...Детство моё – как у всех деревенских детей. Ничем я среди сверстников не выделялась ни одеждой, ни обувью. Только, пожалуй, была немножко поразвитей других, потому что сестра Анна училась в гимназии, братья – в реальном училище, а посему в доме было много книг. Когда ещё в малышах ходила, старшие приезжали на каникулы и читали мне сказки Пушкина, Андерсена. А потом уж и сама читала много. У нас были полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Жуковского – огромные фолианты.
Читали все братья и сёстры, даже сестра Саша, которой было не до книг – с детьми и хозяйством. Помню, как она, бывало, правой ногой крутит колесо самопряхи, левая нога в петле от зыбки (люльки) – ребенка качает, левой рукой тянет нитку от кудели, правой тоже помогает, а рядом на скамейке лежит открытая книга, в которую сестра как-то ухитряется заглядывать. Так было, когда она жила с нами, вернувшись с маленьким Шуркой из Верхотурья. Шура года на три меня моложе, только умер рано – чуть за шестьдесят. Такой вот племянник (мама родила меня последней почти в 46 лет).
В соседях были девочки одного со мной возраста: Лиза и Груня. Это были первые мои подружки, теперь их давно нет в живых. Потом я стала бегать к девочкам и за несколько дворов от нас – к Нюрочке Егоровой (по деду Егору), к Насте Никишиной, Насте Тимофеевой, Мане Романовой (всё это по именам их дедов). Из них осталась в живых только Маня.
Летом мы больше бегали по лугам: то за щавелем, то за диглями (теперь уж не спросишь, что за "дигли" – мамка сама недавно померла; у Даля в словаре есть "дигол" – валериана, мяун, кошкина-трава, земляной ладан. - Б.П.), то по речным буграм за ягодами, а ранней весной в маленький лесок (назывался Конюховской ленточкой – тянулся лентой по речному бугру) за сосновыми кашками или за сивергой – красненькими ягодками на ёлке (будущие шишки). И всё это мы отправляли себе в рот. А потом бежали купаться в речку Мазарку. Когда мы были совсем маленькие, то купались только в глубоких (по нашим понятиям) местах, там и плавать научились. А потом стали купаться в пруду. Но это уж когда совсем подросли – лет в 11-12.
Лет с восьми нас просто так бегать-играть не отпускали в будние дни, а давали работу. Первая работа, которую поручали девочкам, – сучить шерстяную пряжу (взрослые напрядут шерстяные нити, соединят их в две вместе, а нам надо было их ссучить на веретене). Это лет в восемь-девять. Потом лет в девять-десять нас научили вязать, и мы, подружки, собирались летом у кого-нибудь в тенёчке с вязаньем. К зиме надо было навязать варежек, чулок, носков из шерсти. Обычно тут же сидели две-три женщины с работой: кто вязал, кто шил вручную. Это было днём, а вечером разрешали нам собраться поиграть. Играли в горелки, в лапту, в чижика, в догонялки. В праздники были хороводные игры и песни.
В нашем конце обычно собирались на поляне возле Потапычева лога (рядом с логом жили Потаповых две семьи). Лог – глубокий овраг, пересекавший поперек улицу; через него был проложен мостик. А в дальнем конце собирались около Каменного лога; он был особенно широк и глубок, и тоже поперёк улицы выходил к речке. Весной по этим логам в Мазарку стекали бурные потоки. После Троицы парни и девушки ходили и в соседний починок Лебедёвский. И пели песню:
Зыбом, зыбом тонки доски,
Тонки доски дубовые.
По тем доскам…
По тем доскам… Забыла уж, как дальше…
В Лебедёвском я закончила четыре класса, а после уржумской девятилетки с педагогическим уклоном стала учительницей. За год до окончания школы исключили из комсомола – за то, что моя подружка Феничка Куклина сочинила озорные стишки про нашего учителя-коммуниста, а я не оказала на неё правильного влияния. Её вообще выгнали из школы…
Как бы то ни было, девять классов я закончила и получила аттестат. Брат Владимир пригласил к себе в Москву — он к тому времени окончил Тимирязевскую академию, был женат, работал и учился в аспирантуре. По его совету я сдала экзамены и поступила в Битцевский техникум семеноводства (под Москвой). Он готовил работников среднего звена для опытных сельскохозяйственных станций.
Училась я хорошо, с интересом, получала стипендию. Родители мне денег не посылали, брат тоже не давал, и я на каникулах подрабатывала то в прачечной техникума, то на летнем ремонте учебных помещений. Домой ни разу за полтора года не ездила. Жила в общежитии техникума, была очень скромной в своих запросах. Носила хлопчатобумажный костюм "юнг-штурм" — гимнастерка и юбка цвета хаки. Ремень с портупеей через плечо. Никаких украшений. Короткая стрижка. Обувь на низком каблуке. Так одевались почти все девочки нашего техникума.
