...Анна Никифоровна повела меня устраивать на работу. Она была старшим научным сотрудником на сельскохозяйственной опытной станции (садоводческой). Первые дни жила у неё. Упокой, Господи, её добрую душу…
Меня взяли практикантом по садоводству. Определили в один из садов, принадлежавших станции. Он был отобран у садовода Моисеева, так и назывался: Моисеевский сад. Там стоял большой дом, где жил сам старик Моисеев с семьёй (почему-то его не выселили). Тут же небольшой двухэтажный дом, куда потом поселили меня (на первом этаже жили мужики-сибиряки, работавшие в саду). Мне было поручено вести фенологические наблюдения. Кроме того, занималась учётом – записывала, какую работу и за какое время делают рабочие. С этой же задачей ходила в соседние колхозы, вела учёт работы женщин-сборщиц ягод, заполняла особые карточки, которые зимой обрабатывали сотрудники станции, выводили нормативы. Были, конечно, и другие практиканты-учётчики.
К тому времени заскучал без меня мой Иван Трофимович, послал письмо в Соколовское, откуда его переслали мне. Он работал тогда в Мирзагуле (под Ташкентом). Я ему написала из Алма-Аты. И вот однажды я была по делам в городе (жила-то километрах в четырёх от него), проголодалась и пошла в столовую. Она стояла на горе, туда вела лестница – метров двадцать шириной… Поднимаюсь я по ней, а из столовой спускается Ваня. Подкрепился и решил отправиться на поиски Маши Марковой.
Было это в апреле или мае всё того же 1930 года. Пошли ко мне, куда же ему деваться-то? Стали мы с ним жить-поживать муж да жена. Он стал работать в республиканской конторе Госбанка, одновременно учился на курсах главных бухгалтеров для районных отделений банка. Вдвоём стало жить веселее. Только голодно было. Меня подкармливали сердобольные женщины, когда я вела свои наблюдения в колхозах. Позднее появились в саду яблоки, груши, сливы, их можно было кушать сколько хочешь – с хлебом. Мой Иван брал их с собой на работу. У соседей покупали молодой картофель. На базаре купили бараний курдюк, где-то даже ухитрились купить рис (вероятно, тоже на рынке).
На нашем втором этаже были две комнаты, в одну из них подселили соседей. Приехал с русской женой какой-то американец шоколадного цвета (мулат?). Он считался научным сотрудником станции и занимался тем, что ездил с рабочими в горы корчевать дикую яблоню. Зачем? Не знаю. Видимо, там хотели посадить культурные сорта. Так вот, его жена научила меня варить плов. А он учил английскому языку. Правда, они как-то быстро исчезли с опытной станции. Мы из этого дома позднее тоже переехали в город, так как Ивану было далеко ходить на работу (семь километров в один конец – из предгорий Алатау, почти от Медео).
Приезжал свекор Трофим Иванович с доченькой Сашенькой-Шурой. Пытался найти работу, ненадолго устроился подручным печника, а Саша — в мастерскую, где шили шапки. Жила она вместе со мной в саду, пока Иван был в командировке. Каждый день вместе с соседской дочкой отправлялась на работу в город. А Трофим Иванович снимал угол в Алма-Ате, ему трудно было ходить так далеко. Я им помочь ничем не могла, поскольку сама зарабатывала гроши. Потом Саша вернулась в Уржум, поступила там секретарём в суд, вышла замуж, родила сына и дочь. И умерла, простудившись при постройке дома в 1941 году (заболела туберкулёзом). А муж её всё-таки вернулся с войны… Детей воспитывал вместе с сестрой и бабушкой. Тамара и Николай сейчас, конечно, уже пенсионеры, Тамара иногда пишет нам письма.
Трофим Иванович нашел нам маленькую избушку с большой русской печью в городе, где мы жили до отъезда. Свёкор скоро уехал в Новосибирск, а потом вернулся в Уржум. Здоровье у него было никудышное, он ещё в германскую войну был травлен газом (артиллерист, старший фейерверкер), кашлял, перед новой войной сильно простудился и от воспаления легких умер в ноябре 1940 года.
Иван зимой ездил в командировку на Западный Алтай, ревизовал отделения казахского Госбанка с ноября 30-го по февраль 1931 года, четыре месяца.
(Туда в 1938 году приехала работать Елизавета Дмитриевна, мать моей Марии, там познакомилась со своим Кириллом Ивановичем – мир тесен… Там же, в Усть-Каменогорске, в конце 80-х вышли мои тезисы "Идеальное и материальное: три аспекта"…
Перед смертью в реанимации – лежал с инфарктом миокарда – отец вспомнил эту командировку, когда я ему сказал: с куревом, мол, придется кончать, когда выпишут из больницы… "Да, — говорит, — буду жевать насвай, как казахи на Алтае… А как на улице? Гололед? Ты только, Боренька, не поскользнись"…
В реанимации мне дежурить не разрешили. Я и ходил-то туда по пропуску, который мне выписали в другое отделение… А утром позвонил врач и сказал, что ночью он помер. Каждый вечер у него начинались приступы, соседи звонком вызывали дежурного врача. Перед смертью всё звал: ма-а-ать, ма-а-ать… Так он называл свою Марию Михайловну, любимую женушку, с которой прожил на земле сорок семь лет. Ушел, а мы остались на холодном льду: "Ты только не поскользнись". Уже четверть века лежит у меня его портсигар с папиросами "Север". Среди них – одна наполовину выкуренная папироска: когда я повёз его на такси в больницу, он не утерпел и выкурил у порога, потому что, мол, в кардиоцентре всё равно вылечат.
