30
Седьмого ноября я взял с собою в Херсон, с ночёвкой, целую бригаду: Женьку с его подружкой, оказавшейся тоже Катей, и Борьку — третьего механика, коренного ленинградца, лицом, фигурой и экстравагантностью в одежде, здорово похожего на известного в будущем эстрадного певца Валерия Леонтьева.
Матушка моя уехала на праздники в гости к своей родной сестре, в Одессу, и наш домик хоть и был тесноват, но всё же смог принять на ночь такую ораву.
Из Николаева мы прикатили на такси и, прямо с порога, продегустировав мамино домашнее вино, отправились, захватив с собою Галинку, на праздничную демонстрацию. Нахально втиснувшись в какую-то колонну, бодро продефилировали по площади Свободы перед трибуной; проорали вместе со всеми “Ура!”, в ответ на октябрьские приветствия и с чувством выполненного долга отправились домой, – продолжать дегустировать матушкин винный подвал в летней кухне.
Бедная моя Галинка! Конечно же я доставил ей уйму хлопот, притащив друзей; тем более что она была уже на седьмом месяце беременности. Но ни слова упрёка не было ею высказано своему безалаберному муженьку, хоть ей и пришлось кормить, поить такую ораву. Правда, надо отдать должное, Катя ей помогала накрывать на стол и убирать и мыть посуду.
Вечером, всей компанией, отправились в киноконцертный зал “Юбилейный”, (прозываемый в народе “фуражкой Гитлера”, за соответствующие наружные формы), смотреть крутой американский фильм “Новые центурионы”.
После сеанса мы с Галинкой поехали домой; у неё сильно отекли ноги, и было тяжело ходить. Она бедняжка так устала от всех этих праздничных мероприятий, а я — дубина не соизволил сразу догадаться.
Остальная же братия двинула на Суворовскую. Женька решил показать заезжей публике местный “Бродвей”.
На другое утро, на всякий случай крепко попрощавшись с молодой, беременной женою, я, со своими гостями отправился в обратный путь.
Таксист, согласившийся отвезти нас от Николаевского автовокзала в Октябрьское, отметил, когда мы уселись в его “волгу”:
— Очень уж вкусно винцом от Вас пахнет ребята. Прямо аж завидки берут.
..............................
Ну, вот и всё! Зарёванная Катька обещает мне, сквозь слёзы, что прямо завтра съездит в Херсон, передаст лично в руки моё письмо и постарается подбодрить и утешить Галинку. На счёт последнего я сильно сомневаюсь, потому как её саму сейчас приходится утешать Женьке.
— Всем посторонним оставить судно! — совершенно бестактно орёт громкоговорящая связь.
Катерина покидает Женькину каюту, а её “бойфрэнд” отправляется на ходовой мостик заниматься своими прямыми служебными обязанностями по отшвартовке судна. Я же могу ещё некоторое время полюбоваться, как мы будем отходить.
На мачте болтается походный флаг — синий с белым квадратом посредине.
По трапу спускаются последние провожающие, и боцман с двумя палубными матросами поднимают его и заваливают по-походному на борт. На судне остаётся только команда, да с десяток заводских специалистов участвующих в ходовых послеремонтных испытаниях траулера.
Буксир отводит нос “Алтая” от бетонной стенки, у которой он проторчал больше года, а оттуда, с берега, машет руками и косынками женская, в большинстве своём, часть работников завода “Океан”.
Да, не я один оставляю здесь, на юге, своё сердце. Многие завели себе тут любушек, а некоторые успели и жениться.
Нет, нельзя пароходу так долго стоять у причала!
По обставленному “вехами” и “сигарами” подводному каналу “Алтай”, подстраховываемый заводским буксиром выходит на середину Бугского лимана. Буксир прощально ревёт, отстаёт, разворачивается и уходит назад; а наш траулер, увеличив ход, движется в направлении Николаевского морского порта. Там, на рейде торгового порта, мы заберём с катера к себе на борт девиатора, — специалиста по устранению погрешности в показаниях магнитных компасов. “Алтай” будет ходить вверх и вниз по лиману, постоянно меняя курсы, а девиатор с нашим третьим помощником начнут “колдовать” над компасами.
Сейчас хоть и Борькина вахта, но на ходовых испытаниях все механики должны быть в машине, и я спускаюсь вниз.
Ещё на заре парового флота, машинное отделение на пароходах обозвали преисподней, а машинные команды — духами. Да и теперь иногда любят писатели-маринисты изобразить механиков, мотористов и машинистов этакими чумазыми, лохматыми, в тельняшке с дырками и с обязательным куском грязной ветоши в руках.
Что ж бывает и такое. Особенно после ремонта, когда в машине чад и дым. Это в горячих местах “выгорают” паронитовые прокладки, обильно покрытые графитовой смазкой, от пригорания и прикипания. Там — течёт, здесь — капает. Пока всё оборудование, двигатели и механизмы не будут отлажены, отрегулированы и приведены в божеский вид.
Вот в этот-то период машинное отделение весьма смахивает на преисподнюю, какой мы её себе представляем, хоть и не видели никогда.
А потом всё вылизывается, доводится до блеска и сверкания; и там становится довольно таки мило и уютно. Впрочем, как на чей вкус.
Ну а сейчас до порядка, чистоты и уюта ещё далеко; примерно как отсюда до Мурманска.
