (Ставит стаканчик на стол). А на счёт отца, - я бы на твоём месте уже начал беспокоится, на какие деньги его хоронить придётся, а не дурочка тут ломать. Веселится он, посмотри-ка!
Владимир: Ты, отец Мефодий, если пить не будешь, то и нечего тут уму-разуму учить. Нас кандидат в депутаты по высшему разряду похоронит. У него знаешь, какие спонсоры? Не хуже, чем ваши.
Священник: Церковь не побирается, не путай, сынок.
Владимир: Вот и я о чём. Уникальный случай: ей сами несут. И побираться не нужно. Ваш главный спонсор – народ – самый лучший и самый богатый спонсор.
Священник: Как же во рту твоём поганом всё на выверт-то выходит. Прямо чувствую, как из ушей моих грязь с гноем начинает капать. Сколько же нечистот в твоём сознании скопилось, злобою порождённых. Гордыня это, гордыня! Уж не от отца ли своего ты перенял болезнь эту? Судить других, обвинять огульно, а у самого бес на одном плече сидит, чёрт на другом, глаза разума закрыты, а в уши богохульство нашёптывают, скверну в мозг запускают. Остановись, Владимир, пока не поздно. Покайся и отца своего образумь. Не гоже вам с такой ересью в головах ни по жизни идти, ни перед Господом предстать, если призовёт в неурочный час. И отца твоего жаль, и тебя, Владимир. Образумьтесь, раскройте глаза свои, раскройте души. Не поздно ещё…
Владимир: Да поздно, поздно уже, батюшка. Вечер на дворе. Пора вам, по всему вижу. Не нужно агитировать, а то вы мне комсомольского работника уже стали напоминать. Поменять слово «господь» на «партию» и не отличить. А, отец Мефодий, в молодости не согрешили? Головку Ленина на лацкане пиджака не понашивали ненароком?
Священник: Господь миловал. А вас, я смотрю, уже не образумить.
Владимир: Нет, батюшка, не образумить… Будьте здоровы! (Выпивает, тут же берёт второй стаканчик, от которого отказался священник). Слава господу! (Выпивает второй).
Священник: Гореть вам вместе с папашей в геенне огненной. Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. А вам ведь и вправду квартиру хотели дать, только отступись. А вы как еретики безмозглые: «Она крутится, она крутится!». Тьфу!
Владимир: Вы и об этом знаете?
Священник: Все под Господом ходим.
Владимир: Ты гляди, и церковь припахали.
Священник: Меня никто не припахивал. Я добровольно, по зову своего сердца, на зов сострадания к вам пришёл.
Владимир: Опоздали… Мне так кажется…
Священник: Какой сегодня день?
Владимир: Мы тут давеча посчитали, получается в аккурат сорок деньков. Пост, ё-маё!
Священник: Значит, две тропинки у твоего отца остались: одна сюда, к нам, в жизнь, а другая туда, где все уже дома, где уже никто и никуда не торопится.
Владимир: Про пиджак и про деньги с икрой, всё помню. Там хорошо…
Священник: Прощай, Владимир.
Владимир: Прощай, Мефодий.
Священник: Глаза ваши воском залеплены, души ваши злобой залиты…
Владимир: Да-да, а уши камнями завалены, а сердце в цепях сомнений и недоверия скованы. Очень страшно и красиво. Я же понимаю – всё по законам жанра. Апокалипсис, там, кара господня, расплата и всё такое. Правильно, святой отец?
Священник: Правильно, сын мой…
Владимир: Вот и спасибо на добром слове.
Священник: Выкуривать вас будут. Уже скоро.
Владимир: Знаю, святой отец. Нас уже все-все предупредили. Ничего не поделаешь.
Священник: Как же не поделаешь? Отступитесь. Зачем вам это? Кесарю – кесарево! Что вы докажете? Кому? – главное. Канет в Лету, даже кругов никто не увидит.
Владимир: Не от меня, батюшка, зависит. Вот он, мой отец, решил – делает. Скала! Кремень! Ещё той, старой закалки. И знаешь ещё что, Мефодий? Горжусь я своим отцом! Понимаешь? Горжусь! Мой отец! Мой! Мужик! «Богатыри! Не вы!»…
Священник: Прощайте.
Владимир: До свидания.
Священник: Не пей много. Натворишь ещё чего, как бы не пожалеть потом.
Владимир: А-а-а! Теперь уже всё равно. А отца я не придам. Батя! Не переживай, я буду рядом до конца!
Священник: До какого конца?
Владимир: До любого!
(Внезапно оживает радиоприёмник. Мефодий от неожиданности вздрагивает).
