Что за баба встретилась ему на лестнице? Ее лицо кажется знакомым – откуда? Может быть, она просто видела его раньше, когда он приходил заниматься с Ванькой? Но ведь он был так осторожен! Хоть и мало надежды было на эту квартиру, но Горячев не привык разбрасываться вариантами для работы. Слишком дорого они давались.
Нет, в Ванькином доме она его не видела. Ведь он явно прочитал удивление на лице женщины. Как будто она не ожидала встретить его именно здесь… А где бы, встретив его, не удивилась?
Он метался по квартире. Сейчас в том доме вовсю шастают менты, и может быть, его физиономия уже распечатывается в виде фоторобота.
А можно ли было избежать столкновения с дедом? Горячев был абсолютно уверен, что в доме или никого, или старик вместе с Ванькиной матерью, которая открыла бы входную дверь на звонок… В этот день старика должны были положить в госпиталь, но откуда было знать, что из-за какого-то неготового анализа мероприятие отложили. Наталья Сергеевна поехала за всеми бумагами, а дед вздремнул в своем инвалидном кресле… Крепко вздремнул старый.
Если та баба скажет, что встретила на лестнице Горячева, его вычислят, как пить дать. Все, что он может сейчас сделать для того, чтобы спастись: вспомнить, откуда эта женщина его знает. Если это не его собственный бред, конечно.
Горячев встал под ледяной душ. Надо привести себя в порядок. Нельзя терять время.
Уютный махровый халат, чашка крепкого кофе… Он откинулся в мягком кресле, сосредоточился, заставляя работать память…
На ее поверхности, как в старину фотографии в проявителе, плавали разные лица с размытыми чертами, отдельные картинки из прошлого.
Вот он в машине на дороге в мамину деревню. На обочине – тетка с сумкой. Садится, неслышно шевеля губами. Нет, не та.
Вот он на рынке. Мясной ряд, красивая розовая вырезка… «Возьмите вот этот кусочек, это мясо гораздо свежее» – сердобольная дама решила, что он в покупках новичок. Беспокоится, как бы глупенькому мужичку не подсунули залежалый товар… Нет. Хоть они и похожи чем-то, но не та…
Бабушка кого-то из учеников – кажется, Гоши Аверьянова. «Антон Петрович, не сможете ли вы с будущего года давать Гоше уроки? У мальчика английский хромает, а так нужен, так нужен!»
Елки, да они все на одно лицо! Точнее, на одну ухоженную страшную морду, которая в любой момент может отправить его туда, куда Макар телят не гонял!
Он снова заметался по квартире, обливаясь липким потом, почти рыча, как загнанный зверь.
Дрожащей рукой открыл холодильник, нашел початую бутылку водки. Ладони были влажными – бутылка выскочила из руки.
–Ты нервничаешь, Маэстро?
– Я не нервничаю. Я сдыхаю от страха.
– Пустое. Разве ты раскаиваешься в том, что делал эти годы? Конечно, нет. Иначе бы не было у тебя такой уютной, забитой техникой квартирки. И в теплой Турции, куда нынче так стремится бедный российский люд, ты бы не побывал… Вспомни, как там было славненько. Никаких страхов, ласковое море, приятные во всех отношениях землячки…А по Москве ты ходил бы ножками, парился в общественном транспорте. Конечно, «жигуль» - не самая отличная машина, но ведь ты в любой момент можешь поменять ее на что-нибудь поприличнее. Осторожничаешь? Это понятно. А вот паника твоя непонятна. Ведь ты не раскаиваешься?
Горячев привык размышлять сам с собой на два голоса. Но этот был настолько явно вне его, что он оглянулся. Никого.
–Не торопись. Сначала убери за собой.
Несколько осколков отлетело в сторону, словно кто-то брезгливо пнул их ногой.
–И не смей пить, – снова услышал Горячев чужой хрипловатый голос. – Я не против спиртного. Но это не для тебя. У тебя свое назначение.
Слушая этот голос, Горячев будто входил в холодную-холодную реку. Вода, леденя внутренности, с каждой секундой поднималась все выше и выше. Вот она добралась до груди, и вместе с ней сердце перемещалось вверх, к самому горлу. Еще немного, и он изблюет свое трепещущее от страха сердце – на кухонный пол, залитый водкой с осколками стекла. Громко, в самое ухо прозвучало резкое:
– А ну прекрати! Ведь ты давно не амеба!
Антон Петрович потерял сознание.
Горячев пришел в себя и увидел: он лежит на своем диване, заботливо укрытый пледом.
