Илья Муромец

Автор М.Котлов               
                Илья Муромец               
               
                Дела давно минувших дней,
                Преданья старины глубокой...
                А.С. Пушкин
  1гл.                К БОГУ ПОБЛИЖЕ
Однажды осенним промозглым вечером, когда серые мохнатые тучи затянули весь небосклон и лил холодный нескончаемый дождь, у Киевского Печерского монастыря спешился всадник. Это был ратник: грудь его защищала кольчуга, ноги – латы, голову – шелом, на боку висел меч, в руках держал копье, к седлу приторочены сулица, булава, лук и колчан со стрелами. 
Его потертый, видавший виды плащ насквозь промок. Ратник устало смахнул с лица капли дождя, прислонил копье к стене, отстегнул от пояса ножны и наполовину вытащил меч. Прямой, стальной клинок с многочисленными зазубринами был шире и длиннее обычного и мог встречаться только у очень сильного человека. Ратник долго и задумчиво смотрел на него, потом решительно задвинул обратно и бережно положил на седло. Затем он поочередно притронулся к сулице, булаве, луку, колчану. По всему видно, что этим вещам он придает особое значение, они дороги ему как человеку, которому служили не один год верой и правдой и, возможно, спасали от смерти.
Это был довольно высокий человек, хоть и старый, убеленный сединами, но еще крепкий, широкоплечий и необычайно коренастый. От  его облика – шрамов на лице, которые не могла скрыть даже густая лопатообразная борода, изувеченной левой руки, смятого в нескольких местах шелома, порванной кольчуги – так и веяло былыми сражениями. А от его взгляда – спокойного, уверенного – исходили доброта и сила.
Ратник задумчиво осмотрел приземистое деревянное здание монастыря, за ним Троицкую церковь, внизу – тихие воды Днепра, снял шелом, перекрестился и решительно направился к тяжелым, дубовым вратам. Спустившись по крутым ступенькам вниз, он попал в узкий темный, подземный коридор. В нос ударил затхлый воздух с примесью плесени, воска и ладана, впереди доносились глухие звуки пения.
Из коридора он попал в просторную пещеру и остановился у порога. Благодаря свечам возле икон и на подсвечниках и масляным светильникам по углам, в пещере было довольно светло. Около алтаря стояло несколько молодых иноков. Только что закончилась вечерняя служба, старики печерские уже удалились в свои кельи, а молодые послушники-монахи, сгрудившись возле старца Афанасия-затворника, со вниманием слушали его наставления в жизни:
- В «Слове о Хмеле», брате, говорится: «А кто сдружится со мной, со мной поведется, того я тотчас совращу, и станет он Богу – не молебник, в ночи – бессонным, на молитву – неподъемным». Поэтому, брате, молитесь Богу, и Он не даст вам впасть в напасть.
Ратник незаметно подошел к монахам и тоже вместе с ними внимал мудрым словам. По окончании беседы монахи заинтересованно оглядели гостя, но не удивились: в монастырь чуть ли не ежедневно приходили какие-нибудь странники – всем предоставлялись пища и кров.
Вперед вышел старец Афанасий, сникавший себе славу подвигом смирения и затворничества. Он обратил внимание на мокрую одежду незнакомца и показал на широкую лавку у стены:
- Проходи смелей, добрый человече. Отдохни, обсушись! У нас для всех страждущих двери открыты, мы всем рады.
Ратник молча поклонился людям и перекрестился на святые образа, снял мокрый плащ и устало опустился на лавку.
- Кто ты, человече? Дружинник? Какому князю служишь? Куда путь-дороженьку держишь? – спросил его Афанасий.
- Я не князьям – земле Русской служил! Илией Муромским кличут меня люди, - ответил он и потянулся руками к теплу, которое шло от масляного светильника.
Между братией прошел легкий шепоток. Иноки с нескрываемым интересом и почтением оглядели путника.
- Наслышаны о тебе, Илия, наслышаны! Так вон ты каков! Много былин о тебе сложили сказители, много! Куда едешь? По ратным делам?               
- Нет! – покачал головой Илья. – Силы уже не те, и раны болят. Рука вот, левая, с трудом поднимается, и рана в груди никак не заживает. Какой из меня сейчас дружинник? Больше сорока годин ратным делом занимался, у многих князей под началом ходил. Хватит, на покой пора. И к Богу поближе! Возьмите к себе в монастырь иноком! Постриг хочу принять и Богу послужить! Возьмете?
Наступила тишина. Монахи не ожидали такого вопроса и не знали, что ответить.
- Крещеный? - послышался негромкий, но требовательный голос позади иноков. Они тут же почтительно расступились и пропустили архимандрита Поликарпа, игумена Печерского монастыря. – Так крещеный али нет? Или до сих пор деревянным истуканам поклоны бьешь?
- Крещеный, святой отец! Еще до ратной службы меня окрестили новой вере старцы.
- Веру Христову знаешь? Посты блюдешь? Молишься?
- Знаю, да не все! А посты соблюдаю и молюсь! Как же без этого? Грех ведь…
Монахи одобрительно зашептались. Поликарп строго глянул на них, и они сразу замолчали.
- Откуда родом?
- Из села Карачарово Муромского княжества.
К архимандриту подошел Афанасий и тихо что-то прошептал. Поликарп сразу изменился в лице.
- Илейка? Чоботок? – удивленно воскликнул он. – Ты ли это? А меня не узнаешь? Помнишь погреба княжеские? Вместе в темнице горевали.
- Как не помнить, святой отец! Век не забыть «милость» княжескую! Я тебя, Поликарп, сразу узнал, как только увидел.
- А я вот не признал…глаза уже не те, плохо видеть стал. Изменился ты: голова и борода белее снега стали. Постарел!
- И тебя, святой отец, старость согнула, а ведь не такой был… Много воды утекло с тех пор. Много!
Архимандрит оглядел внимательно своего давнего знакомого.
- Земля о тебе, Илия, слухами полнится. Когда-то в Киеве тебя Чоботок звали, по тестю твоему, чеботарю, сейчас Муромцем кличут, по отчине твоей. Много ты славных дел совершил. А однажды наш монастырь спас от грабежа. Ну что ж, коли решил посвятить себя Богу, оставайся. Я еще по темнице помню: тянулся ты сердцем к Богу. Прими смирение на душу и строгий пост на тело. Как ратный подвиг прими! Готов ли?
- Готов, святой отец!   
 Поликарп перекрестил и благословил нового обитателя Печерского монастыря. С тех пор Илья Муромец сменил ратное дело на духовное. Так же, как и другие монахи, участвовал во всех работах, старался выбрать себе самую тяжелую. А когда наступали часы покоя, уединялся в маленькой отдаленной пещерке, которую сам выкопал и обустроил. Не зная грамоты, он с помощью братии выучил все молитвы и каноны. Большую часть свободного времени проводил в усердной молитве. Часто и горько плакал. Когда братия его спрашивала: «Почему плачешь, отче?», ответ был неизменным: «Много душ невинных загубил я на поле бранном. Как замолить у Господа грех мой?»
Между тем слава о ратных подвигах этого человека гремела по всей Руси и далеко за ее пределами. Когда-то иметь в своей дружине Илью Муромца мечтали многие князья. Они знали: за таким дружинником на рать простых воев не придется гнать силой. Одно имя его наводило страх на врагов. Он пользовался огромным уважением и у киевлян, и у жителей других городов. Много раз князья, чтобы переманить его к себе, предлагали ему выгодные посты в своих дружинах, но Илья каждый раз отказывался. Все заставы богатырские и городки на полуденной границе от Переяславля до Владимира-Волынского знали его. Половцы предпочитали обходить стороной тот городок, где в данный момент находился этот народный герой.
Слух о том, что Илья Муромец принял постриг в Печерском монастыре, быстро распространился по Руси. И к нему потянулись люди. Старухи несли на руках внуков, родители вели отроков перед вступлением в молодшую дружину, приходили даже опытные вои, собравшиеся в боевой поход. Все просили либо исцеление от недугов, либо благословение на ратные дела и благополучное возвращение домой. Были даже случаи чудесного исцеления от болезней.
Однажды Илья зашел в небольшую особо почитаемую пещерку, ближе всех находившуюся у Днепра и имевшую свой отдельный вход. Осмотрел ее земляные своды, местами покрытые плесенью, на стенах иконы из цельного куска дерева, которые писал, по словам монахов, еще преподобный иконописец Алипий. В глубине пещерки находились три ухоженные каменные гробницы: одна ближе к выходу, две другие – поодаль.
 - Вот с этой пещерки и началась вся история Печерского монастыря, - послышался позади чей-то голос. Илья оглянулся и увидел у входа Поликарпа. Игумен зашел и перекрестился у гробниц, благоговейно смахнул пыль с каменных плит.
- Часто захожу сюда к Антонию, молюсь на его мощах, прошу благословение и силы на грядущие дела. А что тебя привело сюда? – спросил Поликарп.
- Много слышал об этой пещере, а вот посмотреть все никак не удавалось.
- По рассказам уже почивающих святых отцов и записям Нестора-летописца, здесь когда-то селились варяги-разбойники. На бойком месте сидели, на гречнике, грабили торговый люд, проплывающий из варягов в Царьград и обратно. Тут и поселился после них Антоний, вернувшись на Русь со святой горы Афон. Много людей он исцелил. Молва о святом старце по обеим сторонам Днепра летела быстрее птицы. Теперь в его келье никто не живет, она святая для всех нас. Здесь покоятся мощи Антония. А когда-то в незапамятные времена, по древним былинам, которые нам оставили святые старцы, в этих местах поставил крест сам апостол Христовой церкви Андрей Первозванный. Он благословил горы Киевские и предсказал, что на них будет стоять много церквей и воссияет благодать Божья. Этим благословением и живем! На его заступничество надеемся. Ибо грешные мы все, недостойные.
- А здесь чьи мощи покоятся? – показал Илья вглубь пещеры на две стоящие рядышком гробницы.
- Мучеников Феодора и Василия. Их злодейски убил великий князь Мстислав, старший сын Святополка Изяславича.
- За что же он их?
- О, эта история поучительна для неокрепших духом, - таинственно произнес Поликарп. – Однажды  Феодору, который жил здесь, приснился вещий сон … что в этой пещере спрятаны сокровища варягов - разбойников. Проснулся он утром, удивился, но не придал сну большого значения. На другую ночь опять видит во сне, как разбойники прячут в этой пещере несметные сокровища. Решил поискать в указанном месте… Стал копать и, действительно, нашел злата и серебра множество, каменьев драгоценных, сосудов греческих и всякого другого добра. Большой клад был зарыт. Помутился у Феодора разум, поддался он искушению и решил с богатством тайком покинуть монастырь. Приготовился бежать, но в последний момент встретил своего друга Василия и поделился с ним тайной сокровищ. Тот уговорил Феодора не поддаваться искушению, а молиться о спасении своей души. Послушался Феодор друга, остался в монастыре, а сокровище они перепрятали. Но услышал их разговор злой человек, и донес он Мстиславу Святополковичу о найденных богатствах разбойников. И решил великий князь завладеть им. Привели к нему Феодора и Василия, но не открыли они своей тайны и в муках погибли. Произошло это не так давно: в 6606 году от Сотворения Мира (1098 г. от Р.Х.).
Как-то в монастырь в поисках крова и пищи зашли странники, слепые певцы. Монахи накормили, напоили их и попросили спеть что-нибудь, потешить душу сказаниями. И услышали много песен о затворнике своем Илие Муромце. С тех пор молодые послушники часто просили старца рассказать о себе, о службе ратной, о богатырской заставе.  История его жизни оказалась очень интересной, удивительной и поучительной, неразрывно связанной с защитой Руси от врагов и веры Христовой от язычников.
В декабре 6696 года от Сотворения мира (1188г. от Р.Х.) преподобный Илия Муромец скончался. Перед смертью он сложил персты правой руки для молитвы (три пальца воедино, в подтверждение Святой Троицы), но перекреститься уже не успел…
Так ушел из жизни один из величайших защитников Земли Русской. Его имя на протяжении многих веков вдохновляла и продолжает вдохновлять на ратные подвиги русских людей. Тело Ильи Муромца захоронили в специально построенном по настоянию киевлян богатырском приделе Софийского собора, главного Киевского храма, в великокняжеской усыпальнице (там не каждого князя хоронили, только великих - правителей Руси, не говоря уже о боярах), где также нашел покой и Алеша Попович. Позднее (возможно, после разрушения Киева и Собора татаро-монголами) заботу об останках легендарного человека взял на себя Печерский монастырь. Илья Муромец был официально канонизирован в 1643 году в числе еще шестидесяти девяти угодников Киево-Печерской лавры.
Мощи Ильи Муромца, облаченные в монашескую одежду, и сегодня открыто почивают в Ближних пещерах Киево-Печерской Лавры с образом святого и скромной надписью над гробницей «Илья из Мурома». Его память в православном календаре отмечается 19 декабря (1января по новому стилю).
 
2 гл.                ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ

Ранней весной, едва земля освобождается от снежного покрова и ото льда вскрываются реки, на дорогах появляются странники да богомольцы, бредущие от города к городу в поисках подаяния. В один из таких дней в селе Карачарово, что вблизи Мурома, появились трое старых нищих-побирушек. В изношенных до дыр лаптях и опорках, рваных подпоясанных веревкой рубищах, в которых едва угадывались монашеские рясы, они шли друг за дружкой, как гуси с пруда.
Самый старый из них, согнутый временем в три погибели, был, по-видимому, слепой. Он одной рукой опирался на посох и оглаживал свою длинную седую бороду, под которой виднелся деревянный потемневший от времени крест, другой держался за плечо более крепкого попутчика с огненно-рыжей всклокоченной бородой. Третий, длинный и донельзя худой, на котором рубище висело как на шесте, шел чуть впереди и, подняв нос кверху, нюхал воздух, пытаясь определить, где пекут хлеб. Он громко стучал посохом по горшкам на изгородях, отбивался от назойливых собак, заглядывал в открытые ставни домов в надежде на хлебосольных хозяев и от нетерпения теребил свою жидкую, будто выщипанную бороденку. Однако время было горячее, земледельное, и селяне находились в поле. Одни дети малые во дворах играли.
Вдруг подул ветер, небо затянуло тучами, и стал накрапывать дождик – первый весенний, долгожданный, который должен прибить пыль на дорогах и напоить истосковавшуюся по влаге землю. Дождь быстро усиливался и грозил превратиться в ливень.
Нищие не обращали внимания на дождь и продолжали идти вперед. Они уже прошли почти все село и никого не встретили. Кто накормит их, усталых и голодных? Кто одарит милостыней и укроет от непогоды? Впереди остался последний дом, находящийся поодаль, у самой кромки леса. На их счастье через открытые настежь ставни они заметили в глубине дома, на печи, молодого парня и подошли к окну.
- Лю-ю-ди добрые! Пода-а-йте убогим на пропита-а-ние! – нараспев, обратились они к парню и низко поклонились. - Цельный денек в пути-дороге, и ни маковой росиночки во рту. По-да-й-те!
Парень оглядел нищих и недовольно махнул рукой:
- Не могу, калики перехожие! Идите дале, может, кто и подаст.
- Погоди, хозяинушко! – испуганно затараторил рыжий. – Не прогоняй нас, хороший человече. Нам ведь, паломникам, много не надо: хлебушка – на зубок и водицы - глоток. Сотвори убогим господню милостыню. Ради Христа! Хоть лепешки пресной кусок и водицы ковшик. Нам и это в радость. Подай-й! – жалобно протянул он.
- Эх, калики! – тяжелым взором посмотрел на них парень. – Кабы знали вы мое горе! Есть в доме и квас, и хлеб, но не в силах я выйти к вам. Сидень я! Не держат меня ноги. Заходите в дом сами.
Нищие приглашению обрадовались и, подгоняемые дождем, заторопились в избу. Зайдя в дом, прислонили у порога посохи, сбросили с натруженных плеч котомки, распустили пояса, поклонились и устало сели на лавку.
- Проходите, паломники, к столу, там все найдете, да в печь не забудьте заглянуть. Вижу: проголодались. Откуда вы, далече ли путь держите?
- Из Антониевых пещер мы, из Печерского монастыря, идем по святым местам, в ваши края безбожные веру истинную несем. Долог путь наш!
Старцы не заставили себя долго уговаривать. Мигом вытащили ухватом горшок каши из печи, достали жбан квасу, развернули из тряпицы лепешки, калачи и уселись за столом. Богомольцы недолго трапезничали. Парень и глазом не успел моргнуть, как они уже ложками дружно стучали по дну пустого кувшина. Паломники аккуратно собрали за собой крошки, кинули в рот и вернулись к порогу.
- Давно нас в дом не приглашали. Бросят краюху хлеба плесневелого из окна – мы и этому рады. За доброту и хлеб-соль низкий тебе поклон! – сказал слепец, и старцы дружно поклонились.       
- Как вашу улицу, конец величать? Как тебя, чадушко, тятя с мамкой назвали? Кого нам благодарить за угощеньице? Уж больно калачи у вас хороши: мягки, пахучи, сами во рту таят. Недаром ваше село в честь калачей Карачарово зовется.
- Гущин конец наш. В гуще леса тятя дом поставил. Отца за это Гущей прозвали, а меня Гущин. Это прозвище, а так меня Никитой зовут.
- Чем же отблагодарить тебя, Никитка, добрая душа? – спросил парня худой старец.
Хозяин пожал плечами:
- Чем желаете! Я на печи все сижу, ничего не знаю, не ведаю. А вы по дорогам бродите, много видите, много знаете. Что на белом свете делается? Опять лихо творится?
- Творится! – дружно покачали головами старцы. Слепец вынул из сумы гусли, а его товарищи из берестяного короба - гудки и клубок толстой нити. – Мы тебе лучше старину-побывальщину споем. Тебе о чем? Можем о славных кметах и даждьбожьих мужах, сложивших буйные головушки во чистом поле.
- А я обо всем послушаю, мне все интересно.
- Слушай тогда! Ты чей сын?
- Иванов.
- Ну, слушай, Никитка сын Иванов, - худой старец стал разматывать клубок, на нити которого оказалось множество непонятных узелков, и запел:
- Вот развязываю узел,
Вот клубочек распускаю,
Запою я песнь из лучших,
Из прекраснейших исполню…
Рыжебородый принял конец нити, чтобы сматывать клубок, и, как только слепец тронул струны и тоже запел, стал им подпевать под мелодичный звон гуслей:
- Ай да не близко от города, не далеко ж не
Во широком поле Шарукан похаживае,
На широком раздолье Шарукан посматривае,
Что не любо – ногами железными вытаптывае.
Ко святой Руси дорожку прокладывае,
Жгучим огнем города и веси сжигае,
Людом христианским реки-озера запруживае.
Во дикие леса люд христианский разбегается…
- Кто такой Шарукан? – прервал песню Никита и взволнованно заерзал на печи.
- Был такой лютый хан, много раз на Русь святую ходил, много христиан в полон увел. Сейчас его внук Кончак ордой правит, Калин-хан его в народе зовут. Весь в деда - такой же лютый!
- Некому его прогнать?
 - Да, некому, видать, прогнать басурманина – хана половецкого, - ответил рыжий старец. – Повывелись богатыри на Руси-матушке. Эх, Святогора бы сейчас поднять из земли, он бы прогнал Калин-хана. Ну да слушай дальше.
Калики опять запели, а парень, затаив дыхание, внимательно слушал следующую побывальщину. Когда речь зашла о бое поединщиков возле брода на берегу Трубежа, печенежского батыра с русичем, кожемякой Яном – воем киевского князя Владимира, хозяин в порыве чувств даже попытался встать, но тут же бессильно опустился на печь. Только сильные руки его сжимались в пудовые кулаки. Да и было от чего… В былине говорилось, что если победит печенег, тогда «земля русов ой да отдается им на разорение да на три года», возьмет верх русич – «ой да не ходят печенеги на Русь целых три года». А когда владимирский вой сдавил печенега до смерти и «ударил им о землю», Никита повеселел.
- Так его! – рубанул он рукой по воздуху.
Однако следующие песни были иными… О распрях княжеских и поражениях в ратях. О разорении городов и весей степняками.  Молодой хозяин близко к сердцу принимал былины. Вздыхал тяжко и волновался, потом бессильно махнул рукой.
- Что поделаешь, детко! – сказал рыжий. - Это наша горькая чаша. Пьем ее, пьем, а она не убывает. То хазары на нас шли, то печенеги, сейчас вот половцы ратятся. Улусы степняков текучи, как вода – сегодня здесь, завтра там. Чтобы их одолеть, нужно всем, сообща. А если не куманы, так сами друг друга бьем.
- Что за куманы? Кто такие?
- Половцы это! У нас чуть ли не все князья в кумовьях ходят с половецкими ханами – сыновей своих женят на половчанках, да толку от этого мало: как ходили степняки на Русь, так и ходят. Сейчас Мономах прижал им хвост, за Дон загнал, и меньших князей в кулаке держит. Супротив его никто и слова не смеет  молвить. Да старый он уже, люди бают, что больной слег. А вороги, как коршуны, притаились, только и ждут его погибели.   
- Ну что вы, пни трухлявые, хозяина печалите! – буркнул слепой на своих товарищей. – Давайте лучше ему о славном Дунае и Михайло Потыке споем, потешим душеньку.
- Не надо! – вдруг отказался Никита. – Зачем старину вспоминать?.. Вороги сейчас одолевают, а я на печи сижу. Эх, кабы мог, встал бы против басурман. Насмерть бы стоял. Но не могу!..
- Хворый? Отчего ж у тебя, детко, ноженьки не ходят? Давно ли? – заинтересовался рыжебородый.
- Давно! Сызмала спину надорвал. Несмышленыш еще был, хотел на лошади прокатиться, а она понесла… Как упал, так вот с тех давних пор сиднем и сижу.
Паломники переглянулись и зашептались меж собой. Потом рыжебородый предложил:
- Може, мы, калики перехожие-переброжие, тебе поможем?
- Мне волхвы не помогли, а вы… - прервал старца Никита и недовольно махнул рукой. – Не томите душу, идите дале. Меня батюшка даже на капище не раз возил. Сам Перун не смог!
- Мы деревянным истуканом не кланяемся, мы во имя истинного Бога лечим. Крещеный?
Парень удивленно посмотрел на нищих:
- Византийской вере? Нет! Наше племя, мурома, своим богам молится. Наши боги не хуже.
Старцы опять зашептались. Рыжебородый и худой что-то горячо доказывали слепому. Наконец тот согласно кивнул головой и поднял на парня пустые глазницы:
- Никитка, сын Иванов, прими новую веру, византийскую, которой на святой Руси молятся. Тогда мы полечим тебя! Не примешь… значит, судьба твоя такая. Язычнику Христовы молитвы не помогут. Окрестишься, может, и простятся грехи твои. Примешь веру?
Парень не знал, что ответить. Креститься? Из его рода еще никто не принял новой веры, огнем и мечом навязываемой боярами и князьями. А как же он? Как вперед отцов и дедов полезет?
- Мы, мурома, в своих богов верим! Перун и Даждьбог наши заступники.
Услышав ответ, старцы разочарованно посмотрели на парня, как на обреченного инвалида, и стали поспешно собираться. Они были уже в дверях. Худой на пороге задержался и равнодушно заметил:
- Кормил тя батька до уса и бороды, да, видно, придется до гробовой доски! Кланяйся Перуну, да, смотри, лоб не разбей. Прирос уже к печи, коли слезать не хочешь. Низкий тебе поклон за хлеб – соль. Прощевай!
- Постойте, калики! – неожиданно воскликнул Никита. Он почувствовал, что с их уходом уйдет и последняя надежда на выздоровление. – Скажите, много ли в Муроме крещенных новой вере?
- Есть, - ответил худой. – Только живут они не в Муроме, а рядышком, в новом граде. А святогоны остались в старом городище.
И старцы рассказали, с каким трудом князь Глеб, во святом крещении Давид, в  6521 году (1013 г. от РХ) утвердился в Муроме и еще труднее ему пришлось убедить муромцев креститься. Немногих убедил. Тех, кто крестился византийской вере, язычники-святогоны изгнали из города. Христиане вместе с князем ушли из Мурома и за оврагом на Окской горе построили себе на берегу Оки новый град, лучше прежнего. Там и храм в честь Всемилостивого Спаса срубили. Но убил Глеба Святополк-окаянный. Обманом выманил из Мурома и убил, вместе с братом его Борисом, во святом крещении Романом.
- В новом городище нам всегда кусок хлеба подадут, там добрый люд живет, а в старом… там святогоны… - недовольно махнул рукой рыжебородый. – Хорошо, если собак не спустят…
Он глянул на парня и опять спросил:
- Так примешь ли веру византийскую? Если примешь, полечим тебя.
Парень долго молчал, тяжело вздыхал, потом решился:
- Приму веру! Коли надо – крестите! Только будет ли толк?
Старцы сразу же вернулись с порога в избу и радостно засуетились. Рыжебородый и худой помогли хозяину слезть с печи и усадили его на лавку. Потом к нему подвели слепого. Тот снял с шеи деревянный крест, приложил его к макушке головы парня и стал молиться.
Никита смирно сидел, вслушивался в незнакомые слова и дивился. Волхвы и ведуны, коих перебывало у него за долгие годы не один и не два, не были похожи на этих богомольцев. Они тоже пели песни, всматриваясь в узелки своих клубков. Но песни их были другие… Ему запомнилась только одна из них, про полуптицу-получеловека с дивным именем Гамаюн, которая была нарисована на берестяном коробе волхвов.
- Прилети, Гамаюн, птица вещая,
Через море раздольное, через горы высокие,
Через темный лес, через чисто поле.
Ты воспой, Гамаюн, птица вещая,
На белой заре, на крутой горе,
На ракитовом кусточке, на малиновом пруточке…
Но не прилетала к волхвам птица Гамаюн, не слушались их боги и не помогли ему. Послушаются ли этих богомольцев? Кто они такие? Обыкновенные нищеброды, голодные оборванцы! Ничем не отличаются от других странников, чуть ли не каждодневно проходящих через село. У них нет на груди орлиных клювов и медвежьих когтей, без которых ведун – не ведун и шаман – не шаман. Один только крест - простой, деревянный, который может легко вырезать из дерева любой мальчишка. А без амулетов и оберегов - какие они знахари?! Даже требу не просят: ни курей, ни гусей, ни жита мешок, чтобы потом умилостивить своих богов! Не потешаются ли над ним, убогим? Нет, не похоже.
Прислушиваясь к незнакомым ему молитвам, он думал, почему вместе с муромцами отказались креститься карачаровцы. Старейшины не велели. Сейчас он крестится – первый в селе. Почему не в реке? Имеет ли силу это крещение? 
После долгих молитвопений старцы, наконец, трижды обрызгали парня водой из берестяного жбана, бережно извлеченного  из котомки.
- Ну вот, парубче, наступил твой светлый денек. Теперь ты не язычник, а христианин. Так-то! И имя тебе нарекается новое, христианское…- слепой задумался. – Какое, братья? Как парня назовем? – спросил он.
Тут на улице ярко сверкнула молния, и грянул сильный раскатистый гром. Ливень с новой силой пролился на землю. Рыжебородый выглянул за дверь и с удовольствием покачал головой:
- Какой хороший дождь Илия-пророк нам принес. К урожаю!
- Эх, ты, пень старой - голова с дырой, борода долга, а ум короток! -  отозвался худой старец. – Это Илия нам знак подает. В честь громовержца парня назвать надо. Илия, значит крепость Господня! – предложил он. Слепец согласно кивнул головой, повернулся к парню и твердо сказал:
- Имя тебе нарекается новое, христианское, Илия. Старое, языческое, имя забудь. А теперь, если Господь благословит, поправим тебя.
Слепой положил новообращенного в православную веру на лавку животом вниз и стал ощупывать его спину. Долго мял кости, что-то бурчал под нос, потом сильно нажал одной рукой и пристукнул другой. Острая боль пронзила Илью насквозь. После этого ему стало необычайно легко, и он, на удивление самому себе, сел на лавку без посторонней помощи.
- Пей, детко! Это не простая вода – святая. В Крещение набраная. Берегли ее до особого случая, да, видно, сейчас как раз тот случай и наступил. И просфору - освященный хлебушек съешь, не гнушайся Божьей пищи.
Парень выпил, съел просфору, утерся и покосился на старцев.
- Что чувствуешь, чадушко? А ну, Илейка, попробуй на ноги встань. Смелее! – властно прикрикнул рыжебородый.
- Ты, главное, поверь в себя. Сколько можно сиднем сидеть, штаны на печи протирать. Вставай!  - добавил худой.
Старцы говорили с такой уверенностью, с такой скрытой силой, что Илья решил испытать себя. Он уперся ногами и …поднялся. Скорее по привычке, чем по необходимости, схватился за печку, но опора не понадобилась. Ноги его держали! Держали крепко, уверенно! Он стоял и не мог поверить в это.
Старцы сами обрадовались столь знаменательному событию.
- Принеси-ка мне кваску духмяного – в глотке что-то пересохло. Не видят очи мои, не найду сам, - попросил парня слепой.
- Иди, чадушко, не бойся. Уважь старичков, напои нас, - добавил рыжебородый.
- Шагай, шагай, не раздумывай! – сказал худой и чуть подтолкнул парня.
Илья сделал первый шаг и остановился, перевел дух. Вот, наконец-то, свершилось. Долгие годы он мечтал об этом дне. Он оглянулся на притихших старцев, во все глаза удивленно смотревших на него, и … пошел. Шаг, второй, третий; шел осторожно, будто годовалый малыш, и радовался такому событию.
- Смелее! Бог даст, понесут тебя ноженьки резвые, - подбодрили его нищие.
Илья из кадушки набрал корчагу квасу, поднес слепому и с поклоном отдал. Калики по очереди, не спеша, напились, утерли бороды, а в оставшийся квас добавили святой воды.
- А теперь ты, детко, выпей, - и протянули ему корчагу, - а мы будем творить молитву за здравие твое.
Калики стали петь благодарственные молитвы и усердно креститься. Илья припал к ковшу и чувствовал, как с каждым глотком крепнут его ноги.
- Чуешь ли ноженьки свои, чадушко? – спросили его старцы.
- Чую, калики-перехожие! Чую силу в ногах и руках.
- Тогда принеси нам пива медового, да холодненького, прямо из погреба!
Илья принес им пиво. Старцы чуть-чуть отпили, налили в корчагу святой воды и опять протянули парню: «Пей!». В третий раз они послали хозяина уже во двор за колодезной водой, да прямо на колодец, тоже разбавили ее святой водой и заставили парня выпить.
- Чуешь ли силушку, чадо?
- Чую! Кажется, гору могу свернуть! – удивленно сказал Илья. Он смотрел на старцев как на великих колдунов, которые оказались сильнее самых известных на всю Оку знахарей. Чудеса, и только!
- Вот и добре! Горы пусть стоят себе, а Русь от Дикого поля надо оборонить и веру христианскую от поругания беречь. Простил тебя Господь для ратных дел, для великих дел.   
От этих слов Илья распрямил плечи. Сейчас, когда он стоял во весь рост, видно было, что он на голову выше среднего человека, крепко сложенный и, видать, силушкой не обиженный.
- Чем я смогу расплатиться с вами, люди добрые? За выздоровление мое ничего батюшка с матушкой не пожалеют. Золотой казны в доме нет, но что есть – ваше будет. Просите! – с поклоном обратился к старцам Илья.
Нищие усмехнулись.
- Не с нами надо расплачиваться… Господь тебя, по милости своей, простил! – сказал слепой.
-  Казной за это, прощенник, не расплатишься. Наша цена дороже! – добавил худой.
- Какая же?
- Ратная! Не ты ли говорил, что насмерть будешь стоять против половцев? За Росью и Сулой опять нам грозят степняки, будь они прокляты, опять на святую Русь вздымаются. А великий князь Владимир Мономах старый уже, больной. Меньшие князья ждут-не дождутся его кончины, уже головы подняли. Опять меж собой за великокняжеский стол ратиться начнут. Когда князья ратятся, половцам раздолье – некому Русь оборонять, некому церкви православные отстоять. Кто защитит нас от поганых? Ступай в Киев-град к Владимиру и просись на порубежье, на заставу богатырскую. Этим и расплатишься сполна. Для ратных дел тебе дал силы Господь.
- Выполню волю Божью, - твердо сказал Илья. – Но одарить вас за мое избавление от немощи я должен. Не знаю только, чем?
- Не надо нам ничего, - отмахнулись от него старцы. – Мы наелись, напились. Если соберешь нам в котомку калачей пахучих, в ноги поклонимся.
- Соберу, - тут же отозвался Илья и стал складывать им в котомку все, что попадало под руку.
- Вели батюшке купить тебе жеребенка, - тем временем советовал ему рыжебородый. – Добрый конь в ратном деле – незаменимый помощник. Пусть возьмет первого, который попадется на торгу. Холи его, купай в трех росах на зеленых лугах: в первой – до Ивановской, во второй – до Петрова дня, в третьей – до Ильинской. Купай в речке Муравенке. Приобрети себе копье вострое, лук тугой и стрелы каленые.
- И запомни, Илья сын Иванов, в бою тебе смерть не писана. Бейся с басурманами – не страшись! – сказал слепой.
Старцы перекрестили парня со словами: «Благословляем тебя, раб Божий Илия, на ратные дела» - и уже в дверях напомнили:
- Перед дорогой не забудь зайти в Спасский монастырь, что в Муроме, в новом городище, находится, и воздать молитву Господу нашему Иисусу Христу за исцеление. На коленях молись Всевышнему! Не мы тебя на ноги подняли… И Илье-пророку поклонись, он за тебя Бога молил… Эх, заложить бы Илье-пророку часовенку, да только некому в Муроме за него порадеть…
- Есть кому порадеть, - тихо сказал Илья и с благодарностью низко поклонился старцам. А когда распрямился, их и след простыл. Как будто и не было в избе никого.

  3гл.                НАПУТСТВИЕ В ДОРОГУ

  Илья вышел из курной избы за околицу и глубоко, всей грудью, вздохнул. Свежий весенний воздух, наполненный после грозы ароматом распустившихся полевых трав, взбодрил его. Тропинка на дальнее огневище возле реки Непры, где родители корчевали пни после пала и готовили землю под пашню, шла мимо капища. Деревянные идолы Даждьбог, Стрибог и Перун, вырезанные из цельных стволов лиственниц и дубов, черные от времени, безмолвно смотрели в даль в ожидании даров. Широкая каменная плита возле четырехликого Перуна почернела от засохшей крови жертвенных животных. Илья хоть и почтительно, но безучастно прошел мимо: новая вера не позволяла ему кланяться идолам.
Родители еще до рассвета уехали в поле. Старопахотная земля давно истощилась, и приходилось готовить новую. Пни корчевать – не семечки лузгать на завалинке, так намаешься, что руки не поднимаются. Когда солнце вошло в зенит, они, вконец уставшие, сели в тенек под дерево отдохнуть.
- Эх, кабы Никита с нами был, - тяжко вздохнула Епистимия Александровна. – Вмиг бы огневище очистил. А что мы, старики …
- Тридцатая весна парню идет, и силушка в руках есть, а вот ноги…- печально добавил Иван Тимофеевич. – Видать, судьба у него такая – на печи сидеть, а у нас – до смерти без помощников управляться.   
Пригретые солнышком, родители задремали. Придя на огневище, Илья не стал их будить, хотя душа рвалась обрадовать отца с матерью своим выздоровлением, а сразу взялся за дело. Кустарники и деревья, обгоревшие в огне, но еще крепко сидевшие в земле, он выдергивал без особого напряжения. Через короткое время все было убрано и сложено в кучу для дальнейшего сжигания. То, что старики не осилили бы и за день, он сделал за их короткий послеобеденный отдых. Осталось собрать только мелкие сучья, головешки, и землю можно пахать.
Мать проснулась первой, встала  и … не поверила своим глазам.
- Слышь-ка, отец, поле-то наше чисто. Тебе говорю, старый, посмотри! – толкнула она его в бок.
Иван вскочил и оглядел поле.
- Действительно, кто-то нам помог! – удивился он. -  Кто пожалел нас, стариков? Соседи?
- Гляди, отец, человек какой-то на нашем поле управляется. Не он ли помог? – показала рукой Епистимия в конец пала. – Зачем? Мы и сами…
Неизвестный бросил последние головешки в кучу и направился к ним. А когда приблизился, они ахнули!
- Никитушка! Ты ли это? – охнула мать и бросилась к нему. – На ногах? Не может быть! – Она обняла его и заплакала.   
- Я, матушка! Окрепли ноги мои.
- Как же это случилось? Кто помог?
- Мимо дома нищие-паломники проходили, попросили милостыню. Я их в дом пригласил и накормил. Они в награду за это и вылечили меня.
- Кто ж они, что за люди такие? – спросил отец. – Волхвы? Только им, ведунам да колдунам, под силу такое. Только они …
- Нет, батюшка, не волхвы! Святые люди христианской веры помогли. Они окрестили меня в новую веру, нарекли новым христианским именем Илия, напоили водой, да непростой – святой. И свершилось чудо – окрепли мои ноги.
- Окрестили, говоришь?! Новое имя дали?! – нахмурился отец. – Старейшины нашей верви (общины) не велят нам креститься и принимать новую веру. Чем наши боги хуже? Чем тебе старое имя не угодило?
- Что ты, что ты, отец! – испуганно запричитала мать и замахала на него руками. – Они вылечили сына, а это главное. Ты – старый, по старому судишь. Это в ранешные времена люди родами и племенами жили, старейшин слушали, в своих богов верили. Сейчас все изменилось. Говорят, в Муроме многие новую веру приняли и в церковь ходят, а не на капище. Говорят, еще невинно убиенный князь Глебушко крестил Пятницкое селище, что у Мурома с другого краю находится. Всех баб и мужиков в озеро Кстово и речку Бучиху загнал и с головой окунал.  На его место пришел Ярослав и тоже крестил в Оке муромцев. Скоро и в Карачарово христиане появятся, помяни мое слово.
- Крестил, да не всех! – вспылил отец. – Говорят… В старом Муроме нет никого, кто принял новую веру. А кто принял, ушел в новое городище. И пускай!.. Наши деды испокон веков свою веру имели! – Он задумался и долго молчал, а Илья с матерью с нетерпением и надеждой ждали его решающего слова. Наконец отец махнул рукой: – Ну да ладно! Что было – не вернешь! Хорошо ли наградил старцев? Ради такого дела ничего не жалко, последнюю рубаху отдам.
- Предлагал награду – не взяли. Сказали: твоя плата в ратных делах, иди в Киев-град на службу к великому князю.
- Если так сказали, пусть будет по-ихнему, - согласился отец. – В таких делах обманом нельзя.
- Спасибо, тятя! – повеселел Илья. Он не хотел идти против воли родителя и в душе надеялся на его согласие.
- Как!? – встрепенулась мать. – В какой-такой Киев? А как же мы? Кто нам на старости лет кусок хлеба подаст? Не пущу! Женим тебя, у меня и невеста на примете есть. Внуки пойдут. Ты, сыну, о нас подумал?
Тяжело вздохнул Илья, болью сжалось сердце. Действительно, как их оставить одних на склоне лет? С другой стороны, слово свое держать надо. Там, на ратной службе, его место.
- Наши деды всегда ране за вервь (общину) держались, землю орали (пахали), житом поле засевали, охотились, бортничали, - продолжала причитать мать. – Вольно жили, каждый в своем роду, в своем племени. Сейчас русичи городов понастроили, туда уходят наши сыновья, наши кровинушки. Зачем? Разве Муромщина хуже Киева? Мы, мурома, меря и мордва, испокон веков здесь жили. Неужели поедешь, сыну? Чужая сторонка бранью посеяна, слезами обильно полита и горем проросла. Здесь отчина твоя, здесь корни твои, здесь могилы дедов-прадедов твоих. Оставайся!
- Нет, матушка, не останусь. Поеду в Киев-град, как старцы велели. Благословение прошу у вас. А если не благословите… - Илья не закончил фразу, вовремя остановился, понял, что не то сказал, склонился в поклоне и замер.
Отец посмотрел на мать, притихшую и смирившуюся с судьбой, и сказал:
- Без благословения, сынок, нельзя! Ладно, отпускаем тебя на службу ратную. На это мы даем тебе наше родительское благословение.
                *                *                *
Незаметно пролетели весна, лето и ранняя осень. Илья за прошедшее время в Муроме заложил при Спасской церкви, которую люди звали Спас на Бору, часовню, а в Карачарове – на самом высоком месте, церковь. Сам натаскал бревен для возведения их стен и взял с муромцев и односельчан слово, что они закончат начатое им дело и освятят часовню с честь Ильи-пророка, а церковь – в честь Пресвятой Троицы. Он помог родителям управиться со всеми полевыми работами и поправил избу. Пришло время прощаться. Илья неспешно вывел коня за ворота. А там уже толпился народ.
- Едет, едет! – послышались громкие ребячьи голоса, и односельчане оживились.
- На княжескую службу едет человек! – обращаясь к людям, сказал Никодим, чернобородый и сухонький мужичок, сосед Ильи. – Великие князья еще со времен Владимира Красно Солнышко призывали к себе, на Русь, смердов со всех земель, из всех родов и племен. Одних призывали, других – силой заставляли идти. С тех давних пор много парубков из Муромщины ушли туда. Уходит и Илейка. Сам идет! Вот! А раньше он Никиткой звался.
- Да знаем! Только мы его не Никиткой звали, а Гущиным, – ответили ему. – Его отец, Иван Тимофеевич, - Гуща, а сынок – значит, Гущин. Слышали, как окрестили его калики, вылечили и имя новое дали. Чудо свершилось. Ни за что не поверили бы, кабы сам не увидели Илью в добром здравии.
- Прослышав о том чуде, я тоже крестился. В Спасе на Бору меня святой водой брызгали.
- Да не ты, Никодим, один. У нас, считай, уже чуть не полсела уже христиане…
- Вон Илейка идет. Какой добрый молодец! А был сиднем.
- Таких добрых молодцев еще поискать… Столетние дубы на плече играючи таскает. Когда огневище расчищал, в Непру дубы побросал. И запрудил ее. Как не запрудить? Дубы – не береза, Оку можно запрудить. Непра-река не смогла пробиться сквозь затор и по другому руслу побежала. Вот таки дела. И когда часовню в Муроме строил, первый работник был, никто за ним угнаться не мог.
- Говорят, когда стены часовни ложили, Илья с одной стороны бревно поднимал, пятеро – с другой.
- Истинная правда. Я вместе с Ильюшей там работал – видел, - сказал Никодим.
- И я видел, как он при закладке нашей, Карачаровской, церкви работал. С корнем вырвал дубы и в основание положил. Ну и силища!
- А без силы разве с драконом справишься? Сколько скотины извел этот изверг, не сосчитать… Сколько лет мы терпели, боялись его… Голова как у борова, а тело змеиное, глаза страшные – огнем горят. Помереть от страха можно. А Ильюха его извел, топором в куски изрубил. Вот так!
- Вот тебе и сидень…
- Был сиднем, а станет гриднем! – продолжал Никодим.
- А разве простой лапотник может гриднем стать?
- Может! Воеводы у князей завсегда из простых мужиков бывали. От века так повелось. Ох, в недоброе время уходит от нас Илья.
- Пошто так?
- Великий князь Владимир Мономах умер. Старший сын Мстислав на его месте сидит. Удержится ли? А если усобица? Опять нас, смердов, князья за собой погонят ратиться меж собой.
- Еще поговаривают, половцы по Переяславлю с огнем прошли. Много людей побили, села пожгли, поля. Беда! Совсем одолели степняки! Недолог живот наш!.. Вся надежда на ратных людей, на таких, как Илейка! 
Илья молча стоял возле односельчан, многие из которых были из его рода, вслушивался в разговоры близких, знакомых с детства людей и думал о предстоящей разлуке с родными местами. Что ждет его на дальней стороне? Вернется ли он назад? Увидит ли родителей?
- Посторони-и-сь! Старейшины иду-ут! – крикнули из толпы.   
Народ почтительно расступился и пропустил вперед двух древних старцев. Длинные седые бороды, ссохшиеся от времени лица, в руках оружие. Они подошли к Илье и вручили ему копье, лук и колчан со стрелами.
- Прими от рода нашего дар. Пусть копье вострое и стрелы каленые сослужат тебе службу верную! – сказали они.
Илья низко поклонился им, благоговейно оглядел острый наконечник копья и лук, состоящий из медной втулки-кибити и вставленными в нее рогами тура. Лук тугой, не каждый натянуть сможет. Оружие было сделано, по просьбе Ильи, больших размеров, чем делались обычно. Он знал, что оно по древней традиции после изготовления еще семь седмиц (семь недель) хранилось в доме «Колывана», где приобретало волшебную силу. Кто владел таким оружием – был непобедим. Он помнил этот старый домишко на «курьих ножках», находящийся рядышком с капищем, - клеть, установленная на два мощных пня, похожих на курьи ножки, четырехскатную крышу и пятиконечный крест – один конец смотрит в небо, а четыре других направлены на четыре стороны света. Обыкновенная курная избенка, а зайти туда может не каждый, только - старейшина.
- Помни, сынок, ты из племени мурома. Наш оберег – сокол. Недаром нас на Оке Соколами зовут. Пусть эта птица будет твоим покровителем. Наши деды никогда не гнули головы перед ворогом, не гни и ты, бей ворога, как бьет сокол перелетную птицу. – Старцы низко, в пояс, поклонились Илье и добавили: - Служи службу ратную. Будь защитником всем обиженным и обездоленным. Напрасно не проливай кровушки людской и себя береги!
Старцы замолчали. Народ позади их сразу оживился:
- Правильно! Бей половцев, Ильюха! Не посрами землю Муромскую.
- С таким большим копьем Илья будет непобедим.
- А лук-то какой у него, с таким не каждый совладает.
- Бей поганых, чтоб неповадно было людей наших в полон брать.
Тем временем мать подвязала котомку с едой к седлу, к поясу Ильи приладила холщевый мешочек с кремнием, огнивом и мусатом (камень для оттачивания ножа), а на шею ему повесила кожаный мешочек.
- Здесь земелька с нашего двора, у порога ее взяла, - тихо молвила она, - носи ее у сердца. Пусть вместе с крестиком висит, не помешает. Она сбережет тебя в трудную минуту, силы даст и будет напоминать о доме, о родной сторонушке. А может, - она всхлипнула, - и приведет обратно к дому. Я на мешочке  вышила сокола, чтоб помнил, кто ты есть, какого роду-племени.
Отец оттеснил плачущую мать и подвел к сыну коня.
- Вот! – похлопал он коня по холке. – Будет тебе Бурко верным другом. Береги его, и он тебя сбережет в трудную минуту.
- Хорош жеребец, ничего не скажешь! – одобрительно отозвался Никодим. – Правильный выбор сделал Гуща.
Не знал сосед,  что Иван все сделал так, как велели святые старцы. Первый же жеребенок, встретившийся в Муроме на торгу, сразу понравился и Илье, и Ивану Тимофеевичу.
- За такого казны не пожалею, - сказал отец и, не торгуясь, выложил за него 50 кун – все, что они берегли на черный день. На эти деньги можно было приобрести две кобылы или боевого коня. А тут жеребенок! Но какой! Серый, в «яблоках», на длинных, но крепких ногах, с высокой холкой. Илья, по совету святых старцев, купал жеребенка в трех росах, поил из родника, который  однажды во время лихой скачки вдруг пробился из-под копыт Бурка. И теперь из него вырос молодой, крепкий конь. Именно такой ему и нужен.
- Да, хорош! – подтвердил слова Никодима Илья и потрепал Бурко за холку. Тот фыркнул и уткнулся ему в грудь, признавая хозяина.
- Будет у нас память от твоего коня. Из-под его копыта родник за селом пробился. Ох и водица там – вкуснотища! Яко мед! Я только ту воду и пью сейчас.
- Ты служи, Ильюша, и не беспокойся - церковь в Карачарове и часовню в Муроме мы достроим. Всем миром достроим! – сказали ему старцы и оглянулись на односельчан. Люди ответили одобрительным гулом.
- А я не беспокоюсь, знаю, что достроите! – громко сказал Илья, обнял на прощание родителей и вскочил на коня. - Ну, не поминайте меня лихом, люди добрые! – Он оглядел родной дом, людей и решительно тронул поводья. Бурко понял команду и легко понес своего хозяина.
…На подвиги, за которые народ столетиями будет воспевать его в своих былинах.

