Она заболела – так, ничего особенного, просто поднялась температура и першило в горле, но мама сказала – ну посиди дома до понедельника, отлежись, если никаких контрольных нет – и ушла на работу. Она повалялась немного на диване, горло полоскать не стала – противно, да и не болит оно, почитала немного. Одной было хорошо и привольно - она налила чаю и сделала бутерброд и утащила это все на кресло, перед телевизором, и никто не гнал и не говорил, что это не правильно.
А потом, попозже (мама позвонила с работы и сказала – Не кусочничай, а поешь нормально – в холодильнике суп) она разогрела куриный суп, сидела на кухне в старом халате, смотрела во двор и ела – суп был ароматный, с мелкой вермишелью. Ей было вкусно – она смотрела через окно на свой знакомый осенний двор, где шел дождик и соседка с авоськой, и вдруг подумала, что вот когда-нибудь она состарится и будет вот так же сидеть в старом халате, есть куриный суп и смотреть на этот надоевший дождливый двор, и по нему также будет идти соседка. Ей стало тошно от этих мыслей, и суп сразу показался невкусным и жирным, и она сказала себе, что нет, у меня все будет по-другому, жизнь моя будет яркая и интересная, потом помыла тарелку и пошла рассматривать старые журналы «Советский экран» и красить лицо маминой косметикой.
После школы она поступила в институт холодильной промышленности, мама сказала, что нужно иметь крепкую надежную специальность, и она пошла, но учиться ей там было невыносимо скучно и неинтересно – да и нахлынула на нее любовь – сначала прекрасная и волшебная, а потом все так некрасиво и банально закончилось – он сказал, что они расстаются, и она страдала, ей было ужасно тошно, на самом деле тошно – и мама потащила её к врачу, и там все и выяснилось - она ждала ребенка. Были слезы и крики, и мама ходила к её любви в общежитии, и он сказал, как говорят многие,что он не вовсе не уверен, что это его ребенок, и даже очень уверен, что не его, и еще что-то гадкое сказал ей, ухмыляясь, и мать сказала ему, что он подонок, и ушла, и дома ругала её последними словами и била полотенцем.
Она хотела травиться, а потом ушла к жить к своей приятельнице, которая гадала н картах и писала картины – аборт она делать медлила, потому что все надеялась, что он одумается и вернется, и у них будет семья, он ведь её так любил.
Но он не вернулся, и когда она пришла в консультацию, ей сказала надменная надушенная врачиха – Что же вы тянули, девушка – уже поздно, будете рожать, и потом, глядя на ее слезы, еще говорила всякие слова про то, как будет она радоваться малышу, и что все можно пережить, и совершенно нечего плакать, что плакать уже поздно, и надо было раньше думать, а теперь надо готовиться к материнству. Но она не хотела готовиться, а начала , наоборот, курить, и в веселых компаниях, которые собирались у ее подруги, веселилась напрополую, и пила вино, и даже завела себе двух любовников, и они даже однажды подрались из-за нее, и приезжала милиция, и сорокалетний усатый милиционер говорил ей, что ж вы, как же вам не стыдно, вам же рожать уже скоро, а вы пьете да курите, и смотрел на нее грустно,жалея её глупую молодость. Но она рассмеялась пьяно и сказала, что ей все равно, она все равно родит и оставит государству.
Она правда, хотела оставить ребенка в роддоме, написать отказ , выйти и забыть этот кошмар и начать жить налегке, заново, начисто, если не получилось сразу. Но сестры и врачи в роддоме все уговаривали ее, приносили ей ребеночка, туго спеленутого, как бревнышко, уговаривали, но она плакала, отворачивалась и говорила – нет, нет, я решила, унесите, нет, нет. А потом одна из сестер развернула его и она увидела маленькие пальчики и крошечные пяточки, и она увидела, что это человечек, и ей стало страшно. Она решила уйти утром, оставив на кровати заявление об отказе, но пришла её мать, и сказала, что ребенка заберут, и чтобы она ничего не выдумывала, что воспитают, и вырастят они мальчика, как всех выращивают. И на следующий день забрала их из роддома, и откуда-то взялись и пеленки-распашонки, и они ехали в такси, и мальчик тихо спал в кульке, перевязанный большим синим бантом.
