Второе рождение

Екатерина Щетинина
 
           Термин «вещизм» носит в современном социуме явно негативный характер.
           Но позвольте мне немного побыть адвокатом обиходно-бытовых вещей и сказать слово в их защиту.
           Ведь они, вещи, наверняка имеют свой скрытый, сакральный смысл, они несут сквозь космический ветер свой не всегда заметный приземлённый огонёк, и самое главное - они всерьёз участвуют в наших судьбах!

         Дашка уже давно собиралась разобраться с чердаком. Он неизъяснимо влёк её к себе - сдержанно-молчаливый и загадочный, прямо как принц из сказки братьев Гримм. Или наоборот - как спящая красавица. Под паутиной... И этим сумасшедшим, неровно дышащим летом Дашка добралась-таки до этих чердачных залежей, до этой законсервированной семейной рухляди. Дело в том, что Стас уехал к отцу в Керчь – и время выдалось-выдулось, свободное от дикарски-яростной любви,  шариком воздушным, только её, Дашкино время. А при Стасе его, личного времени у неё никогда нет и не может быть, потому что существует лишь их общее время. И всё… Вообще-то крайне странно, что присутствие других людей может так сильно влиять на Его Величество Время…

            И в этот славно-вольный июньский день она, девица восемнадцати с половиной лет от роду, чувствуя себя настоящим сталкером, полезла на шаткие ступеньки старого дедовского дома на окраине города, где они с мамой проводили вот уже второе лето. Легче дышалось там – в усадьбе вишенной, со старой беседкой, покосившимся сараем, сиреневыми зарослями под небольшими окошками.
             Деда уже лет двенадцать как не стало. Дашка помнит его похороны, как утопал он в гвоздиках ядовито-красных, уставив ввысь серебряную бороду и она удивилась тогда – какой у дела большой и гладкий лоб! И не чувствовала сильной грусти – расставания навсегда. Этого слова она не воспринимала. Да и сейчас тоже…  Потом, через два дня она воочию видела деда – лежащим на его обычном месте – тахте перед окном и телевизором, с добрым взглядом чуть прищуренных черных глаз, устремленных с любовью на неё, Дашу. И не удивилась, так как подозревала обман этих слов: «умер, умер»… Что такое умер? Просто взрослые глупости. И Дашка пошла к деду, как всегда, с радостью… Но тут дед начал на глазах исчезать, и когда девочка приблизилась к тахте,  она оказалась пустой. Это девочка проверила своей ручкой, дотронувшись до узорчатой тканевой поверхности. Но дед всё равно где-то существовал, Даша знала это точно, только просто больше он не был ей виден.

               А баба Нэля еще продолжала свое земное странствие и, в частности, сейчас оно лежало в направлении продуктового рынка. Туда бабуля ходила регулярно два-три раза в неделю – девочек своих «худеньких» свежей калорийной пищей подкормить…  А то «одни кости торчат».

           На чердаке вовсю пахло мышами, пылью и забвением. Среди прочего хлама типа журналов «Огонёк» тысяча девятьсот шестидесятых годов, смешной обуви с бантиками (а что, поносить для прикола? Вот эти розовенькие...), шелковых прогоревших абажуров и гипсовых статуэток доярки с ведрами молока, Дашка узрела прямоугольный аппарат-ящик с диском и большой никелированной трубой, изогнутой буквой «зю». То, что это имеет отношение к музыке – понятно, не дурочка. Но как это работает? И почему именно этот архаический предмет привлек её внимание? И задержал…

             Дашка решила забрать его с собой вниз. Тряпочкой обтерла и поставила на дощатый стол в кухне а-ля деревня. Мамкин дизайн… Дизайн оф «мамкин». А что? Без балды, вкус у неё, у муси (так обычно звала ее дочь),  отменный, никто не даст сорока восьми – распашонка, штанишки-капри, банданка на длинных каштановых волосах.
             Взгромоздила Дашка эту рухлядь с трубой на стол и села на лавку, малиновый компот попивая. Лучше б, конечно, пивка в такую-то жару!

             А, вот и муся пожаловала, пакеты в двух руках и светится вся. Июнь!
         
           - Ой, Дашок, а ты уже дома?  Сейчас сырничков сделаю…
             Дашка невозмутимо подперла ладошкой подбородок - одобрила меню из сырников.
          
              А сама с раритета глаз не сводит. Прикалывается, что ли?
             Мать скоро это всё заметила. И остолбенела.

              - Ну ничего себе! Ты где это откопала?
              Дашка картинно задрала нос: знай, мол, наших!

              Муся опустилась на лавку, щеку подперла. Сырники были забыты.

              - Слушай, Даш, а ведь эта штука совсем не так проста как тебе кажется… Это артефакт, можно сказать. То есть, исторически важная вещица…
       
                И замолчала. Взгрустнула что ли?

               - Это ещё что за шантаж! - нарочито возмутилась Дашка, не любила она материнской  грусти, с детства, не выносила просто...
              – Колись, давай, мать! А то... пять мороженых съем!