4 гл.                ПОРУЧЕНИЕ ОТ КНЯЗЯ ЯРОСЛАВА

Медленно катит свои воды по широкой равнине матушка Ока. На полуночной стороне от нее тянется нескончаемый лес, в глубине которого живут воинственные вятичи. Никто не знает, сколько племен и родов скрывается там. На полуденной стороне разбросан островками редкий перелесок, постепенно переходящий в широкие степные просторы, где властвуют половецкие орды.
Окская дорога извилистой лентой шла по лесистому левобережью. Здесь, в отличие от правого, низинного, берега, высились утесы, бурлила быстрина. Величава Ока… В прибрежных зарослях прячется перелетная птица, на песчаные отмели спускается на водопой всякий зверь, а в небе над водной гладью рыщет в поисках добычи ястреб.
Отстояв воскресную утреннюю службу в Спасской церкви в Муроме, Илья отправился в путь. На второй день на косогоре, который круто огибала широкая Ока, показалась Рязань. Илья перешел вброд Проню, маленькую, задумчивую речку, приток Оки, и оглядел город. Рязань городом по своей малости назвать можно было с большим трудом – так, большое село, вобравшее в себя две церквушки, Спасскую и Борисоглебскую, терем посадника, богатые подворья купцов, тиунов и торговище. Обнесенная земляным валом высотой в три человеческих роста, глубоким рвом с водой и дубовым островерхим частоколом в несколько рядов, с камнями и песком, засыпанными между ними, высокими башнями с бойницами, Рязань ощетинилась перед лицом внешней опасности. На заборолах (помост для стрелков на стенах) всматриваются в даль дозорные. Этим она ничем не отличалась от Мурома, Ростова и других городов в этом диком Залесском крае. Кроме посада. Посад в Рязани, где ютились мастеровые люди, славился на все Залесье и не уступал даже Новгороду.
Стоял полдень, и обитые кованым железом Серебряные ворота, находившиеся напротив устья  речки Серебрянки, притока Оки, были настежь открыты. Через них туда-сюда сновали пешие люди, проезжали телеги, всадники. Илья тронул поводья, миновал узкий подъемный мост и заехал в город. Он не собирался долго задерживаться здесь: только глянуть на город да купить пару ломтей хлеба, лепешек в дорогу. Проехав мимо терема княжеского посадника (свое княжение Рязань заимеет позднее; как входящая в земли Черниговского княжества, вся полнота власти в городке пока лежала на посаднике, которого назначал черниговский князь), Илья остановился у церкви, перекрестился на ее святой крест и двинулся дальше к центру, где шумело торговище. Там спешился, привязал Бурко к коновязи и пошел мимо торговых рядов. Чего тут только не было… На прилавках лежал самый ходовой товар: добротная конная упряжь - у шорников, брони - у кольчужников, мечи, ножи, подковы - у кузнецов, кувшины - у горшечников, молоко, деревянные чашки-ложки - у оратаев из прилегающей к городу веси.
Торг был в самом разгаре. Многие, расхваливая свой товар, старались перекричать друг друга. А уж если торговались, то торговались яростно, до хрипоты, размахивая в руках связками засаленных шкурок куниц-куны и белок, которые были одинаково в ходу, как греческие серебряные монеты - диргемы и крохотные обрубки серебра - резы.
- Здесь рубь! – кричал оратай с пеной у рта и показывал кожемяке на серебряную проволоку толщиной в палец. – Мои шкуры не чета другим: толстые и мягкие. Я в шкурах толк знаю!..
- Нет, здесь буду рубить! – спорил кожемяка и отмерял ладонью меньший кусок проволоки. – Шкура эта от худой коровы, она еле ноги таскала, поди, с голодухи сдохла.
- Не от коровы, а от быка! Дурья твоя башка! Он бы тебя на рога поднял за таки слова… Он знаешь, какой был? Ого-го! Мимо пройти страшно!.. О, какой! Здесь рубь! – Оратай сдвигал ладонь кожемяки, чтобы он отрубил ему больший кусок серебра.
- Половину куньего ушка не дам за таку кожу. Хорошую давай!
- Полушку?.. Да лучше этой кожи ты отродясь не видывал!.. – исходил криком оратай.
- Не видывал?.. А это ты видал? – кожемяка снял пояс, развернул его и вынул серебряную монету. – Я за нее знаешь, сколько выделки (выделанная кожа) отдал?
Оратай взял у него монету и стал разглядывать. С лицевой стороны там был виден воин с копьем, с другой – трезубец с надписью: «Ярославе сребро».
- Беру! – сказал оратай и показал на проволоку: - И еще вот столько руби!
- Нет, столько! – продолжал спорить кожемяка.
Илья еще не нашел хлебников, как громкие крики привлекли его внимание. Он поспешил на шум и увидел трех всадников, которые крутились на холеных, тонконогих конях вокруг парня в простой одежде и лаптях. Всадники,  в кафтанах из синего сукна с бронзовыми застежками на груди и широких кожаных штанах, в поясах кожаных, наборных, в шапках с высокой тульей и узких коротких сапогах, - были, по всей видимости, из княжеской дружины.
- Ты кому перечить вздумал, лапотник? – исходил криком дружинник, отличавшийся от двух других обитой по вороту и полам кафтана серебряной тесьмой. - Десятнику княжескому? Плетей захотел? Сейчас я тебя проучу… А ну, получай!..
Он несколько раз пытался ударить парубка плеткой, но все время промахивался. Вдруг парень изловчился, вырвал плетку из рук десятника и наотмашь хлестнул его коня по морде. Животное от неожиданности шарахнулось в сторону и чуть не сбросило седока. При виде этого зрелища лица столпившихся вокруг людей просветлели. Послышался сдержанный смех. Лишь две женщины, всерьез опасавшиеся за судьбу парня, за рубаху пытались его втащить в толпу.
- Беги, Добрынюшка, от греха подальше, послушай нас! Беги!
- Добрыня, сыну, оставь их, беги отсюдова! – причитали они, чуть не плача.
Но парень и не думал отступать. Он освободился от рук женщин и, набычившись, с поднятой плеткой ждал нападения. Народ по достоинству оценил его смелость.
- Правильно, Добрыня, держись, не отступай! – поддержал парня стоящий позади него сухонький старичок. – Не давай им спуску! Эх, кабы была у меня силушка, я бы этих бражников…
Тем временем народу становилось все больше. Люди заметили, что всадники были навеселе и наседали втроем на одного, и это их возмущало. Послышались выкрики в сторону дружинников, но они не обращали на людей внимания. Всадники окружили парня и стали его, пешего, теснить конями. Еще немного, и он окажется под копытами. Илья не мог не вмешаться. Он вклинился между дружинниками, схватил их коней под уздцы и, несмотря на сопротивление, оттащил в сторону.
- А ты откуда взялся? – закричали на него разозлившиеся не на шутку дружинники. – Пошел прочь! Пошел, а не то …
Они осмотрели Илью. Холщовая домотканая рубаха-косоворотка до колен, перехваченная простым поясом, залатанные штаны, лапти. Он ничем не отличался от обычного рязанского оратая из веси. Да как он осмелился пойти против них? Как посмел?
Толстый, красномордый дружинник, выглядевший пьянее других, хватанул плеткой наглеца. Илья успел закрыться рукой. Узкие полоски сыромятной кожи огнем обожгли локоть даже через плотную льняную ткань рубахи. В ответ Илья толкнул лошадь толстого дружинника с такой силой, что она повалилась и сбросила седока. Всадник, как куль, с грохотом упал прямо на прилавок с репой и вместе с ней скатился под ноги людей. Раздался оглушительный смех!
- Ты кто такой? Прочь, говорю! – крикнул другой дружинник со шрамом через все лицо и тоже поднял плеть для удара.
- Не замай! – угрожающе промолвил Илья и схватил его за кожаный пояс. Еще мгновение, и он полетит вслед за своим товарищем.
- Отпусти!.. - послышался позади голос десятника. – Отпусти, говорю, лапотник, если жизнь дорога. – Он придвинул к себе ножны, наполовину вынул меч и с угрозой сказал: - Зарублю!
Чем закончилось бы это противостояние, никто не знает. На помощь пришли рязанцы. Глухой ропот сменился открытой угрозой. Многие из мужиков уже вытаскивали из-за поясов топоры, с которыми практически нигде и никогда не расставались. Послышались выкрики в сторону дружинников:
- Доколе нас черниговцы притеснять будут? Гнать их надо отсюда. Где бражничали, туда пусть и убираются.
- А откуда они, из Чернигова?
- Оттуда! Князя Ярослава люди, сопровождают его в Муром на княжение.
- Хотели на торгу без казны товар взять, да Добрыня не дал.
- У нас на торгу никто на конях не ездит, а они …Сейчас за ноги с коней стащим.
- А что, и стащим! Ишь, удумали, без казны…
- Пусть к себе в стольный град катятся, а то мы за колья и топоры возьмемся.
Дружинники оглядели грозную толпу и поняли, что удача стоит не на их стороне.
- Погоди, смерд, мы с тобой еще встретимся! – пригрозил Илье десятник. – Я – Азарий Чудин. Ты обо мне еще услышишь и горько пожалеешь, что встал на моем пути.
Дружинники собрались уехать с торга, но люди сомкнули плотнее кольцо вокруг них и не думали пропускать.
- А ну, разойдись, смердячье племя! Нищеброды! Недаром вас, рязанцев, кособрюхими зовут! Разойдись, сказал!  – крикнул десятник. – Не гневите меня!..
- Не разойдемся! И не жди! – въедливо сказал сухонький старичок и погрозил десятнику своим посохом. – Кто нищеброды? Мы? У нас в Рязани и свинья в кафтане, а у вас в кармане - вошь на аркане! Портки за нами донашиваете! Я тебе свои могу дать – донашивать! Не пустим!
- Сейчас стражники приедут и к посаднику Иванке Захарьевичу вас отведут. Отвечать будете! – поддержали старика мужики.
Тут послышался частый конный топот, и к месту ссоры подъехали несколько вооруженных всадников. Стражники в сопровождении большой толпы  сопроводили дружинников на двор посадника, на его суд.
Посадник спустился по ступенькам терема и сел на высокий, покрытый красным сукном помост. На его груди блестел золотой крест, голову венчала шапка с высокой соболиной опушкой. Кафтан из дорогой византийской ткани перехватывал расшитый узорами  красный пояс. По бокам посадника стояли тиуны, огнищане и грозная стража.
Суд был недолгим. Азарий Чудин, высокомерно оглядывая столпившихся людей, рассказал о непозволительном отношении к ним смердов и просил наказать их. В ответ от толпы отделились две женщины, сестры Авдотья и Анна Ивановны, тетка и крестная мать Добрыни. Их рассказ, несмотря на излишнюю эмоциональность, раскрывал суть происшествия.
Они говорили, что дружинники появились на торге на конях, не спешились, а это оскорбительно для рязанцев, и силой забирали понравившийся им товар без оплаты. Кто был недоволен, того секли плетками. Добрыня заступился за людей. А смерд из Муромщины, в свою очередь,  не дал в обиду парубка.
- Не слишком ли вольно ведете себя в Рязани? – нахмурился посадник. – Мы дань исправно платим стольному граду Чернигову. Пошто вольничаете на торгу? Пошто наших людей забижаете? Хотите, чтоб вас в цепях отослали в Чернигов на милость княжескую? Цепи найдутся!.. Отвечай! – прикрикнул он на десятника.
Иванко видел чересчур вольное поведение черниговских дружинников в городе, и он знал причину этого. Но пока у него не было повода одернуть их. И вот такой случай настал.
- Мы – княжьи люди. Только князь нас может судить! – с вызовом ответил Азарий и оглянулся на своих дружинников.
- Да, только князь! – поддержали они десятника. Хмель у них уже прошла,  и они решили отстаивать  свои интересы.
- Я тоже княжий человек! – не удержался Иванко и в гневе даже привстал с помоста. – Я посажен здесь, дабы волю черниговского князя блюсти.
Азарий едко усмехнулся:
 - Ярослав уже не черниговский князь. Недолго покняжил… На его месте другой сидит – Всеволод Ольгович. Скоро он назначит здесь своего посадника.
Это известие для рязанцев не было неожиданным. По всем городам и весям ходили слухи о распре между Мономаховичами и Ольговичами. После смерти Мономаха (19 мая 1125 г.) и вокняжения в Киеве его сына Мстислава, как обычно, сменились князья и в других городах. Лучшие столы, естественно, получили Мономаховичи. Ольговичи опять почувствовали себя ущемленными в дележе. Всеволод помнил времена изгойства своего отца Олега (Ольг), которому так и не удалось сесть в Киеве и который всю жизнь боролся за великокняжеский стол. Он не хотел повторять его горькую судьбу и решил захватить силой Чернигов, который когда-то был вотчиной отца.
Чернигов был вторым по значению городом на Руси, не считая, конечно, Новгорода. Но в Великом Новгороде нельзя было насильно сесть на княжение, не считаясь с мнением жителей, точнее, с мнением вече. Скорее наоборот: известно немало случаев, когда новгородцы сами изгоняли неугодного им князя, на вече говорили: «Иди, княже, откуда пришел, ты нам не люб». А в Чернигове – можно, и Всеволод этим воспользовался.
В Чернигове правил князь Ярослав Святославич, дядя великого князя Мстислава. Всеволод при поддержке тайных сторонников из дружины Ярослава, которые ночью тайно открыли ему городские врата, напал на черниговского князя, перебил близких ему бояр, а самого заключил в темницу. Потом из опасения мести со стороны великого князя освободил Ярослава и в сопровождении его же дружинников, но уже перешедших на службу к нему, отправил на княжение обратно в Муром.
Ранее Ярослав, с 1097 года, княжил в Муроме, который ему достался после Любечского съезда князей. Но четыре года назад он получил на княжение Чернигов, и был рад владеть этим более значительным городом, оставив Муром старшему сыну Ростиславу. А сейчас ему приходится возвращаться назад, в свой прежний удел. По дороге в Муром Ярослав остановился в Рязани.
- Пока не назначил – я здесь посадник! – твердо, с угрозой сказал Иванко. Дерзость десятника вывела его из себя. – Если не смиришься, я велю заковать тебя в цепи и посадить в поруб. Смиришься?
Азарий вспыхнул, хотел что-то ответить, но сдержался, видимо, испугался угрозы. Под его началом находилось полтора десятка дружинников. Это лишком мало, чтобы дерзить.
- Смирюсь! – тихо сказал десятник.
Посадник огласил приговор. По «Русской Правде» Ярослава Мудрого он заставил черниговских дружинников сполна уплатить за весь товар, который они забрали на торгу.
- Справедливое решение! – послышался громкий голос со стороны терема. На крыльце стоял немолодой, среднего роста, с клинообразной русой бородой человек. На его плечах был наброшен шитый золотом плащ – знак княжеского достоинства. И люди догадались, что перед ними сам Ярослав – черниговский изгнанник.
- Княже, ты? – смутился Иванко, встал и поклонился князю. Все, кто находился во дворе посадника, последовали его примеру.
- Поспеши расплатиться с рязанцами, Азарий! – велел Ярослав и недовольно глянул на десятника. – Да побыстрей! Мы встретили здесь кров и пищу, и негоже нам на доброту отвечать злом.
- Слушаюсь, княже! Как прикажешь! – покорно ответил Азарий, но по всему было видно, что покорность его временная.
Князь посмотрел на Илью: - А ты кто будешь? Из каких мест родом?
- Илия, сын Иванов, из села Карачарово. Еду в Киев-град.
- Зачем едешь? По торговым или иным делам?
- В дружину княжескую хочу поступить, буду Русь оборонять.
В кругу черниговцев послышался едкий смех. Ярослав строго на них глянул, и смех прекратился.
- Собирайтесь в дорогу, скоро выезжаем, - сказал он дружинникам и обратился к Илье: - В Киев, говоришь! Зайди в терем, добрый молодец, выпьем по чаше хмельного медку. Есть у меня к тебе дело. И ты, Иванко, - добавил он посаднику, - тоже посиди со мной на дорожку. Когда еще придется свидеться?!
Князь тяжелой, старческой походкой поднялся в терем, за ним направились Илья и Иванко. Когда они  зашли в светлицу, увидели Ярослава, низко склонившего голову за длинным столом. Рядом с ним сидел младший сын Святослав, подросток, у которого еще только пробивались усы.
- Не тужи, княже, может, все еще образуется, - попытался успокоить его посадник. – Выпей лучше медку хмельного или квасу духмяного, легче на душе станет. И в Муроме можно княжить!
- На отшибе-то? Опять враждовать с язычниками? 26 годин враждовал. Эх, потерять такой город! – вырвалось у князя. – Кабы не измена – не отдал бы Чернигов. Отстоял бы! Но это прошлое… Сейчас о другом думать надо. – Ярослав встал, подошел к Илье и с надеждой посмотрел на него: - Сослужи мне, сын Иванов, службу верную. Сослужишь?
- Сделаю все, как велишь!
- Я хотел послать в Киев кого-нибудь из дружины, но боюсь обмана, измены. Нет рядом со мной верного человека. А княжич, - он поглядел на сына, - молод еще для таких дел. Боюсь, кабы моя весточка не попала к Всеволоду. Предали меня… Поспеши в Киев, там найдешь великого князя Мстислава и передашь ему таки слова…
Илья слушал послание Ярослава и вспоминал старцев-побирушек, которые предвидели большую котору между князьями за стольные города. 
 
5 гл.                ВСТРЕЧА В ПУТИ

Вблизи Мурома и Рязани берега Оки обжиты. На удобьях сведен лес под пашни и покосы. За деревьями с дороги виделись починки из дюжины полуземлянок, укрытых дерном и врытых в землю до половины срубов. Жилые избы, клети, хлева и крытые дворы заботливо собраны в кулак и спрятаны от непрошеных гостей за островерхим бревенчатым частоколом. Здесь живут родами оратаи, звероловы и бортники. О близости жилья можно догадаться только по черным полоскам пашни с изгородью, на колышках которой воткнуты лошадиные черепа, и глиняных горшках на невысоких столбах, хранящих прах усопших. Но уже через пару поприщ (километров) от Рязани деревни попадаться перестали. Далее пошли земли вятичей – непримиримых, не признающих Православие язычников, – опасные для путников.
Илья ехал быстрым шагом – поручение от князя не позволяло медлить. Он смотрел на спокойные воды Оки, вдоль которой тянулась дорога, и вспоминал бедный, но гостеприимный дом Добрыни в кузнечной слободе, притулившейся ближе других к внешней стороне городской стены. Простую обстановку из стола и укрытых медвежьими и волчьими шкурами лавок вдоль стен, узорчатые ставни на оконцах, в углу очаг из жердей и камней, обмазанных глиной. Радушную хозяйку Амельфу Тимофеевну, мать Добрыни, и ее острых на язык двоюродных сестер, Авдотью и Анну. Полная торба ржаных лепешек, которыми они одарили его, будет долго напоминать о гостеприимных рязанцах. И, конечно же, вспоминал Добрыню, который с гордостью рассказывал о своем отце Никите Романовиче, недавно погибшем в ратном походе на чудь, лучшем кузнице слободы.
Юноша загорелся желанием тоже отправиться с ним в Киев, но мать была против. Пусть, говорит, женится сначала, и невеста уже на примете есть, Настасья Никулишна, хорошая дивчина, ладная. Оказывается, Добрыня тоже иной жизни себе, чем ратная, не представляет. Хороший выйдет из парня ратник, это и сейчас видно. Смелости и силенок ему не занимать. Может, судьба когда-нибудь и сведет их вместе.
Часто его думы прерывали подозрительные шорохи в придорожных кустах и колючие взгляды в спину. Кто это был, Илья не задумывался, только клал руку на притороченные к седлу копье и лук и вспоминал предупреждения рязанцев.
- Здешние леса опасные, - говорили они ему. – Язычники лихобродят на большой дороге. Бывает, целые торговые обозы пропадают, не то, что одинокий путник.
Илья остановился у развилки двух дорог. Между ними лежал большой камень. По какой дороге ехать? Он вспомнил, что Амельфа предлагала ему клубок нити с узелками, который помог бы в дороге не сбиться с пути, и как объясняла значение «узелкового письма». «Отматываем нить и видим узелки. Узелок узелку – рознь, помни. Если простой узел, это развилка дорог. Один узелок – иди прямо, два – поворачивай налево, три – сворачивай направо. Если на нити попадется петля, это река. Если двойной узел, - дорога вельми опасна, будь осторожен. Будешь ехать и разматывать клубок. Он расскажет, что ждет тебя в пути, куда поворачивать», - напутствовала она. Но Илья от клубка отказался, хотя знал, что без такого древнего «путеводителя» люди по незнакомой дороге стараются не ходить. Тогда Амельфа дала ему устные наставления:
- У Алатырь-камня не забудь свернуть направо. Далее надо ехать вдоль реки Смородины, притока Оки, от устья и до самого истока, потом через волок дойти до Днепра и его берегом спуститься до главного стольного града Киева. Эта дорога дальняя – в тыщу поприщ, зато спокойная. По левой дороге не ходи, -  строго наказывала она. – Она ведет на Муравский шлях, на полдень. И прямо, вдоль Оки, не ходи. Там за Смородиной в верховьях Оки есть еще один приток, он называется Смородинная. Это малая речка, гораздо меньшая, чем первая. Поедешь по берегу Смородинной и выйдешь на волок, идущий до Десны. Но не пройти тем волоком. За Перуновым бором, за двумя «покляпыми» березами на девяти дубах сидит Соловей-разбойник. Как засвистит, кровь в жилах стынет, деревья к земле пригибаются, а люди замертво падают. Всех, кто мимо едет по волоку, он грабит и убивает. Уже много лет той дороженькой никто не ездит. Заросла она, замуравела, никто ей не пользуется: ни торговый люд, ни христиане. Раньше христиане по той большой дороге ходили на поклон к Левонидову кресту, сейчас боятся. А дорога-то прямоезжая, всего в 500 поприщ. Когда-то люди только ей и пользовались. А какая удобная была: вдоль Оки почти до самого истока, там по берегу малой Смородинной, по волоку к Десне, оттоль вниз по реке мимо Чернигова к Киеву.   
- Не ходи той замуравленной дорогой, вельми опасна она! – предупреждали его тетка и крестная мать Добрыни. – Много людей там сгинуло!
«Эх! – усмехнулся про себя Илья. – Где суждено сложить голову, то место захочешь, а не обойдешь-не объедешь. Не время мне в объезд ходить!»
Позади на дороге послышался частый топот копыт. Оставляя за собой густое облако пыли, к нему быстро приближались трое всадников.
- Прочь с дороги, лапотник! – послышался грозный окрик, когда всадники поравнялись. Они проскакали вперед, потом резко остановились и вернулись. Это были  те самые черниговские дружинники, с которыми он повздорил на рязанском торге.
- Вот так встреча! – крикнул десятник своим товарищам. – Муромский смерд. Защитничек…
Всадники окружили Илью. Их лица пылали гневом и желанием мести.
- Молись, лапотник! – пригрозил толстый дружинник и для острастки уперся Илье в грудь копьем. – Смерть твоя пришла. Здесь тебе некому помочь. Это не на торге… – Он криво усмехнулся, посмотрел на своих товарищей и надавил копьем так, что острие больно кольнуло в ребро. – Проси пощады, если жизнь дорога! Проси, а то проткну, как …
Илья оглядел обступивших его недругов, лихо гарцующих на конях, копье у груди. Потом, несмотря на упорное сопротивление, отодвинул копье, переломил древко и отбросил металлический наконечник в сторону.
Толстый дружинник аж захрипел от негодования: - Ты как посмел, смерд? – Он удивленно глядел на сломанное древко копья, потом бросил его на землю за ненадобностью и выхватил меч. – Зарублю!
- Не замай! – тихо, но с угрозой предупредил Илья. – Ехали б вы, людины, своей дорогой, а то… не поздоровится!   
- Что?! Не поздоровится?! Нам? Да как ты смеешь нас пугать? – толстый готов был кинуться на дерзкого путника. Его и без того красное лицо сейчас стало багровым.
- Погоди, Жирослав! – осадил своего дружинника десятник. – Успеется! Пусть прежде расскажет, о чем толковал с князем Ярославом. Дюже нам интересно, что мономашич замышляет против Всеволода. Говори! – прикрикнул Азарий.
- А ты кто такой, чтоб мне приказывать? – усмехнулся Илья.
- С тобой десятник княжеской дружины разговаривает, - кивнул на Азария дружинник со шрамом. – Не тебе, лапотнику, чета. Говори, не медли!
- Какой же он десятник, коли в трудную минуту не смог своего князя защитить?! А сейчас бросил …
- Еще смерды будут нас учить! – рассердился Азарий. – Дружина завсегда служит сильному князю. От века так повелось. У слабого ни золотой казны, ни дани, ни земли не наживешь, только сгинешь бесславно. Зачем нам такой князь? Зачем нам в Муроме с Ярославом прозябать? Не-ет! С Всеволодом – другое дело. У него, говорят, дружине вольготнее всего живется. Он дружину завсегда защитит, не то что Ярослав. Тем более перед смердами… Тьфу!.. – презрительно плюнул он на землю.  – Всеволод пока черниговский князь. Придет время, он и великим будет, в Киеве сядет.
  - Возьмет ли он вас к себе? У него, поди, своих ратников хватает.
  - Возьмет! – уверенно заявил Азарий. – Он перед нами в долгу неоплатном. Если б не мы, – не видать ему Чернигова, как своих ушей.
- Нас-то он сразу в дружину возьмет, а тебя только в обоз, - ехидно заметил дружинник со шрамом и рассмеялся.
- Правду говоришь, Баган, - поддержал его Жирослав. Он был явно недоволен мирной беседой. Он жаждал мести. – Всеволоду опытные мужи нужны, а не лапотники. Что с ним речи толковать? Позволь, Азарий, проучить наглеца. Пусть впредь знает, как с княжими людьми себя держать!
Десятник чуть заметно кивнул головой.
- Ну, берегись! – рявкнул Жирослав и, как спущенный с цепи пес, ринулся на Илью. – Посмотрю, годишься ли ты в дружину. Может, тебе самое место на конюшне в навозе копаться!
  - Постой! – неожиданно крикнул Илья. – Зачем христианину на христианина меч поднимать? Не должно так!
Эти слова, однако, не остановили дружинника. С криком: «Защищайся!» - он замахнулся мечом, но ударить не успел. Илья перехватил его руку и так сильно сжал, что у того выпал меч, потом резко вырвал дружинника из седла, поднял вверх и бросил на землю. Жирослав хотел вскочить, но Илья прижал его копьем к земле.
- Не уймешься … проткну… - с угрозой сказал он.
- Погодь, погодь! – не на шутку испугался за своего товарища Азарий. – Не будем ратиться! Вижу я, силой ты не обижен. Да только этого мало для ратного дела. Здесь особая сноровка нужна. Это тебе не палки ломать и не за сохой идти.   
- А я за сохой – неплохой и в бою – не уступлю! – Илья позволил Жирославу встать и убрал копье в тороку. Небывало большие размеры копья и лука удивили дружинников.
- Доброе у тебя копье. Не тяжел? – спросил Баган.
- Как раз по руке. Другие, как у тебя, мне яко перышко, еще сломаю ненароком.
- Мой меч тоже для дела годится! – глухо заметил Жирослав, залезая на коня. Он наполовину вынул меч и с громким стуком вложил обратно в ножны. – Не раз выручал!
- Остынь пока! Еще придет время… – загадочно сказал ему Азарий и, хитро прищурившись, обратился к Илье: - Поехали вместе в Чернигов – дорога одна. В пути и потолкуем.   
Илья указал рукой на развилку дорог: - Почему одна? Две дороги.
- Ты, видать, здешних мест не знаешь, – усмехнулся Азарий и показал на придорожный камень. – Гляди, на левой стороне Алатыря крест выбит. Что это значит? Кто налево поедет – смерть найдет. Эта дорога прямоезжая к Чернигову, но на ней Соловей-разбойник сидит, мимо него живым не проедешь. На правой стороне – кружки выбиты. Это резы. Кто правой дорогой пойдет – в богатое село Кучково попадет. Эта дорога хоть и дальняя, зато спокойная. Получается, что дальняя дороженька короче короткой.
- Если хочешь остаться цел и невредим в лихих вятичских лесах, держи путь с нами. Мы не впервой в этих местах, - добавил Баган.
- Нам ли бояться каких-то разбойников?! – усмехнулся Илья. – Нас ведь вон сколько … Чай, отобьемся!
- Ты что?! – удивленно посмотрели на него черниговцы. – Четверым не устоять против целого племени вятичей. Сколько их там? Тьма! Поедем дальней дорогой.
- Тогда мне с вами не по пути, - твердо сказал Илья и повернул коня в левую сторону. – Недосуг мне дальней дорогой ездить!
- Спешишь с вестями от Ярослава? – спросил Азарий.
- Спешу.
- Не доедешь и до Левонидова креста, сложишь свою глупую голову. И сила тебе не поможет!
Илья не ответил и пришпорил коня. Вскоре он доехал до Смородины. Здесь, в устье, при впадении ее в Оку, она была достаточно широка. Он нашел брод и преодолел реку. Дальше дорога продолжала идти тоже вдоль Оки, но была уже замуравленная, заросшая травой чуть ли не по пояс и мелким кустарником. По всему видно, что давно ей никто пользуется. И чем дальше он ехал, тем острее ощущалась заброшенность этого пути. Изредка попадались полуистлевшие останки разбитых саней и телег; в траве возле них белели кости. «Сгинула здесь чья-то буйная головушка» - подумал Илья и тревожно оглянулся. Вокруг стеной стоял темный, безмолвный лес.   
  На другой день, когда солнце стояло в зените, дорога вышла на пригорок. Отсюда хорошо просматривалась вся местность. В этих местах Ока была настолько мелководна и узка, что понятно с первого взгляда: до истока рукой подать. Далее дорога сворачивала и шла рядом с малой Смородинной, притоком Оки. Потом она должна выйти на волок, который, как говорили рязанцы,  через Перунов бор доходит до самой реки Десны.
С пригорка он увидел высокий деревянный крест, стоящий на краю обрыва на видном месте. Илья подъехал, соскочил с коня, дал ему роздых и подошел ближе. Крест был сделан из цельного ствола лиственницы и перекладины из широкой доски, установлен на месте древнего языческого капища. Внизу, под обрывом у воды, лежали поверженные, еще не истлевшие от времени деревянные идолы. «Видимо, это и есть тот самый Левонидов крест, о котором так много говорят христиане и к которому они не могут из-за разбойников прийти на поклон», - подумал Илья.
Народная молва гласила, что сей крест поставил сам святитель Леонтий, епископ ростовский, как символ христианской веры. Поставил здесь, на самом видном месте, специально в назидание язычникам, обитающим в этих краях. До Леонтия двух епископов, Феодора и Иллариона, язычники изгнали из Ростова за распространение новой веры. Не раз выгоняли и Леонтия, но он всякий раз возвращался и, не боясь гонений, нес Свет Православия.
Илья поклонился Левонидову кресту, напоил-накормил коня, своего верного друга,  и двинулся дальше. Проехал под двумя низко склонившимися над дорогой березами. «А вот и «покляпые» березки», - вспомнил Илья предупреждения рязанцев. Вскоре редкий перелесок сменился густой дубравой. Полумрак, монотонное перестукивание копыт и усталость от многодневного пути брали свое. Илья задремал. И привиделось ему, то ли во сне, то ли наяву, что подошел к нему седовласый старичок с крестом в руке и строго так на него смотрит. «Я не отступил, и ты не отступай!» – назидательно сказал он и крестом перекрестил его. «Да это же сам святитель Леонтий!» - подумал Илья и проснулся от резкого, зловещего свиста, многоголосым эхом наполнившего лес.

6 гл.                ПРЯМОЕЗЖАЯ  ДОРОГА

От неожиданного, громкого свиста конь под ним вздрогнул, приостановил шаг и нервно задвигал ушами.
- Спокойно, Бурко! Спокойно! – похлопал Илья своего друга по холке и заставил двигаться дальше. Однако не проехал он и десяти шагов, как опять раздался свист, да на  сей раз такой силы, что заложило уши. В человеческую природу такого свиста верилось с трудом. Бурко остановился, нервно задвигал ушами и даже отступил назад перед невидимой опасностью.
- Стой, волчья сыть! – рассердился Илья. Он вытащил из тороки лук, копье и пришпорил коня. – А ну, вперед!
Двинуться конь не успел. Придорожные кусты зашевелились, и из леса на дорогу вышли вооруженные топорами, дубинами и рогатинами люди. Их было около десятка. Уверенные в своих силах, они без опаски охватили путника в кольцо и стали приближаться. Намерения их не вызывали сомнений. «Вот и лихие люди пожаловали, - подумал Илья и оглядел их. – Только взять-то с меня нечего, да и маловато что-то вас.
- Хороший конь у тебя, лапотник. Мне как раз такой пригодится! Слезай! Приехали! – послышался грозный окрик ближайшего разбойника, который уже протягивал руку, чтобы ухватить повод коня.
- Не замай! – предупредил Илья и сразил его наповал стрелой.
Нападавшие не ожидали такой дерзости от одинокого путника. Сначала опешили, а потом разом кинулись на него со всех сторон. Илья успел сразить из лука еще одного противника и выхватил копье. В сильных и умелых руках – это грозное оружие. Бурко крутился под ним, как волчок, а он копьем сметал все на своем пути. И ничто не помогало разбойникам: ни топоры, ни рогатины. Одного, который попытался свалить его с коня крюком, Илья поддел на копье и бросил в гущу врагов.
Понадеявшиеся на неожиданность и численный перевес, разбойники так и не смогли одолеть путника. А когда их осталось только двое, а все остальные уже лежали под ногами у всадника, они кинулись прочь. Илья не стал их преследовать, хотя на коне это ему ничего не стоило.
И тут в третий раз раздался свист. Но уже не зловещий, внушающий ужас и страх, не призывающий к нападению, а какой-то насмешливый, как бы вдогонку бежавшим. Бурко опять беспокойно задвигал ушами.
- Не трясись, травяной мешок! Будет тебе! – недовольно дернул поводья Илья и оглядел ближайшие деревья. Свист доносился откуда-то сверху. Кто свистит: человек или зверь? На высоком дубе с раздвоенной верхушкой заметил нечто… Подъехал ближе и увидел на ветке человека. Да, это был обыкновенный человек с огненно-рыжими волосами и бородой. Он оскалил зубы и похож был на хищную птицу, готовую броситься на жертву. Поняв, что его обнаружили, он засунул два пальца в рот и так громко свистнул, что конь от неожиданности встал на дыбы.
- Так вот ты где спрятался, свистун! – рассердился Илья. – Я еду - не свищу, а наеду – не спущу.
Уняв коня, он выстрелил из лука в Соловья-разбойника. Ломая ветки, с дерева мешком свалился человек с окровавленной головой. Стрела попала ему в лицо, выбив правый глаз. Низкорослый, кривоногий и горбатый, он производил жалкое впечатление и был похож скорее на лешего, чем на человека. Неужели из-за него здешняя дорога опустела и замуравела? Разбойник лежал без чувств. Что с ним делать? Казнить? Но как можно поднять руку на беззащитного человека? Взять с собой? «А что, пожалуй, возьму, - подумал Илья. – Покажу людям – каков он, Соловей разбойник! Пусть посмотрят на лиходея и не боятся больше по этой дороге ездить».
Илья положил разбойника поперек крупа коня, привязал к седлу и поехал дальше. Скоро пленник очнулся, повернул окровавленную голову к всаднику; единственный глаз его грозно блеснул.
- Отпусти меня, лапотник, подобру-поздорову, - послышался его шипящий голос. – Добром не отпустишь – силой освободят. И тогда  берегись! Ты один, а нас – тьма. За мной целый род стоит. И сила тебе не поможет, и стрелы каленые, и копье вострое. За все ответишь. Отпусти! Пока добром прошу.
Илья, не обращая на его слова никакого внимания, продолжал ехать. Это разозлило лиходея.
- Ты кто: оратай или посадник? По одежке видно – не знатного рода, холоп, деревенщина. А я старший в роду. Нас, соловьев, все в округе боятся. Мы никому дань не платили: ни хазарам, ни печенегам, ни половцам, ни Киеву. Сами с русичей дань берем.
Соловей-разбойник ждал ответа, но так ничего и не услышал.
- Отпусти, тебе говорят! – повелительный тон лиходея сменился на просящий. – Золотую казну дам, паволоки греческие, самоцветы всякие. Дорого откуплюсь! Хочешь, столько рез насыплю, сколько в шапку твою влезет?
- Мне казны не надо! – наконец ответил Илья. – Я в жизни не богатство ищу.
- Я столько дам, сколько ты и не видывал никогда.
- Награбил, поди?
- Берем дань с людишек торговых, кто по большой дороге едет. Все платят… А кто не откупится… не уедет! Наша деревня Девять Дубов данью с большой дороги и живет.
- На девяти дубах сидишь, значит? – вспомнил рассказ рязанцев Илья. – Грабишь?
- Граблю!
- Вот и ответишь за все, за все загубленные души! – Илья подтянул потуже веревку, чтобы пленник не свалился, и пришпорил коня.
Уцелевшие лиходеи подняли в деревне всех на ноги и рассказали о случившемся. «Как один мужик одолел вас? - подняли их на смех.- Позорите род наш, соловьиный!»
В родовой верви, которая являлась самой многочисленной в деревне Девять Дубов, такие промахи не прощались. Самое малое, что ждало беглецов в дальнейшем, – это позор на всю оставшуюся жизнь.  За трусость могли не только изгнать из верви, но и убить. Судьбу провинившихся решали старейшины рода, их слово было последним и окончательным. Но неожиданно для всех на защиту несчастных соплеменников встал один из старейшин.
- Это было давно предсказано…- сказал он. – Мордвин Дятел, вы знаете, он живет на горе возле устья Оки, задолго до этого дня предсказал бесславный конец Соловья Одихмантьева сына. Он давно осуждал его за лиходейство. Не должно жить разбоем. Так вот, чародей Дятел говорил, что в полон Соловья возьмет простой человече из рода соколов. Не князь, не боярин, а смерд. Слава о том Ясном Соколе будет идти далеко впереди него. Отныне наш род соловьев не будет жить лиходейством.
Три дочери Соловья-разбойника не сразу поверили этим словам. «Чтобы нашего батюшку да с лихой ватагой какой-то деревенщина захватил в полон? Быть такого не может!» – рассуждали они. Их мужья и ближайшие родственники были полны решимости постоять за своего главу рода. Вооружившись, они поспешили на дорогу. И увидели приближавшегося к ним всадника. Через круп лошади свешивалось человеческое тело. Они присмотрелись и узнали в нем своего раненого соплеменника. Тогда они перегородили дорогу и стали ждать.
Когда до людской преграды осталось немного, Илья изготовился к бою. Конь под ним, чувствуя недобрые намерения людей, заволновался.
- Спокойно, Бурко! – похлопал он своего друга по холке. – Выстоим …
Тяжелые взгляды, хмурые лица людей, перегородивших дорогу, ясно говорили о готовности броситься в атаку. Однако их вооружение не внушало большой опасности, и Илья опустил натянутый было лук со стрелой, величину которого противники успели оценить. Ему не хотелось без особой надобности лишать людей жизни. Он отвязал пленника, одной рукой поднял его в воздух и приставил к нему копье.
- Расступись! – примирительно сказал он. – Добром прошу! Если броситесь… проткну вашего батюшку насквозь. И не увидит он больше света белого.
Угроза не подействовала, никто даже не шелохнулся. Тогда острие копья врезалось в шею Соловья-разбойника. Послышался тихий свист. Услышав его, жители деревни разом окружили всадника со всех сторон.
- Прочь с дороги! Или скатится голова вашего батюшки на землю, - крикнул Илья и, казалось, готов был сделать это.
Тут послышался тихий голос Соловья:
- Дети мои! Оставьте свои рогатины звериные, топоры вострые. Зовите гостя дорогого в дом, кормите его яствушкой сахарной, поите пивом медовым, дайте ему казну золотую, казну богатую.
- Пусть сначала освободит тебя. Тогда и в дом пригласим, и подарками одарим, - ответили они.
Илья оглядел обступивших его людей. Что они задумали? Не одолев силой, решили взять его хитростью. Не выйдет! Он был уверен, что это обман.
- Не нужны мне подарки ваши! – твердо сказал он. – Не до гостей мне сейчас. Еду в Киев-град и вашего батюшку беру с собой. Расступись, лиходеи! Иначе я не только ему голову снесу, но и за вас возьмусь. Не помогут вам ни дубье, ни топоры. Мое копье дорогого стоит. Или расступись, или …
Окружившие его люди нехотя расступились и пропустили всадника мимо себя.