«Альпинист»: На межконфессиональном Христианском форуме обсуждая вопросы о религии в школе и армии, Дмитрий Медведев напомнил участникам о принципиальной вещи, имеющей легальное происхождение, легальные корни. В статье 14 Конституции России говорится, что религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. При этом каждому гарантируется свобода вероисповедания, включая право исповедовать любую религию или не исповедовать никакую – это статья 28. Президент подчеркнул, что, безусловно, важно соблюдать эти фундаментальные конституционные положения на каждом этапе реализации согласованных планов…
(Приёмник, как и в прошлые разы, начинает чихать, кашлять, свистеть и замолкает вовсе).
Священник: (ошарашено) Откуда это вещает? Что за шаманство на лысой горе? Вы с отцом за кого меня принимаете? Решили со мной в информационные страшилки поиграть? Так я уже давно из того возраста вышел.
Владимир: Да это не мы, честное слово. Это наш радиоприёмник еле живой. Иногда что-то в нём замыкает, он сам и вещает. Только зараза не поёт, как я не прошу. Одни новости читает. А мне эти новости лично вот уже где!
Священник: Чего душу-то терзать понапрасну? На помойку его, и дело с концом.
Владимир: Нельзя. Отец против. Любит он своего «Альпиниста». Привязался. Что ли…
Священник: Вещь любит… Вот же нехристь, и замашки как у язычника. Ни ты, ни отец ведь не крещёные?
Владимир: Мы, батюшка, в своей жизни так и не определились, кому молиться. Извините, великодушно, может, всё-таки вздрогнем?
Священник: Иди ты уже! Вон, со своим отцом и его приёмником вздрагивайте. Я с безголовыми и атеистами пить не буду. Сердце коробит…
Владимир: Выпили бы – легче бы стало. Лучшее сердечное лекарство. На русском народе опробовано, доказано и по сей день как догма закрепляется.
Священник: Ты к себе весь народ-то не клей. Он тебе ещё разрешения не давал, чтобы его всего поголовно в пропойцы записывать.
Владимир: Слушай! Святой ты отец или не святой, а устал я от тебя, как от чёрта. Ступай с богом, дай спокойно бутылку додавить. (Наливает себе ещё).
Священник: Куда ж ты русский мужик катишься?
Владимир: На поминки, отец Мефодий, на свои собственные поминки!
(Выпивает и начинает хохотать. Священник, крестясь, уходит).

Пространство #8.

(Заходит соседка Кира).
Кира: Веселишься?
Владимир: О, Кира, привет! Залетела на огонёк! Выпьешь?
Кира: Неохота.
Владимир: Да ладно?
Кира: Ага. Всё, хватит.
Владимир: Да ладно?!
Кира: Ну, я тебе говорю. Решила сама себе и всё. Я ведь уже пробовала, ты знаешь. А теперь железно решила.
Владимир: Давно решила-то? Сколько часов прошло?
Кира: С утра.
Владимир: Я примерно так и подумал. Молодец, Кира, вовремя ты опомнилась.
Кира: Вовремя, не вовремя, но не поздно, это точно. Может, чего ещё успею…
Владимир: Алюминиевых банок больше пособирать, чтобы себе крест чугунный из литья заказать.
Кира: Я помирать ещё не собираюсь. Пожить хочу, потому и того… надо попробовать.
Владимир: Ну, Кира, ну, экспериментатор! Неужели сможешь?
Кира: Я же сказала: хватит и всё!
Владимир: А что делать-то будешь, если не бухать?
Кира: Меня в монастырь берут.
Владимир: Ты? В монашки?
Кира: Пока только в послушницы. Да мне и этого хватит. Какая из меня монахиня.
Владимир: «Клавдея! Я балдею!».
Кира: Пока пол буду мыть, а потом, может, и вышивать научат.
Владимир: Твоими-то трясущимися руками?
Кира: На свои посмотри!
Владимир: Я своими уже по специальности не пользуюсь. Всё здесь, в голове. Ты так не можешь. Женщина потому что.
Кира: Не уговорил, значит, тебя отец Мифодий за ум взяться?
Владимир: А как это? Он мне что-то толком не объяснил. Всё меня плохим словом «атеист» обзывал, да язычником кликал. А что он хотел-то?
Кира: Этот дом снесут, а нам, жильцам, деваться некуда будет. Так что нужно что-то выбирать из того, что нам предлагали. Вы с отцом выбрали?
Владимир: Слушай, Кира! Тебя за сколько купили? А может, ты теперь не пить будешь, а что-нибудь нюхать или курить? Что они тебе обещали?
Кира: Что нюхать, что курить? Что ты мелешь, пьянчуга?
Владимир: Известно что курить – опиум для народа. Ну, ты посмотри, и соседку, нормального моего, самого доступного собутыльника и того с панталыку сбили. Ну, Кира, ну, твою-то мать.
Кира: Ты, Володя, зря ругаешься. Человек, он ведь как устроен? Человеку в этой жизни всегда выбирать приходится. Вот и вам с отцом черед пришёл выбирать. Так вы бы не прогадали, пока возможность есть. Чего уж там.