Рядом в кресле кто-то в белом халате. Точнее, халат лишь накинут на плечи, не скрывая отличного костюма. Горячев несколько мгновений вглядывался в необычное, маскообразное лицо незнакомца. Бесформенные, небрежно нарисованные губы с трудом растягиваются в улыбку. Глаза при этом молчаливые, холодные – безжизненные? Прямые черточки бровей поднимаются, не морща лоб, – незнакомец чему-то удивляется. И снова физиономия застывает, превращаясь в маску… Нет, никак не назовешь типа в белом халате приятным. Но почему-то он кажется знакомым. Может, встречались где-то мельком, как с той бабой на лестнице?
– Вы врач? – произнес Антон Петрович пересохшими губами.
Человек кивнул. Горячеву хотелось расспросить его – что случилось, почему он лежит, кто вызвал «скорую». Он открыл было рот, но врач заговорил сам хрипловатым насмешливым тенорком:
– Такое случается с самонадеянными людьми. Ведь ты всегда думал, что чисто работаешь исключительно благодаря собственной мудрости и ловкости. И что правильные советы ты давал себе сам. Глупый! Сам ты только выбрал – тогда, много лет назад – соглашаться со мной или нет.
– Кто вы? – голос Антона Петровича тоже прозвучал хрипловато, но это от нестерпимой жажды. – Дайте воды…
У Хриплого в руке Горячев увидел стакан. Со дна его поднимались мелкие частые пузырьки, вода обещала быть прохладной, как в источнике. Горячев протянул руку и тут же отдернул ее.
Он мог дать голову на отсечение, что стакан появился из воздуха. Хриплый не поднимался с места, рядом не видно было никакой бутылки с минералкой. «Черт с ним, - подумал Горячев, жадно глотая воду. – Какая мне теперь разница».
–Вот это правильно, - кивнул Хриплый. – Не надо нервничать, Маэстро.
Горячев закрыл глаза и откинулся на подушку. «ЭТОТ читает мои мысли. Или он хороший физиономист. А может, у меня шизофрения – раздвоение личности?»
–Ты здоров, как племенной бык, – рассмеялся Хриплый. – А я действительно умею читать мысли. При определенных обстоятельствах, конечно… Ты что? Осторожнее, Маэстро!
Испуга на его физиономии не было, но он все-таки вжался в кресло, когда Горячев вскочил с дивана.
–Ты! Кто бы ты ни был! Ты не смеешь командовать мной! Не смеешь надо мной смеяться! – Горячев не узнал свой голос. Ему стало противно от собственных визгливых бабьих звуков. – Заткнись. Пока я сам тебя не спрошу – лучше молчи, – почти спокойно проговорил он и, не взглянув на незваного гостя, отправился на кухню.
Он заварил кофе, налил в две чашки. Сел, положив ногу на ногу, и задумался.
Ни в Бога, ни в черта Горячев не верил. Он верил в себя, в свои способности – к языкам, к отчаянному шагу в критической ситуации. Когда его бывшие однокурсники перестали приглашать его в гости, он не обиделся, а как-то сразу понял: просто они живут в разных, не соприкасающихся мирах. Мир бывших друзей – это мир удачи, везения, чьей-то небескорыстной помощи. Горячев жил в другом – в том, где мать-пенсионерка едет на дальнюю оптушку за продуктами подешевле, где продранный котом диван уже не раскладывается, потому что был куплен еще дедом и после его смерти забастовал.
В его мире были славные девушки и ребята. Но за пару – тройку лет одни из них превратились в законченных наркоманов, другие обзавелись семьями и катали в чужих, по дешевке приобретенных колясках, диатезных детей.
Ему не нравился свой мир. В том, что он застрял в нем, Горячев обвинял только себя. Ну не мать же винить за то, что так, а не иначе прожила свою жизнь и дала ему именно то, что смогла дать. Спасибо и за это. Теперь уж он сам как-нибудь…
Долгое время так и получалось: как-нибудь. Он уже работал в школе, приносил матери гроши и все думал – надо что-то делать.
Гриша Пономарев, друг детства, вернулся из армии одноногим калекой. Горячев думал: вот и кончился дружок, сопьется. Будет в метро милостыню просить, фальшиво исполняя душевные песни про Афган и Чечню. И Горячев постарался незаметно свести на нет все отношения. Он опасался за себя: будет с Гришей при встречах попивать – сопьется тоже. Прекратить отношения помогло то, что дружок вместе с родителями переехал в далекое Южное Бутово.