На вечерах не танцевала — не хотелось. Как-то полдня был у меня в гостях будущий мой муж Ваня Пинаев. Был проездом в Москве. Он получил в уржумской школе специальность счетовода кредитных товариществ и уехал с другом в Новосибирскую область. Помню, мы с подружкой приходили на пристань их провожать. (Мне отец рассказывал, как они с приятелем на последние деньги купили для пущей важности толстых сигар — и дымили, лежа на полках в вагоне, а приехали в Новосибирск голодные, как волки. — Б.П.)
Селекционером мне стать не удалось, потому что кто-то прислал в Москву донос, что я дочь "кулака"... Припомнили отцу его жнейку-лобогрейку да колёсную мазь с керосином в чулане. Я писала письма домой, а на них — обратный адрес. Из техникума в Битце меня выгнали. Отец в это время был в Москве у Владимира, и они на семейном совете решили отправить меня к брату Михаилу на Урал. Собрали мне рюкзачок (не чемодан, так я сама захотела – решила, что удобнее), положили туда "рубаху с перемывахой", пальто, туфли. Жена Володи отдала свои высокие ботинки (почти до колен, на французском каблуке). Кажется, даже простыню положили. Дали денег на билет. И вот я поехала зимой тридцатого года в северный таежный уральский поселок Кытлым к брату Михаилу. Там работали драги, мыли золото.
Своё путешествие в поезде не помню. От станции Ляля пришлось ехать на лошади, в мороз… Переночевала у Михаила и чуть ли ни на следующий день он меня отправил обратно в Лялю. Местный совет меня послал в лесной посёлок (три километра от станции) – учительницей. Жильё дали на холодной половине дома, которая отапливалась железной печкой-буржуйкой. В посёлке только дети да старики, а все трудоспособные граждане в лесу, на лесозаготовках.
В школе на четыре класса (около двадцати ребятишек) я одна. Никогда не учила детей, хотя в свидетельстве об окончании школы второй ступени было записано: имеет право самостоятельно работать учителем начальных классов. Так всё навалилось: уроки в четырёх классах, холодное жильё, абсолютное одиночество, заброшенность, какая-то беспомощность… Я настолько растерялась, что меня совершенно покинуло чувство самообладания. Утратила чувство долга… Ведь я нужна была этим ребятам, хоть чему-то их могла научить… Лучше всё-таки вот такая учительница, чем никакой… Одним словом, кончилось всё тем, что я смалодушничала, продала хозяйке шубёнку и валенки (стоял на дворе март) — и отправилась… в Алма-Ату.
Почему туда? В кармане у меня лежало письмо, написанное братом Володей своей однокашнице, с которой он недавно учился в академии – Морховой Анне Никифоровне. Там была просьба помочь сестре Марии, то есть мне, в устройстве на работу.
Страха не было, хоть и ехала к незнакомым людям, в чужие далёкие места. Это теперь страшно вспоминать, как я туда ехала. Годы были тяжёлые, в стране опять началась революция – на этот раз целенаправленно занялись крестьянством. От Ляли добралась до Екатеринбурга (тогда он уже был Свердловск), потом до станции Кинель Оренбургской железной дороги. Затем до станции Луговая и, наконец, по только что проложенному Турксибу до Алма-Аты.
Везде приходилось подолгу ждать, спала в сидячем положении на грязных вокзалах, ехала в вагонах со сплошными нарами – вповалку с кем попало. Что ела и ела ли вообще что-нибудь – не помню. Хорошо, что багаж – мой рюкзак – не обременял меня. Но вот сейчас вспомнила: в рюкзаке лежало шерстяное одеяло и даже небольшая подушка. На нарах это годилось. Люди в то время ехали, видимо, хорошие. Одни ехали семьями, другие поодиночке (коренные крестьяне лет сорока-пятидесяти) держали путь в Среднюю Азию, чтобы найти там работу, а потом вызвать к себе семью. Одинокую девчонку, вероятно очень несчастную на вид, никто не обижал. Незадолго до прибытия о чём-то разговаривали с парнишкой, который лежал за невысокой перегородкой. Коротали время.
В пункте назначения еще никакого вокзала не было. Стояли какие-то юрты-времянки с работниками станции. Транспорта никакого. Мы с пареньком зашли в одну из юрт, там копошились женщины, кажется, у каких-то котлов, сейчас не помню. Или то была прачечная, или кухня. Мы оставили у них свои вещи и отправились в город. До города дошли вместе, а потом я пошла разыскивать свою НАДЕЖДУ, а он – свою.
Разыскала я быстро, принята была тепло. На следующий день съездили с ней за рюкзаком, и Анна Никифоровна повела меня устраивать на работу. Она была старшим научным сотрудником на сельскохозяйственной опытной станции (садоводческой). Первые дни жила у неё. Упокой, Господи, её добрую душу…
(Продолжение http://www.proza.ru/2011/09/19/10 )