7гл.                ПЕРВОЕ    СРАЖЕНИЕ
 
Черниговская земля встретила Илью дымом пожарищ. Он проезжал через сожженные и разграбленные села и видел, что сгорели они недавно – в некоторых местах еще не совсем угас огонь. И кругом ни души, только стаи ворон сидят на пустых гуменниках. Что за злая сила прошла здесь?
На одном из пепелищ Илья наконец-то увидел седовласого старца. Сгорбившись в три погибели, опершись на посох, он стоял возле сгоревшего дома и смотрел на тлеющие головешки. Илья подъехал к нему ближе, но старик не обратил на него внимания, казалось, он не замечал ничего вокруг.
- Кто же это, дедушка, погубил ваше село? Что за напасть свалилась на вас? – спросил Илья.
Старик долго молчал. Потом повернулся к Илье, так же долго смотрел на него, изучал. Наконец, ответил:
- Знамо кто: половцы! Не дают, поганцы, нам покоя. Опять пришли вот!.. Неврюй, правая рука Калин-хана, под Черниговом стоит и тревожит нас.
- А люди где?
- Знамо где: кто в лесу не схоронился, аркан на шею – и в полон. У меня вон дочку с внучатами увели, сына и зятя зарубили. Горе мне… Не могли меня вместо них зарубить… - Старик смахнул крупную слезу со щеки и присел на обгоревшие бревна.
- А ты почему не схоронился? Не боишься? – Илья оглядел безмолвный лес. – Вдруг опять придут?
- А кому я нужен? – горько усмехнулся старик. – За меня в Таврике и ломаной резы не дадут. Вот и сижу здесь, смерть поджидаю – недолго уже осталось. Где защиты от степняков искать? В ранешние времена у князя искали, а сейчас не поищешь. Где там… Сейчас князь сам их сюда привел.
- Сам привел?
Старик внимательно оглядел Илью.
- Ты, видно, человече нездешний, издалека путь держишь. Лапти в пыли, конь уставший. Не знаешь, что на Руси делается, кто в Чернигове сидит? Дай коню роздых, присаживайся на бревнышко, послушай меня, старого Демьяна.
Илья так и сделал: усадил под дерево связанного Соловья-разбойника, Бурка пустил на зеленую травку пастись и вернулся к старцу.
- Так кто же в Чернигове сидит? – спросил он.
- Знамо кто: Чурила Пленкович! Он половцев позвал к себе на помощь против великого князя. Как и отец его, Ольг Гориславич, тоже с погаными знается. Нет русичам покоя от степняков.
- Чурила Пленкович!? Не слыхал о таком.
- Это народ Всеволода Ольговича так прозвал. Кирилл – его христианское имя, а народ Чурилой зовет. Чурила и есть! Захватил силой черниговский стол у дяди своего Ярослава. Сейчас боится, чтоб ему пусто было, что сгонят его с Чернигова, потому и поганых на помощь позвал. А половцы рады – пока князья за чубы друг друга таскают, можно грабить смело, некому заступиться за простой люд. Сначала они весь черниговскую пограбили, сейчас за села и деревни взялись. При Ярославе лучше было… Он к половцам не за помощью – с мечом хаживал.
«Так вот он какой, князь Всеволод, у которого «дружине живется вольготнее всех!» - вспомнил Илья встречу на дороге. В тот вечер он многое узнал о жизни на Руси. Словоохотливый дед рассказал о тяжелых временах при Олеге Святославиче, которого называл Ольг Гореславич. Мало тому было Чернигова, хотел стать хозяином всей Руси. Два десятка лет вел он братоубийственные войны за великое княжение. И на Киев ходил, и на Вышгород, и на Суздаль. Каждый раз брал с собой половцев, а в награду им давал жечь, грабить, убивать, уводить с собой богатый полон.
Старик опять помолчал, словно вспоминал прошлое, потом добавил:
- При Гореславиче половцы сюда, как домой, ходили, и некому было их отвадить. Пашни выжигают, народ грабят. Голод и мор начался. А как не начнется, если урожай не можем собрать? Мешок проса стоил пять гривен серебра – откуда взять? Только бояре могли купить его. Всеволод весь в отца. Не нужен нам такой князь. Я сам, помню, во время княжения Гореславича занял у его тиуна три горсти зерна, чтобы дети ноги от голода не протянули, и попал в закупы. Что такое закуп, знаешь? Пока не отдашь долг «сам и пять» (в шестикратном размере), будешь гнуть спину на тиуна бесплатно. А как мне, горемычному, отдать, если весь день-деньской на него работаешь? Для себя только ночь остается. Три года должок отдать не мог, кое-как из кабалы вылез, чуть холопом не стал. Из-за таких князей свободных оратаев и не осталось на земле Черниговской. Все повывелись!
- Что же вы не восстанете против Всеволода? Все черниговские против него?
- В том то и дело, что не все! Его черняки (те, кто поклоняется языческому богу Чернобогу – повелителю мира мертвых) поддерживают. Кабы не черняки…
Демьян опять нахмурился и сидел, тяжко вздыхая. Потом его лицо прояснилось. Он рассказал про великое княжение Мономаха, при котором распри не так раздирали Русь, про большое сражение в степи, когда русичи далеко за Дон загнали половцев. Рассказал и о новой распри между Мономаховичами и Ольговичами.
Старик задумался, украдкой смахнул слезу, и спросил Илью, глядя на него хитрыми, умными глазами так, словно предупреждал: меня, мол, не проведешь:
- Кто ты? Вятич? Ты, человече, с той стороны в село въехал, с какой никто давным-давно не ездит. Откуда прибыл? Кого связанным с собой везешь?
- Еду из Карачарово прямоезжей дорогой. Племя мое мурома зовется, а меня назвали Илией.
- Из Карачарово? Прямоезжей дорогой? – воскликнул Демьян. – Знамо: обманываешь меня. Нехорошо это. Та дорога давно заколодела и травою-муравою поросла.
Тут Илья, в свою очередь, рассказал о встрече с разбойниками и показал на пленника, который сидел под деревом:
- Слыхал, небось, про Соловья-разбойника? Это он и есть!
- Слыхал об этом нехристе, слыхал, - кивнул головой Демьян, разглядывая пленника. - Много лет лиходей сидел на большой дороге. Многих пограбил, многие от него смертушку приняли. Поделом ему. Куда ты его сейчас?
- Не знаю! Отпустил бы на все четыре стороны, да будет опять грабить. Отвезу к великому князю, к нему путь-дорогу держу, пусть он решает, что с нехристем делать.
- Отпускать нельзя. Знамо: опять лиходеять будет.
Заросли ракитника неподалеку от них зашевелились. Оттуда выехал всадник, молодой вихрастый парнишка. Он приблизился к ним и исподлобья, хмуро оглядел Илью.
- Это мой старший внук Михалка. Осиротел… Убили его отца Данилу… - тяжело вздохнул Демьян и спросил внука: - Где поганые рыщут?
- Орда стоит там же, на берегу Выри у Ратимировой дубравы. А недалеко отсюда их отряд …опять грабить едут. Давай, дедо, в лес иди. Да поскорее!
- Отбегался я уже, Михалка! – недовольно махнул рукой старик. – Здесь смерть свою поджидать буду. Никуда не пойду! Зачем мне жить, если внучатки мои и дочь у поганых?
Дед склонил голову на грудь и закрыл лицо руками. Плечи его затряслись от беззвучных рыданий.
- Зачем же смерть ждать? Она сама в свое время придет и в дверь не постучится, - вступил в разговор Илья. – Много ли народу в лесу хоронится? Собрать бы мужиков да проучить половцев.
- Кто это, дедо, с тобой сидит? – кивнул парнишка на незнакомца.
- Это из Мурома человек. Направляется в Киев-град.
- Михалка, собирай людей, не медли! – сказал Илья. – Кто может держать в руке меч, пускай сюда спешит. Ночь наступает, самое время вдарить. Бог даст – освободим внучат твоих, Демьян.
- Давай! – сразу оживился дед и подтолкнул внука. – Зови всех, кто в лесу схоронился. Половцы воюют нас, режут. Если не бить поганых, они всю Русь в полон утащат.
- Я мигом! Знаю, люди недалече - возле Болдиной горы хоронятся, церковь от половцев стерегут,  – с готовностью ответил парень и вскочил на коня. – Мужики давно готовы…
Вскоре на поляне возле пепелища собралась добрая сотня человек. Тут были и совсем юные парубки, и еще способные к рати старики, и уцелевшие от половецкой резни мужики. Среди них находилось немало женщин. Все горели желанием отомстить степнякам за убитых или угнанных в полон родных и сожженные дома.
- Ну что, братья, встанем на свою защиту? – крикнул Илья и оглядел обступивших его людей. Вооружение их оставляло желать лучшего: у одних за поясом были только топоры, другие пришли с вилами, третьи готовили в лесу дубины, четвертые держали кистень с железным шаром или  увесистый цеп, которым обмолачивали зерно на току. Редко у кого в руках находился меч или копье.
- Знамо: встанем! Доколе нас поганые будут резать, как баранов? - первым отозвался Демьян. – Даже я пойду, нет сил больше терпеть!
 - Уймись, дед! Мы  сами … – осадил его кузнец Вахромей с кувалдой в руках и в кольчуге, дырявой, как старая рыбацкая сеть. – И нам нет сил терпеть! Пусть черняки терпят, а мы – не будем! У меня вот якирцы (небольшие металлические колючки, применяемые против конницы) есть, прихватил - может, пригодятся…
- Якирцы, Вахромей, нужны, когда убегать от половцев будем. А мы не будем бежать…
- Нам все сгодится против поганцев, - сказал Илья. – Вооружайтесь, братья, кто чем может. У кого ничего нет, тому и дубина не помешает.
- Встанем все! Лучше смерть на бранном поле, чем в рабстве у куманов! – поднял кувалду вверх Вахромей.
- Либо освободим своих, либо сгинем! – поддержали его дружные голоса.
Среди выкриков послышались женские вслипы:
- Куда же вы, родненькие, пойдете? Зарежут вас поганые! Не ходите!.. – заголосила немолодая уже женщина и схватила за рукав парня. – Сыну, не ходи! Не пущу! Отец сгинул, и ты… Один у меня остался, одине-е-ешенек!
Она навзрыд заплакала, утирая обильные слезы краешком платка. Сын обнял мать, а потом решительно отстранил ее.
- Не плачь, мама! Не могу не пойти, пойми! – твердо сказал он. – За отца отомщу!..
- Такого молодца, Евдокия, за портки не удержишь! – отозвались мужики. – Он гневом силен! За батьку своего загубленного биться будет.
Из ночной темноты вынырнул Михалка и, не успев остановить коня, сообщил тревожную весть:
- Половцы близко! К Болдиной горе идут!
- Сколько их? – спросил его дед Демьян.
- Не разглядел, темно уже. Много…
- Нельзя поганых туда допустить! Нельзя! Там церковь наша. Перекроем дорогу. Умрем, а не пустим!
Все с надеждой посмотрели на Илью: что он скажет?
- Ударим, братья, внезапно! – скомандовал он. – Ночь для нас – мать родная, а для них – мачеха. Михалка, веди нас к горе, там устроим засаду…
Черниговцы затушили костры и двинулись через лес. У подножия горы укрылись по обе стороны дороги. Вскоре послышался топот копыт. А когда несколько десятков половецких всадников поравнялись с ними, смерды набросились на них со всех сторон. Темнота и внезапность, действительно, оказались на стороне нападавших. Половцы не успели даже сообразить, кто на них напал и сколько, не успели сбиться в кучу для обороны, как все было кончено.
  Первая победа воодушевила черниговских смердов. Вооружившись пиками и кривыми половецкими саблями, пересев на их низкорослых, но выносливых коней, они двинулись лесом к Ратимировой дубраве, где стояла орда. Они решили попытаться освободить захваченных в полон людей, правда, не знали, удастся ли им это сделать и что ждет их на ратном пути против целой орды. Следом за всадниками спешили пешцы, вооруженные дубьем и вилами.
 Уже забрезжил рассвет, и следовало поторопиться. Впереди запахло гарью. Когда смерды поднялись на взгорок, в рассеивающихся сумерках они увидели горящее село и еще один половецкий конный отряд, возвращающийся после очередного грабительского налета с богатым полоном. Почти все всадники были отягощены добычей. У многих к седлам были привязаны толстые сумы, грудь увешана тряпками.
Люди в таких набегах для степняков были главной добычей. Пленники бежали за лошадьми на аркане. Для детей, которые по своей малости еще не могли долго бежать, имелись специальные корзины, подвешенные по бокам лошадей. У многих половцев из корзин торчали детские головы.
- У, награбили, поганые! – послышался чей-то гневный голос. – Вдарить бы по ним!
- Вдарим, - отозвался Илья. Он оглядел свое маленькое войско – полсотни жаждущих мести всадников и примерно столько же спешащих за ними пешцев. Половцев было больше. Но это не беда. Прежде чем бросаться в атаку, он сбил разношерстный отряд в единый кулак.
– А ну, на вороп! (в атаку) Ударим, братья! – крикнул он и первым пришпорил коня.
Выставив вперед копья и пики, смерды вихрем вылетели из леса и кинулись наперерез половцам. Степняки в темноте не сразу заметили опасность, а когда заметили, то, отягощенные добычей, не смогли уклониться от прямого удара. Хотя их было больше, чем русичей, но у каждого лошадь тянула за собой пленников. Скованные полоном, степняки не смогли противостоять неожиданному нападению.
Русичи прошили насквозь их нестройные ряды и посеяли панику. Половецкий сотник пытался собрать своих воинов и организовать оборону, но ничего не смог поделать. Он кричал на воинов, грозил саблей, но его никто не слушал. Сеча была короткой и жестокой. Оставшиеся в живых половцы спешно обрезали веревки с полоном, сбросили корзины с детьми и барахлом на землю и ринулись прочь. Русичи устремились за ними. Погоня шла вдоль реки Вырь. Но степняки недолго убегали. Поднявшись на высокий берег, половцы неожиданно закричали, остановились и, ощетинившись пиками, развернулись.
Решили принять бой? Черниговцы приняли вызов и с ходу кинулись на них. А когда поднялись на возвышенность, внизу, за спинами врагов, увидели в долине, которую полукольцом огибала река, половецкий стан. Повсюду горели костры без счета, стояли повозки, юрты. В центре белел ханский шатер. В эти предутренние часы стан мирно спал. В стороне от него на пойменных лугах паслись лошади, верблюды и быки. Рядом, за расставленными в круг повозками, находились пленники. Русичи сначала опешили, но отступать не стали. Легко смяли половцев, которые ожидали совсем иной реакции от своих преследователей, обратили их опять в бегство и чуть ли не на их плечах ворвались в стан.
- Гоните быков огнем! – крикнул Илья и показал на пасущееся стадо животных. – На юрты гоните!
Михалка первым схватил воткнутый в повозку факел и стал теснить животных от реки. Ему на помощь поспешили другие. Они на ходу выдергивали горящие ветки из костров и погнали быков, коров, лошадей и верблюдов на юрты. Обезумевшие от ужаса животные, подняв дикий рев, кинулись прочь от огня, сметая все на своем пути. Пользуясь паникой и общим смятением, русичи пробились к пленникам. За повозками ожидали своей незавидной участи более сотни человек, в основном женщины и дети. Мужики освободили их.
Основные силы кочевников не сразу пришли в себя. О столь дерзком нападении на стан они даже и предположить не могли. Да и некому было нападать! С черниговским князем у них нет вражды. Наоборот, это он их призвал к себе на помощь против великого князя. А смерды разве осмелятся, разве пойдут против воли Всеволода? А когда опомнились, небольшой отряд русичей вместе с полоном уже подходил к лесу. Лишь десяток их, прикрывая отступление других, задержался у Ратимировой дубравы. И половцы накинулись на дерзких смельчаков.
В черных одеждах и остроконечных колпаках, в длинных развевающихся на скаку накидках степняки, как хищники, закружили вокруг них. Казалось, еще немного, и этот дикий подбадривающий себя воинственными криками хоровод раздавит жалкую горстку храбрецов, как скорлупу. Положение было безвыходным. На открытом пространстве их ждала неминуемая смерть. Пока не наступил рассвет, надо было прорываться к лесу. Русичи сбились в кучу и двинулись вперед.
Копье у Ильи сломалось, когда он с лету поддел ближайшего половецкого всадника, и не простого, а, судя по богатой одежде, знатного рода. А стрелы у него уже закончились, и теперь он только оборонялся – закрывался от ударов щитом. Бурко, верный друг, кружился и хрипел под ним, как загнанный волками лось. Вдруг сквозь шум рати он услышал крик: «Берегись!», обернулся и увидел занесенную над ним кривую саблю. …И успел избежать удара, щитом сбив противника с коня.
Казалось, не вырваться русичам из смертельного кольца. Но тут произошло неожиданное: кони степняков вдруг стали спотыкаться, падать, всадники полетели на землю, разбивая головы. Воспользовавшись моментом, русичи прорвались сквозь половецкие ряды и устремились к дубраве.
Когда до леса осталось немного, к ним на помощь пришли пешцы. Они толпой выбежали из-за деревьев, стали пиками и крюками сбивать половцев с коней и дали возможность своим укрыться в дубраве. Половцы не стали преследовать русичей в лесу, в предрассветной полутьме. Их стихия – открытое пространство. Там можно напасть и смять численностью, а если враг не сломился – так же быстро уйти.
Опасаясь засады, черниговцы вернулись по другому берегу Выри. Многие были ранены, кто-то сложил свою буйную голову в этой сече. Но огромное количество людей, освобожденных из плена, вселяло оптимизм. Поэтому настроение у всех было приподнятое.
Илья нашел смерда, который спас его от смерти. Это был молодой парень с озорными черными глазами. Кудрявые русые волосы его и рука были в крови, но он, похоже, этого не замечал. На коне вместе с ним ехала девушка, одна из освобожденных из половецкого плена, и он откровенно любовался ей.
- Спасибо, друг, что спас меня! – сказал Илья. – Как звать тебя? Откуда родом?
- Алешкой кличут! – ответил он. - Из Ростова я, батюшка мой священником служит там.
- А меня Илией назвали. Только не родичи, а святые старцы при крещении. Родом я из Муромщины. Что ты ищешь в здешних краях? Как тебя занесло сюда, на Русь?
- Бродник я! Хожу по белу свету, судьбу свою ищу. Может, уже нашел… - Алеша взглянул на девушку, и она зарделась румянцем.
- Будь же мне побратимом! Если б не ты… слетела б моя голова. И за твою жизнь я буду стоять так же, как за свою.
- Это для меня большая честь, - с готовностью отозвался Алеша. – И ты будь мне братом названным.
Илья и Алеша обменялись нательными крестиками.
- Нам всем, кто уходил последними, благодарить надо Вахромея. Кабы не его якирцы… - покачал головой Алеша. – Вовремя он рассыпал их за собой!
 - А я то думал: чего это половецкие кони вдруг спотыкаться стали, - усмехнулся Илья. – Ну и кузнец-молодец, ну и голова.
- Что я! – отозвался Вахромей. – Не велика заслуга бросить колючки под ноги половецких коней… Вот Михалка – молодец! Как он быков на стан погнал! Сколько поганцев под копытами смерть нашли…   
- И поделом, пусть не ходят на Русь! – сказал Илья.
- Куда ты сейчас? – спросил его Вахромей.
- В Киев-град путь мой лежит. Весточка у меня к великому князю от вашего князя Ярослава. В Рязани его встретил.
- Хороший князь был! – заметил Алеша. - Хотел в черниговскую дружину вступить, и вступил бы… да не хочу под началом Чурилы ходить.
- И я хотел к Ярославу в дружину вступить, - сказал шедший рядом с ними Михалка. – Да, видно, придется подождать, пока Всеволода великий князь не выгонит из Чернигова. Потом обязательно вступлю.
- Хороший ратник из тебя выйдет, Михалка! – похвалил парня Алеша. – Видел я, как головы половцев летели от твоего меча. Ох, и летели … Да только мал ты еще, погоди немного.
- Хороший ратник Михалка Данилович – это правда! – добавил Илья. – Будет толк из мальчишки.
Михалка от такой похвалы расцвел и широко улыбнулся. Он с удовольствием вел под уздцы лошадь, на которой уместились его мать и две младшие сестренки. А когда все прибыли на место, на пепелище сгоревшей деревни, мальчишка сиял от радости при виде деда, со слезами на глазах обнимавшего своих внучат и дочь. Потом дед Демьян подошел к Илье и в ноги низко ему поклонился.
- От всех нас и себя поклон тебе! – сказал он.
- За что? – удивился Илья.
- Знамо, за что! За то, что помог людей из половецкого полона освободить! За то, что деток малых от рабства избавил! За всех нас! – И он опять поклонился.
- Не я один там был. Всех надо благодарить: и Михалку, и Вахромея, и Алешу Поповича, и тех, кто остался лежать на поле бранном, и тех, кто вернулся. Всех!
- А пленника твоего я усторожил! – указал дед на лежавшего на земле под деревом связанного Соловья-разбойника. – Где оставил душегуба – там и возьми.
Демьян куда-то исчез, а к Илье подошли несколько человек, с которыми он участвовал в ночном нападении на половецкий стан.
- Шел бы ты, добрый молодец, в черниговскую дружину воеводой, - сказал самый старший из них. – Для нас, простых людей – оратаев да смердов, защитником будешь. Пропадем мы с Чурилой. Как жить будем с таким князем? У кого защиту найдем от поганых?
- Был бы у нас такой витязь, как ты, не поддались бы нехристям, - молвил другой. – Оставайся у нас!
- Да, да! – поддержали его столпившиеся вокруг люди. - Беда от половцев большая, а прогнать их некому.
Позади людей послышался голос Демьяна: «А ну, расступись!». Дед подошел к Илье и протянул ему меч в ножнах с красивым серебряным орнаментом:
- Прими от всех нас меч-кладенец самого Святогора!
 Илья принял меч, вынул его из ножен и осмотрел. Меч был длиннее, шире и тяжелее обычного. Навершие меча изображает когтистую лапу орла.
- Не каждому по руке такой булат, - добавил Вахромей. – А ты сможешь владеть им. Держи меч так, как орел держит свою добычу - недаром на рукояти лапа орла. Это особый знак! Бей врагов христиан, стой за веру православную, как сам Святогор.
Илья вопросительно посмотрел на людей.
- Святогор – это Георгий Иверский. Он побывал на святой горе Афон, за что и получил такое прозвище. Он умер в 6573 году от сотворения мира (1065 г. от Р.Х.), когда Демьян под стол пешком ходил, а нас  на свете еще не было, когда Русью правили дети Ярослава Мудрого. Святогор умер на черниговской земле, и все это время мы в Болдиной горе бережно хранили его меч. Долго хранили, и теперь вручаем тебе как самому достойному. Владей им! – ответили черниговцы.
- В Болдиной горе?
- Да, там, в толще горы, находится подземная Ильинская церковь. Это место тайное, не каждый знает: бережем церквушку и от худых людей, и от половцев. Не убережем – где молиться будем?
- И церковь Ильинская, и ты – Илья. Не это ли знак Божий? – сказал кузнец. - Пусть этот меч поможет тебе в ратном деле.
- Теперь я понимаю, почему для вас это гора – святое место. Хорош меч, как раз по руке, - поблагодарил людей Илья. – Дар приму, но под начало к Всеволоду не пойду. Он друг половцам, а они - мои враги. Как с Всеволодом на рать пойду? И против кого? Против своих же? Нет, в черниговскую дружину не пойду! Путь мой лежит в Киев-град, важная весть у меня от вашего бывшего князя Ярослава великому князю Мстиславу. Просил Ярослав поспешить с вестью.
- Ну, если сам Ярослав просил, тогда спеши, - рассудили люди. – Но сначала отдохни у костра, испей с нами братину зелена вина, чай, не все погреба половцы подмели, кое-что осталось.
До позднего утра Илья сидел с черниговскими смердами, радовался за них, что освободили из полона своих родных. А когда пришла пора прощаться, стало известно: половецкая орда с первыми лучами солнца неожиданно собралась и отбыла в свои родные степи. Не получая никаких известий от Всеволода, после ночного нападения  половцы опасались очередного подвоха и решили пока убраться восвояси. А к Всеволоду отправился гонец, который передал ему гнев Неврюя и нежелание больше помогать за столь дерзкое нападение на стан на земле черниговской.
Илья был в дороге и не знал, что народная молва уже донесла до Чернигова весть о смердах, напавших на орду Калин-хана, и их муромском предводителе. Для всех это была хорошая весть, за исключением Всеволода. В его лице Илья нажил себе большого врага. В тот же день черниговский князь послал дружинников со строгим наказом найти этого наглеца. Но Илья был уже далеко…

8 гл.                КОНЕЦ СОЛОВЬЯ-РАЗБОЙНИКА

Берегом Десны по проторенной дороге Илья в тот же день к вечеру добрался до Киева. Чем ближе он приближался к городу, тем большее число людей попадалось ему. Главный стольный град Руси, вознесенный на три днепровские высокие кручи и обложенный со всех сторон слободами, открывался перед ним постепенно. Сначала показались златоглавые купола церквей и луковки теремов, утопающие в зелени садов, потом сторожевые башни, каменная стена и земляной вал.
По новому мосту, который построили еще при Мономахе, он перебрался через Днепр и скоро оказался на Подоле - широкой, ровной местности, лежащей, действительно, словно женский подол перед стольным градом. Здесь, возле устья реки Почайны, на берегу этого притока Днепра находилась ремесленная часть города. Илья с интересом оглядывал землянки и глиняные мазанки, которые теснились вдоль берега словно ласточкины гнезда на обрыве Днепра, их хозяев-мастеровых, копошащихся в своих дворах под навесом. Каждый занимался своим делом. Одни крутили на гончарном круге будущие горшки и корчаги, другие мяли кожи, третьи стучали молотками по наковальне, колдуя над горячей железной заготовкой. Домишки почти вплотную подступали один к другому. Узкая улочка, петляя между ними, устремилась к ближайшим воротам. Между жильем, перепрыгивая через плетни, с визгом бегала ребятня.
Вот и въезжая башня Кузнецких ворот. У ее каменной стены греется в лучах уходящего солнца вратный страж с секирой в руках.
- Покажи-ка мне, добрый человече, где хоромы стольнокиевского князя находятся? – спросил Илья у него.
- Зачем тебе, мужик, великий князь? – недружелюбно отозвался стражник и с усмешкой посмотрел на его простую одежду.
- Дело к нему! – кивнул головой Илья на связанного и переброшенного через круп коня Соловья-разбойника. – На суд княжий везу басурманина.
Страж заинтересованно посмотрел на пленника, подивился на его выбитый глаз  и показал рукой вглубь города: - Вон, видишь, купола Святой Софии на солнышке блестят? Красота, аж тринадцать куполов. Сам Ярослав Мудрый закладывал сей храм в честь победы над печенегами. То-то! Там, на Горе, и найдешь великокняжеский терем. На Ярославовом дворе он стоит. Еще через две стены пройдешь и на гору поднимешься. Найдешь, не ошибешься. Этот терем ни с каким другим не спутаешь! Ступай!
Миновав первую крепостную стену – Детинец, Илья спешился, повел за повод Бурка и стал с любопытством оглядывать город, о котором так много слыхал. Он шагал по мощеным целыми дубовыми плахами улицам и дивился красоте и богатству города. Он давно мечтал увидеть Киев, и вот – сбылось. Кругом было полно народу. Смерды и слобожане, которых без труда узнаешь по простой одежде, чернецы и монахи в длинных, до пят, черных ризах, жонки посадские и молодушки в широкополых сарафанах, княжьи люди в красных кафтанах и шапках с высокой тульей. Все куда-то спешили и не обращали внимания на одинокого, уставшего от многодневного пути человека.
Илья обошел стороной многолюдные ряды самого большого в городе Бабиного торга, шум и гам от которых разносились далеко окрест, миновал вторую стену, находившуюся внутри Детинца, и остановился перед третьей, сложенной полукольцом из дубовых бревен. Перед ним было трое каменных ворот – через какие проходить?
- Эй, посторонись! Куда прешь? – услышал Илья грозный окрик и уступил дорогу. Мимо него, поднимая пыль, по-хозяйски промчался украшенный позолотой возок в окружении нескольких всадников. - Ступай через Лядские («ляда» - по-старославянски значит «болото») ворота! – как будто угадав мысли, прикрикнул на него последний всадник. – Через Золотые и Серебряные не лапотникам ходить.
Илья нахмурился, но промолчал, свернул в сторону, чтобы дойти до крайних Лядских ворот, затем стал подниматься в гору на Ярославов двор, который издавна избрали своей резиденцией великие князья. Вот и Святая София. Он остановился перед высоким, красивым храмом, перекрестился и залюбовался им. Такого величественного собора он еще никогда не видел. Ему даже показалось, что храм не на земле стоит, а парит в воздухе. На дверях его главного входа он увидел изображение ангела с мечом и щитом.
- Это защитник наш, покровитель Киева! – услышал Илья от проходящей мимо женщины.
- Где терем стольнокиевского князя? - спросил он.
- Аккурат позади тебя. – Она оглядела его с ног до головы и с усмешкой добавила: - Только не по себе ты хоромы выбрал.
Напротив храма присоседился двухэтажный терем с золоченой кровлей, резными наличниками на ставнях и крыльце. Да, такой терем, действительно, трудно спутать с любым другим домом, которые были такие же островерхие, но уступали ему и в богатстве, и красоте.
Илья с трудом нашел свободное место на коновязи, привязал Бурко и направился к крыльцу терема. Тут его внимание привлекла шумная толпа скоморохов с ручным медведем. Одетые в пестрые, причудливые наряды – в волчьи и козлиные шкуры мехом наружу, с «волосами» из пакли и мочалы, - они производили странное впечатление. Скоморохи встали под окна терема и дружно забили в бубны и накры, заиграли в дудочки и гудки, при этом весело приплясывали, выкидывая ноги в разные стороны, и не забывали отпускать остроты, от чего следовавшая за ними публика безудержно хохотала. Особенно всех забавляла пляска медведя, который, задрав морду вверх, крутился на задних лапах.
На широкой лестнице, ведущей в сени, Илью чуть не сшиб парубок в белой полотняной рубахе с вышивкой и красных сафьяновых сапогах, в припрыжку спускавшийся вниз.
- Не расшибись, малец! – придержал его Илья. – Куда так спешишь?
- Скоморохов позвать велят! Они под окнами пляшут.
- Где князь стольнокиевский?
- В гриднице! Где ж ему еще быть? На честном пиру с дружиной сидит, - ответил мальчишка, не без интереса оглядел покрытого дорожной пылью незнакомца и побежал дальше.
Илья зашел в гридницу и огляделся. Просторная светлица. На стенах в медных подставках горят свечи, масляные светильники и висит оружие сидящих на пиру дружинников, с потолка свешивается широкий обруч с горящим на нем десятком свечей, в правом углу иконы византийского письма в золотых да серебряных окладах. Во всю огромную палату протянулись накрытые яствой столы, за которыми сидели люди и бражничали. Кто из них великий князь, а кто простой дружинник – не разберешь! Илья, как и подобает в таких случаях, перекрестился и поклонился людям.
- Кто таков? Зачем пожаловал сюда? – донеслось до него сквозь шум застолья. – Подойди ближе!
Илья подошел и оглядел людей за столом. И увидел в правом углу, под иконами, на высоком месте чуть полноватого русоволосого человека средних лет с длинными торчащими в разные стороны усами и аккуратно стриженой бородкой. По шитому золотом плащу – знаку великокняжеского достоинства, с золотыми пряжками на правом плече, алому кафтану с золотой тесьмой и поясу, отделанному золотыми пластинами, он понял, что перед ним находится сам великий князь Мстислав, старший сын Владимира Мономаха.
- Какого роду-племени? – вновь спросил его князь. – Зачем ко мне пожаловал?
- Из Муромской земли я, из села Карачарово. Прибыл к тебе, княже, с вестью от Ярослава.
- Ярослава? Какого еще Ярослава? – воскликнул Мстислав и даже привстал со своего места. Наступила тишина. Все взоры были обращены к Илье.
- Ярослава Святославича, которого Всеволод Ольгович согнал с черниговского стола. Я встретил его в Рязани, где он останавливался по дороге в Муром на княжение. Он передает тебе весть.
Эти слова заинтересовали всех. Послышались голоса и даже выкрики. Мстислав повелительно поднял руку, и установилась тишина.
- Что? Что он велел сказать? Говори, не медли! – приказал великий князь.
- Передай, говорит, что-де Чернигов боле не вотчина Мономаховичей! Он посылает тебе такие слова: «Ты крест целовал блюсти Русь, держать князей меньших в справедливости, не допускать распрей. Так держи слово свое!»
Выслушав весть, Мстислав молча опустился на свое место и задумался. Подумать было о чем. Он, действительно, говорил эти слова перед лучшими людьми и всем киевским народом, когда митрополит Никита благословлял его на великое княжение в храме Святой Софии. Сейчас Никиты нет – скончался, но сказанные при нем слова люди помнят. Он, конечно же, знал о вероломстве Ольговича и половцах. Посадники младшего брата Ярополка, князя переяславского, в окрестностях реки Сейм перехватили послов половецких, направлявшихся к Всеволоду. У них выведали, что у Чернигова встал половецкий стан в семь тысяч сабель. Большая сила. Если он сдержит слово и попытается вернуть Чернигов Ярославу, войны с Ольговичами не избежать. У Всеволода есть еще два родных младших брата: Игорь и Святослав. Их дружины да половцы… в этой распре погибнут тысячи людей. Не сдержит слово - нарушит крестное целование. А это тяжкий грех! Что делать? Как поступить?
- Когда ты разговаривал с Ярославом? Сколько дней прошло? – спросил Мстислав.
- Дней пяток, - подумав, ответил Илья. – Быстрее не мог. У Чернигова задержался.
Опять нависла тишина, которую нарушил громкий голос.
- Врешь! За пять дней не доехать! – донеслось с дальнего стола. Там поднялся один из гостей князя, тучный, как боров, Суеслав с широкой окладистой бородой. – Дозволь слово молвить, великий князь. Я много лет торгую в Залесье, знаю, сколько дней надо добираться из Рязани до Киева. Две седмицы (седмица – неделя), не меньше! А если налегке да на хорошем коне, десяток дней. А он – пяток!? Не верь, княже! Нас, новгородских купцов, на мякине не проведешь! Мы знаем!..
Эти слова и развеселили честной пир, и рассердили. Сидящий по правую руку от великого князя Иван Войтишич, старший киевский боярин, уже седовласый человек, известный как победитель во многих сражениях, поднял руку, призывая всех к тишине.
- Зачем, смерд, обманываешь? Почему насмехаешься над нами? – грозно спросил он. – За весть тебя благодарим, а за неправду отвечать будешь!
- Говорю как есть! Мне ли, сыну оратая, насмехаться над вами? Не смею…
- По какой дороге ехал? – язвительно спросил Илью купец. Он хотел вывести смерда на чистую воду. – По Оке, Смородине и Днепру? И мы той дорогой не раз хаживали. Не обманешь!..
- Нет! – угрюмо ответил Илья, недовольный такой встречей. – По Оке и Десне! Прямоезжей дорогой ехал!
  - Той дорогой давно никто не ездит! По ней не пройти! – воскликнул Суеслав, показал рукой на Илью и отчетливо повторил: - Врет, мужик! Прямой дорогой не пройти!
Он рассмеялся, хотел еще что-то сказать, но тут в гридницу шумной гурьбой бесцеремонно ввалились скоморохи. И сразу княжеская палата наполнилась звоном бубенцов и бесчисленных маленьких колокольчиков, пришитых к рукавам и порткам шутов. Скоморохи заполнили собой всю центральную часть гридницы, оттеснив к стене челядь, обслуживающую столы, Илью, и стали кривляться, гримасничать и плясать. Прекрасные знатоки человеческих взаимоотношений, скоморохи быстро оценили обстановку и сразу определили лиц, над которыми можно, не опасаясь за последствия, вволю потешаться. Потому как без потехи нет и скоморошины.
Вот, огибая толпу шутов, пугливо взирая на их звериные шкуры и вывороченные наизнанку шубы, измазанные сажей лица, пляшущего медведя, к столу пробиралась полная женщина из числа кухонной челяди. В руках она держала широкий серебряный поднос, полный жареной птицы. Женщина тут же привлекла к себе внимание скоморохов. Сначала они передразнивали ее – изображали на лицах крайний испуг, шли такой же неуверенной походкой и озирались вокруг, потом закружили кухарку и стали украдкой таскать с ее подноса жаркое. Обглодав птицу, клали кости обратно на поднос. При этом воровали пищу так умело, что она ничего не замечала. А потом сорвали с женщины платок, и он повис у нее на шее. Опростоволосившись, кухарка пронзительно завизжала. Один из скоморохов в ответ взял ее под руку и запел:
- Летела сорока на речку,
Встретила сорока скворечика:
- Ты, скворечик, скворушка, скворец!
Поведи меня сороку под венец!
Скворушка сороке в ответ:
- Нет, нет, нет! И нет, нет, нет!
У меня есть дома жена,
Наварила мне корчагу вина.
У меня зазнобушка-ладушка,
Напекла мне сдобных оладушков. 
Наконец скоморохи оставили бедную кухарку в покое. Женщина облегченно вздохнула, подошла к столу, поставила поднос и хотела уйти. И только тут заметила, что на подносе остались только одни объедки. Негодованию ее не было границ… Она хотела было кинуться на обидчиков с кулаками, но видя, что князья и бояре за столом от души веселятся, только беззлобно махнула рукой и поспешила убраться восвояси.
Тем временем к великому князю с двух сторон подошли тиуны и стали наперебой что-то нашептывать ему на ухо. Улыбка сразу слетела с лица Мстислава, он недружелюбно посмотрел на Илью и злорадно усмехнулся.
Скоморохи заметили этот взгляд и тут же определили, что оратай, скромно стоящий возле столов, не имеет отношение к честному пиру и над ним тоже можно посмеяться. Несколько шутов стали ходить возле Ильи неуклюжей, медвежьей походкой, изображая из себя эдаких неотесанных деревенщин-дурачков, впервые попавших в княжеские палаты и всему удивляющихся. Один из них, в длинном кафтане, с барабанчиком у пояса, набравшись наглости, подошел к столу, стал хватать еду и, под общий смех гостей, запихивать ее в рот, измазав себе все лицо. Потом он подошел к стене и стал ощупывать висящие на ней мечи, копья, сулицы и щиты. Однако гридни из молодшей дружины быстро отогнали шута от оружия.
Вдоволь натешив честной пир шутками и плясками, собрав щедрое подаяние с пола и, под шумок, прихватив со стола жареную баранью ногу, чем вызвали очередной взрыв хохота, скоморохи убрались из гридницы. После этого все вновь обратили внимание на Илью.
- Так ты, смерд, утверждаешь, что прошел короткой дорогой к Киеву? Через Чернигов? – опять спросил его великий князь. – А тиуны и торговые люди бают, что нельзя той дороженькой проехать. Так я говорю?
- Так, княже, так! – отозвались тиуны. – За Дебрянском, на волоке между Окой и Десной, Соловей-разбойник сидит. От него не уйдешь!
Сидящие за столом купцы поддержали тиунов. Перебивая друг друга, они твердили, что-де мужик врет, что их не проведешь, что короткой дорогой давно никто не ходит. Многие хотели расчистить ту дорогу, да только сгинули в далеких вятичских лесах.
- Смерд насмехается над нами! – воскликнул новгородский купец. – Надобно наказать его, чтоб неповадно было! Мимо Соловья-разбойника не проехать!
За столами возникло оживление. Все ждали, что скажет на это великий князь. А тот сидел хмурый, того и гляди - кликнет стражу, и молчал.
- Не осмелюсь насмехаться! – ответил Илья. – Не верите слову моему – выйдите во двор. Там на коне моем лежит связанный человек. Это и есть сам Соловей-разбойник.
Его слова вызвали новую волну усмешек и негодования. Тиуны и купцы, перебивая друг друга, стали доказывать князю, что с разбойниками, дескать,  не справится и добрая сотня дружинников, что Соловей-разбойник свистом своим валит замертво наземь людей. Где уж тут одному смерду с ним справиться!
Тем временем княжьи слуги уже донесли, что во дворе действительно на одном из коней лежит поперек крупа некий связанный человек.
- Может, княже, выйдем во двор, посмотрим на разбойника? – спросил великого князя Иван Войтишич. – А вот если смерд врет, пусть пеняет на себя!
Мстислав согласно кивнул головой, и весь честной пир дружно повалил во двор. Илья отвязал пленника от луки седла и поставил его на землю. Толпа из бояр, князей и знатных гостей окружила их. Они с недоверием смотрели на неказистого, маленького роста, горбатого человека с выбитым глазом и усмехались. На «грозу» с большой дороги, от одного имени которого торговых людей бросало в дрожь, он не был похож.
- Что за одноглазого калеку нам показывают? – послышались недовольные голоса.
- Это не Соловей-разбойник, а юродивый! Ему самое место на паперти, а не на большой дороге стоять!
- Опять обмануть нас хочет! Не получится!
Иван Войтишич послушал разговоры и спросил: - Чем докажешь, мужик, что сей человек есть предводитель разбойников?
- Он сам скажет, кто таков! – хмуро ответил Илья.
Расталкивая людей, вперед вышел новгородский купец Суеслав: - Погодь, боярин, я сам мужика на чистую воду выведу. Меня на мякине не проведешь! Знаем мы, торговый люд, что свистит Соловей-разбойник дюже сильно. Сам слышал… Кое-как уйти от него успел, обоз бросил, все бросил, лишь бы живым остаться! – И он обратился к Мстиславу: - Прикажи, княже, показать, умеет ли этот калека свистеть. Вот тогда и узнаем, кто он таков! Я слышал, меня не проведешь!
Мстислав недоверчиво оглядел пленника и прикрикнул: - А ну, покажи, на что способен! Свистни!
Его слова, однако, не произвели должного впечатления на Соловья-разбойника. Он криво усмехнулся, отвернулся в сторону и нехотя промолвил:
- Не ты меня, князь, одолел, не ты в полон брал, не тебе и приказывать!
Великий князь по достоинству оценил такой ответ. Лишь развел руками и обратился к Илье:
- Прикажи ты, мужик карачаровский. Может, тебя послушает!
Илья тряхнул пленника за шиворот:
- Помню, свистел ты с дуба высокого славно, Соловей Одихмантьев сын. Покажи честному народу свою удаль. Только не очень сильно свисти. Вполголоса! Пусть гости честные поймут, с кем имеют дело!
Соловей-разбойник распрямился и гордо, сверкая единственным глазом, оглядел столпившихся людей.
- В нашем, соловьином, роду все умеют свистеть. И яко зверь, и яко птица можем – никто не догадается, что это человек. Могу показать… Только вели сначала подать мне зелена вина, чтоб кровь разогнать и боль притупить.
Князь только глянул на челядь, столпившуюся на крыльце, и несколько человек тут же устремились в терем. Не успел пленник опомниться, как ему в руки уже суют большой, чуть ли не полуведерный ковш вина. Соловей медленно осушил ковш и, под внимательные взоры окружающих, с удовольствием отер свою рыжую бороду. Вино его взбодрило и подняло настроение.
- Услышать желаете мой свист? – громко спросил он и оглядел столпившихся людей. – Юродивый, говорите!? Ну, слушайте…
Соловей-разбойник криво усмехнулся, набрал побольше воздуху в легкие, засунул два пальца в рот и засвистел. Свист разнесся над Киевом невидимой злобной птицей, усилился многоголосым эхом и посеял панику. Он свистел долго и так сильно, что некоторые на великокняжеском дворе от страха попадали наземь, другие, зажав уши руками, кинулись прочь. Когда наступила тишина, люди уже не с усмешкой, а страхом смотрели на неказистого, горбатого и одноглазого мужичка. Суеслав поднялся с земли, отряхнулся от пыли, долго и удивленно глядел на Соловья-разбойника, потом подошел к Мстиславу.
- Поверь мне, княже, - сказал он. – Этот человек и есть тот самый знаменитый лиходей Соловей-разбойник! Я его свист на всю жизнь запомнил. До сих пор пот холодный от страха прошибает, когда вспомню… Многих людей он загубил. Никто другой не может так свистеть.   
Люди с удивлением посмотрели на Соловья-разбойника. А тот спокойно стоял и злорадно улыбался, довольный, что к нему, наконец, стали относиться с должным уважением.
- Значит, свободна прямоезжая дорога на Рязань, Муром, Ростов и Суздаль? – спросил Мстислав. – Некому там больше лихо творить?
- Свободна! – ответил Илья, тоже довольный, что ему поверили. – Что прикажешь делать с душегубом? На твой суд его привез. Решай!
Мстислав задумался и посмотрел на ближайших своих сподвижников: князей, бояр и дружину.
- Не соверши ошибку, великий князь! – обратился к нему Суеслав. – Старики рассказывают, что в стародавние времена на большой дороге Могута лиходеял. Его поймали и хотели казнить. Но он раскаялся, и тогда великий князь Владимир Красно Солнышко, по просьбе митрополита, его помиловал. И перестали бояться язычники христиан, и множились на  дорогах, и чинили горе торговым людям.
- Правильно говорит Суеслав, нельзя миловать разбойников! – поддержали купца тиуны.
- Ну что ж, решено: лиходей достоин смерти! – согласился Мстислав и посмотрел на сникшего Соловья-разбойника.
К Ивану Войтишичу протиснулся один из тиунов и что-то шепнул ему на ухо.
- Правильно говоришь. Как я сам не догадался? – сказал после того боярин и обратился к Илье: - Дозволь спросить тебя, мужик карачаровский, как же ты проехал мимо града Чернигова? Там половецкая орда стоит, семь тысяч сабель. Половцы мимо себя никого не пропустят. Это не разбойники. Их не одолеешь!
- Не стоит больше орда под Черниговом! – спокойно ответил Илья.
- Куда ж она делась? – удивленно воскликнул переяславский князь Ярополк, младший брат Мстислава. – Еще намедни мои люди докладывали, что стоит орда возле Ратимировой дубравы.
- Может, от страха перед тобой, мужик карачаровский, разбежались степняки? Ох, не лги! Не терплю я этого! – поддержал Ярополка его воевода Шварн, известный в народе своей силой, упрямым характером и вспыльчивостью. Он вышел из толпы и рассмеялся, оглядываясь на людей. Но смеха его никто не поддержал, все ждали, что скажет Илья.
- Не стоит, говорю! – глухо буркнул он. – Ушла орда в степи.
- Половцев не так легко прогнать. Уж я то знаю! – продолжал воевода. – Не всякая дружина одолеет куманов.
- Не вели казнить, великий князь, дай слово молвить! – вдруг раздался позади людей громкий голос, и послышался знакомый легкий перезвон колокольчиков. Толпа расступилась, и все увидели скомороха, который только что веселил гостей в гриднице. Он пытался подойти ближе, но гридни стояли перед ним неприступной стеной.
- Дозволь слово замолвить за мужика, князь стольнокиевский? – крикнул он, и Мстислав согласно кивнул головой. Дружинники расступились, и к Илье протиснулся сквозь толпу скоморох.
- Кто таков? Чего тебе? – недовольно прикрикнул на него Иван Войтишич. 
- Васькой меня мамка назвала, а люди кличут Долгие Полы за мой кафтан, - ответил скоморох, показал на свой очень длинный кафтан и склонился в шутовском, видимо, по привычке, поклоне.
- Не кривляйся! – недовольно одернул его боярин. – Говори скорее! Не то велю выгнать тебя взашей!
- Мы с братией вчерась стояли на берегу Десны и слышали от людей, что половецкая орда спешно удалилась в степи. Мы, скоморохи, народ бродячий. Что и где происходит, все знаем, все ведаем. Нет больше у Чернигова половцев. Завтра туда скоморошить пойдем.
- Не может быть! – удивленно воскликнул Мстислав. – Кого испугались половцы. Ну, не мужика же!
- Знать, поссорился Всеволод с ханом Кончаком. Вот и увел хан свою орду в степи, - предположил Шварн.
- Нет, не поссорился! Для Всеволода половцы, что для малого дитяти мамка родная, - съязвил Васька Долгие Полы. – Люди бают, что прошлой ночью на стан степняков русичи напали и много поганых побили.
- Кто напал? Какой князь? Почему я не знаю? – воскликнул Мстислав. - Черниговцы не могли. Всеволод сам призвал Кончака на помощь. Тогда кто? Кто побил половцев?
- Черниговцы! – не без удовольствия возразил великому князю скоморох. – Только не князь с дружиной, а смерды.
- Не может быть! – не поверил Шварн. – Смерды одни не осмелятся!
- Осмелятся! – твердо сказал Илья. – Половцы весь черниговскую и много сел сожгли, в полон людей увели. Вот смерды и восстали, и освободили полон.
- Кто смердами предводительствовал? - спросил Иван Войтишич.
- Люди бают, что Всеволод ищет некого муромского мужика, который подбил смердов на бой с половцами. Ищет, чтоб наказать! – сказал скоморох и посмотрел на Илью.
- Ты предводительствовал смердами? – ткнул пальцем в Илью великий князь.
- И я вместе с ними поганых бил! Хоть и спешил к тебе с вестью, но не мог не помочь черниговцам.
 Нависла тишина. Все с нескрываемым удивлением смотрели на простого мужика в лаптях и обычной для оратаев самотканой рубахе-косоворотке. Молчание нарушил Иван Войтишич:
- Как и при Мономахе боятся половцы долго оставаться в землях наших. Так и  должно быть. Били поганых и будем бить! Значит, сейчас Всеволоду, кроме братьев Игоря и Святослава, некому помочь. Но они большую рать собрать не смогут. Княже! – обратился он к Мстиславу. - Собирай войско! Мы готовы выступить в поход и выбить Ольговича из Чернигова. Сдержишь ли ты крестное целование?
  Великий князь задумался. Опять усобица? Опять война между Мономаховичами и Ольговичами, начало которой положили еще их отцы, Владимир Мономах и Олег Святославич? Отец немало трудов положил, чтобы объединить Русь, собрать всех князей в единый кулак. Никто из меньших князей и слова супротив сказать не смел, знали: Мономах мечом наведет порядок. И сила была, и половцы бежали за Дон, и боялись они на Русь приходить. Будет ли при нем такая сила? Как сохранить порядок и заставить князей соблюдать лествицу? Но ведь и он не так давно пренебрег лествицей, когда сел на великокняжеский стол, хотя старшим в роду Мономаховичей был Вячеслав, князь туровский. Но Вячеслав - слаб духом и не удержал бы Киев. И все же надо ли мириться с изгнанием мономашича Ярослава? Нет, мириться нельзя, это позор для всего рода Мономаховичей. Гнать надо Всеволода, несмотря на то, что он его зять. А то люди будут попрекать его, говорить, что-де ради дочери пожалел Ольговича.
- Собирай дружину и воев, - наконец сделал выбор Мстислав. – Объяви всем князьям, чтобы шли с дружинами к Чернигову. На щит возьмем город. Возьмем, коли жители сами не выгонят Всеволода. Вернем отчину нашу!
Воеводы и дружинники поддержали решение князя:
- Выбьем Всеволода из Чернигова. Ярослав будет там княжить!
- На щит возьмем град! Восстанем за своего князя! Отстоим правду!
- Моя дружина, брат, готова выступить хоть завтра! – сказал переяславский князь Ярополк. – Не оставим отчину свою без защиты.
- Князья ратятся, а чьи головы полетят? – послышался громкий голос человека в монашеской рясе, стоявшего в стороне. Это был игумен киевского Андреевского монастыря Григорий, известный и уважаемый в Киеве священнослужитель, к мнению которого прислушивались и митрополит, и князья, и простые люди.
- Дозволь слово молвить, княже! – обратился он к Мстиславу и, дождавшись тишины, продолжил: - Опять брат на брата с мечом пойдет? Грешно это! Черниговцы не смогут сами выгнать Всеволода – у него крепкая дружина. Значит, придется город на щит брать, черниговцев убивать!
- Если простить Всеволоду поступок сей, нарушу крестное целование, - ответил великий князь. – Я слово давал, святой отец, держать князей в справедливости. Ты сам слышал мои слова… Рядом стоял! Нарушена лествица – древний порядок вокняжения, установленный еще Ярославом Мудрым.
- Пусть грех за нарушение крестного целования ляжет на нас, служителей церкви. Мы за это ответим перед Богом в судный день. Не ходи войной на Чернигов, не проливай напрасно крови христианской!
Мстислав опять задумался. Как сохранить мир и удержать князей в руках? Возможно ли это? Только великий князь может других князей сажать по городам, и никто не вправе самовольно захватывать себе стол. Что делать? Проявить силу, сейчас для этого самый удобный момент, или смириться? Надо выбрать что-то одно.
- Худой мир лучше доброй брани! – продолжал стоять на своем Григорий. – Не время сейчас ратиться меж собой: половцы опять головы подняли. За Сулой орды только и ждут нашей войны…
- Спасибо, святой отец, за совет. Я тоже не желаю губить напрасно христиан, - тяжко вздохнул Мстислав и при этом подумал: «Люди все равно сочтут, что я просто не хочу поднимать меч на своего зятя».
Такой ответ, однако, не устроил дружину, бояр и его братьев-князей.
- Ольговичи одним градом сыты не будут! – в сердцах бросил Ярополк.
- Если Всеволода не унять сразу, беда придет еще большая! – добавил князь Андрей, тоже недовольный миролюбием старшего брата.
Они оказались правы. Летописец написал, что Мстислав до конца своих дней жалел о малодушии. Ради мира он не стал воевать против Ольговичей и получил еще большую войну.
Мстиславу в ответ нечего было сказать. Чтобы отвлечься от тяжких дум, он глянул на Илью.
- Твой поступок достоин хорошей награды. Что ты хочешь, мужик карачаровский? Злата? Серебра? Проси…
Илья усмехнулся и отрицательно покачал головой:
- Нет! Не за златом и серебром я к тебе ехал. Моя награда в другом. В службе!
- Хочешь в дружину великокняжескую? Добре! Только правило у нас есть неписанное, которое установил еще Владимир–Креститель Руси: чтоб в киевскую дружину попасть, надо на заставе постоять у Дикого поля, там себя испытать. Постоишь?
- Постою!
- Есть у нас застава одна, Воинь называется. Точнее, была: сожгли ее половцы. На бойком месте стояла: возле Дикого поля и «гречника». Без заставы там никак нельзя. Новую надо строить, да только желающих служить там пока не находится. Ищи людей, ступайте на пепелище и стройте новую заставу. А этого нехристя, - показал Мстислав на Соловья-разбойника, - казнить надо, чтоб не множились тати на дорогах и не чинили разбой!

