Не знаю, почему именно эту сумеречную сказку пересказал нам средствами кино режиссер Андрон Сергеевич Михалков-Кончаловский, однако, сюжет оказался как нельзя кстати, чтобы поговорить о том, что вот уже полгода волнует и будоражит весь мир.
Итак, «Щелкунчик и крысиный король». Два мира, два образа и выбор, пусть маленького, но человека. Неплохое начало.
Кино мир особых символов (световых бликов), лишь отдаленно напоминающих реальность. Символ больше чем предмет, он передает то, что наш язык передать не может, — идею, в которой как в зеркале отражается не столько внешние обстоятельства происходящего на наших глазах действа, сколько, мир ценностей и значимостей самого художника. И надо сказать, этими символами автор фильма пользуется блестяще.
Что же за идея скрывается за сказкой, в которой все так похоже и так не похоже на взрослый мир?
Сказка возникает на экране с первыми звуками челесты: хрупкими, призрачными, как новогоднее чудо… Все как всегда и как было давным-давно… Память рождает воспоминания, запахи, звуки, и сладкие грезы об ушедшем.
Вот дом. Он особенный. Совсем не такой как нынешние. Он из прошлого. В нем культ красоты и манерности в высоком понимании: изысканные интерьеры русского модерна и пространство реальное до умопомрачения.
Скромное обаяние буржуазии начала двадцатого века: особняк на тихой улице, витражи на окнах и стенах, панно, мозаика, стремительный взлет мраморной лестницы, подобно колоратуре матери маленького героя, подвижной, прозрачной, вибрирующей и отражающейся в зеркалах и подвесках. Голос и лик актрисы чем-то сродни Надежде Ивановне Забела-Врубель. Сказочный персонаж, говорили о ней друзья! Иначе и не называли.
Однако вернемся в дом.
В нем нет ни вычурности, ни чванства, ни бюргерства. Есть простота и высочайший гедонизм богемы Русских сезонов, воспевших когда-то красоту человека и неповторимость его жилища. На экране мир семейных отношений: чистых и искренних.
Но этот мир замкнут в себе.
Параллельно с ним существует еще один мир — зазеркалье. Он унылый и опустошенный, тревожащий отсутствием красок, света и теней. Он рядом — руку протяни — он убогий, полуживой, сумрачный. Как темный коридор.
Через него можно попасть в иное пространство, в царство крысиного короля. Король не лишен внешнего лоска и внешности российской поп-звезды. Он слаб. Но рядом мать — истеричная особа, стареющая, но все еще мнящая себя желанной и сексуальной.
Однако вернемся в мир главных героев. Этот мир гармоничен, наполнен любовью, доверием и уважением друг к другу. Рядом челядь: добрая, но со странностями. Вот игрушки. У них своя жизнь и свое пространство.
Игрушки - отдельная тема. Автор сумел объединить реальное и нереальное общим полем, не вступая в конфликт отношений. Пространство подвижно и взаимопроникающее.
Еще одна тема — подарок к Рождеству. Кукольный домик от одинокого друга Альберта Эйнштейна. Вполне узнаваемый вариант Нащекинского. Его нынче мало кто помнит. Не игрушка. Макет. Довольно точный. Не то сцена, не то постоялый двор, где в перманентном конфликте друг с другом живут и враждуют ожившие куклы — сценические персонажи различных субкультур.
В этом достаточно сложном пространстве начинается совсем недетская сказка о любви. Неожиданно гармония распадается и на экран врывается реальность. Оно резка, колюча, переполнена конфликтами. Удивительно, но уровень эстетики снижается с помощью саундтрека. Так сегодня принято называть фонограмму. К слову сказать, саундтрек стал самым проблемным звеном фильма.
Не знаю, почему, но он все время разрывал сказочную канву своей излишне бытовой интонацией. Не помогла даже музыка Чайковского П. И.. С нею, кстати, создатели фильма обошлись весьма фривольно. Все, что переиначивалось и перепевалось, неминуемо входило в конфликт со зрительными переживаниями. То голос не хотел ложиться на партитуру и, подобно караоке, выпирал из-под нее углами, то жанр творил невообразимое, обратное ожидаемому, и ошарашивал сходу. Но это так, детали.
А дальше действие фильма покатилось-поехало и неожиданно привело нас к событиям сегодняшнего дня. Лично мне, смотреть этот фильм стало необычайно интересно.
В этой части сюжета я не заметила культурного слоя или художественных ценностей. Мир представал безликим и бездуховным, порой, примитивным до тошноты и даже антихудожественным.
Но в нем как зеркале отразились события, последовавшие сразу после выхода фильма на мировой экран, — военная агрессия в Ливии.
Удивительно, но даже в названии фильма автор по причине, известной лишь ему одному, заменил оригинальное слово «мышиный», на «крысиный». И все преобразилось.
Нечто серое, безликое, юркое уступило место наглому, агрессивному, черствому. Смысл существования нового мира определялся разрушением.
Крысиная семейка отпрыска в годах и его хищной до власти маман, изгнавшие когда-то из страны маленького принца. Она же сумела превратить прекрасную страну, в зону бедствия: опустошенную, заполненную дымом крематория, где ежедневно публично сжигались горы игрушек.
Точность метафоры поражает. Сказать, что это художественное прозрение,— ничего не сказать. Это внутреннее предвкушение войны, предчувствие, тотальная крысификации людей, утрата ими собственной индивидуальности и права оставаться людьми. Атрибутика хоть и сказочная, но вполне соответствующая своему назначению — убивать душу. Униформа времен первой и второй мировых войн, скрежет оружия, вой сирен, полеты крыс на железных крыльях.
Понятно, что фильм детский, и многие вещи в нем даны сквозь призму ребенка, наивно. Иначе нельзя. Нельзя превращать добрую сказку в триллер. Но было сказано главное: любая власть диктатора сильна страхом. Мало испугать одного, важно, чтобы каждый прочувствовал общий страх как собственный. Архиважно его зафиксировать, размножить, опубликовать, и заставить поверить всех, что это не просто страх, а тотальный ужас, парализующий всех. Превратить испуг в бесконечный кошмар ожидания, и только потом устраивать всенародное шоу.
Сценам крысиного царства автор уделил более половины ленты. Мне эти кадры скучными не показались. Тем ярче воспринималось спасение героев и возвращение их в обычный мир. Не знаю, как сложится дальнейшая судьба фильма. Надеюсь, зритель к нему вернется, чтобы никогда в жизни не пережить того, о чем режиссер так убедительно рассказал с экрана, что вполне соответствует общеизвестному выражению Франсиско де Гойя: сон разума рождает чудовищ.