Сахар
Усилитель сгорел, Мишка разругался на последней репетиции со всеми и ушел, забрав свои барабаны. Денег оставалась либо на трамвай, либо на сигареты.
Он выбрал сигареты и пошел пешком через мост.
В конце концов, подумал он, заработаю денег, куплю усилок, соберу парней снова, будем играть. А там, может, и Мишка остынет, вернется. А если не вернется - то и фиг с ним – что он, последний барабанщик в городе, что ли?
Он бросил окурок в воду, посмотрел, как тот поплыл маленьким корабликом, перекинул свою гитару на другое плечо и пошел к дому.
Он даже не волновался, когда набирал номер на визитке – черной с золотым – как надгробие – такой был шик. Этот Пашка дал ее в клубе, где они выступали - Парни, вы классные, вот без дураков – классные! Ты звони – если что. Вот надо будет что-то – звони. И просто так звони - разберемся – и лез пьяно целоваться.
- А, да, помню, - сказал чужой голос. – Работу? Ну давай, подгребай к вечеру, порешаем, сейчас извини, старик, времени нет.
- Слушай, ну вот особо никакой работы нет сейчас, - говорил он ему вечером. – Только тяжелая физическая.
- Что за работа?
- Да понимешь…Я ж сахаром торгую…Ну вот приходит состав – там несколько вагонов с сахаром. В мешках. С Украины. Ну вот…Да ты ешь, ешь, не давись слюной – он подвинул к нему блюдо креветок, - да, так вот …короче, эти мудилы то мешки фиговые берут, то ли при загрузке они рвутся…Короче, надо зашивать эти мешки, прямо там, в вагонах. А потом грузить. Один зашитый мешок – полтинник. Каждая отгруженная тонна – штука.
- Окей. Как платишь? – спросил он.
- Сразу. На месте. Мешки тяжелые – по пятьдесят кэгэ, - Пашка посмотрел с сомнением на его худую фигуру. – И работа грязная.
- Плевать.
- Чего, совсем гитара не кормит? Вот хрень, да?
- Да.
Недели через три он позвонил ребятам, сказал, что скоро все будет – репетиции, точка, новые барабаны.
- Мишка вчера заходил, - сказал, зевая, Серега, - говорит, готов снова с нами.
- Порешаем, порешаем, - буркнул он. Он уже знал, что Мишку обратно не возьмет. – Слушай, Серый, а ты не хочешь подработать? Тут я вписался - мешки грузить. Платят нормально.
- Ты че, Жень, с дуба рухнул? – басист Серега даже зевать перестал, - какие мешки? Я музыкант, а не грузчик.
Он вышел из ресторана и тут его окликнули:
- Женька, ты что ли?
Он обернулся. Перед ним стоял Серега, такой же, каким он видел его последний раз лет шесть назад. Только виски поседели. И куртка обтрепалась.
- Привет.
-Привет. А ты того, забурел. Ну как бизнес? Все сахаром торгуешь?
- Да нет, не сахаром.
-А чем?
Да, фигня. Акциями.
- Хорошо торгуешь, смотрю.
- По-разному. Сам-то как?
- Нормально. Сегодня в «Подвале» играем. Приходи. Если хочешь.
- Не могу. Дела.
- А…Слушай, не одолжишь пару рублей? А то заплатят только вечером…
Он достал кошелек, достал сто евро и дал Сереге. Тот присвистнул :
- Ну , смотри, у меня сдачи нет.
- Не надо сдачи.
- Ну ты сила. Спасибо.
- Ну, мне пора, - сказал он и похлопал его по плечу.
- Давай. А то заходи, вспомним юность.
- Посмотрим, бывай.
Он сел в машину, и пока водитель выруливал со стоянки, он смотрел, как худой Серега в потертой куртке переходит проспект, с гитарой за спиной – свободный как птица.
-Нет, все правильно, - подумал он , - все правильно я тогда сделал. Фигово мы играли. Фигово.
Налево
Повернув за угол, она опять отругала себя - ну сколько можно! Неужели трудно запомнить, что от почты нужно поворачивать налево! Налево, не направо. Что за кретинка…
Она уже шестой год ходила по этим чужим улицам , и вечно путалась. Всякий раз, как возвращалась с почты домой – вечно шла направо.
Как дома.
Дома надо было направо – через сквер , мимо булочной – вот и дом. А тут путается.
Главное, все другое, все – страна, язык, соседи. И ей все нравится – и страна, и язык, и соседи… И мужу нравится. И детям.
А как возвращается с почты, где то получает посылочки, то отправляет – вечно – забирает направо .
Она пошла обратно, смущенно улыбаясь над своей ошибкой.
В парке играли дети, она остановилась посмотреть на их веселые лица, послушать их смех. Свои были уже взрослые, приезжали по праздникам или на выходные, и некоторые русские слова замещали на иностранные.
А эти – такие маленькие еще, еще не подростки, еще дети.
У нее не было ностальгии.
Когда снесли их дом, в котором всю жизнь прожили ее родители, в котором родилась она, а потом ее дети – она проходила мимо (переехать им пришлось на другой конец города, а работа была рядом с домом, со старым домом) . Из-за высокого забора доносились детские голоса. Она нашла просвет в заграждении.
Там играли дети. Чужие какие-то.
Прыгали в этой каменно-кирпичной трухе, кидались обломками штукатурки, рассекали как , хлыстом, воздух обрывками старых проводов, хохотали, найдя то сломанный стул, корчили рожи, глядя через чудом уцелевшие оконные рамы.
Она посмотрела и пошла дальше.
А вечером муж завел в который раз тему про отъезд, про лабораторию, которую ему предлагают.