9гл.                В ТРАКТИРЕ

Не выполнил Илья повеление великого князя - не смог убить беззащитного человека. Занес над Соловьем-разбойником меч… и вспомнил наставление батюшки: «Не проливай напрасно кровь людскую!». Отпустил он Соловья-разбойника на все четыре стороны, но взял с него великую роту (клятву), что не будет он больше лиходеять на большой дороге.
- Но если возьмешься за старое, пощады не жди! – сказал ему на прощание Илья.
Возвращаться в великокняжеский терем на честной пир Илья не стал. Вспомнил, как, после приглашения от князя, бояре и честные гости недовольно переглянулись, и расслышал приглушенный шепот: «Смердам тут, рядом с нами, не место. Никогда еще не сиживали черные люди на великокняжеском пиру». Он даже в город не захотел заезжать.
Вечерело. У пробегавшего мимо мальчонки он узнал, где можно остановиться на постой, и поехал вдоль земляного вала, миновал Подол и оказался возле подножия Лысой горы. Здесь находился самый известный на всю округу трактир Маринки Кайдаловны. Известный прежде всего своей хозяйкой: чернобровой, смуглолицей красавицей, которая не одного парня и почтенного мужа присушила к себе, но еще ни один не добился ее признания. Местные бабы из прилегающих к трактиру кузнецкого и кожемякинского концов поговаривали, что-де Маринка – ведьма, путается с нечистым, участвует в шабаше на Лысой горе, потому, дескать, и льнут к ней, как мухи на мед, все мужики.
Трактир пользовался широкой известностью у живущих в киевской веси, но дурной славой у лучших людей города: бояр, воевод, торговых людей и священнослужителей высокого ранга. Они его избегали не только потому, что трактир соседствует с Лысой горой, где некогда располагалось самое большое киевское капище, откуда Владимир-Креститель сбросил в Днепр языческих божков, и где, поговаривают, до сих пор по ночам собираются язычники и совершают кровавые жертвоприношения. А, прежде всего, потому, что там скапливается вся киевская чернь: смерды из веси, нищие, бродники, которые за хорошую плату готовы служить кому угодно, хоть половцам, и даже бывают тати с большой дороги.
Илья зашел и огляделся. За несколькими широкими, грубо сколоченными столами шумно гулял разношерстный люд, в воздухе стоял терпкий запах пота, ржаных лепешек, кваса, хмельного пива, квашеной капусты и другой снеди. Под столами грызлись из-за объедков кошки и собаки. 
- Эй! Почему ты не на пиру у великого князя? – с трудом сквозь шум услышал он громкий голос из глубины горницы.
К нему подошел тот самый скоморох, который незадолго до этого замолвил за него слово на великокняжеском дворе. Он был в той же скоморошьей одеже, но без звериной шкуры и колокольчиков на рукавах.
- Васька?
- Он самый! Васька Долгие Полы. Сижу здесь, потому как для княжьего пира рожей не вышел. А ты? Не пригласил тебя на честной пир Мстислав? Ведь заслужил… Еще как заслужил!
- Приглашал… только кто там смерду рад будет? А подбирать на задворках объедки за боярами не хочу!
- И правильно. Тогда садись за наш стол, у нас ты будешь вельми почетным гостем. Мы от смердов носы не ворочаем. Потому что сами смерды! – сказал Васька под одобрительный хохот посетителей трактира. – Ты, поди, еще и голодный?
- Есть такое дело! Последний раз вчера вместе с черниговцами трапезничал. Вельми проголодался! – ответил Илья.
- Во как! С княжьего пира – и голодный! Садись к нам, ешь и пей, что душе угодно. Мы хоть и рожей не вышли, зато хлебом-солью всегда угостим.
- Садись, добрый человек, не медли, коли отобедать приглашают! – послышались возгласы со всех сторон.
- А как ты попал к великому князю?
- Други! – громко обратился к народу Василий. – Этот человече сегодня удивил князей и бояр. Это тот, кто привез к Мстиславу Соловья-разбойника. Это о нем, об Илье из славного Мурома, я только что вам рассказывал.   
Эти слова сразу вызвали оживление в трактире.
- Наслышаны о тебе, добрый человек, наслышаны. Весь Киев только и трезвонит, как некий мужик-лапотник половцев у Чернигова разогнал и разбойника на честной пир привез.
- Ага! Да как Соловей-разбойник своим посвистом князей с боярами распугал. Как повалились они на пол от такого свиста. Ох, и страху натерпелись! Чуть портки не потеряли!
От оглушительного хохота, потрясшего трактир, собаки из-под столов с визгом кинулись во двор.
- Иди к нам, садись! – посыпались приглашения от людей.
- Нет уж, други, этого гостя я за свой стол усажу, - прервал веселый смех Васька. – Мы с ним и у великого князя вместе в палатах бывали, и здесь вместе пировать будем. Только княжеское угощенье у нас по усам текло, по зубам застряло, ничего в рот не попало. Так что тащи, Маринка, нам еду! Да побольше! – крикнул он в глубину горницы, за печку. 
Вся скоморошья братия занимала целый стол, заполненный простой, но разнообразной пищей. Рядом с ними, в углу, привязанный цепью к чурбаку медведь хлебал похлебку из глубокой глиняной чашки.
- Так, значит, голодный ушел ты, Илья, с княжьего пира?! – покачал головой самый старший из скоморохов, кряжистый мужик с черной, как смоль, окладистой бородой и озорными, не по возрасту, глазами. – Мы-то хоть резаней (мелкая монета) за скоморошье там набрали. А тебя ничем князья не наградили. А помнишь, как я баранью ногу чуть ли не из-под боярского носа увел? А как тебя Васька передразнивал? Он такой, ему только дай повод! – Он рассмеялся и тоже крикнул: - Маринка, чего медлишь? Не видишь, человек с дороги? Поставь перед дорогим гостем попить-покушать.
- Не кричи, Черега, спешу и так! Собираю еду! – послышалось из-за кутка, и вскоре оттуда вышла, точнее, выплыла сама хозяйка заведения. В руках она держала деревянный поднос полный всякой снеди. Но окружающие смотрели на нее и только на нее, ибо несла она, в первую очередь, не поднос, а себя – свое стройное тело. Ее гибкий стан извивался в такт шагам, а глаза источали женскую покорность и ласку. Однако постоянные посетители трактира прекрасно знали, что это все напускное, что по коварству и хитрости она заткнет за пояс любого. О ее недоступности ходили легенды. Оставшись молодой вдовой, которой не было еще и тридцати весен, от трактирщика Кайдалы, погибшего в пьяной драке, Маринка не растерялась и взяла заведение в свои женские руки. И трактир не только сохранился, но и улучшил дела.
Хозяйка поставила поднос и, с интересом оглядывая Илью, стала подавать ему еду: лепешки с гречишным медом, копченую рыбу, хлеб с сыром и кувшин с хмельным медовым квасом.
- Есть ли у добра-молодца казна? – так же мило улыбаясь, спросила она. – Или за него вы, скоморохи, заплатите?
- Заплатим все сполна! – стукнул кулаком по столу в знак твердости своих слов Черега. – Мы на скоморошье можем простака обмануть, но в остальное время – никогда. Нам других кормить не впервой. Вон, Ивашка, всегда за нашим столом сидит! Правда, Ивашка?
Он показал на нищего, юродивого, известного в городе умом и смелостью, не боящегося сказать правду в лицо даже князьям. Ивашка в ответ отозвался:
- Это не вы меня кормите, а я вас! Вы меня пищей скоромной, а я вас - духовной! Кто, как не я, благословит яству вашу.
- Ивашка съест на полушку, а посмешит на гривну, - рассмеялся Черега. – Потому и люб нам, скоморохам.
- Он и нам люб! – послышалось с соседних столов. – Его только бояре с князьями не любят: боятся, что правду скажет! А правда – она всегда горькая!
Пока Илья с жадностью поглощал пищу, постояльцы с любопытством поглядывали на него. А как только он, выпив добрую порцию духмяного кваса и вытерев короткую русую бородку, поставил кувшин на стол, к нему обратился Черега:
- Вижу я, парень ты хороший, сильный! Мне как раз такой нужен. Ох, как нужен! Вон, – показал он на медведя, - косолапый подрастает. Скоро из него не забава честной публике, а грозный зверь вырастет. Жалко его в лес прогонять или на жаркое пускать – он много чего умеет делать: и плясать, и кувыркаться, и …А ну, Мишка, покажи: есть хочешь? – крикнул он медведю.
Косолапый услышал, что его зовут, недовольно оторвался от чашки, заворчал и стал часто кивать головой.
- А сильно хочешь? – продолжал Черега.
Медведь опять кивнул, встал на задние лапы и застучал себя лапами по животу.
- Вон, какой умный, как его в лес прогонять? А придется! Потому как скоро с ним не совладать. А ты бы смог. И защитник нам нужен, в пути-дороге всякое бывает. Пойдешь ко мне в скоморохи? Без куска хлеба не останешься. Ручаюсь! Скоморошить научим!
- Ты что, Черега, удумал? Дурья твоя башка! В скоморохи такого парня! Ему самое место в кузне. Только в кузне! – возразил с соседнего стола кузнец Аника, старшина кузнецкого конца, известный не только своим мастерством, но и силой. – Куда путь держать будешь, Илья свет батькович? Чем займешься? Может, к нам, в кузнецы, пойдешь? Мне как раз добрый помощник нужен. Обучу тебя своему мастерству, будешь железо ковать: и людям польза, и себе не в убыток. Чай, обучиться хорошему ремеслу хочешь? Я ведь не всякого к себе возьму, а тебя бы взял.
- Почему к тебе, Аника? – пихнул под бок здоровенного кузнеца сидящий рядом с ним щупленький мужичок с клинообразной рыжей бороденкой. – Помощник и мне нужен. Была у меня дочь Златогорка – умница, помощница, да сгинула она, пропала. Иди ко мне в чеботари! Обучу ремеслу. Будем вместе сапоги тачать, лапти плести. В моих лаптях вся весь киевская ходит. Твои-то, чай, уже порвались, заменить бы... Ремесло вельми хорошее, всегда в справных лаптях ходить будешь! Пойдешь?
- Савва! Ты что, старый лапоть, белены объелся? В чеботари?! Такому молодцу надо… - послышался говор еще одного завсегдатая трактира, но его прервал Ивашка.
- Какие чеботари!? – с напускным возмущением воскликнул нищий и вскочил с лавки. - Думаете, у меня на паперти хуже? Но я его не зову, потому что боюсь: сам без подаяния останусь. Пусть Илья сам решает, по какой дороге в жизни идти.
- Спасибо, люди добрые, за заботу! – Илья поднялся с лавки и поклонился посетителям трактира. – Свою дорогу я уже выбрал. Не буду я ни скоморохом, ни кузнецом, ни чеботарем. Прощенник я! Зарок перед Богом и отцом с матерью дал сирых да убогих защищать, за Русь стоять и от нехристей ее оборонять.
- Хорошее дело! – кивнул головой Савва под одобрительные голоса других. – Кто же тебя простил?
И услышали все от Ильи короткий рассказ, как он тридцать годин сиднем сидел на печи, а окрестившись, от трех святых старцев-побирушек, излечился от давней многолетней болезни и встал на ноги.
- Так что не могу я принять иной доли, кроме ратной! Пойду служить к великому князю. Буду стоять на порубежье, на заставе у Дикого поля.         
- Добре! – сказал кузнец Аника. – А где стоять будешь? На какой заставе?
-  Князь посылает в Воинь строить новую заставу, старую-де половцы сожгли.
- Воинь? – переспросил Савва и покачал головой. – Слышали мы… Гиблое место. Сколько раз там возводили заставы, и ни одна не устояла – то половцы нападут, то разбойники, которые на «гречнике» лихобродят. Всем застава поперек горла костью стоит, всем мешает. Вот и нападают. Тяжело там будет! Торговый путь «из варяг в греки» сторожить надо!
- А я легкой жизни не ищу. 
- И я не ищу. Меня с собой возьмешь? – раздался неуверенный возглас.
Илья обернулся и увидел подошедшего к нему высокого, худощавого молодого паренька. Судя по одежде, он не был ни смердом, ни оратаем. Яркий, добротный кафтан ладно сидел на его стройной фигуре, кожаные, а не холщевые порты были не изношены. И держался он независимо.
- Так возьмешь меня на заставу? Я тоже ратному делу хочу служить! – повторил парень.
- Кто ты? Зачем тебе на заставу? – спросил Илья.
- Это Гришка, младший сын боярина Войтишича, - ответил за паренька Савва. – Хороший малый, не брезгует сидеть с нами, смердами.
- Я тоже хочу защищать Русь от поганых! У меня с ними особые счеты! – пояснил Гришка и присел рядом с Ильей.
- Старший брат у него погиб в бою с половцами. Отомстить хочет за брата! Молодец, Гришка! – похвалил его кузнец. – Если возьмешь этого парубка с собой – не пожалеешь. Он желает честно в дружину вступить: сначала отслужить на заставе. А ведь мог бы через отца своего, к которому прислушиваются и великие князья, и так в дружину попасть. Не захотел… Не буду, говорит, в прислужниках, на побегушках ходить у старшей дружины. Не смотри, что сын боярский и молод еще… Не смотри, что усы еще только пробиваются, - будет толк от парня.
- Ничего, придет времечко, и усы вырастут! Лишь бы меч из руки не выпал, - оглядел парня Илья и хотел еще что-то добавить, но его прервал Гришка.
- Не выпадет! – зло сказал он и оглядел всех. – Кто не верит, пусть попробует моей силушки.
- Верим! Верим! – ответил за всех Савва. – Не чурается нашего трактира. Его отец сюда и носа не показывает, а сын – чуть не каждый день …
- Что отец! Иван Войтишич - он, как князь. Сюда не каждый тысячник и сотник зайдет. Знаем мы, конечно, Гришкин интерес к нашему трактиру… - хитро прищурившись, глянул на парня Аника. Тот, в свою очередь, посмотрел на хлопотавшую у печи хозяйку трактира и густо покраснел.
От людей не скроешь, почему сын самого известного и почитаемого в Киеве боярина стал завсегдатаем трактира. Они видели, что причина эта – Маринка Кайдалова, и были, одновременно, уверены, что ходит сюда парень зря. Многие добрые молодцы захаживали к ней, да все без толку, никому Маринка не отдавала свое сердце. Да и молод еще Гришка, хоть и знатен.
- Ну, коли не выпадет, возьму с собой. Вместе будем против Дикого поля стоять, - решил Илья. Парень ему сразу понравился: рода высокого, а не зазнается и, по всему видно, смел.
Эти слова вызвали всеобщее оживление. Посетители со всех сторон потянулись к Илье и Григорию. Каждый старался похлопать их по плечу и выразить единодушие.   
- Братину нам! – крикнул Савва, и его поддержали другие: - Тащи братину, Маринка. По старому дедовскому обычаю изопьем зелена вина.
Заглушая шум, с высоты второго этажа, где находятся повалуши для постояльцев, раздался громкий голос:
- А меня, Илья сын Иванов, возьмешь с собой?
Люди посмотрели и увидели спускавшегося по лестнице молодого, коренастого, кучерявого с озорными глазами парня.
- Алеша Попович?! Ты ли это?! – изумился Илья. Он поднялся со скамьи и подошел ближе к Алеше. – Ты же там, в Черниговской веси, остался.
- Я–бродник! Служу только тому князю, кто моему сердцу мил. С Чурилой Пленковичем мне не по пути, не буду служить ему! Подумал и решил пойти за тобой в Киев. Видать, одна у нас с тобой дорога.
К Илье подошел кузнец и толкнул его в бок: - Кто это? С кем речь ведешь?
- Этот человек, Аника, мне побратим, он меня от верной смерти спас! – ответил Илья и рассказал о событиях в Чернигове.
- Почему же он с тобой сразу в Киев не поехал? – спросил Савва.
- А его красная дивчина к себе притянула. Ах, какая дивчина! – улыбнулся Илья. – А у меня времени не было – весточку к великому князю нес. Не мог его ждать.
- Да, хороша дивчина, но не для меня… У нее, оказывается, жених есть, - грустно заметил Алеша.
- Ну, красные дивчины не только в Чернигове, они и в Киеве есть, сидят у окошка и ждут сватов! - засмеялся кузнец. – Такие красные: очей не оторвешь! Вон хозяйка, - покосился он на Маринку, - хоть и вдовая, а как завидна! На такую всякий позарится!
- Всякий зарится, но не каждому достанется! – неожиданно выступил вперед Гришка и гневно посмотрел в сторону Аники. Лицо у боярского сына потемнело, кулаки сжались. Кузнец глянул на  парня и только усмехнулся: что, мол, с мальца возьмешь? Но шутить больше не стал.
- Так возьмешь меня с собой али нет? – переспросил Алеша Попович и по-братски обнял Илью.
- А я не воевода, воями не командую. Но всех, кто желает на заставе служить, возьму с собой. А тебя, Алеша, в первую очередь, - сказал Илья, удивляясь выпавшей ему удачи. Он думал о том, что неплохо бы найти товарища в дальнюю дорогу – вместе как-то веселее. А тут сразу двое! Хорошо!
К Илье подошла Маринка с большой деревянной чашей с вином.
- Прими, добрый молодец, братину! – подала она чашу и поклонилась. – Это вам, ратникам, от нас всех.
Илья глубоко вздохнул и хотел приложиться к чаше, но его остановил Аника.
- Погодь! Не по-дедовски это! Вы на заставе в обнимку со смертью будете стоять… Побрататься вам надо меж собой.
 Он подает нож Илье. Тот делает надрез на запястье, и несколько капель крови роняет в вино. Потом его примеру следуют Алеша и Гриша. Илья первым принял братину. Изрядно отпив, передал вино Алеше Поповичу. Тот с серьезным видом принял братину, оглядел окруживших его людей, с удовольствием потянул носом густой медово-хмельной дух, тоже отпил, вытер усы и передал ее Гришке. Боярский сын пил долго и, видно было, через силу, а потом отстранился и перевел дыхание.
- Осталось еще? – спросил Аника, и Гришка кивнул головой.
- Ну, коли нет больше молодцев на заставе стоять, допивайте сами, - сказал Савва.
- Как это нет!? – вдруг, растолкав народ, вперед вышел скоморох Васька. – А я? Чем я не добрый молодец?
- Ты? – удивленно уставился на него Черега. – Куда ты лезешь? Ты же, кроме как плясать и потешить публику, ничего не умеешь! Ты и меч в руке не держал еще.
- Да, мечом махать я не мастак, - согласно кивнул головой Васька, - зато из лука стреляю… не каждый так сумеет. Нет мне равных на охоте.
- Что правда, то правда. Нет равных! – уныло подтвердил Черега. – Охотник ты справный, птицу на лету бьешь! И скоморох хороший. Только как мы без тебя-то? Кто вместо тебя скоморошить будет? Может, шуткуешь, просто к слову сказал?
- Нет, Черега, не шучу! Отшутился уже. Спасибо тебе, что на ноги меня, сироту, поставил, что не дал с голоду умереть, что отца с матерью заменил. За все спасибо! – Васька низко поклонился ему в ноги и жалостливо промолвил: - Отпусти меня на ратную службу. Как отца родного прошу! Тоже буду землю от поганых защищать!
- Без тебя нам худо будет. Правда, братья-скоморохи? – обратился Черега к своим сотоварищам.
- Худо без Васьки! – дружно отозвались они. - Он самый веселый из нас. И плясать может, и на дуде играть. А веселит как!.. Худо без него!
Однако среди других посетителей трактира Черега поддержки не встретил. Наоборот, послышались одобряющие голоса:
- Молодец парень! Хоть и скоморох, а сразу видно – удалой!
- Веселить народ всегда найдется кому. На богатырской заставе стоять надо, Русь оберегать!
Черега на эти слова ничего не сказал, только грустно вздохнул.
- Ну, коли решил в ратники пойти, держи братину! – громко сказал Аника.
Васька принял братину из рук  Гришки, сделал надрез на руке, смешал свою кровь с остатками вина и под молчаливое одобрение людей одолел ее.
- Теперь вы как братья меж собой! – заявил Савва. – Никому не давайте себя в обиду, друг за друга стойте горой, не уступайте врагу.
- А мы и не уступим! Так я говорю? – посмотрел Илья на Алешу, Григория и Василия.
- Не уступим! – почти хором ответили они под веселые крики трактира.
- А меня на заставу возьмете? – вдруг поднялся с лавки Ивашка и, кривляясь, запел: - А я парень лихой! А я парень удалой! Я быка повалю, да одной рукой! - Он подсел к Илье.  – Я тоже половцев не люблю! Ой, как не люблю!
- А что ты там делать будешь? – удивленно уставился на него Аника. – На паперти стоять?
- Кукиш хочу Калин-хану показать. Под самый нос! Кулак зудит! Пусть выкусит, а на Русь не ходит!
- Хорошее дело! – рассмеялся Савва. – Только рано собрался… Пусть сначала побратимы изловят Калин-хана, тогда и покажешь.
- Хорошо, подожду… - серьезно ответил Ивашка и вдруг не выдержал, захохотал: - Но потом Калин-хан окаянный нос от моего кукиша не отворотит! Нет!
Глядя на него, постояльцы трактира тоже рассмеялись.
На следующий день четверо побратимов встретились с Иваном Войтишичем. Главный киевский воевода велел тиунам снарядить их в дорогу всем необходимым: дать еды на седмицу, вооружить мечами, булавами, а у кого не было коня - выдать. И напутствовал в дорогу:
- Сожгли половцы Воинь! Не убереглись…все полегли. Грабят сейчас наших купцов на Днепре: караулят на порогах, не дают пройти. Нет теперь «гречнику» защиты. Что делать? А нет защиты торговому пути «из варяг в греки», и ослабела торговля с Царьградом. На вас теперь вся надежда. Не подведете?
- Не подведем, батюшка-воевода, не посрамим себя! – ответил за всех Илья. - Говори, что делать?
- Ступайте в устье реки Стугны и ставьте на месте сожженной крепости новую. Ставьте надежно, крепко, чтоб неприступной была. Переяславский князь смердов в помощь даст. Будете и переяславское порубежье от Дикого поля охранять, и «гречник» не дадите грабить. Ваша главная забота – сигнал дымом дать городам и весям, чтобы половецкая орда не застала их врасплох. Служите… Отныне вы дружинники. Великий князь заплатит за службу сполна.
- Послужим! – ответил Алеша Попович.   
- А ты, сыну, слушайся старших, - обратился Войтишич к Григорию. – Коли выбрал себе такую долю – терпи, не опозорь моих седин, свой род.

10гл.                НА ГРАНИЦЕ С ДИКИМ ПОЛЕМ

Хорошо в степи весной, когда растительность еще не выгорела под жгучим солнцем, как в середине лета, и перед тобой расстилается, куда ни кинь взгляд, пестрый ковер из разнотравья и цветов. На взгорках серебрится ковыль, в низинах зеленеет осока и поблескивает вода маленьких озер. Во все стороны – открытый простор.
Кажется, никого вокруг, а прислушаешься – со всех сторон доносятся разные звуки. Вот жаворонок затянул песню, ему подпевает дрофа или куропатка. На пригорке суслик замер, осматривается и посвистывает - переговаривается с собратьями. В траве кузнечики и сверчки стрекочут. Внезапно птицы устремляются ввысь, суслики прячутся по норам, умолкают кузнечики. Наступает тишина, как будто здесь и нет никого.
Растревожив степных обитателей, мимо проехали два всадника из сторожевой заставы Воинь. Эта небольшая крепость вместе с десятком других на границе с Диким полем выросла здесь в устье Стугны для защиты южных и юго-восточных рубежей Руси и торгового пути с Византией от набегов кочевников еще во времена Владимира Красно Солнышко. Но за более чем вековой период существования ее не раз постигала беда – полное разорение. И, тем не менее, необходимость этой заставы была такая, что на месте погрома и пепелища она возникала вновь и вновь.
 Лица всадников суровы. Они не замечают здешних красот, тревожно вглядываются в сторону Дикого поля. Оттуда купцы на днях доставили неприятные вести, что-де в степи собираются половецкие силы. Для набега на Русь? Вполне может быть! Во всяком случае, всегда надо быть наготове! В любое время могут показаться половецкие разъезды, за которыми обычно следуют основные ордынские полчища. Быстрые, как ветер, половцы не оставляют времени для раздумий. Надо вовремя успеть пустить дым - зажечь сигнальные костры на курганах, чтобы предупредить другие заставы Переяславского княжества о грозящей опасности.
Всадники ехали неторопливо и молча оглядывали расстилавшуюся перед ними равнину, перехваченную цепью курганов, которые на горизонте сливались в небольшую возвышенность. В шеломах и бронях, в руках копья с прапорами (маленький яркий флажок под наконечником), позади к седлам приторочены луки с колчанами стрел, ножны с мечами и булавы, они в любой момент готовы к битве. Гривы у коней аккуратно стрижены, только пучок волос оставлен, чтобы было за что ухватиться при посадке. Не скоро такого богатыря одолеешь.
Они подъехали к ближайшему кургану, самому высокому в округе. На его вершине стоит каменная баба высотой в человеческий рост, с проваленным носом и поджатыми под животом руками. Сколько она здесь стоит, никто не знает. Старики говорят, что в незапамятные времена степью безраздельно владели скифы, которые, дескать, и поставили этих каменных идолов на курганах то ли охранять чью-то древнюю могилу, то ли для простого указания пути.
Всадники миновали ископоть, уже заросшую травой, - следы тысяч копыт, которые оставили кони половецкой орды прошлым летом. Кое-где в траве лежали обглоданные зверьем, отбеленные ветром и солнцем кости павших коней и кости человеческие – зловещее напоминание о половецком нашествии. Во время того набега ни один город не сумели взять степняки, лишь веси пожгли-пограбили. А Воинь не только вовремя предупредил всех о набеге, но и сам устоял и оттянул на себя значительные силы ордынцев.
Года не проходило, чтобы конные половецкие орды, чаще многотысячные, не ходили за добычей на Русь. То была не война, то был хорошо организованный грабеж пограничных со степью земель. По проторенным дорогам степняки изгоном (быстрым набегом) неожиданно набрасывались на города и веси, грабили и так же быстро уходили в родные степи. И только заставы мешали им безнаказанно ходить на Русь.
Около подножия кургана всадники спешились, дали коням роздых, а сами поднялись на вершину. Это были дозорные из заставы Илья Муромец и Алеша Попович. Они решили тоже отдохнуть и перекусить захваченной на заставе снедью.
Однако отдохнуть не удалось. Осматривая с возвышенности расстилавшуюся перед ними степь, они заметили вдалеке поднимающийся дым от сигнального костра.
- На Змиевой заставе это! – определил Алеша Попович. – Нам знак подают дымом. Поганых увидели? Давеча купцы говорили, что Калин-хан в Дикой степи собирает силы. Опять на Русь пойдет?
Илья не ответил, продолжал пристально вглядываться в сторону Змиевой заставы.
- Надо бы голосники послушать! Может, чего и услышим! – предложил Алеша.
- Послушаем! – Илья приложил ухо к земле рядом с каменным истуканом. Там был зарыт верх дном большой, в рост человека, глиняный кувшин. Зарыт таким образом, чтобы его дно сравнялось с поверхностью земли. Если приложить ухо к дну кувшина, то можно услышать звуки далеко идущего войска. Глаза не увидят за горизонтом, а голосники выдадут топот копыт. И он услышал еле различимый монотонный глухой гул.
- Точно! – встревожился Илья. – К нам опять орда пожаловала. Разводи огонь – пускай дым, надо  предупредить Воинь и другие заставы о степняках. Пусть тоже разводят костры, а там, глядишь, и  Переяславль к набегу изготовится.
Алеша кинулся к огромной куче валежника, заботливо укрытой шкурами, достал кремень, огниво и хотел поджечь сухие ветки. Вдруг рядом с ним в землю воткнулась стрела, другая ударила в спину, но только уколола – кольчуга спасла его. Он оглянулся и увидел, что с другого края кургана на него несутся трое половцев, размахивая кривыми саблями. Алеша вынул меч из ножен и кинулся им навстречу. Завязалась ожесточенная битва. Попович не дал себя окружить и длинным мечом быстро уложил двоих степняков. Третий же, оставшись один, предпочел спастись бегством. Он увернулся от удара и кубарем бросился по крутому склону кургана вниз. Вскоре он уже мчался на лошади вглубь степи.
Алеша не стал его преследовать – не было времени. Он разжег огонь, вытащил из специальной ямы слегка присыпанные землей влажные листья и бросил их в разгоравшийся костер. Вскоре густой столб дыма уже поднимался вверх.
Илья все еще полулежал на земле и прислушивался к колоснику.
- Орда огибает Змиевы валы и скоро будет здесь, - сказал он, поднимаясь с земли. Неожиданно он увидел двух поверженных половцев. – Эти откуда здесь взялись?
- Стор'ожи. Видно, нас поджидали, незаметно подкрались! - ответил Алеша. – Хотели помешать мне дым пустить, сабельками махали… Ну и я махнул, «угостил» их на славу…
- А тому не досталось?.. – кивнул Илья в сторону уцелевшего половца.
- Не успел «угостить» - убежал.
- Поспешим, брат, на заставу. Большая орда к нам идет.
- Да, надо подготовиться к встрече «гостей дорогих». 
Илья и Алеша собрались было в обратную дорогу, но заметили вдалеке несущегося к ним всадника. Вот блеснул на солнце обычный для русичей шишак на шеломе и прапор на копье. Это оказался гонец с тревожной вестью из Змиевой заставы. Запыхавшийся от быстрой езды всадник поведал им, что на подходе к реке Трубеж замечена большая орда степняков. Сейчас она огибает Змиевы валы, но скоро уже будет здесь.
Илья вспомнил, когда впервые увидел эти огромные искусственные земляные валы, огромными дугами отгораживающие Переяславское княжество от Дикого поля. Издали они похожи на обыкновенные холмы, однако подъехав ближе, можно по достоинству оценить такую защиту. Конному воину не одолеть крутые бока высокой насыпи, ежегодно подсыпаемых смердами, благодаря чему сохраняются постоянными и высота, и крутизна. Надо спешиваться и везти коня за узду через земляные валы. На это требуется время. Чем больше орда, тем большее время теряется. Поэтому степняки предпочитают обогнуть Змиевы валы.
- Ковуи (дружелюбное русичам племя, живущее на границе с Диким полем) бают, что это Калин-хан, Кончак проклятый, к нам опять пожаловал! – известил их гонец из Змиевой заставы. – Знает, что князьям пока не до него, что власть в Киеве меняется, вот и приходит пограбить. Лютый хан, как и дед его Шарукан. Много кровушки он на Руси пролил.
- Пока волки грызутся из-за добычи, шакал всегда урвет свой кусок мяса, - усмехнулся Алеша Попович. – А если мяса не достанется, то и потроха сгодятся.
- Да, нет с нами Мстислава Великого. Достойный был сын Мономаха. Говорят, из Литвы возвращался, да умер по дороге (15 апреля 1132г.). Кто сядет на великокняжеский стол? Какими слухами земля полнится? – спросил гонца Илья.
- Из Переяславля вести пришли, что наш князь Ярополк займет место старшего брата. А на его место в Переяславль придет князь Андрей, младший из Мономаховичей. Он во Владимире княжил. С ним будем стоять против степняков. Прижмем ли хвост Калин-хану?
- Прижмем, дай срок! Мы ведь с ордой Калин-хана уже знакомы, - сказал Алеша Попович. – Под Черниговом однажды били его правую руку Неврюя. Так били, что под утро половцев и след простыл!
- Слышал об этом! Вы там были? – удивленно спросил гонец.
- Были! – ответил Илья и поторопил гонца: – Если отдохнул, скачи в Воинь, на свою Змиеву не поспеешь - там уже половцы! Скажи на заставе, пусть готовятся к осаде!
- А вы куда? Разве не в Воинь? – удивился гонец.
- И мы туда поедем, но пока у нас одно дело осталось.
Алеша вопросительно посмотрел на Илью:
- Какое дело?
- Зброду предупредить надо! Не знает он, поди, о набеге!
- И правда! Кабы не угодил горшечник к куманам.
Когда дозорные с первыми лучами солнца отъехали от крепости, они обогнали телегу горшечника с высокими бортами.
- Куда, Зброда, путь держишь? – спросил его Алеша Попович.
- Как куда? – посмотрел горшечник на обгонявших его всадников. – У меня только две дороги: с пустой телегой - за глиной, с полной – на торг. Сейчас вот пустой еду, за глиной путь держу в дубраву. Вельми хорошую глину там нашел. Чудесные кувшины да горшки из нее получатся.
- Это ты мастер! Из твоих горшков весь Воинь кашу хлебает! – похвалил его Илья.
- А про третью дорогу забыл? – хитро прищурился Алеша и усмехнулся.
- Про третью? О чем ты баешь? – недовольно бросил Зброда. Он знал неугомонного балагура Алешу и готовился к подвоху.
- По которой сваты ездят! Твоя Елена долго в девках не засидится. Этой дорогой к тебе частенько гости захаживают. Прослышали о красоте девичей…
- Да уж, – подтвердил Зброда, - частенько! Семнадцатое лето девчонке, а характером - что тарпан необъезженный. Сколько уже женихов отвадила, негодница: этот, говорит, не тот, а тот – не этот. Все не по ней! Намедни из Змиевой слободы сваты с женихом были, так ей борода у жениха не понравилась: жидка, дескать. Ох, и девка!
- Правильно делает! – засмеялся Алеша. – С жидкой бородой не годится для Елены – ухватиться не за что, когда рассердится на мужа. Вот у меня борода густа!
- Борода густа, да голова  пуста, ветер там гуляет. Вот выдам дочь за другого - будешь знать! – сердито буркнул Зброда на развилке дорог и свернул в лес.
Елена, старшая дочь горшечника, первая красавица посада, давно отдала свое сердце Алеше Поповичу. И об этом Зброда догадывался. Но он, одновременно, видел, что Алешка относится к дочери, как к еще несмышленой девчонке и что дальше шуток о женитьбе и сватах дело не доходит.
Дозорные повернули коней к дубраве, которая росла вдоль берега реки. Вскоре лесная дорога вывела их к реке, а там они увидели тяжело груженую телегу, которую пегая лошаденка еле-еле волокла в гору. Позади шел Зброда и толкал телегу. По тревожным лицам дружинников горшечник сразу понял: случилась беда.
- Выпрягай лошадь и рысью скачи на заставу! – с ходу крикнул ему Алеша.
-  Быстрее поворачивайся, Зброда! – добавил Илья. – Шевелись! Половцы на подходе!
- Как выпрягай?! – вдруг заупрямился горшечник. – А телега? Не брошу! Так успею, мне бы только в гору подняться!
- Со смертью играть вздумал? Смотри, не проиграй… Половцы, сам знаешь, как вихрь, налетят. И оглянуться не успеешь, а они уже тут. Куда ты с полной-то телегой…
Зброда некоторое время с жалостью смотрел на груженую телегу, на серьезные, озабоченные лица дружинников, а потом стал быстро распрягать лошадь.
- Всю зиму горшки, плошки готовил, телегу купил. Новая, жалко оставлять… - бубнил он.
- Другую купишь. Была бы голова цела. Быстрее! – поторопил его Алеша – Надо еще успеть детей с горшечихой на заставу увести. Где они? Где Елена? Где старшие сыновья твои?
- Сыновья в Переяславль уехали на торожище, а Елена должна за ивняком идти, корзины плести надо! – Зброда вдруг остановился, обреченно глянул на дозорных и упавшим голосом простонал: – Еленушка! Доченька! Предупредить ее успею ли?
- Не знаем! Торопись! – в один голос прикрикнули на него Илья с Алешой.
Зброда быстро выхватил нож, вмиг освободил лошадь от упряжи и галопом помчался в посад, который притулился рядышком с заставой по берегу Стугны.
Вслед за ним направились и дружинники. Выехав из дубравы на открытое место, они вдруг увидели, что мчавшегося по дороге горшечника, незаметно для него, берут в кольцо более десятка половцев. Вероятно, это был разъезд – передовой отряд, который, как обычно, следует впереди основных сил орды.
Увлеченный скачкой Зброда слишком поздно заметил опасность. А когда заметил, понял, что из кольца ему не вырваться. Он вытащил топор из-за пояса и обреченно направил лошадь на ближайшего половецкого всадника, готовясь дорого отдать свою жизнь.
- Саклаб! Урус шайтан! – крикнул в свою очередь степняк, выставил вперед копье, на конце которого трепетался на ветру пучок конского хвоста, и с рычанием бросился ему навстречу. Внезапно он как бы споткнулся и, пронзенный стрелой, упал с лошади. Следующие за ним половцы удивленно обернулись и увидели мчащихся на них двоих дружинников.
Илья и Алеша с ходу сбили копьями несколько ближайших половцев и, вынув мечи, кинулись на других. Завязалась сеча. Короткая и быстрая, на одном дыхании. Последний оставшийся в живых половец, не выдержав натиска, бросился прочь и налетел прямо на Зброду. Тот топором рассек ему голову и удивленно посмотрел на поверженных врагов.
- Скачи скорее в посад, не теряй время! – сказал горшечнику Илья. – Спасай своих!
- И про Елену не забудь! – напомнил Алеша.
Дружинники проводили взглядом удалявшегося Зброду и поднялись на ближайший пригорок. С высоты они заметили вдалеке темную шевелящуюся массу, быстро увеличивающуюся в размерах и постепенно заполняющую собой всю степь. На Русь опять шла половецкая орда. Надо было спешить на заставу, где за крепкими стенами они меньшим числом могли противостоять многочисленному врагу. Дозорные знали, что в Воине тоже пустили дым и что благодаря сигнальным кострам все городки, веси, заставы уже оповещены и спешно готовятся к набегу. Оратаи из деревень, смерды из посадов, прихватив детей, жен и скот спешно бегут под защиту крепостных стен. А кто не успел, хоронятся по оврагам в лесах. Промедление смерти подобно! Если кого-то степняки застанут врасплох, их ждет либо смерть, либо рабство. С замешкавшегося старика слетит голова с плеч, а любого другого, включая детей, потащат на волосяном аркане на челядинный рынок куда-нибудь в Таврику и продадут византийцам или жидовинам за диргемы (греческие серебряные монеты) или золотые монеты. За ремесленника или красную девицу там дают 12 золотых, за сильного, крепкого мужчину — семь, за ребенка — один золотой.
Возле самой заставы Алеша Попович вдруг остановился:
- Ты ступай, ватаман, а я к берегу Стугны – Елену предупредить надо. Не знает, девчонка…
- Не успеешь! – забеспокоился Илья. – Половцы уже близко!
- Жалко девчонку! Пропадет!.. – крикнул Алеша и галопом помчался в сторону реки, куда ушла девушка за лозой.