              - Да это же тот самый! Тот самый патефон… Нет, я мало что могу рассказать, давай бабу Нэлю дождёмся. А она вон уже, легка на помине...
              Стукнула калитка.

                *****

              - Ой, капель, надо же! Как рано! Значит, вот она, весна! – обрадовалась Нэля,  выскочив на школьное крыльцо в одном пиджачке. И тут же смутилась: она ведь не девчонка-школьница, уже второй год преподает. А ведёт себя иногда… Непростительно - эмоций через край! Хорошо, что уроки закончились, и почти никого нет в вестибюле. Только уборщица. Но всё равно – надо везде вести себя как положено учительнице.
                Натянув суконное пальтишко и сложив тетрадки в сумку, напевая про себя любимого Дунаевского «Пришла весна, бегут ручьи, и тает лёд и сердце тает…», она   почти побежала по еще крепкому зимнему насту такой знакомой районной улочки. Мимо ТЭЦ, мимо клуба железнодорожников в бывшей церкви, мимо нескольких стандартно-неказистых жилых домов барачного типа (они с мамой тоже в таком жили), мимо магазина «Промтовары»… Ой, а что это там люди рассматривают?
               Нэля подошла к кучке горожан, глазеющих на какую-то новинку за мокрым стеклом. Прямо на их любопытные головы капали сверху тающие сосульки, но это не могло быть серьезным препятствием на пути советских людей к научно-техническому прогрессу. А он на сей раз выразился в товаре под названием «патефон», который завезли буквально вчера в их провинциальный городок.  Патефон стоил дорого. Нэля прикинула –  почти две её зарплаты. Чистыми. А ведь надо кормить и одевать еще двоих школьников – брата и сестру, у мамы-то зарплата совсем маленькая, телефонистка она на заводе... И уголь покупать, уже кончается. А еще так хотелось отрез крепдешина светло-зелененького в незабудках купить – к лету платьице фигаро сшить...
                Но мечта о патефоне уже овладела Нэлей. С того самого апреля. Бывает так, что все до этого разнонаправленные желания  стягиваются в одно, и кажется, что если получится эта покупка, то и всё остальное решится само собой, и  совершится что-то главное в твоей жизни…
               Чтобы накопить на патефон, Нэля устроилась на подработку в вечернюю школу - с сентября. Патефоны продавались плохо – она проверяла регулярно их сбыт. За всё лето их купили только семь человек… Пятьдесят седьмой год еще явно не тянул даже на первую стадию развитого социализма.
             
                На уроках в вечерке она как-то обратила внимание на довольно интересного молодого человека, скромно сидевшего на предпоследней парте – какой у него высокий лоб, с едва наметившимися залысинками, и какие яркие черные глаза под ним!  Но он их всё время опускал и на вопросы молодой учительки отвечал редко, опережали другие – острословы. И Нэля совсем редко вспоминала о нём.
               К тому же этот черноглазый часто пропускал занятия, однажды она поинтересовалась, почему, и ребята объяснили – у Левашова (такова была фамилия скромного прогульщика)  посменная работа.

              Так незаметно пролетели осенние месяцы – за тетрадками, организацией празднования седьмого ноября, беготнёй туда-сюда - в две школы - и домашними хлопотами. В середине января Нэля получила получку и посчитав, сообразила, что патефон уже вырисовывается вполне, денег хватает! И вот-вот в доме будет настоящая музыка, живая, полнозвучная – не то, что в этой круглой осипшей тарелке, еще довоенного образца.
В одно из курчаво-белых, но щедро позлащенных старательным светилом воскресений Нэля встала пораньше и ни слова никому не говоря (сюрприз будет младшим, да и маме, вдова уж сколько лет после войны!), накинув мамин пуховый платок,  побежала в магазин. Сердце её пело, а покусывания почти тридцатиградусного морозца только веселили и раззадоривали дух. Мечта-то совсем рядом! В магазине к ней отнеслись во всем вниманием – решимость и наличие необходимой суммы  были написаны крупным шрифтом на Нэлином раскрасневшемся лице.

              - Вот, смотрите, всё работает –  продавщица уважительно посмотрев на молодую, но состоятельную покупательницу, осторожно положила блестящую трубу на большой  черный диск.
               
                И зазвучал вальс «Амурские волны». Ну разве не чудо?!
               - Иглы, правда, для него дефицит. Пластинки тоже… У нас сейчас в продаже нет. Но иглы можно точить - те, которые прилагаются в комплекте, а пластинки брать напрокат или обменивать…

                Нэля  отсчитала деньги и музыкальное сокровище теперь принадлежало ей насовсем. забыв на радостях вязаные рукавички на прилавке, она потащила ящик к выходу. На улице оказалось, что он тяжелее, чем она думала. Платок упал на плечи, и девушка с патефоном, сощурилась от яркого солнца и замерла на минуту - то ли от счастья, то ли от грядущей неизвестности своего маршрута.
               