И она неожиданно для себя согласилась.
Они переехали, и все устроилось на удивление хорошо.
И даже ностальгии никакой не было.
Будущим летом
Он сам себе удивлялся, насколько он собран и сосредоточен. Моя чашку после завтрака, он с удовлетворением подумал о том, что вот – даже руки у него не дрожат – так он умеет быть хладнокровным перед лицом горя.
Поставил чашку аккуратно, как всегда любила Лена – ручкой вправо – чтобы удобно было брать - тщательно вытер капли на столе, поправил полотенце.
Из больницы позвонили вчера вечером и сказали :
- Игорь Викторович, Вам надо завтра подъехать.
- А как Лена? Как операция? – начал было он.
- Завтра, все завтра, - сказал сухой скорбный голос. И трубку повесили.
Пока он ехал через весь город в эту больницу ( в метро ехал, на перекладных, что-то ему подсказывало, что ему потребуется выпить), он думал о том, что все мы смертны, и что вот – кто ж знал, что ему придется хоронить Ленку, с которой вместе тридцать лет, и что остается вдовцом. Он одергивал себя, что, может, еще не все так плохо, может, будет еще долгое мучительное угасание Лены на его руках, тяжелый запах в спальне, уколы, отведенные взгляды, диетические блюда, дорогие лекарства, шприцы в мусорном ведре, но гнал, гнал эту мысль. Он был готов ко всему, но Лена – Лена этого не заслуживала. Бедная Ленка - такая всегда веселая, молодая, энергичная, заводная, в пятьдесят выглядит на тридцать пять, всем на зависть и удивление, нет, нет, зачем ей это.
Он сможет без нее, сможет, только надо будет сразу сделать ремонт, снять все эти ее розовые занавески с окон – они просто всегда будут напоминать ему о ней. Он все переменит, начнет жизнь заново, без Лены. Что , так , значит, распоряжается судььба…
Он чувствовал в себе силу и стойкость принять печальную весть, и репетировал свой взгляд, когда войдет к ней в палату, такой беспомощной…
Наверняка они ей пока еще ничего не сказали, сначала решили сообщить мне, - думал он, и чувство нежности и горечи заполняло его. Главное, не выдать, не выдать ей, думал он, пусть она умрет, видя мою заботу и мужскую нежность.
Перед мостом была вечная пробка. Он задумался, глядя на блики солнца на воде, на первую листву , зеленым облаком появившуюся на деревьях в сквере. Подумал, что в этом году , видимо, отпуск будет проводить один. Или , может, пригласить эту Светлану, с которой познакомился недавно? Нет, нет, это нехорошо, об этом думать, оборвал он себя, он должен сосредоточиться на другом, на Лене.
Пробка наконец двинулась, автобус переехал через мост, и он вздохнул. Ладно, подумал он, в этом году так, но вот в следующем…В следующем он уж отдохнет от всего этого как следует. Он молодой мужчина, и это уже не оскорбит Леночкину память.
В кабинет врача он вошел с торжественным скорбным лицом. Я не истерик, думал он про себя, я сильный, я готов выслушать все, что мне собирается сказать доктор.
Врач глянул на него мельком , вздохнул и сказал:
- Она уже в палате, так что можно ненадолго к ней пройти. Но вы приготовьтесь – придется повозитьься.
- Понимаю, - ответил он, неприятно отметив слово «повозиться». –Все-таки врачи – страшные циники, что ж сделаешь, такая работа, чувства огрубляются…
- Ну вам Татьяна Юрьевна уже все объяснила, да? – врач явно куда-то спешил. – Забирать ее можно в понедельник. Можно, конечно, и завтра домой. Но швы…Пусть полежит. Придется за ней поухаживать немного. Вы уколы умеете делать?
- Нет, - сказал он недоуменно.
- Ну, это не проблема, сестра из поликлиники будет приходить. Ей нагрузок месяца три никаких нельзя, тяжелого не поднимать. На море в этом году лучше не ездить, и вообще на юг. Да и в следующем тоже. А то она тут уже размечталась – бледная, говорит, я какая, за окном май, почки распустились, а я бледная…Женщина… врач рассмеялся.
Лучше на дачу. Дача у вас есть? Но это потом уже, пусть отлежится…
- -Я не понял, - перебил его странный разговор Игорь Викторович, - а…как прошла операция?
- Прекрасно прошла, - врач удивленно на него глянул, - того, чего мы боялись, у нее нет, опухоль доброкачественная, все хорошо.
Так что вы сейчас моете пройти к ней, она вам скажет, что ей нужно – у нее список – лекарств там, витаминов…
Я, простите, спешу. И поздравляю вас.
И он попрощался.
Игорь Викторович прошел в палату, деревянно ступая.
- Игорь! – окликнула его Лена.
Он не сразу понял, на какой из восьми кроватей лежит его жена, прошел к ней, неловко сел на край матраса.
Лена улыбалась , бледная, но глаза сияли.
- Представляешь, Игорь, оказывается, все не так страшно, я уже думала, что…А оказывается, все хорошо. Я , если честно, боялась, что…
Он взял ее руки в свои и вдруг зарыдал, как-то бурно, по-бабьи, сотрясаясь всем телом.
Кто-то совал ему стакан с водой, кто-то вышел из палаты, держась за поясицу.
- Вот что значит – хороший муж, - говорили в палате после его ухода, - прям затрясся весь от радости, заплакал…- а мооой…
- А ваш –то видно – заботливый мужчина, правильный.
- Да, - отвечала Лена, блестя глазами, - правильно выбрать мужа – большое счастье… А будущим летом поедем на море…