  11гл.                БОГАТЫРСКАЯ ЗАСТАВА

Словно разлившаяся в половодье река нахлынула на заставу многотысячная орда Кончака и заполнила собой всю видимую со сторожевой башни степь. В последний момент, когда до врага расстояние было уже меньше полета стрелы, на заставе захлопнулись дубовые, обитые кованым железом ворота. Перестал бить вечевой колокол, который словно курица своих цыплят сзывал жителей посада и близлежащих деревень под защиту крепостных стен. Воинь изготовился к обороне.
- Ох, и много же поганых! – крикнул с башни Васька Долгие Полы, с удивлением оглядывая бесчисленное войско. Он остановил вечевое било, которым только что ударял в колокол, и утер пот со лба. – Свободного места в степи не найти. Зачастили к нам гости дорогие, нежданные, все хлеб-соль выпрашивают. Может, угостим?
- Угостим, Васька, а как же? – поддержал его с детинца Гришка-боярский сын. – Так угостим, что у них зубы от нашего угощеньица покрошатся.
- А они мне больше беззубые нравятся! – засмеялся Васька и оглянулся на столпившихся внизу людей. Однако его смех никто не поддержал. Заполнив все свободное пространство, внизу стояли плечом к плечу женщины, дети и мужики из посада и окрестных деревень. Одни прислушивались к многоголосому топоту копыт тысяч коней, сливавшемуся в сплошной гул, от которого дрожала земля, ежились от дикого крика степняков по ту сторону крепостной стены и крепко сжимали в руках топоры да вилы. Другие с волнением рассказывали друг другу, как они, увидев дым над заставой и услышав тревожный перезвон колокола, бросали все дела, пожитки и, прихватив детей, корову-кормилицу, неслись туда со всех ног. Третьи горевали, что корову прихватить не успели, и вспоминали, как на узком перекидном мосту через ров столпилась толпа посадских, как многие падали в ров с водой и взбирались вновь; как возле уже поднятого моста остановился Зброда-горшечник с двумя мальцами в руках и как ради них, рискуя всей заставой, пришлось опять опускать мост и открывать ворота; как горшечиха, заламывая руки и завывая от горя, показывала рукой на близлежащий лес у реки, где находилась не подозревавшая о набеге ее старшая дочь Елена. Многие женщины, слушая других, молча разводили костры под чанами с водой и смолой, они знали, что для обороны могут понадобиться кипяток и горячая смола. В кузне кипела напряженная работа. Кузнецы отложили орала и спешно ковали мечи, топоры да заполняли расплавленным железом формы под наконечники для длинных черешковых стрел, а бронники клепали кольчуги и шлемы. Гончары лепили и обжигали глиняные ядрища, которые вместе с камнями служили снарядами для пращи. Все готовились к осаде. А пока длится осада, посадский люд будет жить здесь. Если падет застава, они умрут вместе со всеми. Если прогонят степняков – вернутся в посад и заново отстроят свои нехитрые жилища.
Половецкая орда окружила почти всю заставу. Лишь со стороны Стугны, на высоком берегу которой она стояла, не было половецких всадников. В небо сразу взвились тысячи огненных стрел и воткнулись в стены, крыши домов, часовню. Прикрываясь сверху щитом, доской или куском кожи от смертоносного ливня, женщины и подростки сразу бросились тушить огонь, а мужики полезли на детинец - помогать дружинникам оборонять крепость.
К Илье подошли Зброда-горшечник и Самоха-кожемяка.
- Ватаман! – громко, от имени всех обратились он. – Негоже нам, посадским, сидеть сложа руки, коли поганые из всех щелей лезут. Кузнецы да бронники делом заняты, а мы? Пусть дадут нам мечи и копья, а то у нас, кроме топоров да рогатин, ничего нет. Не посрамимся!.. 
Илья, не отрываясь от лука, согласно кивнул головой, и старый ратник Елизыныч, отвечающий за хозяйство на заставе, пошел открывать клети, где всегда хранился на такой случай необходимый запас оружия.
Вздымая пыль, половцы кружили под стенами Воиня на быстроногих скакунах. На ходу, зажав уздечки в зубах, они выпускали зажженные стрелы по заставе. Стрельцы на детинце в ответ методично обстреливали их. Защищенные толстыми бревнами острога, они пожинали богатые плоды – редкая стрела не попадала в цель. Однако на место одного павшего половца приходили десятки других. Спешившись и закрывшись сверху щитами, с лестницами наперевес, они кидались к стенам заставы и взбирались вверх. Оттуда их поливали кипятком и горячей смолой, кидали камни, поражали стрелами и копьями. Скатившись вниз по земляному валу, степняки опять бросались к стенам.
Хан Кончак в это время сидел на белом скакуне арабских кровей поодаль  в окружении своих верных помощников и, казалось, безучастно наблюдал за происходящим. А когда орда после нескольких попыток взять Воинь на щит в очередной раз откатилась назад, оставляя под стенами убитых, он зло выругался и махнул рукой мимо Воиня вглубь Руси. Неврюй, правая рука хана, понял приказ. Основные силы он направил на другие, менее защищенные городки и веси, здесь оставил только несколько сотен всадников.  Это была обычная грабительская тактика половцев. Если с ходу взять городок, крепость не удавалось, они оставляли его. Длительная осада не входила в их планы, тем более осада какой-то богатырской заставы, где и поживиться-то нечем.
После того как Воинь был шесть лет назад разорен дотла, вновь пришедшие защитники, в числе которых находились Илья Муромец, Алеша Попович, Васька Долгие Полы и Гришка-боярский сын, приложили больше сил для укрепления заставы. Переяславский князь Ярополк выделил им достаточное количество смердов, и работа закипела. Менее чем за полгода они подняли земляные валы, поставили на вершине тройной частокол из заостренных дубовых бревен, насыпали между бревнами камней и песок, углубили ров и провели в него воду из Стугны, перебросили через ров мостик, который в случае опасности поднимался к стене. Внутри заставы первым делом поставили часовню в честь Николая–чудотворца, защитника ратных людей, потом очередь дошла до клетей под разные хозяйственные нужды, нескольких изб под жилье и гридницу, где богатыри собирались на военный совет.
Сначала Воинь, изначально поставленный еще столетие назад, стоял один-одинешенек. Потом, чувствуя защиту от кочевников, рядом с его стенами и по берегу Стугны стал селиться разный люд: ремесленники и оратаи, бежавшие с других земель в поисках лучшей доли. Посад расширялся из года в год. Вскоре он разделился на несколько концов, где оседали мастеровые определенных профессий: горшечники, кузнецы, чеботари, хлебопеки и другие. Дружинники, конечно же, не противились новым поселениям бежан, ибо лишние люди – это лишние руки при защите от степняков и мастеровые, поставляющие разные предметы быта в том числе и на заставу. За годы своего существования посад также постигало разорение, как и заставу, но вместе с новой заставой он возникал вновь и вновь.
Оставшиеся половцы разделились на два отряда. Один, раздраженный упорным сопротивлением русичей, продолжал осыпать заставу стрелами. Другой принялся рыскать по посаду и в деревнях в поисках добычи.
- Гляньте, наших в полон ведут! -  громко крикнул со сторожевой башни Васька Долгие Полы и показал в сторону охваченного огнем конца гончаров. – Эх, жаль людей, не убереглись от поганых. Не успели схорониться…
Эта весть мгновенно разнеслась по площади, и тут же, перекрывая людской гул, послышался вой горшечихи:
- Еленушка! Доченька! Не уберегла-а-сь!
- Елена? – воскликнул Зброда и понуро опустил голову. – Не успел предупредить ее. Где она сейчас?
Горшечник бегом бросился с детинца на сторожевую башню, самое высокое строение на заставе. Там он увидел мечущихся в дыму между горящими избами людей и скот, на которых охотились половецкие всадники. Издали доносились крики детей и плач женщин, по какой-то причине не успевших спрятаться за стены заставы, дикий вой животных, обезумевших от огня. Вскоре из горящего посада потянулась унылая вереница плененных людей, привязанных к лошадям. Находилась ли среди них дочь Елена, издалека увидеть было невозможно.
- Эх, да что это делается? Доколе нас степняки притеснять будут? – стукнул сгоряча по столбу кулаком Васька.
- Да, прошли времена Мономаха и Мстислава, когда половцев гнали до самого Дона. И носа не показывали на Русь! Боялись! А сейчас пришли… - поддержал его Сухан Доментьевич, не желавший в свое время участвовать в княжеской междоусобице, из-за этого ушедший из переяславской княжеской дружины на заставу.
- Не до половцев сейчас, в Киеве опять идет борьба за великий стол. Вот поганые и осмелели! Вдарить бы по ним, чтоб неповадно было! – предложил Вахромей, человек огромной силы, бывший черниговский оратай, разорившийся после половецкого набега.
Ватаман заставы Илья Муромец тоже поднялся на башню. Оттуда хорошо просматривалась вся местность. Главные силы хана Кончака давно перебрались на другой берег Стугны и скрылись с глаз, а оставшиеся в основном рыскали по посаду в поисках добычи. Возле заставы крутились несколько десятков половецких всадников, которые с жадностью посматривали в сторону посада – никто не хотел возвращаться из набега с пустыми руками.
Сухан Доментьевич, Вахромей, Елизыныч – самый рассудительный из всех, со смекалкой и хозяйственной жилкой, Кузьма Белая Палица, которого прозвали так за его необычно большую булаву, обитую белым кованым железом, Гришка – боярский сын, самый молодой, но очень смелый малый, и Залешанин – дворянин, бывший дворский, попавший в опалу к ростовскому князю и ушедший от него.  Они молча смотрели на дым пожарища, на мечущихся между горящими избами людей и угоняемых в рабство русичей.
- Не убереглись! – грустно заметил Сухан Доментьевич. – В поле были. Пока добежали – а куманы уже здесь…
- Что делать будем, братья? – спросил дружинников Илья. – Непрошенные гости пришли к нам и устроили кровавый пир. Наших людей в полон погнали!
- Велика сила половецкая, но и мы не лыком шиты! Возле заставы сотня куманов, другая сотня по посаду рыщет. Пока сотни не соединились – самое время вдарить! – предложил Вахромей.
- Эх, зудит рука по половецкой башке! – со злостью сказал Кузьма и взмахнул своей булавой.
- Ты, Белая Палица, не горячись. Все надо обдумать! – рассудил Елизыныч.
- Пока думать будем, вторая сотня подойдет! – возразил Залешанин.
- И все же подумать не мешает, - продолжал Елизыныч, самый старший из всех. – Вдарить надо, но чтоб неожиданно, чтоб врасплох, чтоб надежно! Ведь мы не только собой рискуем. Что будет со смердами, если мы падем?
- А мы выстоим! – сказал, как отрезал, Гришка. – Биться будем до последнего.
- Други! – перебил разговор Васька. – Гляньте… В посаде  кто-то с половцами сражается. Ох, и лупит поганых!
Все дружинники обратили взоры в сторону посада, где, действительно, шло сражение …одного человека против огромной толпы половцев.
- Так ведь это наш Алешка Попович! – воскликнул самый молодой из дружины Гришка. – На выручку надо… скорее!
- Что скажешь, ватаман? – спросил Илью Вахромей, и все замерли в ожидании ответа.
Илья оценил силы. Десяток дружинников против более чем двух сотен степняков. Правда, половина врагов сейчас занята грабежами, но они здесь, далеко не ушли. Мала дружина, но как позволить половцам безнаказанно грабить и разорять. Как не прийти на выручку побратиму? А смерды, разве это не сила? Это огромная сила!
- Други! Давайте достойно встретим гостей, напоим их кровавым вином. Досыта напоим! По коням! – на радость дружине крикнул Илья и первым подъехал на своем верном Бурке к воротам заставы.
Половцы продолжали носиться вдоль стен Воиня и осыпать его стрелами с горящей паклей на острие. Но, видя, что поджечь заставу им тоже не удается, они сгрудились в кучу, посовещались и двинулись к реке вслед за ордой. Неожиданно ворота Воиня открылись и оттуда широким потоком хлынули конный и пеший отряды. Удивленные столь неожиданным поворотом событий, половцы не успели как следует подготовиться к обороне. Конный отряд русичей налетел на них и смял, а пеший окружил. Немногие из степняков сумели выскочить из смертельного кольца, почти все пали в короткой, ожесточенной сече. В ближнем бою, когда нельзя было использовать свое излюбленное оружие – стрелы, с кривыми саблями против прямых мечей степняки уступали русичам.
Алеша Попович, как вихрь, носился на коне между горящими избами, от его острого клинка нашли смерть уже не один десяток половецких воинов. Степняки никак не могли взять его в кольцо, хотя гонялись за ним по пятам. Наконец, это им удалось. Половцы уже предвкушали победу над непобедимым русичем, но тут сзади на них напала дружина, которой вскоре на помощь пришли еще и пешцы. Среди половецкого войска возникла паника, степняки кинулись прочь от наседавших русичей. Но их кони, уставшие от многодневного перехода, не смогли спасти своих всадников – немногие половецкие воины ушли от погони.
Как потом рассказал Алеша Попович, он издалека услышал песню Елены. Песня и вывела его на пологий берег реки. Но оказалось, что девушку слушает не он один. Возле самого берега он увидел привязанных к дереву трех низкорослых лошадей, к седлам которых были приторочены копья с характерными пучками конских волос на острие. Вскоре песня прервалась, послышались половецкий говор и испуганный девичий вскрик.
Алеша ринулся сквозь кусты на помощь Елене, представляя, что ей уже вяжут руки и волокут за волосы за собой. Но девчонка оказалась не робкого десятка. Она стояла по колено в воде и лихо отбивалась топором от степняков, даже ранила одного, и уже готова была броситься в реку, чтобы вплавь уйти от куманов. И тут увидела Алешу. Три половца не смогли сдержать натиск русича и пали под ударами его меча.
Елена и Алеша не захотели прятаться в кустах и пережидать в спокойной обстановке половецкий набег. Они попытались проникнуть на заставу через ту стену, которая выходит к реке, чтобы вместе со всеми противостоять осаде. И проникнули бы… Но Алеша увидел, как половецкие всадники хозяйничают в посаде: грабят дома и уводят людей в полон. Вот женщина с двумя детишками забежала в землянку, закрыла там детей, а сама вышла и упала на колени перед половцем:
- Пощады прошу! Не губите! В полон иду! Сама иду!..
Она выпростала из-под платка косу, подала в руки половцу и покорно склонила голову. Степняк разгадал ее хитрость, рассмеялся, оттолкнул женщину и вытащил из землянки плачущих детей.
Сердце Алеши Поповича не выдержало. И он ринулся в бой…
Когда Алеше, израненному, но целому и невредимому, Елена возле своей избы накладывала на кровоточащие раны болотный мох и траву-сушеницу, он  сидел и молча слушал наставления горшечихи:
- Ох, и беспутный ты парень! Ну, куда ты против такой силы один лезешь! А если бы наши не поспели к тебе на помощь?!
- Если бы да кабы! – вмешался в разговор подошедший Зброда. – Не слушай бабу, Алеша. Ты мне вот что скажи… - горшечник, хитро прищурившись, оглянулся на людей, словно призывая их в свидетели, - по третьей дороге ко мне не желаешь приехать?
- По какой еще третьей? – удивилась горшечиха. – Ты что, старый дурень, болтаешь?
- Он знает! По той, по которой сваты ездят!   
- А оглобли обратно поворачивать не придется? Дочка-то у тебя с норовом, сам говорил «всем женихам на дверь указывает!» - спросил Алеша и мельком взглянул на Елену.
- А на кобылку с норовом я тебе плеточку заветную дам! – вытащил Зброда плетку из-под онучей и хлестнул себя по ноге. – Чудо–плеточка! Весь норов одним ударом вышибает!
- Что?! – уперла руки в боки горшечиха и шутливо толкнула мужа. – А у меня оглобля есть, тоже заветная, для тех, кто плеткой шибко машет. Моя оглобля против твоей плетки, что меч богатырский против половецкой сабельки. Так огрею… И забудешь, что тебя Збродой кличут.
- Я – Зброда, ты – Збродиха, а дети наши - Збродовны!
- А почему вас так чудно кличут? – спросил горшечника кожемяка Самоха.
- Мы ране жили возле Киева, на Днепре у Витичева брода. Там места хорошие, глина мягкая. Там я горшки делал и на Бабином торжке продавал. Ты откуда, спрашивали, горшки привез? С брода, отвечаю. Так меня Зброда и прозвали. Потом тиуны нас заели. Одному мыта отдашь, за ним другой идет. На всех – не напасешься! Вот и ушли мы от боярского глазу сюда, к заставе. Здесь опасно, зато привольно: нет ни тиунов, ни бояр, ни князей. Только Збродиха одна, она для меня хуже тиуна – все заберет подчистую, ничего мне не оставит.
- Ах ты, старый горшок! – под хохот присутствующих воскликнула горшечиха. –
- Да погодите вы, не ссорьтесь! Спрашиваю: оглобли назад поворачивать не придется, коли со сватами к вам приеду? – прервал супружескую перепалку и веселый смех столпившихся вокруг них людей Алеша Попович.
От этих слов Елена вспыхнула и так прижала траву-сушеницу к Алешкиной ране на руке, что того аж перекосило от боли.
- А это надо не у нас – у дочки спрашивать! – дружно ответили горшечник с горшечихой и посмотрели на нее.
Девушка сначала опустила голову, потом, чувствуя на себе всеобщее внимание, резко вскинула голову, бросила короткое: «Нет!» и убежала за избу.
- Что значит, «нет»? – растерянно пожал плечами Алеша.
- Эх, ты, молодец, мечом махать научился, а девичью душу не раскусил! – с укором сказала ему горшечиха. – Девчонка давно по тебе сохнет, а ты не видишь.
- Ну, вари пиво да бражку, Зброда, люблю я на свадьбе гулять! – подытожил разговор Васька Долгие Полы. – Буду скоморошить на свадьбе и смешить гостей. Ох, и погуляем, всей заставой и посадом!
После половецкого нашествия Переяславское княжество стало вновь зализывать свои раны. Хотя на этот раз степняки не взяли ни одного города, заставы вовремя предупредили их дымом, но зато разорили много сел и весей. Через несколько дней на месте пожарищ уже бойко стучали топоры. Смерды из посада, оратаи из окрестных сел дружно валили лес и ставили новые избы-полуземлянки, стараясь к холодам обзавестись жильем. Княжеские тиуны из Переяславля объезжали села, погосты, посады и подсчитывали убытки, заодно брали на заметку людей, чтоб потом знать, сколько мыта здесь можно собрать.
«Жизнь идет своим чередом, - думал Илья, глядя, с каким упорством цепляются люди за землю. – Вчера степняки нас одолевали, а сегодня - мы их!» Он был уверен: с приходом весны оратаи, несмотря ни на что, выйдут в поле и посеют зерно. Сами себя они защитить не смогут, вся надежда на них, ратных людей из сторожевых застав. Не пропадем! Выстоим! Одолеем кочевников! 

12гл.                НА БРАННОМ ПОЛЕ

  Недолгих семь лет правил Русью Ярополк и в 6647 году (18 февраля 1139 г. от Р.Х.) умер. Последний год его великого княжения ознаменовался очередной войной между Мономаховичами и Ольговичами. Летописцы утверждали, что эта непримиримая вражда была главным несчастием страны. Большая рать Всеволода прошла с огнем по всей южной Руси, разорив Прилук и многие села, находившиеся во власти потомков Мономаха. Он думал даже осадить Киев, чтобы захватить золотой стол, но Ярополк в ответ собрал еще большее войско и заставил Ольговича удалиться в Чернигов. А когда великокняжеская рать подошла к Чернигову, чтобы наказать Всеволода за дерзость и изгнать его оттуда, то ужаснулись черниговцы возможным взятием города на щит и потребовали от князя смирения перед Ярополком. И Всеволод пригнул голову, смирился. Но оказалось, он только затаился. Перед большим прыжком!
После смерти Ярополка в Киев на великое княжение поспешил брат его Вячеслав, старший из оставшихся сынов Мономаха. По старшинству, он имел полное право сесть на главный стол Руси. Вячеслав был уже в летах и слыл мягким человеком, слабым духом, противником междоусобной войны. Этим решил воспользоваться старший из Ольговичей – Всеволод, давно мечтавший о киевском престоле. Он не дал Вячеславу утвердиться во власти. Без промедления собрав дружину, черниговский князь подступил к Киеву со стороны Копырева конца, стал поджигать там дворы и послал весть Мономаховичу с требованием освободить великокняжеский стол. Не встретив поддержки со стороны братьев, Андрея переяславского и Юрия ростовского, Вячеслав оставил Киев и горестно удалился в Туров, в свой прежний удел.
Когда Всеволод добился великого княжения, на Руси стали ждать мира. Люди надеялись на прекращение многолетней вражды, во время которой русичи убивали друг друга, а не врагов Отечества. Но раздор только усилился. Всеволод решил отнять у Мономаховичей все крупные города. Он послал рать на Туров против Вячеслава, а сам с братом Святославом, князем новгород-северским, направился к Переяславлю, где княжил князь Андрей.
Остановившись на Днепре, Всеволод отправил к Андрею посла с коротким требованием: «Ступай в Курск!» Эта весть взволновала и князя, и его бояр.
- Вячеслава из Киева выгнал, - возмущался Андрей Владимирович. – А он по праву сел на великокняжеский стол. Не стали мы с братом Юрием поддерживать Вячеслава, не хотели лишней крови христианской проливать. А надо было… Теперь Всеволод силу почувствовал, решил меня переяславского стола лишить, а здесь Святослава посадить. Переяславлем еще отец мой и дед владели. Не поддамся Ольговичам! Насмерть стоять буду!
- Правильно! – поддержал его главный переяславский боярин Демьян Куденевич, самый почитаемый в городе за силу и мужество. – За правду, княже, стояли и стоять будем. Не отдадим города Ольговичам. Прикажешь – умрем вместе с тобой!
- Большую рать соберем, но не склонимся перед Всеволодом! – добавил тысячкий Шварн. – А силу Ольговичи боятся. На Юрия-то не пошли войной, знают, силен ростовский князь, крепко сидит в Залесье, в  своих дремучих лесах.
- Всех соберем, - подтвердил воевода Вратислав. – Из сторожевых застав дружинников призовем, но отстоим город.
- Собирайте рать. Навстречу Ольговичу выйду, и пусть бранное поле решит, кому сидеть в Переяславле! – сказал Андрей.
Не только князь, но и дружина понимала, что согласиться на столь дерзкое требование нельзя было. Оставить Переяславль, стол отчий, и уехать в незначительный город Курск – значит, обесчестить и себя, и весь род Мономахов. Когда-то Олег Святославич, отец Всеволода, был лишен возможности претендовать на великокняжеский стол, ушел в Тьмутаракань и до конца дней своих воевал против бывшего соратника Владимира Мономаха. И потомки Олега (Ольга) были исключены из старшинства княжеских родов и не могли владеть большими уделами. На протяжении долгих лет они ограничивались маленькими городами. Сейчас Ольговичи решили наверстать упущенное. Только насытятся ли они одним Переяславлем? 
Этот вопрос задавал себе князь Андрей, сидя в гриднице с ближайшими боярами и воеводами. Ответ был очевиден: одним городом не насытятся, отберут и другие, если дать им волю.
С первыми лучами солнца к Всеволоду отправился гонец с посланием от Андрея. «Нет! – отвечал он на требование. – Дед мой и отец мой княжили в Переяславле, а не Курске. Здесь моя отчина и дружина верная. Хочешь обагрить моей кровью свои руки? Не ты первый… Святополк тоже умертвил Бориса и Глеба, но долго ли он пользовался властью?»
В полдень стало известно, что к городу двинулось объединенное войско под единоначалием Святослава. Всеволод пока с небольшим отрядом остался на берегу Днепра. Чтобы не допустить Ольговича к городу, переяславская дружина, усиленная воями из весей и дружинниками сторожевых застав, без промедления двинулась навстречу неприятелю.
Впереди под личным стягом вел дружину на вороном коне князь Андрей, за ним ехали воеводы Демьян Куденевич, Вратислав и тысячкий Шварн. Ближе к князю и воеводам держались старшие дружинники, доказавшие свою преданность в сражениях, поодаль – молодые, порой безусые юнцы. Такая негласная расстановка людей строго придерживалась не только в военном походе, но и во время охоты и за столом честного пира. За дружиной шел конный отряд из сторожевых застав. Замыкали шествие пешцы-вои. Овальные, в рост человека, щиты у них были намного тяжелее круглых, которые использовали всадники, и потому находились в обозе. Но и без щитов пешцы в походе отстали от всадников.
Но впереди войска, на значительном расстоянии от него, как обычно, двигались сторожи, которые должны вовремя обнаружить неприятеля или его засаду и предупредить князя. Это ответственное дело доверяли только самым опытным ратникам. На сей раз в сторожах шли Илья Муромец, Алеша Попович и Кузьма Белая Палица.
Дружинники из Воиня могли и не участвовать в этом походе – на тех, кто стоит на заставах, обычно не распространяется ратный призыв князей. Но когда узнали о вероломстве Всеволода, решили помочь отстоять Переяславль.
Стоял конец февраля. На темных полосках земли, уже частично освободившихся от снега, набирала силу зеленая травка, кое-где на ветках деревьев набухали почки, журчали ручьи. Пахло весной! Все дышало жизнью, и о предстоящем сражении думать не хотелось. Сторожи ехали не спеша, внимательно осматривали местность. В глубине души они надеялись на мирный исход событий: не хотелось ратиться против своих, против христиан.      
День выдался пасмурный, солнце практически не показывалось из-за туч. Впереди на фоне темного леса показались пятеро всадников. Для неприятельской сторожи эта встреча тоже оказалась неожиданной. Всадники остановились друг против друга.
- Вы князя Андрея ратники? – послышался вопрос одного из всадников Святослава, который находился в центре.
- Его ратники! – ответил Илья.
- Ступайте к своему князю и скажите, что великий князь Всеволод велит ему собирать пожитки и убираться из Переяславля. И пусть поспешит! Он город отдаст брату своему Святославу. Если князь Андрей не уступит добром город, возьмем его на щит и разграбим. А дружинников его к кобылам за хвост привяжем и в чисто поле пустим.
Острый на язык Алеша Попович не замедлил с ответом:
- Хвасталась коза, что волка одолеет, да только рога от нее остались. Прочь с дороги!
- Что?! Вы нам угрожаете? Нас пятеро, а вас всего трое! Поворачивайте назад, пока целы! Ну!..
Илья пригляделся и узнал в том ратнике, который говорил, десятника Азария, а в двух его товарищах Жирослава и Багана. С ними когда-то он повстречался на Рязанском торге и черниговской дороге.
- Ступайте сами к Святославу и скажите ему, что Андрей город не отдаст, умрет в бою, а не уступит! Пусть Святослав сам
уходит в свой Новгород-Северский покуда цел, - твердо сказал Илья.
Десятник повернулся к своим ратникам:
- Это не тот ли лапоть, что перечил нам на Рязанском торге?
- Тот самый и есть, - подтвердил Жирослав. – Прошлый раз ты не дал мне проучить его. Надеюсь, сейчас позволишь! Руки чешутся наказать мужика.
Азарий хотел уже дать команду к нападению, но тут поднял руку Илья.
- Постойте! – взволнованно крикнул он. – Ведь мы же христиане! Зачем нам убивать друг друга? Сегодня князья в которе, а завтра померятся… А мертвых уже не поднимешь, не оживишь!.. 
- Ступай к князю, смерд, если мертвым быть не желаешь! – послышалось в ответ.
Наступило напряженное молчание. Сторожи Святослава обнажили мечи, а сторожи Андрея – наложили стрелы на луки. Наконец Азарий махнул рукой, и четверо его ратников кинулись в бой. Илья, Алеша и Кузьма не двинулись с места. Троих они сразили стрелами еще на полпути. А четвертого – это был Жирослав – Кузьма сбил с лошади своей огромной булавой. Все произошло настолько быстро, что Азарий не сразу пришел в себя.
Илья подъехал к нему вплотную.
- Вложи меч свой в ножны, не то подниму тебя на копье! – с угрозой сказал он десятнику. – Ступай к Святославу и скажи, что князь Андрей не желает ратиться с ним. Пусть оставит Переяславль в покое. Ступай, пока голова на плечах цела!..
Азарий оценивающе оглядел противников, понял, что жизнь его висит на волоске, вложил меч в ножны и согласно кивнул головой:
- Скажу Святославу… Пусть оставит Переяславль…
Он повернул коня и медленно поехал к своему войску. Азарий действительно имел разговор со своим князем, но только сказал ему не то, что произошло на самом деле. На сторожу неожиданно напал большой отряд переяславцев, рассказывал десятник в кругу князей и бояр, только он да раненый Жирослав успели спастись. Его слова только усилили желание Ольговича захватить город.
Солнце уже склонилось к самому горизонту, когда неприятельские дружины встали друг против друга. Бояре советовали князю Андрею оставить битву до утра, но он сразу отверг такое предложение.
- Не желаю ждать! – резко сказал он. – Пусть Господь рассудит нас! Или умру, или добуду честь победой!
Переяславцы изготовились к бою. Князь Андрей разбил дружину на четыре отряда. Во главе одного из них встал сам, во главе других поставил своих бояр – Демьяна Куденевича, Вратислава и Шварна. Позади отрядов встали пешцы. «Ну, братья, вперед! Пусть победа достанется достойному!» – крикнул Андрей и первым бросился в атаку. Переяславская дружина, переведя коней в галоп, последовала за князем и врезалась в ряды объединенной рати Ольговичей. Завязалась битва. Ржали лошади, звенели мечи и вскрикивали раненые.
Илья заметил, как один из противников, ловко орудуя копьем и мечом, буквально косит переяславских ратников. Никто не может перед ним устоять. Илья ринулся ему навстречу. Святославов дружинник, действительно, оказался воином достойным всякой похвалы. Илья еле сдерживал его натиск.
В порыве сражения Илья задел мечом шелом противника. А когда шелом слетел, увидел знакомое ему лицо. Где он видел этого молодого парубка? Он продолжал отражать атаку и лихорадочно вспоминал, но вспомнить не мог. Неожиданно Бурко под ним стал оседать на землю. Илья посмотрел и увидел у коня окровавленный бок. И тут над ним завис меч… Одновременно он вспомнил рязанский торг.
- Добрыня! – успел вымолвить ватаман Воиня, и меч застыл в воздухе. Святославов дружинник снял шелом с противника.
- Илья из Мурома? Ты ли это? – удивленно уставился на него рязанский парубок. – А я ведь… чуть не убил тебя. Еще немного…
- Мне в бою смерть не писана – старцы так предсказали, - Илья спешился и помог коню опуститься на землю. – Кто-то задел Бурко копьем. Добрый конь, не раз меня от гибели спасал.
Добрыня тоже сошел с коня, и они обнялись.
…Исход сражения решила пешая рать переяславцев. Пешцы с ходу влились в бой, дружина Святослава почувствовала перевес, дрогнула и стала отступать. Убегающего врага переяславцы преследовали до самого Трубежа.
Это сражение, как и все другие во время распри между князьями, не было похоже на сражение со степняками или другими иноплеменниками. Там русичи бились остервенело, до последнего издыхания, и уступали в редких случаях, только когда грозило полное уничтожение. А зачастую и эта опасность не позволяла русичам повернуться к противнику спиной. Умереть на поле боя не считалось зазорным.
Здесь же первая стычка показывала: на чьей стороне перевес, и слабейшая сторона обычно старалась уйти без большого для себя ущерба. Междоусобная война была похожа на столкновение двух хищников,  один из которых, почувствовав большую силу, уступал первенство и просто уходил.   
После боя Илья и Добрыня еще долго сидели на ратном поле, вспоминали встречу в Рязани да ждали, когда Бурко наберется сил.
- Как ты оказался ратником Ольговичей, этих губителей простого люда? – спросил Илья.
- Матушка долго не отпускала меня на службу ратную, но умерла она. А жена и сынок Рагуйло не смогли удержать… Дорога привела в Чернигов-град. Там и поступил в дружину, потом жену с сыном перевез туда. Сейчас мы не рязанские - черниговские, - ответил Добрыня. 
- Кто нынче в Чернигове правит?
- Князь Владимир Давыдович. Всеволод Чернигов брату Игорю обещал, но когда в Киеве сел, почему-то отдал его Давыдовичу. А мне Игорь больше по душе, и я потом перешел в его дружину. Не захотел он на Переяславль идти, хотя Всеволод настаивал. Но Игорь все равно не пошел, только дружину свою дал. А мы люди подневольные…
- Куда сейчас пойдешь? Вернешься к Ольговичам?
- Не знаю… Князей много… Не желаю больше против своих воевать, против христиан. Только где такого князя найдешь? Нынче все они друг против друга стоят, куда нам, ратным людям, деваться?
- Иди к нам на заставу, - предложил Добрыне Илья. – Мы на порубежье стоим, Русь от Дикого поля охраняем и в княжеской которе редко принимаем участие. 
- А чего же сейчас?
- Не хотели мы, чтоб Ольговичи верх взяли и в Переяславле сели. Если Ольговичи в Переяславле будут княжить, половцы сюда как к себе домой ходить будут!
Когда уже почти совсем стемнело и пора было возвращаться, к ним подъехали Алеша Попович, Кузьма Белая Палица и с ними еще какой-то ратник. Они спешились и подошли ближе.
- Еле нашли тебя, ватаман, как сквозь землю провалился! – удовлетворенно вздохнул Кузьма. – Среди мертвых тебя нет и среди живых тоже. Все поле ратное обошли и все войско переяславское объехали – нет ватамана. А он здесь сидит!
- Бурка моего ранили, не могу оставить его, - показал Илья на окровавленный бок коня. – Жду, пока он окрепнет.
- Я когда тебя среди живых не нашел, худое подумал, грех на душу взял. Прости ватаман! – добавил Алеша Попович, посмотрел на Добрыню и спросил: - А это что за ратник?
- Мой супротивник был – из Святославовой дружины. Крепко стоял он против меня, чуть голову не снес мне мечом своим, да вовремя узнали мы друг друга. Он из Рязани родом. Когда-то встречались с ним на торге. Возьмем его на заставу?
- А чего не взять? Нам хорошие дружинники нужны! – Алеша Попович загадочно глянул на приехавшего с ними ратника и спросил Илью: - А этого парубка не узнаешь? Я тоже против него еле устоял. Только я узнал его, а он меня нет. И наседает на меня, наседает, сил уже нет стоять против него! Пришлось сказать, кто я таков, пока моя голова с плеч не скатилась.
Илья посмотрел внимательно на молодого ратника и разочарованно развел руками: - Не могу признать!
- А сейчас? – сказал ратник и снял шелом. И в высоком, крепком воине Илья узнал мальчишку, с которым когда-то встречался в черниговской веси.
- Михалка Данилович?! Ты ли это? – обрадовался встрече Илья. – Возмужал!.. Как ты попал к Ольговичам? Как поживает твой дед Демьян?
- Нет деда Демьяна уже на белом свете – половцы зарубили его во время набега. Не захотел он прятаться от поганых в лесу, вот и пал от половецкой сабли. А я сразу после этого в дружину черниговскую пошел, чтобы за деда отомстить. Да только отомстить никак не удается, все со своими ратимся.
- Пойдешь к нам на заставу? - спросил Илья. - Там, на порубежье, мы не против своих, а против Дикого поля стоим.
  Михалка расплылся в улыбке и согласно кивнул головой.
- Ну вот, - удовлетворенно потер руки Алеша Попович. – Ушли с заставы втроем, а вернемся впятером. – Он посмотрел на Илью и Кузьму: - Нас требует к себе князь Андрей! Говорит, если бы не мы, не видать ему победы над Всеволодом. Должно быть, отблагодарить нас хочет.
- Не нужна мне его благодарность, Алеша. За что благодарить? За то, что своих побили? Вон, все поле ратное усеяно мертвыми. Не нужна…
Они двинулись в обратный путь. Илья вел за повод Бурко и гладил его по голове. Конь тихо хрипел, словно благодарил своего хозяина за помощь, и медленно ковылял за ним. В дороге пятеро ратников встретили Демьяна Куденевича. Оказывается, переяславский боярин их давно ищет.
- Мои люди с ног сбились – а вас нигде нет, - сказал он. - Князь Андрей распорядился, чтобы дружинников из Воиня обязательно пригласили на честной пир по случаю победы. Он видел, как вы сражались, и отблагодарить хочет. А тебя, Илья, князь желает в дружину свою позвать. Если князь заприметил, не последним человеком в дружине будешь.
- Не пойду я в дружину! – отверг предложение Илья. – И на пир не пойду. Не досуг мне – на заставу возвращаться надо.
- Не пойдешь в дружину? Почему? – искренне удивился Демьян. - Любой смерд или оратай мечтает о службе в княжеской дружине, да не всякого возьмут. Ты сам это знаешь!.. Наш князь – добрый, ты сам знаешь. Недаром его люди Добрым прозвали. Почему не пойдешь к нам?
- Я и так служу князю великому, только не в дружине, а пока на заставе.
- В дружине выгодней. У хорошего князя дружинники всегда и в почете, и при золотой казне. Князь за хорошую, долгую службу и землей наградить может. А на заставе ни почета тебе, ни казны.
- Мне, Демьян, не нужен почет. Не нужны казна и земля. Не за этим меня сюда Господь послал. В дружине быть – значит, на своих, на христиан, с мечом идти. Не хочу я, не желаю!
- Ты прав, Илия Муромец! – боярин задумался и посмотрел в сторону поля ратного, густо усеянного мертвыми телами, над которыми кружились в небе стаи ворон. - Сколько людей сегодня полегло, сколько вдов и сирот осталось… И я не хочу против христиан ратиться. Да что поделаешь? Еще мой отец служил Владимиру Мономаху, сейчас я его сыну служу. Мы, князевы ратники, люди подневольные. Куда прикажет – туда и пойдем. Нынче брань великая на Руси стоит, не хочешь воевать против своих, против русичей, а придется. И опять польется христианская кровушка.
- Потому и не желаю я в дружину идти! – отрезал Илья. – Мне на заставе любо. Там моя доля!
- И нам на заставе любо! – дружно поддержали ватамана Алеша Попович и Кузьма Белая Палица. – Ни князей, ни бояр нет. Привольно!
Демьян Куденевич осмотрел ратников:
- Таких воев любой князь к себе возьмет. А сила княжеская в чем? В богатстве? Нет! В славе? Нет! В людях! Дружина и богатство князю добудет, и славу принесет!
Тут послышался конный топот, и к боярину на взмыленной лошади подъехал переяславский дружинник.
- Еле нашел тебя, Демьян. Куда ты запропастился? – с ходу выкрикнул он. – Кто-то Переяславль зажег. Говорят, это сторонники Ольговичей. Как бы Всеволод не воспользовался поджогом. Не ровен час, нападет.
- Всеволод сейчас, поджав хвост, бежит к себе в Киев! – усмехнулся Кузьма.
- Вы его плохо знаете! – заметил Демьян. – Чурила такой хитрый лис…Надо поспешить в Переяславль. – Боярин вскочил на коня и обратился к Илье: - Не хочешь в дружину – дело твое. Но если князь призовет тебя сослужить службу ратную, сослужишь?
- Доброму князю мы всегда служить готовы! Так, братья? – обратился Илья к своим товарищам.
- Так, ватаман! – ответил за всех Алеша Попович.
- Князь Андрей собирается на переговоры с половцами о мире. Устала Русь от половецких набегов. Надо дать отпор, но междоусобица мешает князьям собраться вместе и загнать поганых за Дон. Вот князь и пытается хотя бы договориться с половецкими ханами о мире. Но боится подвоха со стороны Кончака. Князь приказал мне взять с собой только самых опытных ратников. Пойдете?
- С Калин-ханом говорить!? – усмехнулся Илья, посмотрел на своих спутников и, увидев их согласие, утвердительно кивнул головой.

13 гл.                ВТРОЕМ ПРОТИВ ОРДЫНЦЕВ

Не хотел Всеволод Ольгович иметь дело с Мономаховичами, ох как не хотел, но иного выхода не было. Прослышав о новой которе между князьями, племена чуди, живущие по берегам Варяжского моря, перестали платить дань, у границ Владимиро-Волынского княжества появились ляхи, к Ростово-Суздальскому княжеству подошли волжские булгары. Но особенно активизировались половцы. Много воды утекло после победоносных выходов Мономашичей, и поганые опять голодными стаями  кружили по берегам Днепра и Днестра в поисках добычи. Своими набегами они все чаще доходили до весей Киева, и возникла прямая угроза великокняжескому столу. Половцы знали, что князьям сейчас не до них, что они не объединятся и не нанесут упреждающий удар, как это было во времена Мономаха и Мстислава Великого. Не объединившись, русичи не смогут им противостоять.
А потому, когда Всеволод услышал, что князь Андрей собирается встретиться в Малотине с половецкими ханами Кончаком, Боняком и Аепой, он не мог остаться в стороне. Как великий князь Всеволод тоже был заинтересован в мире со степняками. И он послал весть князю Андрею, что, дескать, больше не претендует на Переяславль и обещает забыть многолетнюю вражду. Но мир с переяславским князем нужен был Всеволоду не только потому, чтобы удачно провести переговоры с половецкими ханами, а в основном потому, чтобы ослабить позицию Мономаховичей. Его один из самых главных непримиримых врагов, ростово-суздальский князь Георгий Владимирович, или Юрий Долгорукий, тоже претендовал на великокняжеский стол. И Всеволод боялся объединения братьев Андрея и Юрия, князей сильных и волевых, которые, однако, порознь не представляли для него серьезной угрозы.
Князь Андрей Добрый, конечно же, откликнулся на предложение дружбы, хотя был уверен, что это просто временное перемирие. Он знал, что остаться в одиночестве, без поддержки других князей, на границе с Диким полем, значит, обречь все княжество на постоянные набеги.
Спустя несколько дней князья Андрей, Всеволод и младший брат его Игорь съехались в Малотине. Игорь долго не соглашался на призыв Всеволода, была обида на него за то, что не выполнил своего обещания и не дал ему Чернигов на княжение. Но когда услышал от Всеволода, что после него Киев достанется ему, согласился.
Малотин стоял на границе Руси с Диким полем. Эта бывшая сторожевая застава, благодаря близости к торговому пути выросшая до небольшого городка Переяславского княжества, лучше других подходила для подобных переговоров. Вскоре к городку прибыли половецкие вежи. Остановившись станом под городскими стенами, они практически почти окружили Малотин.
Всеволод послал половецким ханам весть, что приглашает их в терем посадника на переговоры, но получил отказ. Ханы не захотели ехать в город, который они не однажды безуспешно пытался захватить, и в ответ сами приглашали их в гости. Узнав об этом, дружины князей забеспокоились.
- Не ловушка ли это, княже? – предположил Демьян Куденевич. – Не доверяю я половцам: одной рукой предлагают испить вина, а в другой прячут ножной меч. Все пойдем с тобой!
- Нет! – отклонил предложение воеводы князь Андрей. – Всеволод и Игорь берут с собой только десяток дружинников. Как я возьму больше? К тому же там находится еще хан Аепа, который мне по материнской линии приходится родственником. Подбери людей, самых надежных, опытных, с ними и пойдем.
Всеволод, высокий и полный, с рыжей клинообразной бородкой и длинными усами, и Андрей, среднего роста и телосложения, с черной, стриженой бородкой, оба были одеты одинаково: в червленых плащах и золоченых шеломах. Под ними кони – белые, тонконогие, сбруи на них камнями-самоцветами усеяны. Они ехали впереди стремя в стремя, как бы в подтверждение дружбы между Мономаховичами и Ольговичами. За ними брат великого князя Игорь Ольгович, далее бояре и дружины с развернутыми стягами. Позади следовали обозы с подарками ханам – золото и серебро, паволоки и драгоценные византийские сосуды, чтобы половцы были сговорчивее.
Их ждали. Князья сразу вошли в белый шатер, особняком расположившийся в центре стана, а прибывшие с ними бояре и дружинники остались у входа. Они стояли напротив нукеров – хановых телохранителей и напряженно ожидали конца переговоров. Руки лежат на рукоятях мечей и сабель, готовые в любое мгновение обнажить клинки. Чуть поодаль стоял и строго следил за всем происходящим Неврюй, второй человек в Кончаковой орде. О его жестокости ходили легенды. За непослушание от него страдали не только рабы и слуги, которых он мог без лишних разговоров зарубить саблей, но и простые воины. Маленького роста, худой, с вечно диким выражением лица и злыми глазами, Неврюй производил впечатление ядовитой змеи, которая хоть и мала, но укусить может до смерти.
Русичи стояли, внимательно смотрели на нукеров и терялись в догадках. Как закончатся переговоры? Сумеют ли противные стороны найти общий язык? Пожелают ли ханы принять мир от князей? А если не договорятся? Если отвергнут подарки? Война - это лучшее, что их ждет! В худшем случае – русичи умрут здесь вместе с князьями. Зорко наблюдающие со стен Малотина дозорные не успеют дать команду готовым к бою воям, как все будет закончено.
Илья увидел в половецком стане светлобородых мужиков и женщин в платках поверх головы, не похожих на кочевников. Сердце заныло: это были русичи. Как они сюда попали? Из какого града, веси их на волосяном аркане утащили в далекие степи? Он подошел к ним.
- Добрый человече! – сразу обратился к нему ближайший невольник, исхудавший до того, что еле держался на ногах. – Выкупи нас! Христом Богом просим. Возвернем убыток потом. Шорник я, не из последних. Ослобони нас, братие!
- Откуда вы?
- Из всех земель мы! – ответил другой пленник. – Он - черниговский, я - переяславский.
- А я из Киева-града! – послышался тихий голос со стороны. Илья оглянулся и увидел дивчину. Ладная, крепкая, смелый, но грустный взгляд, волосы цвета спелой пшеницы.
- Не купец я, люди добрые, а ратник. Где мне злата столько взять? – развел руками Илья и впервые в жизни пожалел, что не имеет золотой казны.
- Ты хоть ее одну выкупи. Пропадет дивчина здесь, среди поганых.
- И на нее у меня казны нет! – Илья посмотрел на девушку и спросил: - Кто ты? Как тебя величать?
- Киевская я, дочь чеботаря Саввы. Батюшка меня Златогоркой называл, а здесь у нас нет имен.
- Чеботаря Саввы? Знаю твоего батюшку. Как попала в полон?
- Лыко на лапти драла по берегам Лыбеди. И не заметила, как наскочили, схватили…
Около ханского шатра возникло оживление. Илья быстро направился туда и на ходу бросил: - Я князя попрошу выкупить вас. Отслужу потом…
Из-за полога шатра кто-то выглянул и коротко что-то сказал нукерам. Русичи насторожились, но тревога оказалась напрасной. Ханская прислуга засуетилась. Вскоре, как по мановению волшебной палочки, напротив шатра появились широкие цветастые ковры, уложенные кошмами и расшитыми подушками и уставленные всевозможными яствами. Наконец полог шатра широко откинулся, и оттуда вышли князья и ханы. Они расселись на одной стороне ковров, и рабы стали обносить их серебряными кубками с вином и подносами с горячим пловом. Илья стоял поодаль и смотрел на Златогорку, которая из большого кувшина подливала вино, и тяжко вздыхал. Девушка тоже мимоходом с надеждой глянула на него, но после грозного окрика Неврюя опустила голову и бросилась выполнять свою работу.
Дружинники со стороны наблюдали за пиром и по лицам князей старались понять: как прошли переговоры, сумели они договориться о мире или нет. Всеволод и Игорь оживленно о чем-то беседовали с Аепой. А князь Андрей молчал, насупившись, он почти не притрагивался к пище. Значит, его что-то не устраивало. Видимо, либо нехристи не дали ему твердых обещаний не нарушать границ Переяславского княжества, либо его тоже покоробила привычка Кончака на переговорах не брать с собой половецких слуг-нойонов. Он обычно брал на переговоры с русичами в качестве рабов русичей, с булгарами – булгар, с ляхами – лях. Наверное, Калин-хану это доставляло удовольствие и поднимало в собственных глазах.
Настроение переяславского князя не ускользнуло от внимания половецких ханов. Аепа хлопнул в ладоши, и пространство перед гостями очистилось от прислуги. Ордынцы воткнули в землю несколько копий-сулиц, на тыльный конец воткнули тыквы. И лучшие половецкие всадники показали свою удаль: на полном скаку они одним ударом срубали тыквы. Потом  вперед вышли два высоких и хорошо сложенных нукера. Они обнажились до пояса и схватились в борьбе.
Неврюй время от времени смотрел  на князя Андрея и видел, что того не очень-то интересует и это состязание. Тогда он подозвал к себе толмача и что-то тихо шепнул ему на ухо. Толмач подошел к Всеволоду  передал ему слова ханского воеводы. Беспечность с лица великого князя  быстро слетела. Он обеспокоено поглядел на стоящую поодаль дружину, на нукеров и согласно кивнул головой. Видно было, что кивнул неохотно, через силу.
- Сартак! – чему-то улыбаясь, сказал вполголоса Неврюй. Его слова тут же пронеслись по толпе. От хановых нукеров отделился крупный, даже неестественно крупный человек. Это был гулям – личный телохранитель Кончака. Он неспеша, даже с какой-то ленцой скинул с плеч меховую накидку, с головы – малахай (меховой головной убор), затем снял халат и вышел в круг. Высокий и толстый, он презрительно смотрел в сторону русичей. Его черные, как смоль, волосы космами спадали на плечи, глаза бешено сверкали.
Против него вышел бороться великокняжеский дружинник Жирослав. Он тоже был толстый, но не смог долго противостоять ордынцу, который был чуть ли не на голову выше русича. Вскоре Жирослав уже лежал на земле, сломленный более сильным противником. Гулям победоносно посмотрел на дружинников, князей - знай, мол, наших, и с вызовом крикнул в их сторону: «Урус!». Ханы в это время еле сдерживали усмешку.
Всеволод повернулся к Андрею и разочарованно развел руками:
- Ну, теперь твоя очередь! Поглядим, долго ли твой ратник продержится против Кончаковского батыра?
- Вот нехристи поганые! – в сердцах ругнулся Демьян Куденевич и подошел к Илье Муромцу: - Нельзя нам посрамленными уйти, никак нельзя! Всеволодов гридень проиграл, теперь наша очередь выходить на борьбу. Кого посоветуешь, Илия? Кто из наших сможет устоять против Сартака? Вельми могучий батыр! А устоять надо! Никогда еще русичи не уступали степнякам, и сейчас не должны. Кого?
Илья осмотрел Андреевых гридней и, чтобы не обидеть никого, сказал:
- В нашем стане все как на подбор! Ты Добрыню попроси! – указал он на своего побратима. - Не смотри, что молод … сломает и о землю ударит. Я встречался с ним на ратном поле, знаю его силушку.
- Хороший ратник! – одобрил выбор Демьян, оглядывая Добрыню Никитича. – Помню его по сражению за Переяславль. Только устоит ли? Сам Жирослав не устоял!
- Устоит! – уверенно сказал Илья.
- Так и быть! – решил Демьян и показал рукой Андрею на Добрыню. 
Переяславский князь удивился столь странному выбору своего воеводы, но, видимо, настолько ему доверял, что согласился с ним.
Добрыня, который был не такой внушительной комплекции и ростом ниже, чем половчанин, вызвал смех не только у ордынцев. Дружинники Ольговичей тоже неодобрительно глядели на выбор Демьяна и открыто посмеивались. И лишь уважение к переяславскому воеводе, слава о котором гремела по всей южной Руси, не позволяла им вмешиваться.
Поединщики не приглядывались друг к другу. Уверенный в своей скорой победе Сартак ухватил Добрыню за пояс и хотел приподнять. Однако, к большому удивлению присутствующих, взлетел на воздух не русич. Добрыня схватил противника мертвой хваткой за туловище, оторвал от земли и сжал так, что он захрипел и у него захрустели кости. Продолжая удерживать половчанина в воздухе, русич сжимал его все сильнее и сильнее, а потом перекинул через себя. Сартак грузно ударился о землю и затих. Половцы ждали, что он вскочит и попытается наказать своего обидчика, что-то призывно кричали ему, но ханов телохранитель продолжал неподвижно лежать.
Тогда к нему подбежали люди, попытались привести в чувство, поднять, но оказалось, что лежащий …уже мертв. Вскоре погибшего Сартака под женские вопли и причитания унесли. Как только Добрыня остался один, он направился к своей дружине, но дорогу ему преградили нукеры. Они молча, с ненавистью смотрели на русича, осмелившегося убить их сородича. Неврюй глянул на Кончака, потом молча кивнул нукерам, провел рукой по горлу и крикнул:
- Саклаб! Урус!
И тот час же плечи Добрыни охватило кольцо волосяного аркана. Невесть откуда взявшийся половецкий всадник натянул аркан, чтобы сбросить русича на землю и, возможно, потащить за лошадью по бескрайней степи. Это наказание среди кочевников было одно из самых распространенных. Однако Добрыня не сдвинулся с места, только покачнулся. Более того, он напрягся и разорвал сжимавшее его кольцо, потом за свободный конец аркана дернул с такой силой, что вырвал всадника из седла. Толпа ордынцев ахнула… Разорвать волосяной аркан не под силу даже строптивому жеребцу, а тут – человек.
И тогда телохранители Кончака обнажили клинки. Увидев это, князь Андрей вскочил, хотел что-то сказать, но его остановил Всеволод и силой усадил на место.
- Нас здесь слишком мало, - недовольно зашипел он. – Случись что – не уйдем живыми. Ратник сам виноват, за кровь платят кровью. Для нас лучше пожертвовать одним воем, чем, заступившись за него, всколыхнуть всю орду и накликать беду.
Андрей посмотрел на Кончака, надеясь на его справедливое решение. Но Калин-хан сидел, низко опустив голову, с каменно-невозмутимым лицом и, казалось, не замечал ничего вокруг. Боняк и Аепа, которые были старше Кочака, тоже молчали – не их воин погиб. И тогда Всеволод предостерег воевод от вмешательства.
Но не вмешаться не могли Илья Муромец и Алеша Попович. Они кинулись на помощь своему побратиму, с трудом пробились сквозь плотное кольцо ордынцев и встали рядом с Добрыней – бок о бок, спина к спине.
- Гой еси, добры молодцы, - угрожающе произнес Илья. – Не замайте мальца, а то худо будет!
- Не дадим побратима в обиду, - поддержал его Алеша. – Если сгинем, так вместе.
Толпа половцев двинулась на них грозной стеной. Оглядев их обнаженные клинки, Алеша отстегнул от пояса свой меч и демонстративно отбросил его в сторону. Илья последовал его примеру.
- Сабельки-то оставьте, поганцы! – показал Алеша ордынцам на их обнаженные клинки. – Мы же безоружные! И подходите, не бойтесь, сильно не обидим, ну разве что самую малость. Кто смелый?
Половцы приняли предложение русичей. Они тоже обезоружились, скинули с себя черные накидки и клобуки.
Противники сошлись в борьбе. Русичам выйти победителями в этой схватке было почти невозможно – слишком много ордынцев стояло против них. Однако одолеть русичей оказалось не так легко. Нападающие нукеры, несмотря на то, что все они были рослые и крепкие, отлетали в стороны с такой силой, что некоторые из них долго не могли подняться. Наконец, образовалась огромная куча!..
- Все! – обреченно выдохнул Демьян Куденевич. – Задавят воинцев числом, не выбраться им живыми из этой кучи. Пусть и я костьми лягу, но не брошу своих братьев-христиан. – Он осмотрел своих дружинников и вытащил меч из ножен. – Пойдете ли со мной против нехристей?
- Пойдем, воевода! – ответили ему гридни Андреевой дружины. – Не дадим на расправу поганым своих братьев.
- Вы что, ополумели? – неожиданно возразил им десятник Всеволодовой дружины Азарий Чудин. – Воинцев уже задавили, не помогла им сила. А если кинетесь на половцев, тогда и наш черед наступит, и нас задавят.
- Мы-то ладно, но и князья живыми не уйдут! – поддержал десятника Жирослав. – Подумайте о своем князе Андрее! Вложите мечи свои обратно в ножны. Вложите скорее, пока беду не накликали.
- Ладно! – решил Демьян. – Вы, Ольговичи, не вмешивайтесь в брань. Мы сами… А если Всеволода не тронут, не тронут и нашего князя. Пошли, братья!
Переяславские дружинники двинулись на половцев. Между тем оказалось, что сопротивление русичей не было сломлено. Один из них поднялся и легко раскидал облепивших его врагов. Это был Илья Муромец. Затем он ухватил за ноги ближайшего половца, раскрутил его над головой и, словно огромной палицей, стал крушить наседавших на него противников. От каждого его удара валились с ног сразу по нескольку человек.
Этой «палицей» он до тех пор бил кончаковых нукеров, пока они не отошли в сторону, опасаясь не столько русича, сколько жалея своего соплеменника.   
Как только борьба закончилась, Илья бережно положил половчанина на землю. Через некоторое время он встал, мотнул окровавленной головой, обвел толпу туманным взглядом, пошатнулся, но удержался на ногах. Половцы, как по команде, обнажили клинки. Неврюй, не отрываясь, смотрел на своего хана, чтобы узнать, какую команду дать нукерам. Но Кончак продолжал сидеть с непроницаемым лицом и хранил молчание.
 Вместо него поднялся хан Аепа, престарелый, пользующийся в степи огромной властью человек, имеющий дальние родственные связи с родом Мономаховичей. Он приподнял правую руку и что-то коротко бросил кончаковым нукерам. По всей вероятности Аепа предостерегал их от необдуманных действий. Но кончаковские нукеры не спешили выполнить волю чужого хана. Тогда поднялся хан Боняк, повелитель задонских степей, менее старый, чем Аепа, человек, но обладающий самой большой ордой. Он тоже сказал что-то резко, твердо и недовольно махнул рукой в сторону нукеров. Среди хановых телохранителей возникло замешательство: они не знали, как им поступить, и ждали ответа от своего хана. Но Кончак продолжал молчать. Тогда поднялся князь Игорь. Всеволод удивленно посмотрел на него, но удерживать не стал.
- Оставь, Кончак, боевой пыл для ратных дел, мы здесь собрались не для брани, - спокойно, но твердо обратился он к хану. – Твой воин погиб в честной борьбе!
Кончак, скрывая недовольство, посмотрел на Игоря и махнул рукой своим телохранителям. Нукеры быстро вложили клинки в ножны и поспешили убраться восвояси с глаз хана. Мало кто знал причину покорности этого самого строптивого в степи хана перед младшим братом великого князя. А причина была веская… Кончак, у которого подрастала дочь Свобода, имел договоренность с Игорем, имеющим младого сына Святослава, о помолвке своих детей. Ссориться с будущим кумом ему не хотелось.
Уже многие половецкие ханы Дикой степи, отдавая дочерей, внучек и племянниц за русских князей, не ходили больше в поход на Русь, а если и поднимались, то по призыву зятьев и кумов. Хан Кончак слыл одним из ярых противников Православия, потому и не хотел родниться с русскими князьями. А тут вдруг согласился и сам  выступил инициатором помолвки Свободы со Святославом. Говорят: дочь его уговорила…Только удержит ли Кончака родство с Игорем от походов на Русь? Всеволод и Игорь были уверены, что нет. Но надежда теплилась…
Трое русичей отошли к своим дружинам. Вскоре к ним подошел толмач и с поклоном сказал:
- Вас требует к себе Аепа, повелитель земель!
Добрыня и Алеша глянули на Илью:
- Как, ватаман, пойдем?
Илья посмотрел на князя Андрея, дружину и понял: нельзя обидеть хана.
- Ну что ж! – усмехнулся он. – Коли требует…
Трое русичей не спеша подошли и встали напротив хана Аепы. Они ждали вопроса, похвалы или порицания – все что угодно, но только не это… Хан внимательно, с прищуром своих узких глаз осмотрел их, потом собственноручно наполнил до краев большую чашу вином, подал Илье и рукой показал, пейте, мол, до дна. Наступила тишина.
Илья принял чашу, увесистую, вмещающую в себя чуть ли не полведра, и припал устами. Он пил вино и задавался вопросом: миновала ли опасность? И не находил ответа, поэтому совсем, или почти совсем, не пьянел. Потом передал чашу Алеше.
Толмач в это время, низко склонившись над Кончаком, что-то тихо ему шептал, показывая на русичей. Последним принял чашу Добрыня. Он пил долго и, видно было, что через силу. Остановился, перевел дух. Из переяславской дружины донеслись поддерживающие крики: «Давай до дна, не посрами!» И Добрыня опять припал к братине и осушил-таки ее до дна.
Раздались одобрительные возгласы не только со стороны дружины, князей, но и половецких ханов. Аепа и Боняк одобрительно улыбались и откровенно восхищались отважными русичами. Лишь Кончак не сменил гнев на милость, продолжал  смотреть на все происходящее если не с ненавистью, то с полным безразличием.
- Хорошие у тебя батыры! – сказал через толмача Аепа князю Андрею. – С такими людьми можно ходить и на рать, и на переговоры. Такие батыры помогут тебе стать великим князем.
От этих слов Всеволод поперхнулся и недовольно поглядел на Аепу. Это не ускользнуло от внимания старого и хитрого «повелителя земель», он усмехнулся и добавил:
- А мои люди, если призовешь меня, тоже помогут тебе в этом!
Аепа обратил взор на троих русичей, которые продолжали стоять напротив него.
- Просите, что хотите… Золотую казну дам за смелость вашу и силу. Просите! – И он махнул рукой в сторону возов с подарками.
Все замерли в ожидании ответа. А русичи от неожиданности даже растерялись. Алеша и Добрыня посмотрели на Илью. Ватаман Воиня вышел вперед и сказал:
- Дозволь, Аепа, высказать просьбу нашу.
Толмач перевел, и хан согласно кивнул головой.
- Невольники в вашем стане есть – русичи. Отпусти их на волю, на Русь. А больше нам ничего не надо!
- И все? – воскликнул хан после того, как узнал о просьбе. – А злата, серебра? Не хотите богатыми стать? Я хороших батыров щедро одариваю…
- Мы за богатством не гонимся, хан! – ответил Алеша. – Нам и княжеской награды хватает.
Аепа удивленно усмехнулся и посмотрел на Кончака:
- Эти невольники из Кончаковой орды. У него и проси.
Все обратили внимание на Калин-хана. Тот наконец-то поднял голову и, прищурившись, с хитрецой оглядел присутствующих и что-то резко сказал.
- Светлейший хан говорит: «Не слишком ли дорогой подарок просят воины-руссы за смерть его лучшего нукера Сартака?» - перевел слова Кончака толмач.
Наступила напряженная тишина. Неожиданно встал князь Игорь.
- Наши дружинники одержали победу в честной борьбе. Негоже хану гневаться на них. А если для тебя невольники слишком дорогой подарок, одари их чем-нибудь другим, - предложил он.
- Нам другого подарка не надо! – угрюмо повторил Илья.
Кончак о чем-то подумал, потом глянул на Неврюя, недовольно процедил сквозь зубы: «Якши!» и молча махнул ему рукой. И Неврюй спешно пошел выполнять волю хана – освобождать невольников-русичей. 
 