Владимир: Эх, Кира, Кира! Не знаю, чего они тебе пообещали, но даже если ты с утра не пьёшь, значит, точно мой батя им в отчётность перца подсыпал. Потревожили диван с клопами, зашевелились. Брось ты, Кира, не вешай мне лапшу на уши. Не нужно меня ни в чём убеждать. Да и отцу это ни к чему, - ты на него посмотри повнимательнее. Он ведь и здесь, и нет его. Понимаешь? Нету почти. Давай-ка мы его с тобой помянем. Хороший ведь человек, ветеран труда, самый лучший батя на свете, Ликин Василий Леонидович, борец за дело пенсионеров всей России.
Кира: Ну и пьяный же ты, Вова. Ещё живого отца поминать собрался. Не пей, хватит. Скоро милиция нагрянет, будет вас выкуривать отсюдова. А начнёшь буянить, так они тебе ещё чего отстрелят ненароком.
Владимир: Кира, ты серьёзно? Ты зачем меня, своего соседа пугаешь такими словами?
Кира: Я ведь добра только хочу. Переживаю за вас и всё…
Владимир: Может, всё-таки выпьем?
Кира: Я не могу. Мне нельзя.
Владимир: Почему нельзя-то? Кто запретил? Плюнь ты. Я разрешаю.
Кира: Нет, нет. Нельзя. Так надо. Тормоши отца, буди его и уходите. Они ведь и поджечь могут. Сгорите ведь. Как в третьем бараке семья сгорела, помнишь? Они ведь могут, им всё равно. Мы ведь для них никто, понимаешь, никто. Это мы для них клопы в диване. Так они нас бензином и чирк! Гори ясно, чтобы больше не воняло. Вова, спасаться вам надо с отцом, спасаться. Эти никого не жалеют.
Владимир: Как запугали-то тебя. Истеричка, мать твою! Выпей лучше, Кира Ивановна, не доводи до греха. Свихнёшься.
Кира: Да пошёл ты! (Выхватывает стаканчик с виски). И они пошли! Пошли вы все! (Выпивает). Ещё плескани! (Владимир наливает, Кира выпивает ещё). Они страшные люди…
Владимир: Хе, кому говорит. А то я не знаю. Я вчера, по-твоему, родился что ли?
Кира: А я, правда, уйду в монастырь. Мефодий пообещал устроить.
Владимир: Сорвёшься – выгонят.
Кира: Ну, и в… бомжевать пойду!
Владимир: Дом-то, правда, сносить будут?
Кира: Да, правда. Уже всё решено. Сначала вас вывезут под белы рученьки, потом сначала подпалят, а потом несколько нарядов пожарных баграми всё по брёвнышкам раскатают. У них уже весь перечень услуг по тарифу оплачен. Дом тут новый будет двенадцатиэтажный, сроки у них горят, торопятся. А тут вы с папаней ещё так не к стати. Революционеры хреновы! Плескани!
Владимир: (разливает по стаканчикам, оставляя на донышке) Последнее.
Кира: Не зарекайся.
Владимир: Ладно, найдём возможности. (Показывает купюру).
Кира: Нет уже времени возможности искать. Решать тебе что-то нужно. (Старику) Слышь, Леонидыч, просыпайся. По твою душу упыри вот-вот прийти должны. Может, своей смертью как-то почеловечней будет? Леонидыч!
Владимир: Неа, бесполезно. Третий день молчит.
Кира: Живой?
Владимир: Угу.
Кира: Точно?
Владимир: Пульс можешь сама пощупать.
Кира: Ну, всё, точно вас обоих в психушку сдадут. Всё мне с вами ясно. Значит, мне одной, пока не поздно, валить отсюда надо.
Владимир: Паникёрша! Предательница!
Кира: Не обижайся, Вова. Хорошие вы люди, но другие люди так не считают. А я у этих других людей на дороге вставать не собираюсь. Я уже привыкла спокойно жить, без приключений. Вот и всё!
Владимир: Да ладно, ладно, катись! Никто не держит!
Кира: И покачусь!
Владимир: И катись! (Молчат). Ладно, не злись, давай на посошок.
Кира: Вова, Вова, хороший ты человек.
(Выпивают).
Владимир: Ты в монастыре за нас с батей по свечке поставь? Можешь?
Кира: Попробую…
Владимир: Ну, ладно, прощаться не будем. Может, ещё свидимся…
Кира: Может…
(Обнимаются).
Владимир: Давай, пока!
Кира: Может, всё-таки?..
Владимир: Не могу, Кира. Я с ним. Так надо.
Кира: Зачем вам это?
Владимир: Кто-то должен. Всегда кто-то должен, чтобы потом хоть что-то сдвинулось, что-то делалось.
Кира: Думаешь, получится?
Владимир: Он говорил мне, что обязательно получится, он уверен.
Кира: Мне страшно.
Владимир: Почему? Чего страшного?
Кира: Здесь страшно, рядом с вами. И как будто шепчет кто-то… Слышишь?