А потом Горячев встретил Гришу. Была осень. Крылатские холмы покрылись шуршащим золотом. Горячев шел, подгребая ногами разноцветные листья, снова и снова размышляя о том, какую авантюру провернуть, чтоб в корне изменить жизнь.
Он уже начал заниматься репетиторством. Клиент в районе богатый, а ребятня вся пошла ленивая, школу воспринимают как развлекаловку. Вот и приходится родителям брать для своих оболтусов репетиторов.
Горячев приоделся, смог купить для матери домик в деревне – она всегда мечтала об этом. Мать была довольна его заботой и заработками, и все торопила с женитьбой – хотелось внука. Как у всех. Но сам Горячев, обрастая новыми выгодными учениками, тосковал все больше.
«Для Маши и Даши это замечательный вариант, – думал Горячев. – А мне почему-то тошно…»
Он не сразу услышал, как с велотрассы кричат его имя. Какой-то мужик махал рукой, призывая подойти ближе. Горячев поднялся по склону.
Не веря своим глазам, он едва узнал в красивом парне друга детства, инвалида жестокой войны Гришу Пономарева. О том, что парень инвалид, напоминала только изящная тросточка. Рядом с Гришей стояла девушка. Хорошенькая девушка.
– Познакомься, Тоха. Это Сашенька, моя жена.
Жена Сашенька чуть склонила голову, светлые глаза ее смотрели ласково и как-то осторожно, как медсестра легкими пальчиками касается раны.
«У меня на лице все написано», – понял Горячев. Где Гришка отрыл ее, калека несчастный?!
И почему он не спился, почему не собирает милостыню в метро, а ведет меня к бесподобной тачке цвета мокрого асфальта?
Жена Сашенька вела машину. До горячевского дома от холмов было рукой подать. Он только успел узнать, что у Гриши свой бизнес, сыновья-близнецы и вообще все тип-топ.
Это школьное «тип-топ» было последней каплей.
Дома, закрывшись от матери в своей комнате, Антон Петрович Горячев в первый и последний раз напился до беспамятства. Потом он мог вспомнить только начало одинокого загула и какую-то бумажку – кажется, с телефоном Гриши, – которую он спалил зажигалкой.
Через месяц после этого он первый раз зашел в квартиру, где никогда раньше не бывал, но о которой знал все: на его уроках и на факультативах частыми были «топики» о ремонте, о дизайне, о домашнем рабочем месте ученика, о семье, о папе и маме…
Месяц потребовался на то, чтоб отработать в теории все возможные ходы в предстоящем деле.
–Молодец, Маэстро. Наконец-то ты вспомнил, когда мы с тобой познакомились вплотную.
Незваный гость сидел за столом напротив Горячева. Кофейные чашки были пусты. Антон Петрович мрачно смотрел на невыразительную физиономию «врача».
–Ты пустомеля, Хриплый. Лучше скажи, откуда эта баба знает меня, да и знает ли?
–Это погоняло для меня – «Хриплый»? Согласен. А про бабу узнаешь. Собирайся к маме в деревню. Она тебя ждет.
–Мне время дорого. Подскажи про бабу, ведь ты точно знаешь?
– Я и подсказываю. Езжай к маме.
– Хорошо. Предположим, я ее найду. А что дальше?
–А дальше было раньше, – хихикнул гость. Горячев смотрел на него не отрываясь. Хриплый имеет в виду деда. Однозначно.
–Ты кто все-таки? – Горячев лез напролом. Он предполагал, что может услышать в ответ. Но ведь не обязательно верить. Лучше признать, что от напряжения последних дней начались галлюцинации, чем…
– Фигушки. Если ты, Маэстро, решишь, что я – галлюцинация, то с приработком придется кончать. Это дело не для слабонервных. И не отпирайся, мы с тобой не просто знакомы. Мы давно и плодотворно работаем вместе. И без моей поддержки тебе не прожить…
Горячев засмеялся.
–Хриплый, я давно не мальчик, в сказки не верю. Кроме того, в твоей внешности кое-чего недостает. – Он приставил ко лбу два пальца, изображая рожки.
–А что, если появится недостающее, поверишь? Все в свое время, не торопись, – гость хитро улыбнулся. Увернувшись от турки, которую разозленный Горячев бросил в него, Хриплый скорчил обиженную морду:
– И это вместо благодарности?! Я тебя накажу, Маэстро.
И засмеялся весело:
– А потом ты к маменьке поедешь, в деревню. Там все развяжется.