14 гл.                В КИЕВЕ
 
По два десятка лет отслужили на дальней богатырской заставе Илья Муромец и Алеша Попович, чуть меньше Добрыня Никитич. За это время на великокняжеском столе сменились Мстислав и Ярополк, на переяславском – Андрей, которого в народе за простоту отношений и доброту прозвали Добрым.
Во время похорон Андрея Доброго (23 января 1141г.) случилось дивное знамение, которое люди сразу связали с новыми несчастиями на Руси. …Лаврентьевская летопись сообщает: «когда князя несли к гробу, на небе стояли три солнца, сияющих между собой, и три столпа стояли от земли до неба, а вверху, надо всем, месяц, словно дуга, отдельно стоял; и стояло знамение то, пока не похоронили его».
Так оно и случилось. На Руси вспыхнула новая вражда между Мономаховичами и Ольговичами. Игорь и Святослав Ольговичи объявили войну Вячеславу, который после смерти брата занял Переяславль. Город они не взяли, но в отместку сожгли всю переяславскую весь и много близлежащих сел. Вячеслав видел это опустошение, но в отличие от умершего брата не стал призывать под свой стяг дружину и всех ратных людей княжества, чтобы изгнать из своей вотчины Ольговичей.
За это время Илья успел обвенчаться со Златогоркой, той самой кончаковской полонянкой, освобожденной в Малотине, а Алеша Попович - с Василисой, дочерью горшечника Самохи. Венчались обе пары в Переяславском храме Архангела Михаила. Скрепил их брачные узы и благословил на совет да любовь отец Евфимий, переяславский епископ. А через положенное время Господь послал им детей: Илье – сына, русоволосого, как мать, и крепкого, как отец, а Алеше – дочь, кудрявую и бойкую, как отец, и смышленую, как мать. Сына Илья при крещении назвал Николаем – в честь заступника ратных людей Николая – чудотворца, икона которого висела в гриднице на заставе. Но называли его матушка с батюшкой ласково – Сокольник, за его дружбу с соколом.
Мальчишка рос шустрым, задиристым и не по годам сильным. Все на заставе говорили, что из него выйдет хороший ратник. Однажды он на спор с посадскими ребятишками забрался на самый высокий каменистый утес у берега Стугны, где находилось гнездо сокола, и принес оттуда яйцо. Вскоре вылупился птенец. Что с ним делать, он не знал, и выходил птенца.
Златогорка с Сокольником недолго пожили на заставе. После очередного половецкого набега Илья отправил их от беды подальше – в Киев к отцу Златогорки Савве-чеботарю. Как они там в далеком стольном граде? Илья давно не получал от них вестей и беспокоился.
Илья, Алеша и Добрыня давно отслужили положенный десятилетний срок для вступления в великокняжескую дружину и могли вернуться в Киев. Могли, но не ехали, все медлили. Здесь, на порубежье, хоть и опасность грозит ежечасно, зато живется привольней: нет ни бояр, ни тиунов, ни господ. Здесь все равны. Была еще одна причина их невозвращения: не хотелось служить под началом Всеволода Ольговича.
Богатыри заставы не только охраняли южное порубежье от Дикого поля. Одна из основных задач Воиня была и защита днепровского пути «из варяг в греки» от половцев и разбойников, которых манили к себе богатые купеческие караваны судов. Поэтому, как только вскрывался ото льда Днепр, богатыри уделяли гречнику особое внимание. Они либо углублялись в степь, там встречали караван и шли берегом реки впереди него, либо спускали на воду свою лодью, нос которой украшала вырезанная из дерева соколиная голова, за что лодью прозвали Сокол-корабль, и сопровождали по воде купеческие суда.
Без надежной защиты гречнику не быть. Это понимали все: и простые люди, и бояре-князья. Разбойники быстро перехватят суда. На перекатах груженные товаром суда часто садятся на камни. Людям приходится выходить из них, даже порой выгружать часть товара на берег, чтобы преодолеть камни. Тут и ждет неосторожного купца лихая ватага половцев или разбойников. Если нет защиты у купца, он потеряет все: и товары, и голову.
Раз в месяц по Днепру, обычно вместе с торговым караваном, на заставу доставляли яству из Киева. Но с приходом на великокняжеский стол Всеволода челны от киевского тиуна стали приходить в лучшем случае полупустыми, в худшем – вообще не приходили.
На этот раз прислали не просто меньше - все скудные припасы были испорчены и в пищу не годились. Сколько раз в Воине назревала вражда против великого князя, многие дружинники грозились оставить заставу: не можем, мол, голодными служить службу ратную. И каждый раз Илья уговаривал их остаться, потерпеть еще немного. Не удалось удержать только Ваську Долгие Полы. Потянуло его скоморошить, и ушел он с бродячими скоморохами вновь бродить по городам и весям.
- Сколько терпеть такое будем, ватаман? – возмущался Елизыныч. – Из этой крупы кашу не сваришь, это гниль, а не крупа. Чем я вас кормить буду? Опять у смердов просить? Они сами досыта не едят!
- Доколе Чурила нас голодом морить будет? – не выдержал и самый спокойный, рассудительный из всех Сухан Доментьевич. – Скоро и меч с голодухи не поднимем. При Мономаховичах нам сытнее жилось!
Все знали, что это так. Во времена Мстислава и Ярополка, не говоря уже об их отце Владимире Мономахе, порубежные заставы снабжались яствой в первую очередь. О защитниках порубежья великие князья заботились не меньше, чем о своих дружинах. И шли из Витичева, главной киевской пристани, на заставы полные челны с мукой, крупой, маслом, медом в липовых кадушках и крицами, из которых потом кузнецы ковали оружие. На этот раз терпение лопнуло и у самого Ильи.
- Что делать будем, храбры? – спросил он у своих дружинников-побратимов, которые стояли возле прибывшего челна и с негодованием смотрели на скудные и испорченные припасы.
- А что скажешь, то и делать будем! – глухо промолвил подватаманный Добрыня Никитич. – Скажешь смириться – смиримся, скажешь пойти к Чуриле и потребовать ответа – потребуем.
- И потребуем! – тут же отозвался Алеша Попович и оглядел всех. – Мы здесь жизнью рискуем каждодневно, а для нас даже пресных лепешек не прислали.
- А может, присылали, да они в дороге в чужое брюхо попали? – подозрительно оглядел Елизыныч двух княжих служек, выгружавших скудные припасы из челна на берег.
- Что ты, что ты! – ужаснулся один из них. – Да как можно?! Все, что Ратша велел загрузить, то и привезли.
- Даже больше привезли… Пока Ратши не было, меда бочонок прихватили! - перешел на шепот второй. – Знаем: голодаете. А голодным-то как против поганых устоять?
- Верю я им! – сказал Илья, и княжьи слуги повеселели. – Не первый год к нам припасы возят.
- Не хватятся бочонка-то? – усмехнулся Елизыныч.
- Не хватятся. Там от припасов склады и амбары ломятся, а вам возить не велят. Обойдетесь, мол! Не вы одни голодаете! На другие заставы тоже мало возим.  Не дает Ратша больше возить – все себе хапает! Люди говорят, на его дворе столько припасов всяких, что целое войско прокормить можно, а золотой казне позавидует и знатный воевода или князь.
- Обойдетесь!.. Не наши ли харчи он к себе прибрал? И не подавится никак! – буркнул Кузьма. - Харю, наверное, наел – широкую! А мы без хлеба уже неделю сидим! До какой поры, ватаман, такое терпеть будем?
- Хватит терпеть! – наконец решил Илья. – Поедем к великому князю и спросим его, почему голодом нас морит? Да и плату пора за великокняжескую службу получить!
С первой же оказией, сопровождая очередной купеческий караван на своем Соколе-корабле, Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Никитич отправились в Киев. Но по прибытии в главный стольный град Руси трое храбров узнали, что на великокняжеском столе уже нет князя. 1 августа 6654 года (1146 г. от Р.Х.) Всеволод умер, а на его место еще никто не взошел. Но вопреки этому грустному событию, народ в Киеве ликовал. Как отмечали летописцы, о Всеволоде сокрушались лишь «близкие к нему женщины, коих он очень любил и миловал подарками».
В трактире Маринки Кайдаловны было необычайно многолюдно и шумно. Страсти кипели нешуточные. Оказалось, что намедни состоялись похороны Всеволода, а перед этим его брат Игорь торжественно, под стягом и во главе дружины, въехал в Киев. Этот факт и послужил яблоком раздора между сторонниками и противниками Ольговичей.
- Долой Ольговича! – кричали из одного угла.
- За нового великого князя Игоря! – доносилось из другого.
Периодически противные стороны сходились в короткой, пьяной драке, но их быстро унимали и растаскивали. Спор на время утихал, но потом возникал вновь.
Храбры из Воиня из-за такого шума незамеченными вошли в трактир и, не найдя свободного места, потеснили хмельных посетителей, уселись за стол и с интересом   стали наблюдать за происходящим.
- Нельзя Игорю присягать в верности! – послышался громовой голос кузнеца Аники. – Пусть сначала уберет Ратшу. Уберет, а опосля поглядим…
- Можно присягать! – кричали из дальнего угла. – Это лучший муж Олегова племени. Он – достойный князь!
- Нельзя! Он еле ходит. У него ноги болят, это все знают. Как ему, хромоногому, немощному, княжить? – вставил свое слово Савва.
- А зачем ему пешим ходить? Пусть на коне ездит. Присягнем Игорю!
- Что?! – опять рассвирепели Аника, Савва и их соседи по столу. – А ну, кособрюхие, выходь на середину драться. Сейчас посмотрим, чья возьмет.
И опять возникла потасовка. Но на сей раз дело принимало серьезный оборот. Сторонников Игоря было гораздо меньше, и они терпели поражение. И тут раздался громкий, перекрывающий шум драки, голос:
- Игорь – достойный князь!
Дерущиеся остановились. От них отделился Аника и, сжав кулаки, обернулся на голос.
- Кто это сказал? Кто тоже за Ольговичей? – с угрозой спросил он.
- Я! – спокойно ответил Илья.
- Ты кто таков?
- Илией кличут меня. Муромцем.
Возникла тишина, а потом раздался радостный вопль чеботаря Саввы:
- Илейка! Наконец-то приехал навестить нас! Это мой зять из Воиня! Чоботок!
Савва бросился обнимать Илью. Аника широким движением руки смахнул с их стола грязную посуду, а со скамьи захмелевших и заснувших едоков, и крикнул в сторону закутка у печи:
- Эй, Маринка! Не томи гостей дорогих голодом, корми скорее!
Хозяйка стала расторопно расставлять яству и напитки на столе, а Аника вдруг посерьезнел и глухо спросил:
- Так ты, Чоботок, за Ольговичей!? А знаешь ли ты, сколько горя принес нам его покойный брат Всеволод? Назначенные им киевкий тиун Ратша и вышегородский Тудор ограбили весь народ до нитки.
- Да, да, ограбили! Таких больших податей не было ни при одном великом князе. Сколько людей они по миру пустили, сколько детей за неплатеж мыта в рабство забрали… Много душ они загубили! – поддержали кузнеца окружившие их люди.
- Знаем мы, Илья, почему ты Игоря поддержал, - с сожалением покачал головой Савва. – Твой сын, а мой внук у него в ловчих. У Игоря охота с соколом самая любимая из всех, а потому он взял Сокольника к себе. Ради сына любимого ты стараешься!..
Всем было хорошо известно, что особою утехой князь Игорь считал не псовую, а соколиную охоту. Это была его настоящая страсть, которую отметили даже летописцы: «Сей Игорь Ольгович был муж храбрый и великий охотник к ловле зверей и птиц, читатель книг и в пении церковном учен…» Сокольника со своим кречетом князь заприметил и взял в княжескую ловчую команду сначала подсокольничим, а потом сделал главным сокольничим.
- Нет! Сын здесь ни при чем! Игорь однажды слово замолвил за нас перед Калин-ханом, и удалось избежать беды! – И Илья рассказал собравшимся о событиях в Малотине на переговорах с половецкими ханами.
- Если бы не Игорь, не сносить бы нам тогда головы, - поддержал ватамана Добрыня.
- Илейка! Алешу, сына ростовского попа, твоего побратима, мы знаем, а кто с тобой еще? Кто это? – спросил Савва и показал на Добрыню.
- И это мой побратим! Мы все на заставе побратимы. Там иначе нельзя. Добрынюшка это – мой подватаманный.
- Так почему же вы, защитники наши, встали горой за Ольговичей? – вернулся к разговору Аника. – Чоботок, пойми, Ольговичи – губители наши. Настрадалась от Всеволода Русь-матушка, настрадался простой люд, сил нет!
- Мы тоже против Всеволода! – вступил в разговор Алеша Попович. – А Игорь … Бог сам рассудит, кому быть великим князем.
- И мы не против самого Игоря! – стал объяснять кузнец. – Но как терпеть тиуна Ратшу? Вот если б Игорь этого тиуна убрал…
- Правильно! Долой Ратшу! – в один голос дружно закричали все посетители трактира, в том числе и те, кто поддерживал Игоря.
- И мы против Ратши! – сказал Добрыня. – Все заставы на порубежье голодом заморил киевский тиун.
- Голодом?! – ахнул Аника. – Такого на святой Руси еще не бывало. Надо Ратшу убирать.
- Как ты его уберешь? – закричали со всех сторон люди. – Кто нас, простолюдинов, послушает?
- Послушают! Надо на вече народ собирать, Игоря пригласить и все там рассказать. А потом клятву с князя взять, чтобы убрал Всеволода тиуна.
- А если не даст клятву?
- Тогда …
Договорить кузнец не успел. Дверь в трактир настежь раскрылась, и с порога кто-то взволнованным голосом закричал:
- Присягнул! Игорь присягнул в верности боярам на Ярославовом дворе!
Наступившую тишину нарушил Савва:
- А мы? Кто нам будет клятву давать? Собирай вече!
- Правильно! Пойдем, други, вечевать! Собирайся, народ! Бей в колокола! – поддержали его люди и шумной толпой повалили на улицу.      


15 гл.                ВЕЧЕ
Торжественно, под личным стягом и в окружении дружины, въехав в Киев, князь Игорь направился на Гору, на Ярославов двор, где находился великокняжеский терем. Он ехал, заинтересованно оглядывался по сторонам и не замечал среди столпившихся у дороги киевлян радостных лиц. Спешившись на дворе, он сразу же распорядился, как принято издревле, созвать лучших людей, дабы выбрать среди них своих ближайших сподвижников. К неудовольствию князя на двор пришли далеко не все бояре. Появились лишь те, кто поддерживал Всеволода. Но, увидев среди пришедших боярина Улеба, знаменитого своим мужеством и бесстрашием, успокоился. Благодаря этому воеводе, Всеволоду удавалось вести за собой всю киевскую чернь. А если будет власть над чернью, значит, будет власть и над городом. В расположении боярина был заинтересован и Игорь. Он подошел к Улебу и громко, чтобы слышали все на дворе, сказал:
- Держи тысячу воев, как при Всеволоде. Будь тысячким! Если тебе доверял брат, то доверяю и я. Служи мне!
- Спасибо, княже! Буду служить! – склонился в поклоне Улеб.
Игорь вышел на середину двора и обратился к боярам:
- Всем, кому доверял Всеволод, буду доверять и я. И ты, Лазарь Соковский, и ты, Азарий Чудин, и ты, Жирослав, держите по сотне, будьте сотниками. Служи и ты, Иван Войтишич, и ты, Иван Берладник Ростиславов сын. Прогнал тебя родной дядя из Звенигорода. Так живи в Киеве-граде, будь мне верным помощником. Служите все воеводами. Присягаете мне в верности?
- Присягаем, княже! Все присягаем! Живота своего не пощадим! – с готовностью ответили почти все. Больше, чем от других, Игорь ждал ответа от главного киевского боярина Ивана Войтишича, известного не только как завоеватель городов Дунайских при Мономахе, но и как независимый, мудрый человек. Если Иван Войтишич его поддержит, значит, и вся дружина киевская будет на его стороне. Но он почему-то не проронил ни слова. Более того, стоял, отвернувшись в сторону, словно не желал участвовать в разговоре.
- А ты, Иван, почему молчишь? Будешь мне служить верно? – спросил его великий князь.
Он надеялся на положительный ответ, но ничего не услышал. Наступила тягостная тишина. Все ждали согласия, но Войтишич... молчал. Боярин переступил с ноги на ногу, оглядел удивленные лица, но не проронил ни слова.
- Ну!? – поторопил его Игорь. - Почему молчишь?
- Буду служить… - наконец ответил Войтишич, глядя в землю. Потом он резко поднял голову и добавил: - Если ты будешь блюсти Землю нашу, если не отдашь ее половцам на поругание.
«Не много ли возомнил о себе старик? – недовольно подумал Игорь. – Условия еще ставить мне вздумал! Могу и без него обойтись. У меня верных людей много. Любому зазорно служить великому князю».
- Конечно, буду блюсти! – ответил он примирительно, сознавая, что сии слова от него ждет не только Иван Войтишич. Его ответ вызвал одобрение среди бояр.
- Все, как один, пойдем за тобой, наш любимый князь! – выкрикнул Азарий Чудин и осекся, увидев презрительный взгляд Ивана Войтишича.
- Подайте крест сюда! – распорядился Игорь. Кто-то из челяди бросился в терем и вынес оттуда большой золотой крест, висевший обычно в центре гридницы.
- Вот, крест святой целую перед вами, что буду княжить справедливо и разумно, как и брат мой Всеволод! – торжественно сказал он и прилюдно поцеловал крест.
                *                *                *
В городе меж тем нарастало волнение. Когда киевляне узнали, что бояре присягнули Игорю в верности, а великий князь крест уже целовал, они решили созвать вече и там потребовать заменить киевского и вышегородского тиунов на других, более справедливых. На Туровой божнице немедленно ударили в набат. Частые удары самого большого стопудового вечевого колокола разносились по городу и окрестностям, созывая горожан и жителей веси на народное собрание. Уже по звону колокола люди поняли: случилось что-то серьезное. Тут же купцы закрыли лавки, плотники вонзили топоры в недостроенный сруб, кузнецы тушили огонь в горнах. И народ, всяк в чем есть, повалил в центр Киева. Еще последние лучи солнца не коснулись верхушек деревьев, как на стогне (площадь) возле Туровой божницы уже было не протолкнуться.
На этот раз на вечевом высоком помосте стояли не бояре из княжьего окружения, а простой люд, старшины и десятники концов и улиц: оратаи и торговцы, кузнецы и шорники, каменщики и горшечники, златокузнецы и другие мастеровые. Жители каждого конца и каждой улицы становились особым станом, под началом своего десятника. У всех на стогне было свое определенное место, и не смей встать на другое… Бывало, одна улица с пеной у рта ратовала за одного князя, другая – за второго, а кожемяки, допустим, требовали призвать на престол третьего князя. И спорили до хрипоты, и вздымались друг на друга, и кулаками решали, чья возьмет. Бывали случаи, что  великим становился тот князь, на чьей стороне были сильнее сторонники.
Точно Днепр в ненастье волнуется переполненная людом стогна. Не найдя свободного места на помосте,  Аника, старшина кузнецкого конца, поднялся на стоявшую рядом бочку. Он показал рукой в сторону храма святой Софии и крикнул слова, которыми издревле открывалось вече:
- Там, где София-премудрость, там и Киев!
Аника оглядел примолкший было народ и обратился:
- Вече! Что делать будем? Игорь и бояре присягнули друг другу в верности!
Снова зашумело людское море:
- А мы? Почему он нам не присягал? – кричат с одной стороны.
- И не надо! Нельзя присягать брату Чурилы Пленковича! – доносится с другой.
- Ясно, нельзя! – соглашаются с третьей.
- А почему бояре ему присягнули? Гнать Игоря надо! Он, как и брат его Всеволод, крест целовал не в храме Софии и не прилюдно, а только перед боярами. А Мономаховичи – в храме. Гнать надо! – откликаются с третьей.
- Погонишь, пожалуй. У него дружина… Забыл, как в прошлом годе Владимирко плавал в крови галичан за то, что они присягнули его племяннику, Ивану Берладнику, и хотели сделать его своим князем. Сколько людей Владимирко положил…Вельми много!
- Мы – не галичане! Киевляне не позволят так с собой поступать. Мы сами князя с престола сгоним, если он неугоден будет.
- И прогоним!
- Ясно, прогоним…если он не прогонит Ратшу и Тудора.
- А если не прогонит? Они нас и дальше грабить будут.
- Тогда за вилы и топоры возьмемся!
- Возьмемся! Все возьмемся! – дружно загудел народ.
- Зовем Игоря на вече? – крикнул Аника.
- Зовем! Святая София с нами. Пусть перед вече крест целует! – отозвались в толпе.
Разбушевалось киевское вече. Ясно было, что без твердого великокняжеского слова людское море не успокоится. И вечевники решили послать за Игорем. Нашли нарочного и велели ему передать такие слова: «Князь! Приди к нам! Желаем от тебя услышать клятву верности!»
Выслушав весть посланника, Игорь встревожился. Он беспокойно ходил по гриднице великокняжеского терема, где челядь уже готовила столы к большому пиру по случаю его вокняжения.
- Что им еще надо? – волновался он. – Бояре присягнули, а чернь мне не нужна. Зачем киевляне собрались? Кто там? Там одни сторонники Мономаховичей - врагов наших. Не хочу с ними разговаривать! Велю дружине разогнать чернь!
- Разогнать вече?! – ужаснулся такому решению его брат Святослав, князь Новгород-Северский, самый младший из отпрысков мятежного Олега. От возбуждения он даже встал с лавки. – Ты что? Людей против себя настроишь, а как княжить потом будешь? И себя погубишь, и весь род наш Ольговичей! Одумайся! Ступай на вече. Присягни в верности простолюдинам. Не нарушай древних обычаев, не тобой установленных.
- Нет! – стоял на своем Игорь. – Не поеду! Всеволод не присягал черни, и я не буду. Ступай ты и узнай, что им надо от меня.
Святослав тяжко вздохнул и молча вышел из гридницы. В сенях он увидел сотника Азария Чудина и на ходу ему приказал:
- Прихвати пяток дружинников и ступай за мной.
Когда народ у вечевого помоста увидел перед собой не великого князя, а его младшего брата, волнение усилилось. Послышались гневные выкрики:
- Почему Игорь сам не явился? Гнушается с нами разговаривать?
- Зачем он нарушает древний порядок?
- С простым людом брезгует словом перемолвиться?
Святослав молча сидел на коне и ждал тишины. А когда все утихли, спросил:
- Зачем собрались вечевать? Что желаете от великого князя?
Кузнец Аника усмехнулся:
- Вече собирается не по княжескому хотению, а по нашему разумению! Не знаешь, зачем собрались? Скажем… По дедовскому обычаю великий князь перед княжением должен в Святой Софии поклясться киевлянам блюсти Землю нашу, беречь ее от напасти всякой и закрепить клятву целованием святого креста. Почему он нарушил обычай и не собрал всех?
- Игорь собирал людей на Горе, на Ярославовом дворе, и там крест целовал! Что еще надо?
- Он клялся боярам, сейчас пусть перед нами клянется!
- Не придет Игорь! – твердо сказал Святослав.
Стогна заволновалась. Опять послышались крики:
- Почему не придет?
- Бояре не страдали от тиунов, не платили столько мыта - что перед ними крест целовать? Перед нами надо!
- Ратшу и Тудора, двух старых резоимцев и кровопийц, - долой! Пусть Игорь уберет их. А не то… А не то самого князя прогоним!
- И прогоним… пусть не гневит народ! Возьмемся за топоры и вилы!
Святослав смотрел на хмурые лица людей, прислушивался к выкрикам, открыто призывающим к неповиновению и бунту, и думал: «Удержит ли власть Игорь, если поддержки черни не будет? А если бунт? Чернь бунтовать умеет, только дай волю. Что тогда будет? Враги только и ждут нашей слабости, чтобы согнать с Киева. На золотой стол многие хотят сесть: и Мономаховичи, и Давыдовичи, князья черниговские. Только ослабни, и все! Проще тиунов, неугодных простолюдинам, согнать и других поставить.               
- Киев, старший из городов Руси! Вече! Дозволь слово молвить! – поднял правую руку Святослав, и когда стихли голоса, продолжил: - Буду просить Игоря, чтобы избавил вас от Ратши и Тудора. Новые тиуны будут по воле вашей. На кого укажете, тот и будет. И мыта платить будете, как прежде. Обещаю вам!
Волнение прекратилось. Княжеские слова, хоть и были сказаны негромко, быстро облетели вече.
- Целуй крест за брата своего! Тогда и поверим! – выкрикнул из толпы чеботарь Савва. – Потому как крест – это святое, обманывать не моги. За обман перед Богом в Судный день ответ придется держать!
Черноризец вынес из Туровой божницы деревянный, потемневший от времени крест Спасителя в серебряном окладе, к которому прикладывались еще Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. Святослав спешился, принял крест, долго раздумывал, потом… протянул обратно.
- Не могу взять на себя сию ношу! А если Игорь не послушает меня? Тогда, получается, я нарушу крестное целование! Не могу! – сказал он под нарастающий гул вечевников.
Но крест у него не приняли. Люди хмуро глядели на князя и молчали.
- Тогда мы всем скопом пойдем на Гору к Игорю! – угрожающе заявил Савва.
- Не надо его беспокоить! Игорь и так, без крестного целования, все исполнит! – не на шутку забеспокоился Святослав.
- Ой ли! – выскочил вперед известный в городе юродивый горбун Ивашка. - Женился медведь на корове и обещал ее холить. Так мы и поверим. Ха-ха! Чужим ртом сыту не будешь. Айда к великому князю в терем, как раз на пир честной поспеем. Давно я в палатах не сиживал, давно пиво-мед не пивал. Все айда! Скопом!
Святослав посмотрел на острого на язык горбуна, но смолчал, только нахмурился. Азарий же, стараясь угодить князю, замахнулся на юродивого плеткой:
- Изыди, холера! Не гневи меня!..
Ивашка в ответ от хохота аж согнулся пополам:
- Не гневи… Рассмешил… Вот тебе кукиш, что хочешь, то купишь! У тебя плетка-семихвостка, а у меня палка-погонялка. – Он покрутил кукишем перед Азарием, а потом грозно взмахнул своей клюкой под дружеское улюлюканье нищих, коих здесь было предостаточно. – Щас палкой огрею по спине, и горб больше моего вырастет. Будет и тебе на паперти место!.. Уступлю-ю!..
Народ слушал Ивашку, смелого и умного нищего, и от души потешался. Однако Аника поднял руку в знак тишины:
- Вече! Дозволь слово молвить! Не время, други, сейчас животы надрывать.
- Эх, жаль кулака – бить дурака! Все равно не поумнеет! – не унимался Ивашка и погрозил Азарию палкой. Опять раздался смех.
- Тихо! – еще раз крикнул Аника. – Что делать будем? Как заставить князя выполнить просьбу нашу?
- За топоры возьмемся! За вилы! – заволновался народ. – Сил нет терпеть!.. Айда к Игорю!
- Постойте! – сказал наконец Святослав и обеспокоено оглядел столпившихся вокруг него людей. – Целую крест, что не будет тиунов. – Он поцеловал крест и под одобрительные возгласы поднял его на вытянутых руках.
 Святослав с дружинниками уехал, а вече продолжало волноваться и обсуждать переговоры. Некоторые поверили князю, предлагали разойтись и ждать дальнейших событий, но большинство требовало не ждать, а взять клятвенное обещание от самого великого князя. В итоге на вече выбрали послов – несколько десятников-старшин улиц и концов да троих храбров из Воиня, у которых тоже было что сказать против Ратши, и строго-насторого наказали им без твердого слова и крестного целования от Игоря не возвращаться. Вечевники обещали не расходиться и ждать добрых вестей.
Завидев под окнами терема толпу людей во главе с монахом Печерского монастыря Поликарпом, который нес перед собой старый крест, Игорь поначалу не захотел с ними встречаться, говорил, что-де ноги  у него опять разболелись. Но Святослав и ближайшие к нему бояре уговорили выйти к ним во двор. В их сопровождении Игорь, опираясь на трость, вышел и встал около крыльца. Аника, Илья и Поликарп отделились от послов и подошли к нему.
- Княже! Вече послало нас к тебе с такими словами: «Не нужны нам Всеволодовы тиуны Ратша и Тудор. Они разоряют простой люд. Убери их и поставь других, справедливых. Пусть они берут с нас подати, как до Всеволода. Исполнишь, и мы за тебя горой!» – неторопливо, твердо и громко произнес весть Аника и добавил: - Что ответишь вече? Народ ждет.
Послы, воеводы, бояре и княжьи слуги замерли в ожидании ответа. Игорь не торопился, долго думал, смотрел то на свое окружение, то на послов и наконец сказал:
- Как вы, простолюдины, смеете требовать от меня что-то? Как осмелились?
- Осмелились! – поддержал кузнеца Илья. – По воле киевского тиуна на порубежье заставы от голода пухнут. Как нам Русь от степняков оберегать, коли для нас хлеба жалеют?
- Твое лицо мне знакомо. Кто ты? – спросил Игорь Илью.
 К великому князю подошел Иван Войтишич и что-то шепнул ему на ухо.
- Вместе в Каневе были на переговорах с половецкими ханами. И побратимы мои тоже там были! - ответил Илья и показал на стоящих позади Алешу и Добрыню.
- Помню вас. Втроем боролись против целой толпы кочевников и устояли. Молодцы! Так, говоришь, заставы голодают? – Игорь гневно посмотрел на бояр. –  Почему голодают? Я об этом ничего не знал! Ну что ж, уберу таких нерадивых тиунов. Будут вам другие.
Эти слова обрадовали вечевников, однако среди иных бояр тут же прокатилась волна недовольства. Лазарь Соковский хотел что-то сказать великому князю, но был остановлен Иваном Войтишичем:
- Уймись! – гневно посмотрел он на ближайшего к Ольговичам сотника и обратился к Игорю: - Народ ждал от тебя, княже, именно этих слов!
- Закрепи свои слова крестным целованием, - произнес Аника, взял у монаха крест и протянул Игорю.
Великий князь благоговейно принял крест и поцеловал его.
- Сейчас верим тебе, княже! – сказал Аника, и послы поклонились ему. - Призовешь нас на рать, и все, от мала до велика, пойдем за тобой.