Владимир: А! Это, наверное, приёмник кряхтит.
Кира: Да нет, что-то другое.
Владимир: Что?
Кира: Нет, я всё-таки пойду. Пока. Собраться ещё нужно.
Владимир: Сгоняла бы ещё, а? (Протягивает деньги).
Кира: Хватит, Вова, это уже лишнее. Пока! (Спешно уходит).
Владимир: Кира, Кирочка…

Пространство #9.

(Вбегает журналистка Ольга).
Ольга: Я всё узнала! Они уже готовятся! Вот-вот начнётся!
Владимир: А, золотая молодёжь. Какими ветрами снова к нам задуло?
Ольга: Сейчас страшное может произойти, а вы ухмыляетесь. Уже и вискарь где-то раздобыли. На мои пятьсот рублей такого не купишь.
Владимир: Да это так, попытка мелкого подхалимажа под вывеской депутатской дружбы.
Ольга: Подружились?
Владимир: У наших консенсусов резьба в разные стороны оказалась. Чуть не сорвали, пока прикручивали. В общем, никак. Даже это дело не помогло.
Ольга: Ну, раз не подружились, так теперь ждите последний день Помпеи. Штурм готовят на вашу квартиру. Мне знакомый информацию слил.
Владимир: Какой знакомый? Папаша из мэрии?
Ольга: Какой папаша? У меня парень знакомый в милиции следователем работает. Вместе учились. Он мне по старой памяти и помогает.
Владимир: А папа у тебя что, не в городской администрации?
Ольга: Мой отец метростроитель, инженер. Политикой никогда не занимался. Да откуда вы это всё взяли?
Владимир: (сильно смущаясь, краснея) Так участковый вроде бы сказал… Выдумал что ли… Зачем только?
Ольга: А кто его знает. Может, просто выдумал, а может, и побоялся. Меня, например. Способ защиты – выдать на меня дезинформацию, чтобы вы мне сильно не верили. И, похоже, что этот ход сработал. Точно?
Владимир: Если вы сами сейчас мне не врёте.
Ольга: А мне-то это зачем?
Владимир: А чёрт его нает! Я так уже сильно во всём запутался, вот только алкоголем и спасаюсь. Мозги промываю.
Ольга: Или «вымываю»?
Владимир: А мне, в принципе, уже всё равно. Что вы так на меня смотрите вопросительным взглядом? Разве вам до сих пор не стало понятно, в какой я нахожусь ситуации… Мы с отцом находимся?
Ольга: Поняла, конечно. Ситуация патовая. Но вы сами себя в неё загнали. Не так всё надо было делать.
Владимир: Не оказалось в нужное время нужного советчика. Зато сейчас – завались.
Ольга: Сразу надо было в газету идти. Или президенту писать. В общем, делать что-то, а вы голодовку объявили и тихонько в квартире ждали, когда к вам на поклон придут.
Владимир: Доверия уже ни к кому не осталось, вот в чём дело. Думаете, до него никто не писал и не посылал, и не встречался, и не кричал, и не требовал? Всё было. Мой старик сказал мне, когда только началась его голодовка-забастовка: «Мы с тобой, Владимир, возьмём оборону, и будем держаться до тех пор, пока гора сама к нам не придёт». Это он на Магомета с горой намекал…
Ольга: Я поняла. И что получилось? Где ваша гора? Одни кочки вокруг вас зашевелились, а почва как на болоте шатается и вот-вот засосёт. Даже кругов не останется. Жалко ведь.
Владимир: А он потом добавил ещё: «А если гора не придёт, значит и нечего на чудо надеется. Без чуда жизнь прожили, без чуда и умрём».
Ольга: То есть… он имел в виду, что…
Владимир: Последний это его решительный бой. Марш несогласных.
Ольга: Какой же это марш, сидя за столом?
Владимир: Сидячий марш, с отказом от еды и вообще от такой жизни. Достало, значит, уже всё моего пенсионера.
Ольга: Но это же ужасно! Получается, что ваш отец добровольно… одним словом… все признаки самоумерщвления путём отказа от пищи. Суицид.
Владимир: Называйте, как хотите. Я вам и так много рассказал. Чего уж теперь ярлыки на поступки вешать. Человек хоть напоследок может один решительный шаг сделать? Заявить кому-нибудь хоть что-нибудь? Быть услышанным, в конце концов!
Ольга: Так он же молчит!
Владимир: Да он молча кричит! Вы не слышите? Прислушайтесь получше. Стены содрогаются от рёва. Слышите? Ну же! Напрягите слух. Вы ж недавно говорили, что услышали шёпот, а крика услышать не можете.
Ольга: Вы меня не пугайте. Тоже мне, дом с привидениями. Стивена Кинга что ли начитались?
Владимир: Мне другая литература нравится. А вот у вас, похоже, разыгралось воображение. Ну, правда, зачем пришли-то? Чего хотели, дочь метростроевца?