В ноябре темнеет рано. По берегам россыпь огней. Мы ссаживаем на прибывший под борт лоцманский катер девиатора и заводчан, забираем лоцмана и уходим, теперь уже насовсем, вниз по лиману, вернее по БДЛК — Бугско-Днестровскому лиманскому каналу в сторону Чёрного моря.
Может быть именно сейчас, в одном из кафе этого южного города, кто-то из посетителей заказал совсем ещё молодым музыкантам песню. И Игорь Крутой играет на “Ямахе”, а Александр Серов поёт популярнейший в этом сезоне хит Юрия Антонова:
“ ...Ах белый теплоход, гудка тревожный бас
Крик чаек за кормой, сиянье синих глаз
Ах белый теплоход, бегущая вода
Уносишь ты меня, скажи куда?”
......................
Над Босфором громадной стальной дугою, из Европы в Азию, перекинулся красавец-мост. “Алтай” проходит под ним и оттуда, сверху, кто-то из зевак, развлекающихся разглядыванием, с высоты птичьего полёта, движущихся проливом судов, кидает нам на палубу монетку, на счастье.
— Ты смотри, турки — народ какой культурный, — отмечает один из матросов. — У нас так обязательно плюнули бы на голову, или камень вместо монеты швырнули.
Боцманская команда вовсю “подкалывает” своего новобранца — молодого парня, первый раз идущего в море.
— Куда это он? — спрашивает новичок, видя как четвёртый помощник, неся в одной руке “атташе-кейс”, а другою придерживаясь за поручень, сбегает по опущенному трапу на катер, прилипший к нашему борту; чтобы предъявить местным карантинным властям документы удостоверяющие что на судне никакой заразы нет.
— У него тут дядька родной, в нашем посольстве работает. Он ещё на подходе по радио с ним связался, договорился; вот дядька катер ему и прислал. Сейчас смотается на берег, с родичем пообщается; выпьет, закусит и обратно катером назад, на пароход, — “грузят” салагу, по полной программе, старые морские волки.
— Ой, а чего это он обратно лезет? — задает очередной глупый вопрос новичок.
— Передумал, наверное, или капитан запретил,... кто его знает?...
Через двое суток “Алтай”, пройдя Греческим архипелагом, миновал Эгейское море, развернулся кормой к острову Крит, а носом на Мальту, и движется теперь морем Ионическим.
Безбрежная голубая равнина, чуть всхолмленная маленькими волнами, нежится, греется под ещё довольно жарким ноябрьским солнышком.
Чудесный контраст! А ведь совсем недавно, точнее три дня тому назад, в городе Николаеве так аппетитно похрустывал под каблуком лёд в лужицах, после первого заморозка.
Лежу, в одних плавках, на брезентовом чехле, которым закрыта спасательная шлюпка. Плотная, грубая ткань слегка провисла под моим весом и получился отличный гамак. Изображаю из себя богатого туриста в круизе на пассажирском лайнере.
Вот только ветер-негодник проказничает, и едва заметный серый дымок от выхлопных газов сдувает из ближней фальштрубы прямо мне под нос, слегка портя свежий морской воздух и воображаемую мною картину. Оттуда же — из фальштрубы, доносится тяжелое дыхание железного табуна в несколько тысяч лошадок, упрямо тянущего наш пароход вперёд — на запад.
Этот гул одновременно и пугает, и в то же время служит звуковым маяком для совы, которая тяжело машет крыльями над самой кормой “Алтая”. Она видно увязалась за нами ещё ночью, возле Греции, и теперь устала лететь, но боится опуститься на рычащий, плавучий, железный остров.
Бедная сова! Ведь мудрая птица; и надо же так опростоволоситься! Или может правильнее будет сказать опростоперьиться?
Капитанский донской скакун... вернее волжский “жигулёнок” стоит на палубе перед самой ходовой рубкой в специальном деревянном станке, сколоченном заводскими плотниками. Сюда его аккуратно перенесли береговым подъёмным краном за день до отхода судна из Октябрьского. И теперь “мастер”, переодевшись в комбинезон, всё светлое время суток обихаживает своего стального коня: протирает, регулирует; заходя иногда на мостик проконтролировать действия вахтенного помощника.
Вот и время моей вахты подошло. Одеваюсь, слезаю со шлюпки, иду ужинать.
Перекурив, спускаюсь в машину. Какой резкий контраст палубной идиллии! Здесь, во чреве “Алтая”, переход наш на Север ну ни как не напоминает круизный рейс вокруг Европы.
Из пяти главных дизель-генераторов в схеме только три, — дают ток на гребной электродвигатель и на нужды судна. Два других стоят, со вскрытыми картерными лючками дизелей. На них сейчас второй механик со своей вахтой меняет несколько вкладышей подшипников коленвалов на новые, взятые из ЗИПа
Борька мучается со своими топливными сепараторами.
И где только заводчане такую солярку для нас достали. Наверное, посливали остатки после уборочной со всех тракторных бригад Николаевской области.
Когда вскрываешь крышку сепаратора, то он буквально забит веществом похожим на глину и на пластилин одновременно. Впрочем, это кажется почти одно и то же. От такого, даже очищенного сепаратором соляра клинят топливные насосы и форсунки; и для их замены приходится останавливать то один, то другой главный двигатель.
Поэтому мы и ползём на четырёх, трёх, а иногда и двух дизелях по Средиземному морю, как черепаха по пустыне.
На фото из инета ПРТ "Гольфстрим" систер-шип "Алтая"
----------------------
ЗИП - запчасти,инструмент,приспособления.
Продолжение следует.