                И вдруг сзади раздалось негромкое:

               - Нэлли Сергеевна, разрешите я помогу…
                Черноглазый красавец вырос как из-под земли. Точнее, из-под снега.
И откуда он тут взялся?

                Нэля не успела себе ответить на этот риторический вопрос, как Левашов подхватил заветный ящик и легко понёс его в нужном направлении. Девушка заспешила за ним вслед.
                - Вы платок-то наденьте, холодно сегодня – только и проговорил он за всю дорогу.


                И снова звенела капель на Нэлиной улице, и снова она выбегала безрассудно на крыльцо, высматривая грачей и светясь предчувствием будоражащей всё и вся небесно-земной нови. Но эта весна отличалась от прежних, и существенно. Дело в том, что Левашов через неделю после транспортировки купленного патефона пришел ещё. В синем бостоновом костюме, белой рубашке... А Нэля как раз мыла полы, в простеньком платьишке, с растрепанными волосами и оттого сильно смутилась. А он, оказывается, принёс пластинку – взял на время у ребят в общежитии.
               
                - Давайте послушаем?
Патефон стоял на самом видном месте комнаты, на ажурной салфетке.
Бережно дотрагиваясь,  словно совершая священнодейство, молодые люди поставили пластинку, завели механизм…

               «У меня есть сердце,
                А у сердца песня,
                А у песни тайна,
                Тайна – это ты…»

                С тех пор черноглазый меломан приходил регулярно. Они  почти не разговаривали, а просто садились у стола и слушали – то «На сопках Манчжурии», то «Деревенских ласточек», то «Тайну».  И не заметили, как пришла и воцарилась в округе и доме зрелая весна. А с ней любовь…
                Вечера лиловели сиренью, мать была, как всегда,  на дежурстве, младшие гуляли во дворе, точнее, на пустыре возле дома. Левашов, нет, теперь уже Митя, под звуки музыки молча точил затупившиеся патефонные иголки, долго точил, сверхтщательно – как самое наиважнейшее на свете дело сотворял, а Нэля… Она негромко подпевала мелодиям, хлопоча о простом ужине или проверяя тетрадки. И была невесомой от всего этого патефонного счастья, плавая на его чудесных, чуть заезженных пластиночных волнах. Хотя внешне оставалась строгой, как подобает учителю старших классов.

              Больше они не расставались. Ну, если не считать трех лет армии и пяти дней роддома, когда появилась на свет их кареглазая дочка… До самой смерти Мити от сердечного приступа, спустя почти сорок лет. Много радостей, много печалей пронеслось над домом с сиренью, шумных праздников и ремонтов, длинных зим и коротких "последних известий"... И всё под обожаемый патефон - под "Неаполитанскую песенку", оперетту "Сильва" и "Вольный ветер", под Русланову, а потом Зыкину.
              А Нэля звонко подпевала:
 "Что жемчужная наколка,
  Что мне  бархат и сафьян?
  У меня любовь как Волга,
  Ей под пару океан..."

              И никто уже теперь не помнил, как и когда отзвучавший своё патефон очутился на чердаке, а в доме появилась радиола, а потом телевизоры, телефоны, магнитофоны. Божки ведь тоже эволюционируют.

               
                *****

             - Слушай, ма, так что получается – типа если бы не это "хламурное" чудовище, патефон этот  - и тебя бы не было?! – возопила Дашка, выслушав бабы Нэлину историю.
 
               - Типа, типа – что за выражение идиотское – проворчала нарочито сердито мать. А сама отвернулась к окошку, спрятала предательскую слезинку под накрашенными ресничками  – не хотелось показаться сентиментальной. У окна висела фотография отца - Дмитрия Ивановича Левашова - в солдатской форме, служил под Хабаровском. И по возвращении сразу в загс с ненаглядной Нэлечкой... Папа, папочка, самый-самый...
               
               Но упрямая Дашка не умолкала и теперь уже обращаясь к бабуле, верещала, посверкивая тройным пирсингом в ушах:

               - Нет уж позвольте, милостивые господа! Так если б не этот фатепон, и меня бы не было!!! Ни ха-ха себе! А давайте учредим такой семейный праздник - День Святого Патефона, 20-е июня! Или день его второго рождения? Ура, товарищи!
               
                А баба Нэля, не обращая внимания на явный эпатаж любимицы-внучки, тихонько улыбалась чему-то своему, глядя назад - туда, где черноглазый красавец, сидя на колченогом табурете в комнате барачного типа,  всё точил и точил патефонные иголки каким-то приспособлением с одному ему известным секретом...

                И Дашке ничего не оставалось, как в наступившей тишине уважительно погладить пальчиком слегка ободранный бочок серого ящичка, от которого в своё время полностью зависело то, что называется её жизнью...
                "Пойду, поищу пластинки, они там же рядышком должны валяться, на чердаке... А Стаса надо протестировать - умеет ли он иглы патефонные точить?" - подумала она. И хитренько заулыбалась...