Ольга: Предупредить, что арестовывать вас с отцом собираются.
Владимир: То, что это возможно, меня предупредили. Но интересно: не сказали, за что арестовывать?
Ольга: За удерживание человека в неволе. Ограничение свободы и причинение вреда здоровью. Статью не помню, да и не важно это. ОМОН повяжет, а потом развезут кого куда. Вас лично, наверное, в КПЗ, а отца в дом престарелых. Примерно так.
Владимир: Лихо они закрутили.
Ольга: Тут много чего закрутилось: и дом ваш сносить под новую застройку хотят…
Владимир: Знаю.
Ольга: …и предвыборную кампанию вы местной власти портите…
Владимир: Посвящён.
Ольга: …ну, и скандал каким-то образом просочился на высший уровень. Начали интересоваться: правда ли, что где-то там есть недовольные пенсионеры, голодающие и бастующие.
Владимир: (отцу) Просочилось, отец, всё-таки просочилось!
Ольга: Им эту ситуацию срочно гасить надо, мол, ничего и не было. Всё в порядке. Всё улажено. Все покормлены и спать уложены.
Владимир: Вот это не порядок. Концовку как-нибудь по-другому хотелось бы… Может, что-нибудь придумать?
Ольга: Отец ваш, Василий Леонидович, про оборону говорил? Так, может, пообороняемся как сможем? Всё-таки побольше шуму получится.
Владимир: Побольше шуму? Хорошая идея. У нас и дверь железная из миллиметровой стали. Скобы такие стоят, что со стеной выносить надо.
Ольга: Так я закрою?
Владимир: Ты с нами?
Ольга: Держать оборону!
Владимир: Задраивай! Свистать всех наверх! Задраить люки! Начинаем погружение!
Ольга: Есть начать погружение!
(Убегает. Раздаётся лязг закрывающейся двери. Владимир опрокидывает в себя остатки напитка из бутылки прямо из горлышка).
Владимир: Батя! Мы им просто так не сдадимся!
Ольга: (вернувшись) А если они через балкон полезут?
Владимир: Балкон такой гнилой, что рухнет под одним неосторожным движением человека в полной экипировке штурмовика. Их, вон, перила похоронят под собой. Страшное дело. Сам боюсь.
Ольга: Ну, я тогда хотя бы дверь на балкон закрою.
Владимир: Валяй. Задраивать, так задраивать.
(Ольга закрывает балкон).
Владимир: Всё, окопались. А на какое время назначена атака нападающих?
Ольга: (смотрит на часы) Ну, примерно… вот-вот могут начать.
(Раздаётся резкий последовательный, монотонный стук в железную входную дверь. Четыре равномерных удара).
Ольга: (с испугом) Началось…
Владимир: Прекрасно!

Пространство #10.

Участковый: (голос из-за железной двери) Эй, Ликины! И тот, и другой! Вы меня слышите? Чего заперлись-то? Открывайте!
Владимир: (кричит в ответ) Что-то я вас не понял, господин участковый. То вы мне на вид ставили, что я двери настежь держу, то вдруг недовольны, что мы заперлись? Вы бы уж определились, гражданин полицейский.
Участковый: (после пары увесистых ударов в дверь) Хватит Ваньку валять! Вова, ты отца уговорил комедию прекращать? Ещё не поздно всё переиграть. У меня есть чёткие инструкции.
Владимир: Что же вы так нас сильно полюбили-то? Прямо страшно становится от одной только мысли, в какие объятия вы нас готовы заключить.
Участковый: Готовы, готовы! Ну так что, сам откроешь или начинать дверь ломать?
Ольга: (тоже начинает кричать) По новому закону о полиции вы не имеете права врываться в жилое помещение без…
Участковый: Это кто там у тебя? По голосу слышу, что не Кирка. Гостей вам ещё не хватало.
Ольга: Это я, товарищ участковый, журналистка радиостанции, по совместительству представитель золотой молодёжи. Здрасьте ещё раз.
Участковый: Девушка! Ну, вот вы-то куда лезете? Вам бы личную жизнь налаживать, а вы в пенсионерские передряги свой нос суёте. Не там вы сенсацию ищите.
Ольга: Мне виднее, во что свой нос совать, и какими передрягами интересоваться. В том случае, если дверь ломать всё-таки будете, довожу до вашего сведения, что сенсации в средствах массовой информации нам избежать будет ой как трудно. Уж я-то об этом позабочусь, будьте уверены.
(Журналистка подмигивает Владимиру. Несколько секунд стоит тишина. За дверью обдумывают сказанное),
Участковый: Ольга. Кажеться так вас зовут?
Ольга: Приятно, что не забыли.
Участковый: Мы хотим, чтобы вы знали, что все необходимые документы у нас имеются, и мы готовы вам их предоставить. Нужно всего лишь открыть дверь. В противном случае ваше нахождение в данной квартире будет расцениваться, как пособничество в насильном удерживании пожилого человека в неволе. И, насколько нам известно, по заключению врача скорой помощи, старик находится в предкоматозном состоянии. Ему требуется скорейшая медицинская помощь с последующей госпитализацией.