Недавно нашёл письмо детской подружки моей матери, тоже Марии. Она была врачом, жила в Смоленске. Письмо написано вскоре после смерти Ивана Трофимовича:
"Я не пойму, почему 03 так скоро от вас уехал. Почему не вызвал на себя кардиологическую бригаду? Видимо, смутило высокое давление? При инфаркте обычно давление снижается. Но всё равно врач 03 должен был снять болевой синдром в области сердца с иррадиацией (в лопатку и плечо). Свердловск – это не Смоленск! Почему так получилось? Непонятно!? Мы – линейные бригады – поступаем так: если не снимается болевой синдром, то вызываем к себе кард. бригаду, которая снимает электрокардиограмму. Она покажет: если инфаркт, то везет в больницу, не взирая на то, есть или нет там свободное место. Для инфарктных больных всегда место находят! А как у вас? Почему такая медлительность в поведении 03 и участкового врача? Я не знаю и понять не могу.
Видимо, у Вани, в его состоянии, что-то было непонятное в диагностике. Бывает, к сожалению… Я уверена: если бы кто-то из врачей заподозрил инфаркт, то сразу же госпитализировал".
После драки, конечно, поздно кулаками махать. Это Мария в конце концов позвонила знакомому врачу и договорилась, что я привезу отца на обследование. Но никакого обследования не понадобилось. Врач послушала сердце – и сразу же отправила батю в реанимацию. Но, видимо, время было упущено. — Б.П.)
Потом Иван Трофимович окончил курсы главных бухгалтеров отделений госбанка, и мы уехали в Северный Казахстан, куда забрали позднее "раскулаченных" отца с матерью (им было уже под семьдесят) и брата Ивана. Помню, как ехали на быках из Кокчетава в село Володарское, где потом родились Галина и Евгений. Жарко, яркое солнце на безоблачном небе, быки бредут еле-еле, а мы с Ваней сидим в телеге на сене и в дурака играем. На головах колпаки из газетной бумаги. Мимо казах — тоже на быках. Наш возница кричит: где был, чего видел? — "Казгородок телеграмма кельды!" ("В Казгородок телеграмму возил!"). Мы прямо покатились со смеху — телеграмма на быках!
Степь, жаркое солнце, молодость…
Волы шли довольно ходко, 60 километров преодолели к вечеру. Переночевали в каком-то сарае, а днем Иван Трофимович оформился на работу. Сначала жили на частной квартире, а потом банк купил дом для своего главбуха. Там были две комнаты и летняя кухня, сарай для скота, погреб, баня и большой (соток пятнадцать) огород.
Когда мы там обосновались, я поехала за родителями, которые к тому времени должны были переехать из Кытлыма к Михаилу в Миасс. Однако их ещё не было (остались распродать хозяйство – корову, свинью), а Михаил с детьми собрался к родным своей жены Надежды Васильевны Теплых в Буйское. Поехала и я с ними до Уржума – к родителям Вани. С его мамой Агафьей Федоровной это было первое знакомство. Добрая, хорошая была женщина, царство ей небесное! Жили бедно, на нижнем этаже бывшего своего дома – в пекарне. Их "раскулачили" просто за то, что они числились кустарями (пекли пряники и сушки, сами, без наёмного труда).
Дуся и Гена были ещё очень маленькие, Евгения постарше, а Михаил – уже школьник (он потом год жил у нас). Мише впоследствии удалось закончить десятилетку и поступить в педагогический институт, а Женя после семилетки окончила школу фармацевтов. Агафья Федоровна после войны жила то у Михаила в Волгограде, то у Жени в Перми. От тяжёлых жизненных потрясений у неё произошло частичное кровоизлияние в мозг, к концу жизни отнялась речь, могла питаться только жидкой пищей. Похоронена за Камой, в Гайве, на том же кладбище, где позднее упокоились дочь её Евгения Трофимовна с мужем Георгием Павловичем...
Погостила я в Уржуме, а потом с каким-то попутчиком на лошади поехала в Соколовский к сестре своей Саше. Она с мужем Александром Николаевичем работала в тамошнем колхозе. Он потом и увёз меня на лошади до пристани Цепочкино, где уже поджидал Михаил с семьёй. Добрались на пароходе до Вятских Полян, а затем на поезде вернулись в Миасс, где застали мать Александру Васильевну. Мы с ней вдвоём отправились в Казахстан, она в те годы была ещё бодрая и крепенькая старушка...
…Тридцатые годы мы прожили спокойно. Благодаря тому, что все-таки сумели получить образование. И русские, и украинские крестьяне тогда умирали сотнями тысяч, и казахи… А мы, беженцы из родных мест, здесь, в Казахстане, пережили беду.
(Окончание http://www.proza.ru/2011/09/20/1531 )
+++