Из института её, конечно, отчислили, и она пошла работать – сначала устроилась буфетчицей на Витебский вокзал (жили они недалеко, на Загородном проспекте), и было удобно, она прибегала его кормить, но кормила недолго, работа была нервная, и молоко быстро пропало, а потом появилась возможность устроиться проводницей, и она стала ездить, и ребенок был все время у бабушки на руках – она тоже работала, поэтому Сережу (так она назвала его, в честь Есенина) отдали сначала в ясли, потом в садик на пятидневку.
Она видела его редко, но деньги и продукты привозила, и он ее немножко стеснялся, прятался за бабушку и смотрел оттуда большими круглыми глазами, но очень скучал. Она привозила мандарины, красивые груши, картошку и конфеты, и иногда – яркие неведомые игрушки, но он все равно скучал и побаивался – мама была красивая и шумная, и ничего не знала – куда идти гулять и как застегивать сандалии – бабушка была старая, все время грустная, но все знала, и вкусно готовила. А мама однажды варила кашу, и у нее убежало молоко, и пригорело, и потом противно пахло на весь дом, и бабушка долго оттирала ковшик. А мама говорила ей – ну я не создана для оседлой жизни! А потом она уехала и долго не приезжала , и бабушка сказала, что она уехала на север, и показывала ему точку на карте – маленькую точку, рядом было написано Тюмень.
И однажды она приехала, наконец, из этой Тюмени – красивая, пополневшая, в длинной меховой шубе, он таких и не видел, привезла ему в подарок ружье, совсем как настоящее. Он играл с ружьем, а бабушка с мамой долго о чем-то говорили на кухне, и ругались, и бабушка даже плакала, но мама все твердила – Ему скоро в школу, надо, чтобы был с семьей – да и ты отдохнешь, так что надо собираться. Бабушка говорила, что это еще неизвестно, какая семья, и чем плоха школа в Ленинграде, и разве она жаловалась. Но мама говорила, что хватит, что все решено, и надо собирать документы. И все бегала и собирала какие-то «документы» в папку, а потом они поехали в аэропорт, и бабушка плакала, прощаясь и просила писать, а потом они долго летели на самолете - Сережа летел в первый раз в жизни, и ему все очень понравилось. Они прилетели в чужой холодный город, и их встретил большой незнакомый мужчина, усатый и в дубленке, и он поцеловал маму, а потом сел перед ним на корточки и сказал, ну что, пацан, давай знакомиться – я дядя Вова – дай пять – и протянул большую руку. А он не знал, как давать пять, и посмотрел на маму, у нее было взволнованное лицо, и она сказала – ну что же ты, Сережа, поздоровайся с дядей Вовой, это теперь твой папа. Но он только раскраснелся и спрятал лицо в ее шубе, и этот дядька сказал – Ладно, разберемся, и они поехали.
Они прожили там пять лет, и сначала все было хорошо, ему там даже нравилось – у него там была своя комната, и летом они летали на море, только он все скучал по бабушке, но они туда все не ехали, потому что мама говорила, что она устала, и хочет солнца, а какое там в Питере солнце.
А потом начались скандалы – дядя Вова ( он был мужик хороший и веселый) ругался с мамой, а она часто задерживалась с подругами, а он кричал ей – ты бы хоть о пацане подумала, но она говорила, что не понимает, чего он от нее хочет.
