Юрий Овтин
Крик души над ущельем.
Рассказ
Исторя эта произошла в далеком 1971 году... Мне тогда только исполнилось двадцать два года, никаких особых заслуг и связей я не имел, правда, печатался в областной молодежной газете - наверное, поэтому мне и предложили стать лектором областной организации общества «Знание».
Работа, в которую я окунулся, что называется с головой, с частыми командировками, молодежными лагерями, выездными семинарами поначалу увлекала меня.
Общество «Знание» тогда заимствовало бюрократические уловки у партийных органов, тематика лекций была тесно связана с вопросами идеологического порядка.
В те времена большой удачей у нас считалось попасть с циклом лекций на пассажирские суда загранплаванья. Мне выпала счастливая карта – командировка на гордость советского пассажирского флота лайнер «Шота Руставели».
Зафрахтованный западногерманскими фирмами, он совершал круизы на острова Фиджи и Новая Каледония и приходил в родной порт только для смены экипажа. Так как простой судов такого класса стоил очень дорого, во время смены совершались недельные рейсы с советскими гражданами по Крымско-Кавказской линии - до Батуми и обратно в Одессу, с заходами в Ялту, Новороссийск, Сухуми и Сочи.
«Мастером», то есть капитаном «Шота Руставели», был сорокалетний Александр Назаренко - самый молодой на ту пору капитан в пароходстве.
Опекать меня он поручил второму механику Жоре Пшенко, который показал мне мое место за капитанским столиком - так как по статусу я был гостем капитана.
Надо сказать, что в те времена для развлечения пассажиров стремились пригласить на круиз известных артистов. С нами ехали Зиновии Високовский, Ольга Аросева, Федор Чеханков, пианист импровизатор Леонид Чижик.
Однако, велико было мое изумление, когда я узнал, что на борту находятся Владимир Высоцкий и Марина Влади.
Должен признаться, что ни Высоцкий, ни тем более Марина Влади, которую я до этого считал едва ли не секссимволом, внешне не произвели на меня никакого впечатления. Киногеничность - штука противоречивая. На экране можно выглядеть красавицей или суперменом, в жизни же, как я не раз потом убеждался, все может обстоять совершенно иначе.
И Высоцкий и Влади - оба невысокого роста, худощавые, загорая на полотенцах в их излюбленном месте - на носу шлюпочной палубы выглядели очень даже невыразительно. Особенно Марина Влади, наружность которой в реальности удручающе не соответствовала тем образам, которые из нее создавали в кино.
Рейс между тем проходил своим чередом, одни развлекательные мероприятия сменялись другими.
Перед заходом в Новороссийск ко мне подошел Жора Пшенко и по секрету сообщил, что сегодня во время стоянки Высоцкий даст концерт для членов экипажа и их семей, на который приглашаюсь естественно и я.
В музыкальном салоне собралась вся команда. Молоденькие официантки одели по этому случаю лучшие наряды, сверкали золотом и бриллиантами жены комсостава. На сцене стояли стул и столик, на котором лежала гитара.
Шло время, а Высоцкого все не было. В ожидании прошло минут сорок. Публика начинавшая подозревать, что назревает скандал и концерт может сорваться, начала потихоньку роптать. Сидевшая рядом со мной за капитанским столиком Марина Влади также недоуменно поглядывала по сторонам.
Громко выражала свое возмущение расположившаяся по соседству жена «деда», старшего механика. И когда казалось, температура дошла до точки кипения, в музыкальный салон в сопровождении первого и пассажирского помощников тяжело передвигаясь вошел Высоцкий.
Одет он был в джинсы и простую трикотажную футболку, с его мокрых взъерошенных волос стекали капли воды. Впечатление было такое, что он только что из под душа.
- Да ведь он натурально пьян! - раздался чей то обличительный голос. Зал загудел.
Высоцкий молча сел на стул, сделал большой глоток из стоявшего на столике стакана, взял в руки гитару и начал перебирать струны. Публика притихла.
И вдруг тишину в зале, как нежданный громовой раскат, буквально разорвал низкий хрипловатый голос, от которого мгновенно бросило в дрожь.
Мы говорим не штормы, а шторма,
Слова выходят коротки и смачны.
Ветра – не ветры – сводят нас с ума,
Из палуб выкорчевывая мачты!
запел Высоцкий и зал сорвался неудержимым шквалом аплодисментов.
Был шторм – канаты рвали кожу с рук, -
не дав затихнуть аплодисментам вновь запел Высоцкий, -
И якорная цепь визжала чертом,
Пел песню ветер грубую - и вдруг
Раздался голос «Человек за бортом!»
Высоцкий был в ударе, это был абсолютно другой человек, совершенно не тот, который вошел в зал несколько минут назад.
Он пел страшную песню «Спасите наши души», «Охоту на волков» и многое другое, чего я не слышал прежде.
Не отрывая от него глаз, загипнотизированный тембром его необычного голоса, который мне впервые приходилось слышать «живьем», я был совершенно потрясен и пребывал почти в шоковом состоянии…
…На другое утро Жора Пшенко принес фотографии, на которых я был запечатлен в компании с капитаном, Высоцким и Мариной Влади.
- Пошли, старик, на палубу. Я представлю тебя Высоцкому.
Высоцкий одиноко стоял на носу теплохода, задумчиво всматриваясь в морскую даль, подставляя лицо свежему ветру.
- Владимир Семенович - осторожно потревожил его Жора, - разрешите представить вам моего друга, лектора одесского общества «Знание». Вправляет у нас тут мозги капиталистам.
Я сразу же понял, что последнее уточнение было лишним. Высоцкий стал сдержанным в общениях со мной и даже суховатым.
Много натерпевшийся бард, чьим голосом орала корчившаяся в конвульсиях страна, всем существом ненавидел лживую и порочную идеологическую бюрократию, представителем которой я, пропагандировавший в своих лекциях советский образ жизни, видимо и выглядел в его глазах.
В двадцати километрах от Сухуми, в селении Ишеры, в маленьком ресторанчике, расположенном прямо над ручьем, за столиком под свисающими лианами мы попивали местное мутноватое вино с прозрачным названием "Цыцка".
Напротив, рядом с Мариной Влади сидел Высоцкий.
- Пожалуйста, споите что-нибудь, Владимир Семенович - попросил Высоцкого «мастер».
И над ущельем хрипло зарокотал голос человека, уже тогда как будто предчувствовавшего свои безвременный трагический уход.
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
* * *
Десятилетия проходят, виски становятся седей,
но тот концерт на пароходе я вспоминаю по сей день.
Он вышел, выпив спозаранок, покачиваясь невпопад,
— совсем не тот, что на экранах, как будто даже хлипковат.
Но шквал, который он обрушил, девятым валом грохотал,
— такая мощь рвалась наружу, драла простуженно гортань!
Пел без оглядки, не вполсилы,как жил, не стоя за ценой,
— сама Россия голосила его надрывной хрипотцой.
Пел до озноба, до иголок, до безразличия к судьбе.
Я тот — кто слышал этот голос и сохранил его в себе.
Давно оплавлен воск свечи, что на Ваганьковском по краю,
а голос всё ещё звучит, — кричит душа его живая.