Ольга: Смотрю, вы всё продумали. В сообщники меня записываете. А в сообщники чего? Вашего душевного равнодушия, сердечного холода? Какие несовременные слова. Думаете, девчонка с дуба рухнула – за какого-то пенсионера заступается. А я ведь за своё будущее заступаюсь, я ведь тоже когда-нибудь пенсионеркой стану, тоже захочу и кушать, и жить в квартире получше, чем эта.
Участковый: Это работать надо, а не показушничать.
Ольга: Ну, кто бы говорил. И к тому же неизвестно, сколько за мою жизнь власти в нашей стране сменится. При новом строе покажут кукиш и скажут: «Ты на нас не работала, платить тебе не за что. Иди, осваивай лечебное голодание!». Или, быть может, вы мне гарантии дадите, что ничего у нас подобного не повторится?
Участковый: Я не уполномочен разговаривать на такие темы. Хотя и так понимаю, что на скользкую тему вы гражданочка журналист становитесь. Поостереглись бы.
Ольга: Ваше предупреждение расцениваю, как комплимент. Значит, не зря я сегодня оказалась в этой квартире с этими людьми. Не важно, чем закончится сегодняшний день. Для меня он уже стал отправной точкой.
Участковый: Хватит разглагольствовать. Тебе бы лозунги писать на демонстрации, а не в журналистике работать.
Ольга: Сама разберусь.
Участковый: Не откроете?
(Ольга смотрит на Владимира, тот переводит взгляд на отца, смотрит секунду-другую и отрицательно вертит головой).
Ольга: Мы не уполномочены отвечать на ваши провокационные вопросы. Обратитесь в Европейский комитет по правам человека, там вам всё объяснят.
Участковый: Жалко. Только теперь мы вам объяснять будем. Честное слово, жалко. (Кому-то) Вырубай!
Ольга: Сейчас дверь ломать начнут…
Владимир: Сразу не сломают. Можно ещё чаю попить при желании.
(Неожиданно гаснет свет).
Ольга: Свет погас.
Владимир: Обесточили, собаки. Всё по правилам делают, как перед настоящим штурмом на каких-нибудь террористов. Или наркобаронов.
Ольга: У меня фонарик есть, только в нём батарейки сели. Сейчас попробую.
Владимир: Какие у тебя?
Ольга: Две круглые большие. (Пробует включить фонарик, стучит по нему). Нет, бесполезно.
Владимир: Сейчас я тебе из радиоприёмника достану. Должны подойти.
Ольга: А как же ваш отец без приёмника? Он же просил, чтобы приёмник работал?
Владимир: Чего уж теперь. Недолго нам осталось в этой квартире обитать. Дверь всё равно сломают. Сейчас я… вот, держи.
(Ольга берёт батарейки, вставляет в свой фонарик, он загорается. Луч выхватывает поочерёдно лица Владимира и журналистки).
Ольга: Работает.
Владимир: Светит.
Ольга: Всё-таки повеселее.
Владимир: Как в детстве…
Ольга: Любили по подвалам полазить?
Владимир: Любил. И по чердакам, и даже по канализации лазил. Чаще со свечками.
Ольга: Сейчас бы вас диггером назвали.
Владимир: Да, в курсе. Видел как-то по телевизору. Как только молодёжь с ума не сходит. Покруче нас, это точно.
Ольга: А, всё равно скучно. Страна изменилась, а люди-то всё те же…
(Стоят молча. Владимир смотрит на журналистку с удивлением).
Ольга: Я что-то не то сказала?
Владимир: Всё повторяется: и люди, и мысли…
(Начинает визжать «болгарка». Принялись взламывать дверь. Владимир и Ольга общаются, стараясь перекричать шум взлома).
Ольга: А у вас жена была?
Владимир: Что это ты вдруг?
Ольга: Просто интересуюсь.
Владимир: Нет, не было. Подруга была лет десять. Сейчас она одна живёт в благоустроенной квартире. С собачкой.
Ольга: Чего так? Не сложилось?
Владимир: Ей так больше нравится. А я устал, если честно…
Ольга: Понятно…
Владимир: А у тебя парень есть?
Ольга: Не определилась ещё.
Владимир: Не нашла или ещё не поняла кто нужен?
Ольга: Кто нужен, знаю, не могу найти.
Владимир: Мало вокруг что ли претендентов? Выбор маловат?
Ольга: Этому «выбору», по большому счёту, только бы перепихнуться, а на больше не хватает.
Владимир: Чего им надо, я не понял?
Ольга: Пару-тройку раз встретиться для услады естества и бай-бай крошка!
Владимир: Да, как-то проще всё стало…
Ольга: Скучно! Однообразно и пошло!