А потом они развелись, и им с мамой пришлось снимать квартиру, она все время работала где-то на стройке – «в управлении», он а говорила, а потом с ними стал жить какой-то мужик, он Сереже не нравился, он ложился на диван и говорил – когда будет ужин, ты что, решила мужика голодом заморить – и еще приносил водку. А потом был какой-то другой , этот был занудный и любил проверять его дневник и домашнюю работу. Он говорил обидно – ты что, дурак совсем, ты что, не знаешь, как решать? – и смотрел насмешливо на маму, и Сережа его ненавидел.
А потом кто-то во дворе из ребят сказал про маму нехорошее слово, и он избил того, кто это сказал, и их разняли, и прибежала мама того мальчика и вызвала милицию. Вечером мама сказала ему – ну, видимо, придется тебя отправить к бабушке на воспитание – и плакала. Он говорил – давай поедем вместе. Но она гладила его по голове и говорила – что ты, сынок, у меня ж тут работа, а он отвечал, что она и там может работать, но она только качала головой и грустно улыбалась.
И его отправили к бабушке, и он снова жил в Ленинграде, и ходил в новую школу, и было сначала немного трудно, но со временем он привык.
Мама приезжала несколько раз, она уже уехала из Тюмени и жила где-то на юге, сначала в одном городе, потом в другом, и работала где-то, но кем – Сережа так и не понял.
Она собиралась приехать на его выпускной, но так и не смогла, и радовалась его аттестату (он закончил на удивление хорошо, без троек) только бабушка. У нее стало болеть сердце, и она все писала дочери, чтобы та приезжала, потому что если что – парень останется один, но мама все обещала , но все не ехала.
Когда он был на третьем курсе (он учился в Технологическом институте), бабушка внезапно умерла – не болела, не мучилась – пришла однажды с работы, села ужинать (Сережа разогрел ей котлету и сварил макарон) и умерла, прямо на стуле.
Он позвонил матери, и она приехала – успела еле-еле на похороны, и Сережа удивился, как она изменилась – он помнил ее красивой и статной, а она оказалась ему по плечо, и какая-то поблекшая, с мелкими морщинками у глаз. Он просил – оставайся, но она качала головой, говорила, что какой-то Митька там без нее пропадет совсем, и уехала.
Она писала ему изредка, и все из разных мест, и оказалась в Воронеже, работала там санитаркой, и он присылал ей немного денег (он уже работал), она писала, что хочет приехать, но все как-то не получается – то она болеет, то билет не купить. А потом ему позвонили и сказали , что она лежит в больнице ( в той же, где она работала) , что у нее была операция ( что-то там с сосудами ), и выписывать ее некуда, и ухаживать за ней некому.
Он взял отпуск на работе ( он работал программистом в банке, был на хорошем счету, и его отпустили), и поехал в Воронеж. Увидев мать , он ужаснулся – она была как старушка – маленькая, с испуганными глазами, в застиранном халатике с чужого плеча, похудевшая. Когда ее можно было забирать, он увез ее в домой, в Петербург. Жена была недовольна ( у него уже была жена и годовалая дочка) , но не мог же он ее оставить на улице – идти ей было некуда, он так и не разобрался в ее делах – какая-то комната в общежитии, где она то ли незаконно жила, то ли ее незаконно оттуда выставили – вещей у нее почти не было – и все какие-то ветхие и случайные – они прямо из больницы поехали на вокзал.
Он привез ее в тот дом, из которого она так давно ушла, и поселил ее в комнату с дочкой. Здесь она тоже полежала в больнице – но тут был и уход, и к врачам он ходил, поэтому постепенно она пошла на поправку.
Жена, конечно, фыркала, но, с другой стороны, зато она смогла пойти на работу – дочку они оставляли с бабушкой –и не надо никаких нянь и садиков. Со временем все как-то наладилось, и жили они вполне мирно.
Она сидела однажды в стареньком теплом халате за кухонным столом, ела куриный суп, приготовленный невесткой и смотрела во двор. За окном шел дождик, и ей показалось, словно она что –то такое должна вспомнить, только не знала , что.