Поводырь. Глава четвертая

 
    Большинство Димкиных одноклассников за несколько лет до окончания школы определили свое будущее. Они бегали после уроков по репетиторам, зубрили английский, математику, биологию, химию, дружили с учителями и мелькали на олимпиадах в выбранных вузах. Ребята хорошо знали, чего хотят в жизни: дело, от которого хотя бы не тошнило, и большие деньги.
      Дима относился к меньшинству. То есть, он хотел того же, что и одноклассники, но в какой именно области – не знал. На всякий случай приналег на английский, но не мог бы толком объяснить, зачем ему это надо.
     Мать очень нервничала, что Дима никак не определится, бралась советовать. Ничем, кроме ссор, ее инициативы не завершались. Как тут не поссоришься, если ей вздумалось сватать Диму в юридический институт?
    – Я их всех ненавижу! – орал Дмитрий.
    –Кого всех? – пугалась мать.
    –Уголовников, ментов, сыщиков, прокуроров, адвокатов, всех, всех, всех!!!
    – Но почему? У тебя родной дядя в Тамбове - полковник милиции, ты его тоже ненавидишь?
    –Дядя не в счет, он честный. К тому же, он в Тамбове, - Дима пытался свести все к шутке. Не хотелось обижать мать и дядю Колю, которого он знал именно как дядю, а не как полковника милиции. Но разве нельзя одновременно быть хорошим родственником и ментом позорным?
     –Ты говоришь так, будто у тебя огромный отрицательный опыт общения с этими людьми. А ведь твои бурные эмоции основаны на чужих словах и чужом знании, правда?
     –Ну, хорошо, ты права, но не говори больше о юридическом. Договорились?
     Мать удрученно соглашалась, но на следующий вечер предлагала сходить к следователю Марии Игнатьевне. Лет двадцать назад мать написала о ней очерк в одно популярное советское издание, с тех пор женщин связывали довольно близкие отношения. Дима от экскурсии в прокуратуру категорически отказался, и от всех разговоров на эту тему решительно уходил.
Следующей маминой идеей было направить сыночка в финансовый институт. Выслушав все «за», любовно собранные матерью по друзьям и знакомым, он ласково улыбнулся.
     –Я согласен. Готовлюсь в финансовый. Только ты имей в виду, пожалуйста, что уже на первом курсе меня не станет.
    –Бросишь? Завалишь сессию? – не поняла мать, обманутая его ласковым голосом.
    –Нет. Я просто умру. От скуки. Но ради тебя…
   Он не выдержал, ухмыльнулся. Лицо матери пошло красными пятнами.
    –Ерничаешь, малыш. Ты, видимо, забыл, что в восемнадцать лет юные граждане мужского пола идут в армию…
     Дима отвернулся. Он знал, что она, как и большинство горячо любящих мамаш, панически боится армии.
     Он и сам боялся. Никогда не говорил об этом даже с друзьями, но боялся до жути. И чем страшнее картины  рисовал в своем воображении, тем тоскливее становилось от собственной трусости.
     С матерью на эту тему они тоже никогда не разговаривали. Видимо, она была уверена, что сын из кожи вон вылезет, чтоб поступить в институт, ведь тогда страшный призрак отодвинется на неизвестное время или вовсе исчезнет. А вот сейчас не выдержала.
     Он разозлился. Мать, всегда такая тактичная, деликатная, бесцеремонно вторглась в запретную зону. Дима редко откровенно хамил, но жуть-тоска армейской темы оказалась так сильна, что он и не подумал сдержаться.
    – Маменька, – протяжно и нагло произнес он. – Ты же у нас верующая! Разве не в традициях православия – защита родины до смерти? Или как шеф-редактор небольшой газетки ты взяла и отредактировала известный лозунг: «Бог. Царь. Отечество»? Об отечестве пусть другие хлопочут? Например, те мои сверстнички, у кого мозги от наркоты засохли. Или у кого мама не шеф-редактор, а поломойка в общественном сортире?
     Он попал в «яблочко». Лицо матери из пунцово - красного стало бледным. Тяжело, будто ноги свело, она поднялась и ушла в свою комнату.
      Дима замер на полуслове. Нельзя было этого говорить. Но ведь все – правда. Выходит, и верующие пользуются пресловутым двойным стандартом: чужие дети – это одно, свои, родненькие – совсем другое дело…
    Затенькал сотовый. Он схватил телефон, как палочку-выручалочку. Потому что невозможно идти сейчас к матери и продолжать разговор. И невозможно оставаться на диване и разбираться в причастных и деепричастных оборотах.
    Звонил Денис, звал прогуляться. «Крыша дымится, буквы путаю».
    Через закрытую дверь Дима крикнул матери:
     –Я на часик, с Дениской, – и выскочил из дома.
     В этот вечер они так и не помирились. Просто он, вернувшись с променада, шмыгнул без ужина к себе в комнату и завалился спать. Но сон не шел.
     Он думал не о матери – о себе. Вспоминал дедовы слова: «Мужику в армии не служить, все равно что бабе не рожать!»
    Дед, потряхивая на коленях пятилетнего Диму, мечтал вслух, как подрастет внучок и пойдет учиться в Суворовское. «Офицером будешь, Митька. Ты парень ого-го – ума палата, такие в армии нужны!»
    Дед не служил из-за язвы желудка, всегда сожалел об этом, и маленькому Диме казалось, что как будто дедушка немножко не такой, как надо. Ну, как будто у него ноги нет или руки. Вот так, образно, понимал внук дедовское ощущение собственной неполноценности. И все из-за чего – из-за того, что не пришлось в армии служить!
     Только понаслышке знавший, что у людей бывает бессонница, он проворочался в эту ночь до восхода.
     «Я буду так же, как дед, чувствовать собственную неполноценность всю жизнь, если не отслужу в армии. Наверное, гены виноваты. Только дед имел смелость говорить об этом вслух, а я молча загибаюсь от стыда и собственной трусости. Выход один: в армию – идти. А уж как там будет – посмотрим. Бог не выдаст – свинья не съест».
     Повторяя, как молитву, эти слова, он провалился в сон.