16 гл.              ВРАЖДА ПРОТИВ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ

   В великокняжеской гриднице начинался большой пир по случаю вокняжения Игоря Ольговича. Столы ломились от обильной пищи. Послы, которых по велению великого князя тоже пригласили на пир, вошли последними и сели с краю стола.
- А я бывал уже здесь однажды, - сказал Илья, осматривая гридницу. – Правда, мед-пиво не пил, но с князем Мстиславом беседовал. Здесь же впервые встретился с Васькой Долгие Полы. Он сюда приходил со скоморохами смешить честную публику. Где он сейчас, кого веселит?
- Хороший ратник был! – заметил Алеша Попович. – С ним веселее на заставе было. Кабы не голод, и не ушел бы.
- Может, еще вернется! – отозвался Добрыня Никитич. – Надоест скоморошить и вернется.   
- Брате! Глядите! – вдруг перешел на шепот Аника и показал на ближайшее окружение великого князя. – Ратша сидит. Не в цепях и не в порубе, а на почетном месте, среди князей, как дорогой гость. Вот как! Забыл Игорь, как только что крест целовал.
- Короткая память оказалась у нашего князя! – тоже удивились его друзья.
Киевский главный тиун сидел и как ни в чем ни бывало о чем-то оживленно переговаривался с боярами.
- Что здесь делает этот человек? – спросил Аника Улеба и показал на Ратшу.
- Жаловаться пришел на киевлян… и разжалобил! – мрачно, не поднимая головы, ответил тысячкий.
- Ратша ведет себя так, словно и не в опале!
- Уже не в опале! Когда на вече стало известно, что Ратшу великий князь уберет, люди кинулись грабить его двор. И весь двор разнесли… Самого Ратшу искали, да не нашли, спрятался он на Горе. Я слышал, как он жаловался Игорю на людей и как клялся, что снизит подати. И простил его великий князь. Великодушный он у нас... Что поделаешь!
- Чего?! – побагровел от гнева Аника, и глиняная чаша с хмельным медом лопнула в его руке. – Великодушный?!
По древнему обычаю, позаимствованному у варягов, в начале пира по столу пустили большую корчагу-братину вина. Первым пригубил братину великий князь, потом другие князья, прибывшие поздравить Игоря, тысячкие, воеводы, дружина. Как только корчага опустошалась, слуги наполняли ее до краев, и она продолжала переходить от человека к человеку. Дошла очередь и до Ильи Муромца. Не принял он корчагу, гневно отстранил от себя. Это не осталось незамеченным. Все вопросительно и недовольно посмотрели на него.
- Почему, ватаман Воиня, братину отверг? – громко спросил его Игорь. – Видел я, как ты пил братину у половецких ханов. А почему у меня не пьешь? Чай, наше вино не хуже!
Илье вновь предложили корчагу, но он опять отверг ее.
- Знаю, враждовал ты с моим братом Всеволодом, в которе жил. Забудем старое! Послужил на заставе, послужи и в дружине великокняжеской. Хочешь, воеводой сделаю? Первым будешь! И твои друзья тоже пусть в дружину идут. С такими ратниками, как вы, мне никакие половцы не страшны.
Илья посмотрел на Алешу и Добрыню, встал и резко сказал: - Не желаем мы в твою дружину вступать!
- Почему? – вырвалось не только у князя, но и у дружинников, которые были наслышаны об Илье и хотели бы видеть его своим соратником.
- Не желаю за одним столом сидеть с Ратшой. Ты, великий князь, только что крест святой целовал, что уберешь его. Почему слово свое – княжеское! – не держишь?
 Тут вскочил Ратша, низкорослый, не в меру толстый, плешивый, с редкой бороденкой и отвислыми щеками. Его вид вызывал бы жалкую улыбку у встречного человека, если бы не его дела. Под гнетом непомерных податей главного тиуна изнывала вся нижайшая прослойка киевлян. Из-за долгов боярам и тиунам многие смерды из свободных ремесленников превратились в закупов и холопов, которые по своему положению мало отличались от рабов, и не могли уже стоять на вече. Некоторые даже лишились своих детей, которых приходилось отдавать в рабство за долги. Не страдали от поборов только близкие к князю бояре. Наоборот, они часто получали от Ратши богатые подарки и за это оказывали ему всяческую поддержку.
- Ты как смеешь отказывать самому великому князю? – исходил криком Ратша и оглядывался на свое окружение, ища поддержку. – Ты, смерд, радуйся, что удостоился великой чести сидеть за одним столом с князьями и лучшими людьми. И не поучать надо князя, а слушать его. Будешь поучать – в погребе сгниешь!
- Правильно, Ратша! – поспешили поддержать тиуна многие бояре, которых он вполне устраивал.
- Не перечь князю! – вскочил вышегородский тиун Тудор. Он знал, что его судьба тесно связана с киевским тиуном. Устоит Ратша, не уберут и его. – Кто ты такой, чтоб требовать? Вон из терема!
- Правильно говорит уважаемый Тудор. Князю перечит, братину отвергает! И кто? – добавляет Азарий Чудин и с усмешкой показывает на Илью. – Смерд! Которому место в корчме, а не на честном пиру. Если не хочет сидеть с уважаемым Ратшой за столом, пусть сидит один в порубе.
Азарий почувствовал, что пробил его час отмщения ненавистному богатырю. Сейчас самый удобный момент, другого такого случая трудно даже придумать. Илья же – темнее грозовой тучи – слушал и ждал, что великий князь одернет своих людей и выполнит данное им обещание. И не дождался! С шумом роняя посуду на столе, он вышел на середину гридницы и с укором посмотрел на князя и притихших бояр, которые доселе не видывали такой неслыханной дерзости от простого человека. 
- В темницу его! В поруб! За непослушание! – дружно крикнули близкие к Ольговичам бояре, воодушевленные молчанием Игоря.
Для Азария эти слова были краше и долгожданнее любых других. Стараясь угодить тиунам и боярам, он первым кинулся на Илью. …И отлетел в дальний угол гридницы. Все ахнули! Экая дерзость! Неслыханная! А для Азария и этот поступок тоже был как нельзя хорош. На лице он изобразил обиду, а в душе радовался, потому как после такой дерзости его обидчик точно будет в немилости у великого князя. По еле заметному движению руки Ратши поддерживающие его Жирослав и Лазарь Соковский тоже кинулись на Илью. …И тоже повалились на пол.
- Не замай побратима! – с криком бросились на помощь Илье Алеша Попович и Добрыня Никитич. Они встали рядом с ватаманом и с угрозой посмотрели на упавших бояр. Жирослав и Лазарь поднялись и вопросительно глянули на Игоря: что скажет на такую дерзость великий князь?
Но великий князь угрюмо молчал. Он просто не знал, как ему поступить. Не сдержать крестное целование – тяжкий грех. Для любого христианина он после этого – клятвопреступник. А сдержать, значит, противопоставить себе почти всех бояр, которые достались ему от Всеволода. Если бы все дело было только в тиунах, он с легкостью прогнал бы их взашей. Но за их спинами стоят купцы и многие из бояр, которые ему дороги. Не будет тиунов, он завоюет доверие черни, но останется без окружения. А без помощи бояр, какой он князь?
Оказавшись перед нелегким выбором, Игорь долго думал, но так ничего и не придумал. Он хмуро оглядел обращенные к нему взоры и тяжко вздохнул. Его окружение восприняло княжеское молчание по-своему: что он встал на сторону тиунов, а не черни. 
- Гоните взашей их с княжеского пира! – предчувствуя свою скорую победу, махнул в сторону троих храбров из Воиня Ратша и посмотрел на Игоря. Великий князь продолжал молчать, и это придало смелости тиуну. – Гоните быстрее!
Его слова и невмешательство князя подняли из-за стола многих бояр. Самые активные из них были Азарий, Жирослав и Лазарь Соковский. Они сняли со стены гридницы мечи и подошли к Илье, Алеше и Добрыне.
- А ну, не тронь защитников наших! – послышался громовой голос Аники. Кузнец с шумом, роняя посуду, тоже вышел из-за стола и обратился к Игорю: - Почему, княже, слушаешь тиуна, а не простой люд? Почему не выполняешь клятвенное обещание?
- И этот туда же! – поспешил выкрикнуть Тудор, опасаясь, как бы события не обернулись против них.
Наконец Игорь поднялся, и в гриднице наступила мертвая тишина. Все смотрели на него и ждали, на чью сторону он встанет. От этого зависел и дальнейший ход событий.
- Я сам знаю, как мне поступать и кого слушать! – высказал свою позицию великий князь и сел на лавку.
Вслед за ним встал Святослав, добавил: - Кому честной пир в тягость, того не держим! – И махнул в сторону дверей.
- Эх, пиво-мед по усам текло, да в рот не попало! – горестно заметил Аника и направился к выходу.
- Есть и пиво, и квас, да не про вас! Пейте воду – небольшого вы роду! – крикнул ему вдогонку Азарий и рассмеялся, довольный победой над своими врагами.
- Пошли, ватаман! На этом пиру мы гости нежеланные. У кукиша не выторгуешь мякиша! – недовольно махнул рукой в сторону гостей Алеша, и с Добрыней они направились за кузнецом. А Илья все стоял и хмуро глядел на князей и бояр.
- А этого смерда, чтоб не бузил, в поруб надо, на хлеб и воду. Пусть одумается, как вести себя на великокняжеском пиру! – выкрикнул Ратша и посмотрел на Игоря. Тот промолчал, и тиун махнул рукой дружинникам, мол, хватайте его.
К Илье подошли вооруженные мечами Жирослав, Азарий и Лазарь Соковский.
- Но, не замай! – предостерег их Илья.
- Зачем бузишь? Не на ратном поле находишься! – сказал великий князь. - Твой сын Сокольник никогда мне не бузил.
При упоминании о сыне Илья смирился. Он знал, что князь, страстный любитель соколиной охоты, ценит его сына и всегда берет с собой на охоту. Смирился в том числе и из уважения к Игорю, которого знал совсем другим. 
 - В поруб меня? – гневно спросил Илья. – За что? За то, что 20 годин служил на заставе у Дикого поля и хранил Русь от половцев? Это твоя, князь, плата за службу?
- За ратную службу с тобой расплатятся сполна. А сейчас уходи! Уходи добром!.. - сказал за великого князя Святослав к неудовольствию тиунов и их сподвижников, которые надеялись посадить Илью в поруб.
Илья молча склонил голову и вышел во двор. Там он столкнулся лицом к лицу с Васькой Долгие Полы, который в числе скоморошьей братии направлялся в терем.
- Веселить честных гостей идешь? Плясать перед ними будешь? Ну-ну, давай, пляши! – грустно заметил Илья, оглядывая скоморошьи колокольчики на рукавах Васьки.
- Ватаман!.. – глухо сказал бывший защитник порубежья и виновато опустил голову. – Почему вы все ушли с княжьего пира?
- Если бы ты там был, и ты бы ушел! – уверенно сказал Добрыня. – Как на пиру сидеть, коли там Ратша - почетный гость?!
- Пойдем народ оповестим об измене Игоря! – предложил Аника и направился с великокняжеского двора. – Мы еще развеселим Игоря… так развеселим, что ему тошно будет!
- И мы с вами пойдем! – решительно махнул рукой скоморошьей братии Васька и повел их вслед за послами на вече.
Княжеский пир в тот вечер так и не вошел в свое привычное пьяно-беззаботное русло. Как только из гридницы выгнали Илью, из-за стола, хмуро склонив голову, вышел Иван Войтишич.
- Спасибо, Игорь, за хлеб-соль. Дозволь удалиться! – промолвил он и поклонился. Гости удивленно переглянулись. Если уж сам старик Войтишич выступил против великого князя, грядет большая рознь. Кто в ней возьмет верх? За главным киевским воеводой могут уйти и другие бояре.
Так оно и вышло. Вслед за Войтишичем поднялись тысячкий Улеб и князь Иван Берладник. Эти люди хоть и не обладали большой властью, зато пользовались поддержкой черни, без которых будет трудно удержать людей в узде.
- И нам не ко двору пир сей! – сказали они и глянули на Игоря. Но великий князь не удостоил их взглядом.
- А коли не ко двору, идите отсюда и не захаживайте боле на честной пир! – с готовностью ответил за князя Азарий Чудин. Он давно видел себя тысячким, и опала Улеба была ему на руку. – Мономаховичи, враги наши, никогда не будут служить верно, как мы.
Азарий украдкой посмотрел на Игоря и осекся: великий князь глянул на него так, что пропала всякая охота говорить.
- Будь здрав, великий княже! – поднял чашу вина довольный событиями Ратша. – Мы все присягаем тебе в верности и будем служить до последних дней.
Призыв подхватили оставшиеся бояре, и пир возобновился. Вскоре о неприятном инциденте все забыли. Все, но не Игорь. Он понимал, что, потеряв столь уважаемых людей, ему придется нелегко управлять Киевом. Но все же он надеялся, что все образуется и что, благодаря дружине, он сумеет удержать чернь в повиновении.
Он ошибался. Эти события имели столь ужасные последствия, что князь и предположить даже не мог.

17 гл.                ИЗМЕНА ИГОРЮ

       В Киеве назревал бунт. С каждым днем противостояние между простолюдинами и великим князем обострялось. Чернь грозила неповиновением и беспорядками. Участились ночные погромы бояр, которые поддерживали Игоря Ольговича. Положение усугубилось еще тем, что другие князья, даже Изяслав и Владимир Давыдовичи, князья черниговские, тоже отвернулись от Игоря. Помощи ждать было неоткуда. Игорю донесли, что в трактире Маринки Кайдаловны зреет бунт.
   В ожидании вооруженного неповиновения, чтобы как-то обезопасить себя, великий князь вместе с верными боярами и дружиной закрылся в Ярославовом дворе и занял, можно сказать, круговую оборону. Долго так продолжаться не могло. Это понимали все: и князь, и бояре, и простой люд. И как результат ослабления Руси, на порубежные городки опять стали нападать половцы. Обеспокоенные внешней опасностью, киевские бояре Иван Войтишич и Улеб первыми проявили инициативу и под давлением киевлян решили сместить неугодного им князя и привести к власти другого. Они послали Анику–кузнеца и Илью Муромца с вестью к Изяславу, старшему сыну Мстислава Великого, внуку Мономаха, княжившего в ту пору в Переяславле.
Эта весть Изяслава Мстиславича и взволновала, и обрадовала: появилась возможность вернуть великокняжеский стол роду Мономаха. Он в который раз вчитывался в скупые строки берестяной грамоты «Ты наш князь. Тебя зовем к себе. Где увидим твои хоругви, к тебе придем!» - и думал: «Сумеет ли Игорь подавить бунт? Пойдет ли за ним дружина против киевлян? Что будет, если пойдет? Подавит неповиновение в крови, как недавно Владимирко в Галиче? А главное – сумеет ли он собрать меньших князей в кулак, чтобы противостоять внешней угрозе? Видно, совсем плохи дела Игоря, коли первые киевские бояре посылают к нему послов и предлагают поддержку в захвате великокняжеского стола».
- Что решил, княже? – не выдержал томительного молчания переяславский боярин Шварн. – Не пора ли согнать Ольговича с великого стола? Вспомни отца своего Мстислава и деда Мономаха. Они не колебались. Веди нас!
- Веди! Не страшись! – поддержал боярина Аника. – За тебя, княже, все киевляне, от смерда до лучших людей. С такой поддержкой Игорю не устоять. Самое время сейчас вдарить! Откажешься идти на Киев, мы другого князя призовем!
Изяслав оглядел кузнеца и согласно кивнул головой:
- Пойду на Киев, возьму золотой стол. Мой час пробил: или паду на бранном поле, или въеду в Киев на белом коне! – И сказал дружине: - Готовимся в поход.
- Княже! – обратился Илья к Изяславу. – Чтобы меньшей кровью захватить киевский стол, дай нам своего боярина, и в нужный момент пешая рать из киевских воев перейдет под твои знамена! И может быть, Игорь без злой сечи оставит город.
- Хорошо! – подумав, ответил князь. – С вами пойдет мой лучший боярин Шварн.
Через несколько дней, взяв благословение у переяславского епископа Евфимия в церкви Святого Михаила, Изяслав во главе дружины отправился на завоевание Киева. В пути ему встретились послы черных клобуков, союзного русичам племени (нынешние черкесы), которые уважали этого князя за отвагу и умение держать свое слово. Они тоже поклялись встать под Изяславовы знамена. Долго ли Игорь сможет противостоять такой силе?
Между тем великий князь предпринял все возможное, чтобы удержать власть. Он объединил свою и Святославову дружину в одно целое и, к своему удивлению, собрал большую пешую рать из киевлян. Кроме этого, он еще ждал помощи от черниговских князей Давыдовичей – Изяслава и Владимира, давних сторонников Ольговичей. Однако они дружину посылать не торопились. Пользуясь удобным случаем, стали требовать себе еще один город: тесно, мол, им княжить двоим в одном граде. Игорь на все соглашался, ибо выбора у него не было. Но время шло, а помощь из Чернигова не поступала.
Делать было нечего. Как только Изяслав приблизился к Киеву, Игорь во главе объединенной рати выехал ему навстречу. Не знал он, что следовавшие за дружинами пешцы из киевской черни и не думают стоять за своего князя. Не знал также, что Аника и Илья Муромец уже привели к киевлянам переяславского воеводу Шварна с Изяславовыми знаменами, чтобы в нужный момент развернуть их. Все случилось очень быстро!
- Братья! Будем ли мы защищать клятвопреступника? – громко обратился к киевлянам Аника.
- Возьмем сторону Изяслава! – вторил ему Илья. Он взял у Шварна хоругвь переяславского князя и под одобряющие крики людей развернул его.
- Как Игорь нас обманул, так и мы его проведем! Айда, братья, к Изяславу. Мономаховичи слово свое умеют держать! – ответили им из пешей рати, и пешцы дружно двинулись в сторону Изяславова войска.
Измену пешцев князья заметили не сразу. Игорь остановил войско подле горы Щековицы. Вместе с младшим братом Святославом и племянником, сыном покойного Всеволода, тоже Святославом, они, не подозревающие ничего,  поднялись на вершину горы, где по преданию находилась могила вещего Олега, осмотрели свою рать и ужаснулись. В пешей рати, которая почему-то стала отделяться от его войска, развевались …хоругви Изяслава. 
- Что это?! – упавшим голосом промолвил великий князь. – Измена?
Оба Святослава, тоже пораженные увиденным, уныло молчали. Потом младший брат Игоря со злостью заметил:
- Говорил я тебе… Не послушался меня… Как теперь без воев удержать великокняжеский стол?
Было очевидно, что дни Игоря как великого князя сочтены. С одной дружиной, без помощи киевлян, главный стольный град Руси не удержать. Тем более что киевляне поддержали его врага. Однако Игорь это признавать не хотел.
- Я и без воев справлюсь с Изяславом! Со мной правда, да убоится меня враг! – крикнул он и кинулся с горы к своей дружине.
 Его племянник хотел последовать за ним, но его удержал Святослав:
- Не спеши… Все уже кончено… Только голову напрасно сложишь на ратном поле. Без воев Игорю не справиться с Изяславом. Я своей дружиной тоже напрасно рисковать не буду.
Медлительность черниговских князей, измена воев и черных клобуков решили исход событий. Еще не сошлись между собой в поединке противные стороны, как Игорь увидел, что самые именитые бояре Улеб и Иван Войтишич вслед за воями тоже покинули его войско, а с тыла напали берендеи и грабят великокняжеский обоз.
Игорь упал духом и только сейчас горько пожалел о том, что позволил выгнать этих бояр с пира. Но вида не подал и с криком: «Враг наш - есть клятвопреступник. Ударим по Изяславу. Бог нам поможет!» - кинулся на противника, желая своим примером увлечь за собой дружину. Но увлек далеко не всех. Многие видели обреченность Игорева положения и не спешили на верную смерть.
Войска разделяло лишь небольшое озеро, которое необходимо было обойти. Игорева рать растянулась. А когда первые ряды уже столкнулись с Изяславовой дружиной, в тыл внезапно ударили черные клобуки, и посеяли панику в великокняжеской дружине. Изяслав легко смял войско Игоря и рассеял его. Кровью обагрился берег Днепра. Киевляне все свое зло на Ольговичей выместили на Игоревой дружине и его боярах. Но сам великий князь успел скрыться.
Легко разбив противника, Изяслав торжественно, через золотые врата, как и полагалось в таких случаях, въехал в Киев и, в сопровождении народа, священнослужителей, отправился в Софийский храм, чтобы прилюдно принести клятву верности киевлянам и выбрать себе верных бояр.  Игорь Ольгович в это время скрывался в приднепровских болотах. На четвертый день после битвы черные клобуки схватили его и доставили в Выдобичи, предместье Киева. Изяслав Мстиславич обрадовался поимке Ольговича, распорядился заковать его в железо, отправить в Переяславль, в монастырь Святого Иоанна, и посадить поруб (подземная тюрьма, закрытая сверху досками).
Киевляне с радостью встретили весть о заточении Игоря – клятвопреступника, как они считали. Многие бросились грабить дома бояр, поддерживающих Ольговичей, не обошли вниманием и ненавистных им Ратшу и Тудора. Последние, предчувствуя свое смещение и скорую расправу, тайно бежали из Киева и Вышгорода.
Справедливость, восторжествовавшая над поверженным Игорем, шумно праздновалась и на великокняжеском пиру, и в трактире у Маринки Кайдаловны, и во всех домах смердов. Все надеялись, что на Руси наконец-то установится мир и вои будут проливать кровь не в междоусобной рати, а с внешним врагом. И все, конечно, обсуждали последние события. А они были таковы.
Изяслав завоевал великокняжеский стол. Однако по старшинству, согласно лествице, там должен утвердиться его дядя Вячеслав, князь Туровский, старший из оставшихся сыновей Мономаха. Вячеслав поверил в справедливость племянника, помня, что тот много раз говорил о первенстве старших, и уже видел себя государем над другими князьями. По совету своих бояр, не без тайной мысли мечтающих перебраться из захолустного Турова в более крупный и богатый город, он занял Берестов и ряд других предместий Киева и уже собрался торжественно въехать в главный стольный град. Но просчитался… Изяслав и не думал уступать ему золотой стол. Он послал войско под предводительством своего брата Ростислава, князя Смоленского, который изгнал из Берестова бедного Вячеслава. 
Сам же Изяслав в это время по случаю своего вокняжения дал большой пир для ближайших сподвижников. Для простого люда он распорядился поставить столы на Ярославовом дворе и у Софийского собора.
Долго веселились люди в тот день и много спорили. Те, кто сидел рядом с великим князем, клялись ему в верности и чести, а поодаль шли другие, более вольные разговоры.
- Только понадеялись на спокойную жизнь, а Изяславушка-то сам рознь затевает. Зачем дядю своего прогнал? По древнему закону, по лествице, нашими дедами установленному, ведь именно Вячеслав имеет большее право сидеть в Киеве-граде!
- Ну да! Изяслав завоевал престол кровью, а Вячеслав решил его победой воспользоваться. Хитрый лис! Не было такого еще на Руси… Кто завоюет город, тот и правит. Так было всегда.
- Кровью, говоришь!? Да Изяслав меч из ножен не вынимал. Если бы не пешцы, не видать ему Киева, как своих ушей. А Вячеслав не хитрее нас. Это самый мирный князь Мономахова семя, он кроткий и богобоязный человек.
- Кротость великому князю не к лицу!
- Нет, к лицу! Если кроткий и Бога боится, значит, против братьев войной не пойдет, и розни не будет!
- С Вячеславом розни не будет – не пойдет он против родного племянника. А вот с мятежным Святославом, младшим сыном Олега Святославича-Гориславича возможна, ох как возможна!
- Неужели будет драться за великокняжеский стол? Да у него и сил-то не хватит. Никто, кроме Давыдовичей, князей черниговских, не пойдет за ним.
- Поговаривают, что Давыдовичи, в тайне от Святослава, заключили мир с Изяславом. Во как! Так что Святославу зариться на золотой стол – кишка тонка. Пусть сидит в своем Новгороде-Северском и носа не показывает.
- Не о престоле думает Святослав, - вступил в беседу молчавший доселе игумен Печерского монастыря Поликарп. Он в числе немногих священнослужителей был приглашен на пир скорее как имеющий огромное уважение у киевлян, чем из-за своего церковного сана. – Освободить из темницы своего брата Игоря хочет. И все! Об этом только его помыслы.
Последние слова он сказал достаточно громко, чтобы его услышали все, в том числе и великий князь.
- Освободить?! – тут же закричал Шварн из ближайшего окружения Изяслава. – Не отдадим Игоря! Смерть Ольговичу!
- Смерть Игорю! Хватит, натерпелись! – дружно подхватили призыв бояре. Они знали, что эти слова лягут бальзамом на душу Изяслава, поэтому и старались угодить ему.
- За что смерть? – спросил Поликарп и встал, чтобы его все видели. – Да, Игорь не сдержал крестное целование, и за это Господь наказал его поражением на бранном поле. Он получил свое и сейчас томится в темнице.
- И пусть страдает! Как люди страдали от Всеволода и его тиунов! – Шварн не договорил. Услышав имя покойного князя, его одернули сидящие рядом бояре. Поняв, что сболтнул лишнее, Шварн умолк. Выходец из Переяславля, он все же знал, что покойный Всеволод был тестем Изяслава. По этой причине Изяслав никогда не пытался оспорить великое княжение у Всеволода.
- Зачем ты, святой отец, Игоря защищаешь? Он что, богатые дары делал Печерскому монастырю? Зачем встаешь на сторону клятвопреступника? – грозно спросил игумена Иван Войтишич. Главный киевский боярин встал и с укоризной посмотрел на священнослужителя.
Поликарп тоже поднялся, оглядел обращенные к нему недовольные лица и с вызовом ответил:
- Потому что знаю: Игорь тяжко болен и просит отпустить его в монастырь, он хочет схиму принять, иноком стать. Нельзя в такой просьбе отказать… Никак нельзя! Отпусти его!..
- Что?! Отпустить?! – медленно, с гневом произнес Изяслав. – Чтобы он потом вместе с братом на меня ратью пошел? Не бывать тому! – почти крикнул великий князь и посмотрел на бояр, дружину, которые отозвались одобрительными возгласами.
- Наоборот, княже! – стоял на своем Поликарп. – Если отпустишь, - которы со Святославом не будет. Успокоится он и удалится в свой Новгород-Северский. И тогда правь спокойно Русью. А не отпустишь… опять рознь выведет вас в чисто поле. Так отпустишь ли Игоря в монастырь?
В гриднице поднялся шум:
- Нельзя отпускать!
- Монах заодно с Ольговичами! В темницу его, пусть вместе с ним сидит!
- В темницу его!
Но тут встал Изяслав, и наступила тишина в ожидании ответа.
- За сии слова ты, Поликарп, достоин смерти!.. Не будь игуменом – не пожалел бы! Вон отсюда! - выкрикнул он и указал на выход из гридницы. – Вон! Ты не гость на моем пиру!
- Вон! Вон с честного пира! – дружно поддержали его бояре.
Вокруг игумена сгрудилась толпа. К нему потянулись жадные руки, чтобы схватить, вытащить из-за стола и вытолкать взашей из гридницы. Священник беспомощно огляделся, ища поддержки, но встретил только злобные, пьяные лица.
- А ну, не замайте монаха! – громко, перекрывая многоголосый шум, раздался чей-то возглас. – Оставьте его! Оставьте, сказал… а то пришибу ненароком!
Все обернулись на голос. Это был Илья Муромец. Он не спеша подошел и широким движением руки оттеснил толпу от Поликарпа.
- Чоботок! Илья! Ты разве тоже стал Ольговича поддерживать? – изумились бояре. – А как же Изяслав?
Илья исподлобья глянул на великого князя. Тот стоял и недовольно, с укором смотрел на него.
- Послушай святого человека, княже. Отпусти Игоря из темницы в монастырь. Не враг он тебе сейчас, его время ушло. Пусть спокойно удалится от мирской жизни в монахи! – с поклоном обратился Илья к великому князю.
Наступила тишина. Все удивленно глазели на простого дружинника, дерзнувшего растолкать бояр и перечить самому великому князю. Даже Алеша Попович и Добрыня Никитич не понимали, почему Илья пошел против Изяслава, за которого не так давно стоял горой.
- Не может наш ватаман усидеть, если кого-то забижают! – тяжко вздохнул Алеша. – Даже если этот кто-то не прав.
- Не может… - поддержал его Добрыня. – Если бы он не заступился за монаха, это был бы уже не Илья. А вот прав монах или не прав, время покажет.
Между тем великий князь рассвирепел. Его пронзительный взгляд готов был испепелить дружинника, дерзнувшего пойти против его воли.
- Зачем просишь меня об Ольговиче? Зачем вступаешься за Игоря? Он враг всему Киеву! – грозно спрашивал Изяслав. Он хотел было накричать на дружинника, но сдержался. Благоразумие одержало верх над злостью. Этот человек, не воевода даже, имел большое влияние на все полуденное порубежье Руси, на киевскую чернь и ратных людей. То же самое можно сказать и об игумене Поликарпе. Кроме поддержки киевлян монах был в большом почете и у князей, в том числе у его брата Ростислава, смоленского князя. Но, тем не менее, простить им заступничество за своего врага он не мог.
- Зачем испытываете мое терпение? – сердито говорил Изяслав. – Не ты ли, Илья, уговаривал меня в Переяславле идти на Киев, не ты ли был против Игоря?
- Не хочу, чтобы между князьями новая котора встала, - сказал он. – Вы, князья, бранитесь, а вои друг на друга с мечом идут. Если отпустишь Игоря, Святослав признает тебя великим князем и не будет с тобой враждовать! А не отпустишь, опять брань великая встанет на Руси.
- Меня киевляне на великокняжеский стол посадили, у них и спрашивай об освобождении Игоря! – показал на людей за столом Изяслав. – Как они скажут, так и сделаю!
Как только великий князь сел, протестующие голоса со всех сторон слились в единый гул. Тысячкий Улеб встал и требовательно поднял правую руку в знак тишины. 
- А ты уверен, Чоботок, что Святослав не будет враждовать! – спросил оен Илью. – Вот если бы Святослав поклялся, что смирится…
- Святослав никогда не смирится и не поклянется!.. – уверенно заявил Изяслав. – Это самый строптивый сын мятежного Олега.
- А если поклянется, отпустишь Игоря в монастырь? – спросил великого князя Илья.
- Я то отпущу, у меня зла на Игоря нет, но сдержит ли слово Святослав? Ступай к Святославу и передай ему такие слова: « Я отпущу князя Игоря на все четыре стороны, если ты смиришься и не будешь враждовать со мной».
- Спасибо, княже, за доверие, - склонил голову перед великим князем Илья.
Он недолго сидел на пиру. Вскоре вместе с Поликарпом  они вышли из терема во двор. За ними вышли Алеша Попович и Добрыня Никитич. А во дворе, как и полагается в таких случаях, стояли обильно накрытые столы, где поднимали за великое княжение Изяслава чаши с вином простые люди, которым не нашлось места в княжеской гриднице. Увидя Поликарпа и троих самых знаменитых на всю Русь богатырей, люди стали зазывать их к себе, но получили отказ.
- Пошто не хотите выпить за нашего князя, за то, чтобы мир установился на Руси? – крикнули им в ответ.
Игумен только недовольно махнул рукой и сказал воинцам:
- Ждали мира – а не дождемся! Вот так! Чувствует моя душа, что скоро на Руси опять междоусобица грянет. Георгий суздальский только и ждет удобного момента, чтобы Киев захватить. Но одному ему не одолеть такой воз. А если Святослав Ольгович с ним объединится… Смешно, но на сей раз котора может возникнуть между Мономаховичами. А могла бы и не быть! Эх, Изяслав! Зачем он Игоря удерживает?
- Не будет которы, святой отец! Я передам Святославу слова великого князя. А смирится мятежный Ольгович, и Изяслав освободит его брата из темницы!
Поликарп ничего не сказал, только вздохнул тяжко. Илья сдержал свое слово. Через несколько дней, простившись с женой и сыном, он отправился в Чернигов, а оттуда в Новгород-Северский, вотчину Святослава Ольговича. «Голову положу, а Игоря помогу освободить из темницы!» - решил Илья.   

18 гл.                НАЧАЛО МОСКВЫ

  Святослав Ольгович пребывал в скверном расположении духа. Все отвернулись от него. Даже давнишний друг и соратник князь Иван Берладник, изгнанный из Галича и принятый с честью в Новгороде-Северском, оставил его и перешел служить к смоленскому князю. А черниговские князья Владимир и Изяслав Давыдовичи, которые всегда прежде поддерживали Ольговичей, те вообще объявили его своим врагом и пообещали в стране вятичей золотую казну за его голову. Они требовали, чтобы Святослав отдал им Новгород-Северский и от брата Игоря отрекся. «Не бывать этому! – думал князь. Города мои забрать хотите, а меня в поруб посадить, как моего брата? Не дождетесь! Еще не выпал из руки моей меч!»
Послышались шаркающие шаги, и в гридницу княжеского терема вошел девяностолетний Петр Ильич, старейший воевода святославовой дружины. Он подошел и по-отечески потрепал его по плечу.
- Не тужи, Святослав! – ободрил он князя. – Не предавайся унынию, ибо это тяжкий грех. Во всем надо положиться на волю Господа Бога. У тебя жена Мария на сносях. Может, сын–наследник появится. Не унывай! Еще все образуется…
При упоминании о скором рождении ребенка Святослав взбодрился. Может, действительно, сын появится?
- Спасибо тебе, Петр, что не бросаешь меня в тяжкое время опалы. Меч поднять не можешь, на коня без помощи не сядешь – а не бросаешь!
- Я с отцом и дедом твоим на рати ходил, всегда был подле них и в радости, и горе – как же тебя брошу? Ободрись! У меня есть хорошая весть…
 - Знаю: скоро родит Мария.
- Я не о том! - Старый воевода выждал некоторое время, но Святослав не взглянул на него: продолжал сидеть, понуро свесив голову. – К тебе явился ратник Илия, из самого Киева приехал.
При упоминании главного стольного града Святослав встрепенулся, ожили потухшие было глаза. Тучный, страдающий одышкой, он тяжело поднялся и вышел из-за стола. Привычно огладил свою реденькую клинообразную бороду и удивленно посмотрел на воеводу:
- Посол от великого князя?
- Да, посол! Он хочет передать тебе слова великого князя.
Святослав подошел вплотную к Петру Ильичу и переспросил:
- Что может мне сказать великий князь? Против меня Изяслав Мстиславич собирает киевлян под свои хоругви. Зачем он прислал посла? Не нужны мне никакие слова. Предали киевляне нас с Игорем. Не нужны!
- Этот ратник Илия Муромец! – взволнованно воскликнул старец. – Слышал ли ты о таком вое?
- Слышал ли? – задумался князь и вспомнил сражение под Переяславлем. - Конечно, слышал! Об этом человеке в народе говорят больше, чем об ином князе и воеводе. Позови его ко мне!
Святослава весть заинтересовала. Обычно в качестве послов князья посылали бояр, а тут простой дружинник... Что он ему скажет? Но лучше бы этот ратник пошел служить к нему в дружину… Выгоду от поддержки такого прославленного на Руси мужа трудно переоценить. За этим простым ратником стоят смерды Поросья и Киева, Переяславля и Чернигова. А значит, появилась бы  надежда, что Изяслав соберет против него меньше пешцев, если в его дружине будет служить сей известный дружинник. 
- С чем пожаловал, Илия? – встретил гостя князь. – Слышал я о твоих ратных делах, слышал! Рад видеть тебя в добром здравии. Что передать мне хочешь?
Илья поклонился и передал слова великого князя.
Святослав внимательно выслушал посла, потом отошел к окну и долго смотрел на растущие во дворе тополя. Наконец повернулся и ответил:
- Не верю я Изяславу. Добром он не освободит брата. Ему от меня нужно только одно: смирение. Но я не смирюсь!
- Почему не веришь? Изяслав не отпускает Игоря по одной причине: он думает, что ты будешь воевать с ним за великокняжеский стол.
- Не нужен мне великокняжеский стол, не нужен Киев, - отрезал князь. – Мне бы брата из темницы вызволить! Только об этом мои помыслы. Не желает Изяслав отпустить Игоря. Как мне его освободить? Мне сила нужна, чтобы брата освободить. У меня будет сила!..
- Откуда? Среди князей тебе помощников нет. Последние разбегаются… На куманов надеешься? – спросил Илья. Он, как и другие, знал, что Ольговичи тесно связаны родовыми узами через братьев своей матери-половчанки с приднепровскими половцами.
- Нет! С суздальским князем Георгием объединяю свои силы.
- Долгие Руки?! Мономашич с тобой?
- Да, меньший сын Мономаха! – ответил за князя Петр Ильич. – Конец распри между Ольговичами и Мономаховичами. У нас с Георгием сейчас общий враг - Изяслав Мстиславич. 
- Георгий Владимирович поможет мне освободить брата, а я ему стать великим князем, - дополнил Святослав. – Он зовет меня в Москов, маленькое село в пустынных землях вятичей. Не был там ни разу, что за Москов – не знаю.
- Что ответишь великому князю? – спросил его Илья.
- Пойдем со мной в Москов, там ответ тебе дам! Пойдешь со мной?
  Илья утвердительно кивнул головой.
  Георгий, или Юрий, прозванный в народе Долгие Руки за огромное влияние на полуденные земли Киевской Руси из своей далекой ростово-суздальской вотчины, встретил гостей с большим почетом. Первым к нему прибыл сын Святослава, Олег (Ольг), которого все называли Вольга, со своей молодшей дружиной. Он преподнес суздальскому князю пардуса, диковинного зверя на длинных ногах, самого быстрого в степи. Его подарили Святославу братья его матери-половчанки, ханы Тюнрак и Камос Осулоковичи. Но Святославу сейчас было не охоты в степи, и он решил отдать зверя суздальскому князю. Это был дорогой и очень редкий подарок, достойный даже великого князя.
Георгий тоже не поскупился. На широком подворье горели большие костры без счета. На одних стояли чаны с варевом, на других целиком жарились кабаны, телята, гуси и утки. В честь Святослава был дан большой пир.
 - Истопите баньку! Да жару поддайте! – распорядился Георгий. – Да усаживайте гостей долгожданных за столы.
Здесь, на отшибе земли русичей, в стране до сих пор непокоренных вятичей, князья решили договориться о совместных действиях против великого князя. Святослав, хитрый, умный и деятельный человек, знал, чем можно расположить к себе властителя ростово-суздальских земель.
- По старшинству ты должен сидеть на золотом столе, а не твой племянник, сын Мстислава, - говорил он, искоса поглядывая на Юрия. – Не соблюдаются ныне завещания Ярослава Мудрого, а ведь он строго-настрого наказывал блюсти лествицу. Не соблюдаются!..
- Заставлю соблюдать! – тихо, но с такой угрозой и твердостью сказал князь Долгие Руки, что ни у кого из сидящих за большим столом не возникло никаких сомнений в этом.  Все понимали: на Руси встает новая котора.
Пир был в самом разгаре. Сервировка стола была не хуже великокняжеской. Знатные гости из числа князей и бояр ели из золотой посуды, дружинники – из серебряной. Посреди стола на огромных подносах стояли запеченные целиком гуси, лебеди, ягнята, поросята. Слуги с ног сбились, обнося гостей всевозможными кушаньями и винами. Тут и там раздавались хмельные тосты в честь Юрия Владимировича и Святослава Ольговича.
На одном конце стола сидели князья в окружении сыновей и бояр, а на другом - хозяин здешних мест, глава рода и один из старейшин вятичей Степан Кучка вместе с женой и ближайшими родственниками. Кучка, среднего роста и плотного телосложения человек, внимательно, по-хозяйски смотрел за происходящим, почти не пил и, казалось, оставался безучастным к общему веселью. Это не ускользнуло от внимания Юрия. Он налил полную чашу вина, прошел на другой конец стола, подсел к Степану и его брату Якиму, чуть отодвинув в сторону жену Степана Евдокию.
- Почему невесел сидишь, Степан Иванов сын? Аль не потрафили чем? Чай, гости тебе не по нутру? – Юрий протянул ему чашу.
- Что ты, что ты, княже, всем доволен! – спешно ответил Кучка, скрывая тревогу улыбкой, и опустошил предложенную чашу. – Эй, там, несите вина зелена сюда да гуся жареного прихватите! Потчуйте гостей дорогих! – крикнул он челяди, которая в ожидании указов стояла у порога. – Не каждый день мы видим перед собой сразу двух столь именитых князей, сынов Мономаха и Олега Тьмутараканского. Родители ваши были в великой которе… Чего же вы сейчас вместе? Где ваши пути-дороги сошлись?
- Здесь наши дороги сошлись, на твоей земле, - ответил Юрий, оглядывая обращенные к нему лица. – И доведут до Киева! Святослав брата своего освободит, а я Изяслава изгоню. Для меня любой враг люб, если он против Изяслава Мстиславича идет.
- На место великого князя метишь? Надоело в Суздале сидеть, мхом обрастать? – усмехнулся Степан и покачал головой. – Не просто в Киеве сесть, для этого большая сила нужна. Какая у Святослава сила!? Изгой он сейчас, всеми гоним. Давыдовичи и те обещали за его голову золотом заплатить. Остерегаться ему надо здешних мест. Нет у него силы. А без силы – зачем он тебе?
- Нужен! Чем больше князей будет со мной, тем меньше останется с Изяславом. А сил у Святослава, действительно, не так много. Зато у меня есть сила, и сила немалая. Вся Суздальская земля за мной, и ты, Кучка, мне воев дашь! – твердо, не допуская возражений, сказал Юрий и не заметил, как огнем вспыхнули глаза вятичского старейшины. – Мечом пробью себе дорогу на золотой стол, а кто на пути встанет – несдобровать тому. Мне по старшинству Киевом править, и я сяду в великом граде. А когда сяду, тебя к себе возьму, тиуном сделаю. У тебя хозяйская жилка есть, вижу …
- Нет, княже, не поеду я в Киев, - отверг предложение Степан. – Не гневайся. Мне здешние места любы, ни на какой город их не променяю. Здесь, в Москове, за лесами дремучими и болотами топкими спокойнее живется, привольнее. Нет, не променяю свою землю. Места здесь хорошие.
- Действительно, хорошие?  Хотел с твоей хозяйкой-красавицей посидеть… - Юрий бесцеремонно обнял за талию Евдокию. Та увидела, как сверкнули от ревности глаза Степана, и отстранилась от князя. - Ну да ладно, пойдем, покажешь владения свои. Если понравятся, город здесь заложу, церкви поставлю. Вас, нехристей, к новой вере приобщу, до сих пор, поди, деревянным истуканам молитесь?! Пойдем!..
С неохотой пошел Кучка за суздальским князем. Он понял свою оплошность и угрюмо качал головой. Привыкший к свободе и подчиняющийся только родовым законам, он решил до конца отстаивать независимость своей земли.
Они вышли из терема и направились мимо домов, добротных, крытых соломой, с длинными амбарами за тыном. Село, судя по всему, было богатое, сытное. Располагалось оно на высоком обрывистом берегу реки Смородины, в устье Яузы. Чуть поодаль протекала Неглинная река, другой приток Смородины.
Стоял конец марта. По оврагам да под деревьями еще местами белел снег, а на открытых солнцу полянах уже пробивалась зеленая травка. С высокого берега речки Неглинной суздальский князь оглядел местность.
  - Твоя правда. В хорошем месте живешь, Степан! – всматриваясь в лесную даль, заметил Юрий и спросил: - Сколько деревень-то у тебя в округе? Большая весь? Сполна ли дань платишь?
- Какие это деревни… Так, по одному - два дома на холмах! На топких болотах живем …
- Хитришь, боярин. Недаром тебя Кучкой прозвали: все деревни вокруг себя кучей расположил. А места здесь еще и вельми удобные. Вниз по Смородине пойдешь – в Рязань, Муром попадешь, вверх к истоку – через волок в Новгород или к истоку Днепра на Киев. На восход по прямоезжей дороге – во Владимир, а оттуда и до Суздаля рукой подать. На перепутье сидишь. Хороши места!
- Да где же хороши?! Кругом одни болота непроходимые. Мостки да гати приходится прокладывать. А иначе в болоте утонуть можно. Где же хороши?! – упрямо возражал Кучка. Он боялся, что князю действительно может понравиться его родовая вотчина, и тогда прощай вольная жизнь. Не дадут русичи покоя, придут сюда со своей новой византийской верой и своими порядками. И тогда полетят их деревянные боги-идолы в речку. Юрия нельзя сюда допускать, у него, известно, до чужих вотчин руки длинные.
- Ай, врешь, боярин! Село у тебя богатое, об этом всем известно. Прибедняешься. У меня глаз наметанный – не обманешь. Гляди …сгоню с земли!
- Помилуй, князь! – изменился в лице Кучка. Он кипел от негодования и еле-еле сдерживался. – Хочешь, дань бери с нас больше, а землю не трогай. Эта земля испокон веков нам, вятичам, принадлежит. Здесь могилы наших предков, здесь наши капища.
- Дерзишь, Степан Иванов сын! – нахмурился Юрий. – На Суздальской земле находишься, которой я владею. Стало быть, и земля эта моя. Ты – мой данник. Захочу – город здесь построю, захочу – села твои огню предам.
- Нет! Не отдам! Это наша земля, рода воробьев, никому ее не отдам. Испокон веков здесь живем и жить будем. Русь – она там, за Окой. Что здесь строить, я сам знаю.
- Что?! – тоже не на шутку рассвирепел Юрий. Он резко повернулся к Степану, чтобы поставить зарвавшегося вятича на место, но его отвлек звонкий девичий голосок.
- Тятя, вот ты где! – подбежала к Степану девушка в широком цветастом сарафане и короткой шубейке. – А мы тебя ищем. Пойдем, мамка зовет! – Она глянула на князя и, смутившись, опустила голову.
Юрий заинтересовался девушкой. Стройная, миловидная, длинная коса до пояса, на голове венок из полевых цветов, дерзкий, смелый взгляд. Она хотя и потупила глаза к земле, но всем своим видом показывала, что не даст отца в обиду. Он понял, что это юное создание специально вмешалось, чтобы прекратить их тяжелый разговор и остудить спор.
- Дщерь твоя? – спросил князь, невольно любуясь девушкой.
- Да, Улита, младшенькая.
    - Красавица! И по всему видно, незамужняя еще.
Услышав эти слова, девушка вспыхнула румянцем на щеках, бросила беглый взгляд на князя и быстро, как лань, исчезла за деревьями.
- Рано ей еще о женихах думать. Успеется… - махнул рукой Степан.   
- Успеется!? А по-моему, в самый раз! Как бы в девках не засиделась! – Юрий услышал шум и веселые голоса возле терема, направился туда и на ходу бросил: - У меня ведь сын есть, наследник моих дел. Я об Андрее говорю. Понимаешь, к чему я клоню? Так что жди сватов! Породнимся!..
Степан хотел возразить, но сдержался, чтобы ненароком опять не прогневить именитого гостя. Юрий своим предложением поставил его в трудное положение. Глава здешних мест прекрасно понимал, что, сроднившись с ростово-суздальским князем, с одной стороны, он заимеет надежного и могущественного покровителя, но, с другой, навсегда утратит власть на своей земле. Править ей будет уже его зять. Поэтому высокое родство его не радовало.
На поляне напротив терема, образовав круг, стояли гости и местные жители. В центре круга шло захватывающее единоборство сильнейших мужей. Боролись ростовский дружинник и вятич. Боролись с переменным успехом, никто не желал уступать первенства. И все же вятичу удалось ухватить русича за поясницу, поднять вверх и бросить на землю. Побежденный русич, тяжело дыша и пошатываясь от усталости, ушел за пределы круга. Победитель, низкорослый и широкоплечий вятич средних лет, с вызовом оглядел гостей, подходи, мол. Но желающих пока не находилось. Вятич криво усмехнулся и готов был уже принять братину зелена вина – традиционную награду за победу.
- Это Петр, муж старшей дщери Якима, брата моего, - не без гордости сказал Степан, свысока поглядывая на князей. - Мы, воробьи, хоть и маленьки, да удаленьки. Нас сломить не так просто. А уж коли у такого именитого князя не нашлось достойного поединщика, то у Святослава и подавно не найдется.
Услышав эти слова, Вольга, сын Святослава, гневно сжал кулаки и громко сказал Степану: - Ошибаешься, боярин! Найдется! – Он встал и показал победителю, что готов с ним сразиться.
- Позволь, отец, мне силу испытать! – обратился Вольга к новгород-северскому князю.
Святослав оценивающе оглядел сына, нахмурился и отрицательно покачал головой:
- Перед этим поединщиком ты еще слишком молод. Сломает! У тебя брада еще не выросла, а туда же…
Княжий сын, действительно, по возрасту уступал противнику на десяток и более лет, в сравнении с ним он казался безусым юнцом. Сидящие рядом Святославовы дружинники и воеводы поддержали князя:
- Погоди, Вольга, еще не пришло твое время!
- Сомнут тебя,  княжич, как кутенка!
- Сомнут, и не пикнешь! Дай другим сразиться, а ты посмотри, поучись!
Поняв, что разрешения он не получит, Вольга быстро скинул с себя кафтан, снял пояс с кинжалом и вышел в круг. Его поступок не вызвал одобрения среди русичей, многие недовольно посмотрели на Святослава, который не остановил сына и отпустил его на явное и очередное поражение. Зато вятичи были спокойны за своего соплеменника.   
Некоторое время противники молча кружили по кругу, оценивая друг друга, и, наконец, сошлись. Петр ринулся в атаку с напористостью дикого кабана, пытаясь ухватить Олега за поясницу, но пока это ему не удавалось. Все затаили дыхание. Казалось, еще немного и безусый княжич, сломленный мертвой хваткой его более сильного противника, будет легко повержен. Но тут произошло то, чего никто не ожидал. Вятич, подхваченный за ноги, плашмя упал спиной на землю, да так сильно, что у него перехватило дыхание. Наблюдающие за поединком гости и местные жители ахнули от неожиданности!
Княжич посмотрел на отца, дружину и хотел уйти за пределы круга, но на его плечо легла тяжелая рука. Он обернулся и встретился взглядом с пышущим от гнева Петром, жаждущим реванша.
Следующая схватка была продолжительней предыдущей, но с тем же успехом. Княжич действовал скорее не силой, а ловкостью. Он избегал захватов и всякий раз уворачивался от бешеного натиска противника. Наконец от подножки Вольги Петр снова оказался на земле.
- Молодец Вольга, опять уложил Кучковича! – одобрительно загудели дружинники.
Дважды поверженный вятич легко вскочил на ноги и хотел продолжить борьбу. Тяжело дыша скорее от гнева и стыда, чем от усталости, он направился к княжичу. Но дорогу ему преградила Евдокия.
 - Хватит поединков! – властно заявила она и распорядилась: - Веди людей в терем, усаживай за столы. Заждались гости дорогие!..
Петр не посмел перечить жене Кучки, опустил голову и затерялся среди своих. Евдокия подошла к Святославу, подхватила его под руку и повела в дом.
- Твой сын, князь, такой молодой, а уже опытный поединщик! – улыбнулась она. – Молодец! Будет кому оставить Новгород-Северский.
- Да, боярыня! – кивнул головой Святослав. – С детства Вольга не имел поражений в борьбе. С двенадцати годков ходит со мной на рати со своей малой дружиной из таких же парубков, как он. И ходит не зря! В дружине его всего 30 копий, а слава о ней идет добрая. Да, будет кому передать свой меч и стяг.
- О сыне твоем и его дружине слава в народе идет. Мы хоть и в лесу дремучем живем, а тоже кое-что слышим. Бают люди, волхвует Вольга, дескать, превращается в дикого зверя, птицу и сам гонит добычу в свои силки. Поди, врут люди? Или моя правда?
Святослав не смог удержаться от улыбки:
- Охотник он непревзойденный, это так. Пестун у него был из волхвов, многим лесным премудростям парня научил, таким, какие не каждый опытный охотник знает. Научил ли волхв его волхвовать, не знаю, но никогда Вольга из леса без добычи не возвращался.   
 - И мы не с пустыми руками с охоты приходим! – вмешался в разговор Петр, зять Якима. Он увидел, что привлек всеобщее внимание гостей, рассаживающихся за столы, и громко продолжил: - Слышали мы от пришлых людей, что, дескать, князья черниговские награду большую сулят за голову нашего гостя дорогого. Святославу и его молодому княжичу надо остерегаться земли вятичей. Леса у нас дремучие, болота топкие – всякое может случиться…
Святослав нахмурился, но сдержался.
- Позволь, отец, наказать его! Кровью умоется! – послышался шепот Вольги, готового взяться за оружие.
Северский князь оглядел сидящих за столом вятичей, с любопытством ожидающих ответа, и невозмутимо сказал:
- Ну что ж!.. Все в руках Господа! Я пройду всю землю вятичей от конца до края. С огнем и мечом пройду. А если кто не покорится мне… Ищущие награду, да получат ее!
Петр хотел еще что-то добавить, но столкнулся с протестующим взглядом Степана и предпочел замолчать. А Святослав и Евдокия продолжили разговор.
- Село ваше Москов богатое, хлебосольное! – заметил князь. – Не ожидал увидеть такое в этих лесных краях.
- На большой дороге стоим, князюшка! – не без удовольствия ответила хозяйка здешних мест. – Ранее торговый путь из Ростова и Суздаля в Чернигов и далее в Киев шел по Оке, а сейчас по нашим краям.
- Почему так?
- Соловей-разбойник там сидел, никому прохода не давал: ни русичу, ни кривичу, даже мы, вятичи, боялись той большой дорогой ходить. Тогда суздальцы и ростовцы по нашим местам новую дорогу проложили. По болотам она идет да по низинным местам, зато безопаснее. Сейчас разбойников нет, а дорога осталась. Люди молвят, что Соловья в полон взял простой смерд и увез его в Киев, на суд княжеский. Не верю я этому: одному человеку с разбойниками не справиться.
- Тот «простой смерд» в дружине у меня! – улыбнулся Святослав и кивнул на Илью, который сидел напротив него: - Это он Соловья-разбойника  в полон взял.
Все с удивлением и почтением поглядели на Илью, который в ответ лишь пожал плечами и коротко заметил:
- Не ради славы я дорогу расчистил, но ради христиан, чтобы они могли к Левонидову кресту на поклон сходить и в Чернигов быстрее попасть.
- А в каком месте Соловей сидел? – спросил Илью кто-то из дружинников.
- На волоке, за речкой Смородинной.
- Соловей-разбойник на Оке грабил. В наших местах его не было! – возразил Петр. 
- Нет, на Смородинной. Не на вашей реке Смородине, а на той, что ближе к истоку Оки находится. Два притока на одной реке с почти одинаковым названием Смородина и Смородинная – вот и путаются люди. Ваши места как называются?
- Все по-разному: ростовцы да суздальцы зовут Москов, потому как ходят сюда по мосткам через болота топкие, а рязанцы – Кучково, по мужу моему, - ответила Евдокия.
- Вот и река пусть тоже Москов называется, и путаться люди не будут, - предложил Илья.
- А что, лучше названия и не придумаешь! Ну если в твоей дружине находятся такие славные мужи, черниговских князей тебе, Святослав, нечего бояться, - заметила Евдокия.
- Что мне Изяслав Давыдович и Владимир Давыдович могут сделать? У них силы не больше моего! Мне и Изяслав Мстиславич, великий князь, – не указ. Против него пойду войной и освобожу брата своего, Игоря.
- Слышала я о беде твоей. Желаю тебе удачи в делах твоих!
- А я желаю вам с мужем Степаном и дальше богатеть в этом лесном краю, - сказал Святослав и хотел встать из-за стола, но увидел, что эти слова не обрадовали хозяйку. – Чего вдруг закручинилась?
- Есть причина! – вздохнула Евдокия. – Живет у нас Воробей, самый старший из нашего рода. Сколько ему лет, никто не знает. Я в девчонках еще бегала, а он уже был с длинной бородой. Теперь у него борода ниже пояса, в ногах заплетается.
- Ну и что из того? – пожал плечами Святослав.
- Старый Воробей умеет волхвовать и колдовать. Это известно всем в округе. Колдун предсказал мужу, что богатство его и погубит, что он потеряет все: и богатство, и голову. Степан не верит предсказаниям, только посмеивается.
- А ты веришь?
- Тоже не верила. А сейчас вижу: Юрий глаз положил на нашу землю, отнять хочет. Не хочешь, да поверишь…
 - Да, недаром его Долгой Рукой прозвали, - задумчиво произнес Святослав и спросил: - А далеко ли живет старый Воробей? Хочу спросить у него об Игоре. Болит душа о брате родном.
- Ступайте. Вас Улита проводит, - распорядилась Евдокия, взглядом поискала дочь и увидела, что с нее не сводит глаз Андрей, младший сын Юрия. Она махнула рукой дочери: - Улита, поди сюда!
Когда дочь подошла, Евдокия сердито взглянула на нее: - Проводи дорогих гостей к Воробью! Дело у них есть к нему! – И обратилась к Святославу: - Только долго не ходите: беспокоюсь я, опять куда-то ушли Степан с князем Юрием. Оба горячие, а еще хмельные, не уступят друг другу. Кабы беды не случилось… А кроме тебя, Святослав, Юрия здесь никто унять не сможет. На тебя одного надежда…
Святослав взял с собой только сына Вольгу и Илью. Посчитал, что этого хватит, хотя здешние жители, как, впрочем, и другие в таких лесных, диких краях, не очень благосклонно относятся ко всем пришлым людям, в том числе и русичам. Втроем они вышли из терема и поспешили вслед за Улитой, которая со словами: «Воробей недалече живет, за Боровицким холмом!» - легким, быстрым шагом пошла вперед по еле заметной тропинке. Боровицкий холм, действительно, оказался не так далеко, но дорога к нему шла через болото и маленькие ручьи, по гатям и мосткам.
- Недаром эти места суздальцы Москов назвали, столько мостков я еще нигде не встречал, - заметил Илья, когда они преодолевали очередной ручей по шаткому калиновому мосточку, плетенному из веток деревьев.
- Народ зря не назовет, - отозвался Святослав. – По этой дороге особо не разбежишься.
Старейшина рода воробьев жил на отшибе, на самой высокой горе, рядом с языческим капищем. На вершине горы Улита юркнула в еле приметную землянку, возле которой на шестах были воткнуты лошадиные черепа,  и вскоре позвала за собой Святослава. Князя долго не было. Илья и Вольга несколько раз заглядывали внутрь землянки, видели древнего старика с седой длинной бородой, заткнутой за пояс, возлежащего на звериных шкурах, который с полузакрытыми глазами то ли слушал князя, то ли просто спал. Наконец, Святослав вышел из землянки, лицо его было опечалено.
- Что, отец, узнал о судьбе дяди? – спросил его Вольга.
- Нет! Ничего не узнал! – отрицательно покачал головой князь. – Старик только сказал, что «князь Игорь возьмет на себя весь грех Ольговичей и будет также любим потом, как нелюбим сейчас». Что это означает, не знаю. Какой грех он возьмет? Нехорошие предчувствия у меня. Что делать?
- Согласишься ли ты, князь, на мир с Изяславом, если он отпустит к тебе Игоря? – спросил Святослава Илья. Этот тему он давно хотел с ним обсудить, но никак не находил подходящего случая.
- Ради брата я готов на все, даже на мир с врагом! – тут же ответил Святослав и тяжело вздохнул: - Но Изяслав не согласится на это, не отпустит Игоря. Пообещать может, но не отпустит!
- А если отпустит? Я передам твои слова Изяславу, а там посмотрим, что он сделает!
- Ну что ж, ступай к великому князю! Скажи ему таки слова: «Я готов в обмен на свободу Игоря заключить с тобой мир». Только в этом случае, - Святослав тяжело вздохнул, -  я обрету врага в лице Юрия Долгие Руки. Ну да ладно, мне свобода брата важнее…
Когда они возвращались, возле терема услышали громкие голоса, разносившиеся по всей округе. Опасения Евдокии подтвердились: это спорили Юрий и Кучка. Поодаль стояли люди и не смели вмешиваться. А если бы кто и посмел, то ему не позволила бы дружина.
- Ты с кем так разговариваешь? – горячился суздальский князь.
- Я на своей земле! – не уступал Степан. – Здесь наши боги на капище стоят, и других нам не надо. Не позволю богов сбрасывать в речку. Я здесь хозяин! Не отдам Москов! Не дам здесь строить византийские церкви. Долгие руки свои до моей земли не протягивай. Моя земля!
- Суздальская, боярин! Суздальская земля! Я научу тебя, как с князем надо разговаривать!
Юрий схватил Кучку за грудки и с силой толкнул. Тот упал на талый, грязный снег, потом легко, несмотря на солидный возраст, вскочил и выхватил нож из-за голенища сапога. Вытащил скорее инстинктивно, чем для реального нападения, но, тем не менее, князь увидел нож, побагровел и кивнул на Степана подбежавшим к нему на помощь дружинникам. Те обступили Кучку и зарубили его мечами. Когда Святослав подбежал к Юрию, было уже поздно. Евдокия стояла ближе всех к мужу и не успела даже сообразить, когда он обагрил талый снег кровью и замертво упал на землю.
- За что-о? – завыла она, закрыла лицо руками и повалилась на окровавленное тело мужа.
- Не хотел я, он сам виноват!.. – буркнул суздальский князь, посмотрел на столпившихся людей хмельным взглядом и отвернулся.
В толпе вятичей возникло недовольство. В руках у них откуда-то вмиг появились топоры, дубины, копья. Угрожая оружием, они под предводительством Петра, зятя Якима, двинулись на князей, но дорогу им преградили дружинники с обнаженными мечами. Противостояние длилось недолго. Когда вятичи увидели, что против них стоит объединенная дружина двух князей, они невольно смирились.
За столы, однако, уже больше никто не вернулся. Юрий собрался и немедленно уехал во Владимир. С собой он взял Улиту, которую решил выдать замуж за своего сына Андрея. Тут интересы сына совпали с отцовскими: парень тоже по достоинству оценил красоту девушки и был не против брака с ней. А Святослав вдоль Смородины, которая с тех пор обрела новое название - Москов, направился вниз по течению к Оке.
- Пройдусь по земле вятичей! - сказал он. – И горе тому, кто не покорится мне! 
А Илья отправился в Киев к великому князю Изяславу.