(Визг «болгарки» прекращается. Раздаётся грохот падающей двери. В темноту комнаты врываются лучи фонариков штурмового отряда. Лязг затворов автоматов, крики «руки за голову!», «на пол!», «стоять на месте!», «буду стрелять без предупреждения!»).

Пространство #11.

(Возня в темноте прекращается. Раздаётся голос одного из бойцов ОМОНа).
1-й боец: Двое на полу, третьего обнаружить не удаётся. Врубай свет. Наверное, спрятался где-нибудь.
(В комнате загорается свет. Ольга и Владимир на полу с руками за головой. Бойцы ОМОНа озираются вокруг в поисках старика. Место за столом пусто, Василия Леонидовича нигде нет. Заходит участковый).
Участковый: Куда отца подевал, Володя?
Владимир: Куда я его подевал? (Пытается вертеть головой).
2-й боец: Лежать, я сказал!
Участковый: Временное неудобство. Сейчас старшего Ликина отыщем и все окажутся на ногах.
Ольга: Вы не торопитесь, пожалуйста. Пол настолько ровный, что даже гвоздей не чувствуется. И почитать под столом что найдётся.
Участковый: Ну-ну… И всё-таки, куда пенсионера подевали? Балкон закрыт, на кухне никого. В туалете тоже. (ОМОНовцам) Везде проверили?
1-й боец: Так точно. Если только в канализацию не смылся.
Владимир: Не работает. Застрял бы.
Участковый: Что же он, испарился что ли? За квартирой велось наблюдение. Кроме вашей соседки Киры Ивановны никто дома не покидал. Журналистка, правда, как-то проскочила.
(Входит Алкалин).
Алкалин: Нет, не проскочила. Я её видел. Думал, она нам поможет, а она вот чего учудили. Молодёжь, молодёжь!
Ольга: Чудят чудаки, вроде ваших депутатов, а я свою работу пыталась выполнять.
Участковый: Саботируя указания представителей власти?
Алкалин: Ну, не нужно так строго. Да и на пол вы девушку зря повалили. Встаньте, Ольга, не знаю как вас по отчеству.
(Ольга встаёт, отряхиваясь и потирая шею. Владимир тоже пытается встать).
2-й боец: Лежать, я сказал!
(Алкалин делает вид, будто не замечает окрика бойца).
Алкалин: Куда старик-то подевался? Помогите нам разобраться в ситуации. Вот его приёмник на столе стоит, а самого и дух пропал.
Ольга: До того, как вы свет вырубили, Василий Леонидович сидел на этом месте.
Участковый: Точно?
Ольга: Абсолютно точно.
Участковый: Чего ж ты врёшь-то, стерва?
Алкалин: Ну-ну-ну. Полегче, полегче. К чему девушке врать. Я вот ей верю. (Ольге) А потом? Потом он куда подевался? Он с балкона спрыгнул? Вы дверь за ним потом закрыли, да?
Ольга: Ничего я не делала. Мы с Владимиром разговаривали, а отец его за столом спокойно сидел, как и раньше сидел, не двигался и никуда не собирался идти.
Участковый: Вы что нам про фокусы рассказываете? Чего тут твориться-то вообще? Я вообще ни черта не понимаю. Куда дед подевался?
Владимир: Да всё просто.
Алкалин: Ну-ка, ну-ка?
Владимир: Спугнули вы его, вот он и разлетелся на молекулы.
Ольга: Дематериализовался, что ли?
Участковый: Как это? Это как?
Алкалин: (хохочет) Ну, вы басни рассказывать! Ну, вы даёте! Это что же получается – фантастика шагает по реальной жизни? Разлетелся на молекулы? Во фантазия! Я даже не могу себе представить, чтобы какой-то там пенсионер…
(Неожиданно начинает шипеть, а затем говорить радиоприёмник).
«Альпинист»: Не ищите мёртвого среди живых. Раз говорю сейчас с вами, то значит не совсем ушёл. Но не ищите меня, не найдёте. Только говорить ещё могу, а вы слушать. Так слушайте!
(Все присутствующие заворожёно слушают голос из радиоприёмника. Владимир встаёт с пола и его никто не окрикивает. За стеклом окна, на балконе, постепенно проступает облик Василия Леонидовича. Его глаза открыты, он улыбается, но губы по-прежнему плотно сомкнуты. За него говорит его старенький радиоприёмник).
«Альпинист»: Нет, не винить хочу, не правды искать, не читать проповеди, а лишь предостеречь о том, что мне самому видно стало, о чём само время мудростью своей с людьми делится. Кому дорого – наклонится, поднимет. Кому ни к чему – мимо пройдёт, не взглянув даже. Но это не мне, а вам нужно. Хотя бы вам.
(Все подходят ближе к столу, образуя круг).
«Альпинист»: Настанет время, и не похвалы друг другу возносить нужно будет, и не упрёки бросать в лица, не поносить друг друга, и не сечь ложью и презрением. Настанет время, и возносить молитвы лишь останется о своём прощении, о своей участи. Боитесь кого-то, прячетесь от кого-то, вините кого-то, ненавидите кого-то. А бояться себя нужно. Бойтесь себя, потому как и ненависть, и вина, и зависть, - всё в вас самих. А вы их по глупости своей в других ищите. Вознесите молитву. Очиститесь. Вознесите молитву. Покайтесь.
(Все медленно опускаются на колени. Опускают головы. Впадая в транс, что-то шепчут себе под нос).
«Альпинист»: (повторяет) Покайтесь! Очиститесь! Вознесите молитву!...

Пространство #12.

(Радиоприёмник начинает свистеть, шипеть, гудеть. Стекло в окне с хрустом трескается, но остаётся в раме. Образ Василия Леонидовича исчезает. Замолкает и приёмник. Все медленно начинают приходить в себя. Непонимающими взглядами смотрят друг на друга и на позы, в которых оказались. Медленно поднимаются на ноги, отряхивая колени).
Алкалин: Наваждение какое-то…
Участковый: Что сейчас с нами со всеми было? Мы молились, что ли?
Ольга: Похоже, что молились.
Алкалин: Чертовщина какая-то.
Участковый: Я вообще кроме «Отче наш» ничего не знал никогда. Да и то, по-моему, забыл давно. Как это вообще возможно? Я же неверующий!
Алкалин: А я хоть и крещённый, всё равно ни черта не понимаю. Что за фокус такой?
1-й боец: Мы это… пойдём что ли тогда. Деда всё равно нету…
Алкалин: Как это пойдём? А эти? Этих двоих в машину и в отделение. Там доразберёмся!
2-й боец: А старика искать будем?
Алкалин: Сказали же тебе: на молекулы разлетелся. Нет его и всё тут. Тема закрыта. Берём тех, кто ещё в материальном мире обитает.
Участковый: А голос, голос все слышали?
Владимир: Отца это голос был, точно.
Участковый: О чем же он нам хотел сказать?
Алкалин: Я так понял, что прощался он с нами. Ну, и на последок пару ласковых выдал, чтобы не скучали без него сильно.
Участковый: Может, мне тоже покреститься? Жутко как-то…
Алкалин: Покрестись, лейтенант. В возрасте уже – не помешает.
Ольга: Лишь бы польза была.
Участковый: Уводите этих, освобождаем помещение.
Владимир: Можно хоть взять с собой что-нибудь?
Участковый: Чего тебе в этой дыре ещё забирать?
Владимир: Приёмник взять хочу, память об отце.
Алкалин: Пусть возьмёт. Может, он ему поможет до отца добраться. (Владимиру) Где он сейчас, как ты думаешь?
Владимир: Не знаю. Там, где нас сейчас нет.
Ольга: Туда турпутёвки не продают.
Алкалин: По удостоверениям прессы и журналистским корочкам туда тоже, на сколько мне известно, не сильно пускают.
Ольга: Ничего, мы не гордые, мы ещё здесь потолкаемся, рядом с такими, как вы. Крещёные атеисты.
Участковый: Ух, я бы тебя! Жаль не твой отец.
Алкалин: Пойдёмте уже. Оставим воспитательные меры на чуть позднее время. Всё обсудим, всё подпишем. Пошли, пошли.
Владимир: Приёмник…
Участковый: Да бери, бери рухлядь свою. (Бойцу) Пусть возьмёт.
2-й боец: Берите, пожалуйста…
Владимир: (аккуратно беря приёмник со стола) Раритет. Подарок рабочего коллектива.
Участковый: Слышали. Все на выход.
(Все выходят из комнаты. Алкалин остаётся, озираясь вокруг).
Алкалин: Все бы так вознеслись, вообще бы проблем не было. Пока их всех срок придёт. У власти на всех терпения-то не хватит. (Вздыхает) Да. И дом жалко, и по-другому нельзя. Новое строим, а старое под корень! – Традиция! Наша, российская! Главное верить, что не напрасно всё это. Главное – верить! (Кричит в сторону двери) Ну, скоро там?
1-й боец: (кричит в ответ из-за двери) Несу. Всё, уже здесь. (Входит с пятилитровой бутылью, в которой на вид бензин).
Алкалин: Давай, как договорились. (Достаёт купюру и суёт бойцу в нагрудный карман). Без вопросов?
1-й боец: Приказы не обсуждаю!
Алкалин: Вот и молодец, боец! Приступай.
(Алкалин уходит. Боец расплёскивает жидкость по полу, льёт содержимое бутыли, где только может. Затем берёт коробок спичек со стола и отходит к выходу. Чиркает одной, она ломается. Другой – то же самое. Третья загорается. Осторожно, не дыша, боец скрывается за порогом, оставляя в комнате лишь руку со спичкой. Рука кидает спичку по направлению центра комнаты. Свет резко гаснет).

ЗАНАВЕС.