19 гл.                СМЕРТЬ ИГОРЯ

     Последующие события, произошедшие в Киеве, окончательно разрушили все надежды на мир на Руси. Игорь Ольгович тяжело болел и был уже присмерти. Об этом доложили Изяславу Мстиславичу. Он немедленно поехал в Переяславль, навестил Игоря в порубе и услышал от него: «Брат! Тяжко болен я, навряд ли в живых останусь. Разреши мне постричься в иноческий чин. Еще когда я был князем, хотелось мне стать монахом. А теперь, видно, конец мне приходит!» Изяслав сжалился над Игорем и ответил ему: «Если хочешь постричься в монахи, брат, то воля твоя. Я и без того готов отпустить тебя ради твоей болезни».
Великий князь велел разобрать верх темницы и освободить Игоря. Когда дружинники вынули несчастного из поруба, он едва дышал. Его перенесли в келью, где он пролежал без чувств восемь дней. Однако когда Игорь поправился, великий князь заключил его в монастырь святого Феодора. Там Игорь и осуществил свою мечту – принял иноческий чин и стал монахом, чтобы посвятить Богу свои последние дни, получив в иночестве имя Гавриил. Но монашество не спасло его от ужасной смерти.
После того как Святослав Ольгович получил поддержку от Юрия Долгорукого и завоевал всю страну вятичей, князья Давыдовичи изменили к нему отношение и прислали послов с предложением о мире и союзе против великого князя. Более того, Владимир и Изяслав предлагали заманить великого князя в ловушку и убить. «За брата твоего, что томится в неволе,  хотим отомстить ему, - говорили послы. – А когда один из нас въедет в Киев, ты получишь любой город, какой пожелаешь!»
Не поверил Святослав черниговским князьям – уж больно быстро они меняют свое решение. Вчера были против него, а когда почувствовали в нем серьезного противника – уже пожелали быть с ним. Что будет завтра? Но, тем не менее, по совету Петра Ильича, принял их мирные грамоты.
- Мир стоит до рати, а рать до мира! – сказал умудренный жизненным опытом старый воевода. – В нашем положении лучше плохой союз, чем рознь!»
Однако Владимир и Изяслав Давыдовичи оказались хитрее, чем думал о них северский князь. Одновременно Давыдовичи послали весть великому князю, что, дескать, Святослав разоряет их земли и что они надеются на его помощь в смирении Святослава Ольговича и Юрия Долгорукого. «Пусть сии князья бьются между собой, ослабнут от войны, и тогда золотой стол взять не составит большого труда!» - думали черниговские князья.
Они не ошиблись в своих замыслах. Получив весть, Изяслав Мстиславич созвал в Киеве вече и объявил собравшимся людям о послании Давыдовичей и о своем решении начать войну против Святослава и Юрия. Но многие из киевлян, в том числе и видные бояре, его не поддержали. На вече поднялся шум, какой при этом великом князе никогда не поднимался:
- С радостью и вместе с детьми пойдем с тобой на Ольговича, но как дерзнем поднять меч на сына Мономаха?
- Не верь Давыдовичам: сегодня они с тобой, а завтра – против тебя. Бойся обмана.
- С Давыдовичами плохой, ненадежный союз!
- Не пойдем на сына Мономаха. Георгий – твой родной дядя! – шумело вече.
«Сколь же велика любовь народная к моему деду Мономаху!» – изумлялся великий князь. Он долго слушал выкрики простых смердов и знатных людей и, наконец, поднял руку. На стогне у Туровой Божницы наступила тишина.
- Не могу не верить черниговским князьям - они крест целовали быть мне союзниками. Иду на соединение с ними. Кто верит мне, пусть ступает со мной. А кто не верит… - Изяслав хмуро поглядел на притихших людей. – Пусть малодушные остаются!
Вече молчало. Потупив глаза, киевляне соображали, как им поступить. Поддержать князя – значит, поддержать войну между Мономаховичами. Этого допустить нельзя. А главное - пойти против сына великого Мономаха. Такое решение их не устроило, и люди потихоньку стали расходиться.
Изяслав стоял на вечевом помосте до тех пор, пока последний человек не покинул вече. Он ожидал, что хоть какая-то часть людей останется и поддержит его, но стогна быстро опустела. Оставалась надежда на тысячкого Улеба, ставшего после ухода Ивана Войтишича главным киевским боярином.
- А ты со мной? – спросил он Улеба, без которого повести за собой смердов он не сможет.
- С тобой, княже! – неуверенно ответил он и отвернулся.
- И ты мне не веришь! – вздохнул Изяслав.
- Тебе верю, не верю Давыдовичам! Предадут они тебя, предадут в самый тяжкий момент. Дозволь сначала мне в Чернигов съездить и правду узнать?
- Ну что ж! Ступай, возьми у них клятву верности. Пусть при тебе крест целуют. Крест с собой возьми. А я пока с дружиной выступлю вперед и буду ждать тебя на полпути к Чернигову. Уверен: Давыдовичи крест поцелуют и будут мне верными союзниками.
Улеб на эти слова только усмехнулся и немедленно отправился в дорогу.
Черниговские князья приняли посла с радушием. Велели гостя усадить за стол и принести вина. Но Улеб от застолья отказался.
- С какой вестью прибыл? – тревожно спросил киевского боярина Владимир Давыдович.
- Изяслав Мстиславич требует от вас новой клятвы верности! Целуйте крест, что будете ему верным союзником! – Улеб поклонился и протянул князьям деревянный крест, взятый из Туровой Божницы.
- Зачем новая клятва? Разве мы нарушили прежнюю? – удивился Изяслав Давыдович и не принял крест. – Христианин не должен призывать всуе имени Божие и без нужды клясться по любому поводу.
- Если христианин не думает осквернять крест неверностью, он поклянется сколько угодно раз! А если думает… - последнее слово Улеб произнес подчеркнуто медленно, чтобы на него обратили особое внимание.
Давыдовичи, с трудом скрывая недовольство, переглянулись.
- Нет! Без нужды через посла не будем давать новую клятву! – резко отверг предложение Владимир, и Изяслав, соглашаясь с ним, кивнул головой.    – Передай великому князю, что мы ждем его в Чернигове. Здесь, принародно, поклянемся в верности друг другу и двинемся в поход против Святослава и Юрия, наших врагов. Ступай!
Но Улеб оставался на месте и напряженно смотрел на князей.
- Что же ты медлишь? – спросил его Владимир.
- Хочу правду узнать! Слух прошел, что вы замышляете против моего князя недоброе. За что?
Давыдовичи обеспокоено переглянулись и велели послу подождать их решения за дверями. Когда за Улебом закрылась дверь, Владимир в сердцах сказал брату:
- Не могу играть душой! Устал обманывать! Скажу правду, и пусть Изяслав Мстиславич будет нам враг.
- Но тогда навсегда забудь о великом княжении. Если хитростью не одолеем Мстиславича, силой его не возьмем. До какой поры нам двоим владеть одним городом?
- А если обман раскроется? Долго ли я просижу в Киеве? Нет! Я скажу правду.
Когда Улеб вернулся в гридницу, его ждала неожиданная весть.
- Передай эти слова Изяславу Мстиславичу! – заявил послу Владимир Давыдович. – «До тех пор, пока ты не отпустишь Игоря к Святославу, на нас не рассчитывай. Мы не можем спокойно смотреть, как Игорь, чернец и монах, мучается в неволе. Отпусти его на свободу. Игорь не представляет для тебя никакой угрозы. Зачем удерживать его в монастыре силой. Разве тебе было бы любо, если бы мы удерживали твоего брата?»
Улеб выслушал послание и молча бросил на стол крестные, или союзные, грамоты. Это означало объявление войны.
Вероломство Давыдовичей имело самые ужасные последствия. Как только Улеб прибыл к Изяславу, тот послал весть в Киев, чтобы киевляне готовились к походу. Брат великого князя Владимир Мстиславич и митрополит Клим повелели собрать вече, где объявили киевлянам о предательстве черниговских князей и обязали всех вооружаться против Чернигова. Заволновался народ, со всех сторон послышались выкрики:
- Накажем черниговских клятвопреступников!
- Постоим за нашего князя, все вооружимся!
На вечевой помост поднялся бывший сотник Азарий Чудин, изгнанный из великокняжеской дружины с приходом нового великого князя.
- Черниговских накажем, а как же Игорь? Все беды из-за него. Враг наш Игорь сейчас не в темнице, а живет преспокойно в монастыре. Накажем Игоря?..
- Накажем!.. – отозвались люди. Шум на вече усилился. Со всех сторон слышались гневные призывы:
- Знаем, что добром нельзя разделаться с племенем Олеговым. Только смертью!
- Рады мы своему князю помочь. Да сперва вот что сделаем… - Азарий оглядел народ и продолжил: - Пусть свершится возмездие! Игорь нашему князю – враг, значит, и нам враг. Убьем его, не то зло может случиться городу нашему! А потом к своему князю пойдем!
- Пусть свершится! Смерть Игорю! – пронеслось над толпой.
- Да умрет сначала Игорь, а потом черниговкие князья!
- Вперед! В монастырь! Схватим Игоря!
- Стойте! Остановитесь! – пытались образумить людей Владимир и митрополит Клим, но тщетно – их уже никто не слушал.
Вечевники кинулись в направлении Феодорова монастыря. В толпе в тот день находилось много хмельных людей. Эти события происходили 19 сентября, когда закончилась уборочная страда и ничто не мешало пропустить чашу-другую вина в ближайшем трактире.  Обезумевшая толпа с шумом ворвалась в монастырь в час Божественной Литургии, растолкала молящихся монахов, схватила князя Игоря, порвав на нем мантию, и потащила на улицу. Он же только горестно восклицал:
- Окаянные, ведаете ли вы, что творите? За что, словно разбойника, хотите убить меня? Еще раньше крест целовали, чтобы быть мне у вас великим князем. Но то время прошло, ныне сподобил меня Бог принять иноческий образ.
Киевляне не слушали его и продолжали тащить, сдирая на нем все одежды.  На это Игорь промолвил со стоном:
- Нагим я появился на свет, нагим и покину!
В это время в дверях монастыря дорогу людям преградили князь Владимир и его боярин Михаил.
- Брат любезный, куда меня ведут? – спросил Владимира Игорь, не понимая, что происходит. 
Брат великого князя выхватил Игоря из толпы, укрыл его своим плащом и, усадив на коня, повез несчастного в дом своей матери, который находился поблизости. Они были уже у ворот дома, когда разбушевавшаяся толпа настигла их. Спас положение Михаил. Он кинулся к толпе и принял на себя часть ударов. В это время Владимир успел затащить Игоря на княгинин двор и запереть ворота. Тогда киевляне набросились на боярина, сорвали с него золотой крест и золотую цепь и едва не убили.   
- Не отдам тебя на растерзание черни! – пытался успокоить Игоря Владимир, помогая ему подняться в сени.
- Толпа жаждет моей крови и не оставит меня в покое! – тихим голосом промолвил инок, вытирая сочащуюся кровь на лице. – Все в руках Господа Бога, пусть случится то, что должно случиться!
Шум на улице возрастал. Сначала послышались грозные выкрики в адрес Игоря, а потом гулкие удары чем-то тяжелым в ворота. Вскоре они треснули и разлетелись в щепы. Напрасно Владимир и Михаил пытались спасти несчастного Игоря. Многочисленная толпа повалила его на пол и буквально растерзала. Потом еще живого Игоря киевляне привязали за ноги и волоком потащили по улицам через весь город. А когда он уже умер, тело положили на телегу, довезли до торга на Подоле и бросили в кучу мусора. Только после этого толпа успокоилась. Люди, только что безумные от ярости, стояли и молча смотрели на окровавленное тело, словно невиновные в этом злодеянии.
- Свершилось! – нарушил молчание подошедший тысячкий Лазарь. - Исполнилась воля народная. Игорь убит! Погребем же тело его по-христиански.
Народ долго безмолвствовал, потом раздались робкие голоса:
- Виноваты не мы, а Давыдовичи. На них кровь Игоря!
- Мы это совершили ради своего князя. Не на нас лежит грех смертоубийства.
В толпе послышались всхлипы и стон – женщины, глядя на окровавленное, истерзанное тело, не могли удержаться от слез.
- За что его так? – тихо спрашивали друг друга торговки.
- Умели бить, умейте и ответ держать! – сказал боярин Лазарь и распорядился: - Отнесите покойного в церковь, пусть совершат над ним службу.
Толпа подняла Игоря, заботливо укрытого плащом, и на руках, словно был он в гробу, понесла в церковь святого Симеона. Процессия вытянулась вдоль всей улицы. Люди, только что распинавшие Игоря, сейчас бережно несли его тело.
Тело Игоря положили в церкви, но толпа не расходилась еще долго. В ту же ночь явилось знамение: в храме зажглись сами собой все свечи. На другой день в церковь на отпевание покойного собралось не меньше народу, чем на вече. Совершая печальный обряд, игумен Феодоровской обители Анания воскликнул:
- За что убили монаха Гавриила? Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!
В это самое время на ясном небе без облаков неожиданно грянул раскатистый гром. Люди изумились. Кто-то в страхе выбежал вон из церкви, остальные упали на колени, чтобы слезами раскаяния умилостивить гнев Господа Бога.
- Не мы виноваты! Не мы! – слышалось со всех сторон.
Весть о гибели Игоря Ольговича застала Илью в пути. Вернувшись в Киев, он явился к великому князю и заявил ему, что Святослав готов был заключить с ним мир в обмен на свободу брата. С этой вестью он и спешил в Киев.
- Но Игорь зверски убит! – подытожил он разговор. – И на мир сейчас надежды нет. – Илья помолчал, а потом с укором воскликнул: - Зачем ты допустил убийство? Он был монах, чернец. Зачем?
Князь спокойно слушал Илью, но когда тот повысил голос, рассердился:
- Как ты смеешь мне указывать? Кто ты такой? В поруб захотел? Меня в это время не было в Киеве. Не желал я зла Игорю!..
- Не желал?! Если бы отпустил Игоря с миром, не было бы розни. А если не отпустил, значит, ищешь вражды, желаешь зла. Не буду я за тебя воевать, мне такой князь не люб.
Сидящие в гриднице воеводы Шварн и Улеб особо не удивлялись такому поведению простого дружинника – они знали Илью, знали его характер и стремление к справедливости.
- В поруб его! – коротко распорядился Изяслав, и к Илье подошли несколько гридней.
- Прости, Чоботок, подневольные мы!.. – тихо сказали они, и Илья смирился.
Так он оказался в темнице.
 
 20 гл.                ГИБЕЛЬ СОКОЛЬНИКА

Война началась. Несколько лет стонала Русь. Тысячи ратников остались лежать на бранном поле, опустели сотни разоренных и сожженных в междоусобице сел. За это время Киев дважды завоевывался Георгием Владимировичем, известным в народе больше под именем Юрий Долгие Руки, и дважды изгонялся Изяславом Мстиславичем. Недолго княжил Юрий Долгорукий на великокняжеском столе: первый раз – полгода, второй – менее полугода. Каждый из князей просил Илью выступить на его стороне, но получал отказ.
- Поклялся я не ратиться против своих – против христиан! Сдержу клятву свою! - отвечал он князьям. За свою строптивость князья не только удерживали Илью в темнице. Изяслав сгоряча однажды приказал даже не кормить его. Дескать, поголодает и смирится. Но не смирился Илья.
Никто не знает, чем бы все это закончилось. Спасла Илью от голодной смерти Ольга, младшая дочь Глеба Юрьевича, младшего из сыновей Юрия Долгорукого. Она в тайне от князей ночью носила ему в темницу еду и воду. Полгода носила, и все это время никто не интересовался судьбой колодника.
Придет, бывало, и долго сидит с ним, рассказывает о своем житье-бытье и о том, что в городе делается. А бывало, и просто молча смотрит на несчастного колодника. Так, Илья узнал, что Ольга, хотя и относительно еще молода, но уже вдова: мужа потеряла вовремя осады Киева. А потому она мечтает уехать из Киева в любой другой город, за который не будут сражаться князья.
- Вот выпустят тебя из темницы, уеду с тобой, - говорила она, - и стану тебе женой. И буду чаще тебя кормить, чем сейчас!
Илья на это только усмехался. Он уже не надеялся выйти на волю.
Между тем борьба за Киев продолжалась, но от многолетней войны уже устали все. Завоевав в очередной раз «мать городов русских», Изяслав призвал на великокняжеский стол старшего брата Юрия Долгорукого, Вячеслава, который приходился ему родным дядей. «Может, это остановит междоусобицу! – думал Изяслав. – Не пойдет же Юрий против родного брата!»   
- Два раза я мог посадить тебя в Киеве, но, ослепленный властолюбием, не делал этого. Прости вину мою! – каялся Изяслав Мстиславич перед Вячеславом, уже почтенным старцем, который согласно лествице должен сидеть на великокняжеском столе.  – Иди и правь Русью!
Вячеслав Владимирович был доволен, что племянник наконец-то признал его старейшинство, но, ссылаясь на годы, отказался от единоличного правления Русью. Не без труда уговорил он Изяслава разделить с ним великий стол.
   Это обстоятельство, однако, не удержало Юрия Долгорукого от планов захватить великокняжеский стол в третий раз. Он опять собрал войско и встал подле Киева. На этот раз силы у него были сконцентрированы столь большие, что ни у кого не вызывало сомнения быстрого падения Киева. Кроме Святослава с  ним находился один из братьев Давыдовичей, Владимир, с черниговской дружиной, который всегда поддерживал Ольговичей. Изяслав Давыдович, в свою очередь, ушел к Изяславу Мстиславичу и Вячеславу, которые в случае успеха пообещали дать ему город на княжение. Но это была не главная сила Долгорукого. Узнав, что суздальский князь в очередной – третий - раз идет на Киев, к его объединенной дружине примкнули ханы Кончак и Боняк с огромной ордой. Калин-хан давно мечтал пограбить Киев, богатейший город по тем временам, но в одиночку он не решился бы напасть. А тут, помогая одному князю против другого, он наконец-то осуществит свою мечту. Не прочь был пограбить Киев и Боняк. А сын его, Севенч, пообещал отцу, что «зарубит» мечом златые – центральные врата Киева.   
Чтобы оборонить город со стороны Днепра, великий князь, по свидетельству летописцев, придумал хитроумный план. Он приказал борта лодий укрепить щитами и за ними поставить лучников. На всех возможных переправах лодии ходили вниз и вверх по реке и не давали противнику перейти Днепр. Все же у Витичева брода половцы сумели обойти лодии и перебраться на другой берег. Киевляне вступили с ними в сражение, но сдержать натиск степняков не смогли. Воевода Шварн удерживал бегущих киевлян, с мечом в руке кидался на более многочисленного противника, стараясь своим примером заразить других, но безуспешно. «С ним не было князя, - писали летописцы, - а боярина не все слушают!»
Бой шел уже под стенами Киева. Еще немного, и главный стольный град Руси падет. В Киев опять войдет Георгий суздальский. Изяслав боялся потерять великокняжеский стол, киевляне же опасались не смены власти, а половцев. Если город падет, Юрий Долгорукий вряд ли сможет удержать их от грабежей.
К Изяславу, стоящему на городской стене, подошла целая толпа простолюдинов.
- Великий князь, - обратился к нему кузнец Аника, - выпусти из темницы Илию Муромца. Четыре года томится он в порубе. Близок конец. Скоро половцы войдут в город. Без Илии смерды плохо сражаются.
- Не один раз просил его! – хмуро ответил Изяслав. – Не соглашается. Не желаю, говорит, участвовать в княжеской розне.
- В те разы не было половцев. А сейчас… Они от города камня на камне не оставят. Нельзя город сдавать, а удержать поганых не можем. Зови Чоботка!
- Не пойдет он!
- Пойдет! Мы сами его позовем! – настаивал Аника.
- Не знаю, жив ли. Однажды рассерчал на него и приказал не кормить…
- Не кормить?! – изумились люди и сердито добавили: - А ну, веди нас в темницу к Чоботку.
Не хотел кланяться простому дружиннику великий князь, но делать было нечего – на карте стоит и его судьба, и судьба города. И ссориться с простым людом не хотелось. Только живой ли Илья? Очень долго томится он в темнице.
Вместе с тысячким Улебом и кузнецом Аникой Изяслав спустился в поруб и в тусклом свете свечи увидел, что Илия – его последняя надежда – жив. Осунулся, правда, но не потерял боевой дух – смотрит так же непримиримо, как и раньше. По его знаку Аника снял с узника тяжелые цепи. 
  - Прости, Илия, – склонил голову Изяслав, - за суровое наказание! Не удержался! Помоги!.. Враг уже у стен Киева. Нет с нами ни Алеши Поповича, ни Добрыни Никитича, ни других витязей. Некому спасти Киев-град от злой напасти, от половцев.
   Илья молча поднял с земли тяжелые цепи и отбросил к стене.
- Не за себя просим! – вступил в разговор Аника. – За Киев-град, за жен с ребятишками. Пока Георгий здесь, половцы опять по весям шарят – жгут дома, людей в полон уводят. Печерский монастырь опять разграбили!
Услышав о монастыре, Илья встрепенулся:
- Забижают монахов?
- Забижают, Чоботок! Половцы, сам знаешь, любой княжеской розни рады. Когда рознь, тогда грабить можно безнаказанно, некому загнать их за Дон. Сейчас половцы уже лезут на стены города из всех щелей, трудно их удержать. Плохо без тебя смерды ратятся. Так пойдешь ли ты, Чоботок, постоять за Киев-град? Или здесь будешь отсиживаться? Тесть твой, Савва-чеботарь, вместе со мной на стене стоит, а ты!..
- Где сын мой Сокольник? Где жена моя Златогорка? – спросил Илья.
- Не ведаем о Сокольнике ничего, - ответил Аника. – Как посадили тебя в темницу, так и он пропал, ни слуху о нем, ни духу! А Златогорка погибла, когда камни на стену поднимала. Стрелой ее сразило.
- Так пойдешь на помощь киевлянам? – спросил тысячкий Улеб.
- Пойду! – наконец ответил Илья и поднялся. – Не вас, князей и бояр, мне жалко, а жен, деток малых да монахов. Они-то за что погибают? – И он первым направился из поруба, проронив на ходу: - Давно меч мой не гулял по половецкой голове.
Узнав, что славный витязь Илия Муромец вышел из темницы и пополнил ряды защитников города, киевляне воодушевились. Никогда они не вооружались с большей охотой, чем сейчас. По городу бросили клич: «Всякий, кто может двигаться и владеть рукою, да идет на защиту города! Или да лишится жизни ослушник!»
Все от мала до велика обороняли город. Наконец наступил момент, и киевляне поняли, что пора от обороны переходить в наступление. Половцы сделали несколько попыток одолеть городскую стену, на Детинце уже завязался бой. Остался последний удар, и не устоит Киев. И вдруг открылись Лядские врата, и оттуда широким потоком хлынули киевляне. Поток разделился надвое и стал растекаться вдоль стен. Завязалась ожесточенная сеча. Киевляне копьями и крюками сбрасывали степняков с коней, сверху, с Детинца, их поражали стрелами лучники. Половцы не выдержали и побежали. Речка Лыбедь, текущая за внешней стороной земляного вала, по утверждению летописцев, переполнилась телами погибших степняков. В этом бою погиб и сын Боняка Севенч, которому так и не удалось «зарубить» Златые врата Киева.
Отступив от города, объединенная рать Юрия Долгорукого и Святослава Ольговича стала зализывать раны и подсчитывать потери. Потери были большие, но сии князья решили идти до конца. Их даже не остановило то, что хан Кончак увел свою орду в степи, с ними остался только хан Боняк, решивший отомстить за погибшего сына.
Решающее сражение состоялось на реке Супое. Полки уже выстроились для сечи, но тут поднялся сильный ветер и полил дождь такой частый, что невозможно было увидеть противника. Люди ужаснулись и увидели в этом Промысел Божий.
- Противится Господь кровопролитию между дядей и племянником, между братьями-христианами, - рассуждали между собой воеводы и простые люди. – Не просто так пошел этот дождь. Господь образумить нас хочет. Пойдем ли мы против Его воли?
- Это знамение! Нельзя ратиться! – тоже говорил Илия Муромский. – Пусть князья мирятся и добром решают, кому сидеть в Киеве. Мы отстояли город от половцев, а это главное. Сейчас надо миром дело решать.
Он посмотрел на небо и увидел там сокола, который беспокойно реял над противоборствующими сторонами. Эта гордая и сильная птица напомнила ему и о родовом тотеме его племени мурома, и о сыне, пути-дороги с которым разбежались  в разные стороны. Где ты, Сокольник, сейчас?
Князья вняли просьбам людей. Оба стана послали друг другу послов с предложениями о перемирии, и, казалось, до мира осталось рукой подать. Но Святослав Ольгович был категорически против перемирия и сумел убедить в этом Юрия.
- Когда до победы остался один шаг, ты решил опустить меч, - утверждал Святослав. – Ну что ж, опускай! Тогда не быть тебе больше великим князем! Навсегда лишатся мономашичи великого стола — Ольговичи не отдадут... А я не опущу меч, пока не накажу Изяслава за смерть Игоря!
Спустя время Юрий прислал к Изяславу посла с отказом от перемирия, и противные стороны опять ополчились. Первым бой начал великий князь. Он во главе великокняжеской дружины, переведя коней в галоп, врезался в гущу Святославовой и Георгиевой дружин, которыми предводительствовали Вольга, сын Святослава, и Андрей (названный позднее Боголюбским), сын Георгия. Сами же князья, находясь по разные стороны, издали наблюдали за сечью. 
В пылу боя Илья случайно попал копьем в ноздри коня противника. Конь взъярился и поднялся на дыбы, шелом и щит противника упали на землю. Он пригляделся… Это был Андрей, сын Юрия Долгорукого. Княжич сумел справиться с конем и отважно бросился на Илью. Долго старый дружинник сдерживал натиск княжича, потом крикнул:
- Погоди!.. Неопытен ты еще, неровен час…
- Кто ты? – удивился Андрей такому поведению противника и опустил меч.
Илья снял шелом, и княжич узнал его.
- Илья Муромец! Ты же клялся, что не поднимешь руку на христианина, не будешь ратиться в братоубийственной брани.
- Половцы, враги мои, с вами! А ты, княжич, не враг мне. Ступай своей дорогой.
Илья двинулся дальше и лицом к лицу столкнулся с более серьезным, хотя тоже молодым противником, в котором удачно соединились отвага, сила и молодость. Шелом наполовину скрывал его лицо, но глаза Илье показались знакомыми. Впрочем, ему было не до раздумий. Скрестив с неприятелем мечи, Илья скоро понял, что с этим юношей надо биться по-настоящему, иначе он тебя сможет одолеть.
В пылу боя перед лицом Ильи вдруг мелькнула тень, потом еще раз и еще. Наконец он увидел прямо перед собой сокола. Хищная птица, выставив вперед когти, яростно бросалась на него, била крыльями и клювом по шелому. Особого вреда она причинить ему не могла, но отвлекала от противника, наседающего все больше и больше. «Кто этот человек, которого так яростно защищает сокол?» – задавал себе вопрос Илья и не находил ответа. Он несколько раз пытался заговорить с ним, но противник не слушал его и продолжал сражаться.
Отогнать атакующую птицу было невозможно. Что делать? Ударить? Нет! Причинять зло птице, которая олицетворяла его племя и являлась священной, тотемной, он не стал бы в любом случае! Но в пылу боя он нечаянно булавой задел сокола. Задел и ужаснулся. Птица от боли закричала и взмыла вверх. Илья отвлекся, поглядел на небо и вдруг заметил у самой груди копье. В последний момент он успел прикрыть грудь левой рукой, а правой нанес булавой разящий удар по противнику. Удар оказался такой силы, что юноша кубарем свалился с коня. Шелом слетел с его головы и откатился в сторону.
Не обращая внимания на боль в руке, груди и обильно сочащуюся кровь, Илья продолжал сражаться. А из головы не уходили раненый сокол и сраженный им молодой кмет, его курчавые русые волосы, разметавшиеся по траве, чуть курносый нос и глаза. «Эти глаза могут быть только у моего сына!» – вдруг мелькнула мысль. Мелькнула и надежно засела в голове.
Битва закончилась быстрее, чем обычно. Судьбу его решили половцы. Увидев, что сражение затянулось, а погибать за князей они и не собирались, степняки пустили тучу стрел и обратили коней вспять. За ними кинулись в бегство дружины Святослава и Юрия.
Илья преследовать противника не стал. С тяжелым сердцем он бродил по бранному полю, густо политому кровью и усеянному телами погибших, и искал того кмета, так похожего на его сына. Из его рассеченной копьем левой руки и раны на груди обильно текла кровь, но он не замечал этого.
Он все ходил и вглядывался в лица убитых и раненых. Видел раненого, истекающего кровью Изяслава Мстиславича, которого, приняв за недобитого врага, чуть не зарубили свои же вои. Лишь когда тот снял свой шелом и открыл лицо, киевляне обрадовались, ибо считали великого князя уже мертвым. Видел также Изяслава Давыдовича, горевавшего над телом погибшего брата Владимира, сражавшегося на стороне Георгия. Проходил мимо знахарей, помогавших раненым. На сломанные кости они накладывали щепу, резаные раны заливали нутренним салом медведя и бинтовали холстиной, пропитанной крепким отваром болотной сушеницы. На предложение о помощи Илья отказался, сказал, что помогать надо в первую очередь тем, кто на ногах стоять не может. И пошел искать то место на бранном поле, где он встретился с молодым кметом.
Тут и там лежали погибшие. Опять, как обычно, слетелось воронье на обильную пищу. Куда ни пойдешь, поднимешь стаю. Вороны перелетят и садятся невдалеке без страха перед людьми, знают: не все тела будут похоронены, кое-что перепадет и им. Он обошел уже все поле и увидел, как невдалеке сокол сражается против стаи ворон. Раненый кречет кое-как летал на одном крыле и пытался из последних сил отогнать ворон. Илья пошел туда и увидел среди лежащих тел того молодого кмета. Сердце екнуло. Это он! Илья кинулся к нему со всех ног.
Ратник был еще жив. Илья склонился над ним, всмотрелся в знакомые черты лица. Да, это был его сын. Почему он не узнал его?
- Сынок! Сокольничек ты мой любимый! Погубил я тебя! – воскликнул Илья и горестно склонил голову. Из его глаз покатились слезы.
- Тату?! Это ты? Как долго… я тебя не видел! – чуть слышно прошептал сын.
- Почему ты оказался с Георгием и Святославом? Почему?       
- Я сражался против Изяслава. Он тебя… в темницу…
- Как же это я!.. – тяжело вздохнул Илья и прижал окровавленную, холодеющую голову сына к своей груди и долго не отпускал. Он вспомнил, как князь Андрей ему сказал: «Ты же клялся, что не поднимешь руку на христианина!..»
- Нарушил клятву… Поднял руку… и сына своего погубил, и его сокола! – задумчиво произнес Илья.
Он Сокольника похоронил здесь же, на высоком берегу реки Супое. Похоронил вместе с соколом, которого заклевали вороны. Потом долго сидел у могильного холмика, вспоминал сына, свои короткие встречи с ним.
Вот Сокольник участвует в княжеской соколиной охоте и с гордостью едет на коне с сидящим на плече соколом возле князя Игоря. Вот Сокольник дергает за шнурок, пропущенный в кольцо на ноге пернатого охотника, снимает колпачок, и освобожденный от пут сокол тут же взмывает в небо, набирает высоту и кружит в поисках жертвы. Появляется поднятая вверх стая уток, и сокол уже парит над ними, сужая круги, и вдруг складывает крылья и камнем падает вниз. Сокольник, прикрыв руками глаза от слепящего солнца, наблюдает за сражением селезня и сокола, а Илья наблюдает за сыном, потому что редко видит его. …Удар острых, как нож, когтей сокола точен. И уже кружатся в небе разноцветные перья селезня. А князь Игорь благодарит Сокольника за хорошую, удачную охоту!
В эти моменты лицо сына озарялось счастливой улыбкой. Раз за разом его сокол взмывал вверх, так, что видна была лишь черная точка в небе, и каждый раз, падая с головокружительной высоты, разил без промаха очередную жертву. Лишь однажды во время воздушного боя с журавлем промахнулся сокол и налетел на выставленные вперед когти. Сокольник принес домой окровавленную птицу и долго выхаживал ее, не спал ночами, но вылечил своего верного друга.   
Вспоминал и первый бой Сокольника. Он тогда очень гордился, что ему, тогда еще совсем мальчишке, доверили стоять в рядах пешцев. Он крепко сжимал щит, продолговатый, высотой в его рост, и тугой лук и с завистью смотрел на отца в блестящей кольчуге.
- Когда я вырасту, меня возьмут в дружину? – спрашивал Сокольник.
- Обязательно!
Не знал Илья, что его сын давно вырос и уже участвует в ратных делах. Не знал он, что Сокольник окажется против него в княжеской розне.
С гибелью сына Илья потерял самого дорогого человека. Давно нет в живых его родителей, сгинул на ратном поле с половцами тесть Савва, старый чеботарь. А когда он сидел в темнице, погибла в княжеской розни жена Златогорка. Один он остался на всем белом свете.  И решил он навестить свои родные места. А перед дорогой отблагодарить Ольгу, спасительницу свою, которая помогла ему выжить в темнице.               

    21 гл.                СНОВА В НЕВОЛЕ

В январе – феврале 6676 года от сотворения мира (1168г. от Рождества Христова) Русь опять застонала от разорительных набегов степных кочевников. Выгодно используя очередную рознь между князьями, половцы безнаказанно грабили и сжигали города и веси, уводили в полон тысячи людей. Русские рабы опять наводнили невольничьи рынки в причерноморских городках. Но это была не единственная беда Киевской Руси. Половецкие орды периодически совершали набеги на греческий путь, и купеческие лодии стали опасаться ходить по Днепру. Рушились торговые связи. Скоро должен открыться Днепр для судоходства, и опять богатые товаром лодии не дойдут до Киева.
Эти обстоятельства заставили великого князя Мстислава Изяславича предпринять срочные меры. Он собрал союзных князей на совет, просил их оставить распрю и совместно ударить на половецких ханов.
- Или уймем поганых и сохраним греческий путь, или будем враждовать и смотреть, как они разоряют землю нашу. Обнажим мечи! – обратился он к князьям.
Те не сразу, но все же поддержали Мстислава. Все понимали, что без торговых связей с Царьградом (Византией) Русь быстро потеряет свое могущество, и надеялись, что половцы более не будут желанными гостями в станах русичей, помогая одному князю сокрушить другого.
Ударить решили ранней весной, когда половцы еще не ушли на летовища и их конница пока не набрала силу на сочных пастбищах. В середине марта, когда по Днепру прошел ледоход, объединенная рать выступила в Дикое поле. Пешцы во главе с сотскими плыли в лодиях вниз по реке, а дружины на конях во главе с боярами шли берегом. За островом Хортица, у самых порогов,  пешцы высадились на берег, присоединились к дружинам, и рать двинулась в степь. Наконец-то осуществилась мечта многих князей: вместе, как во времена Мономаха, ударить по степнякам.
Половцы о выходе руссов узнали слишком поздно. Прихватив самое ценное, они бежали от Днепра в глубь степей, оставляя вежи с женами, детьми и рабами на произвол судьбы. Дружины настигали степняков, били и гнали вперед. На девятый день руссы вышли к берегам Орели. Здесь половецкие ханы решили остановить вторгшегося в их владения неприятеля. За ночь они объединили все разрозненные силы в единый кулак и с рассветом ударили на русичей.   
Основной удар половецкой конницы приняли на себя пешцы. Выставив впереди себя копья и прикрываясь щитами от града стрел, строй пешцев прогнулся, но устоял. За их спинами конные дружинники методично обстреливали половцев из луков. Русичи знали: половцы страшны своим первым ударом. Если этот удар выдержать, то долго они не продержатся и отступят.
Так оно и произошло. Половцы стали отступать, но тут строй русичей расступился и в образовавшуюся брешь хлынула конная дружина. Впереди всех на коне, как всегда, скакал Илья Муромец. Дружинники смяли степняков и долго гнали их по степи, добивая сломленного врага.  Ханы, наблюдавшие за сражением издалека, переправились через Орель и тоже ударились в бега. Половцы знали, что русов ведет этот славный витязь, и решили уйти подальше в степи.
Практически без потерь, с богатой добычей и тысячами освобожденных из плена людей рать вернулась в Киев в последний день Великого поста. Летописцы писали об этом выходе: « …освободили русских невольников и возвратились с добычей, с табунами и пленниками, потеряв не более трех человек».
На следующий день, по древней традиции, на честном пиру у великого князя добычу делили между собой все, кто участвовал в этом походе: князья, бояре, дружина и пешцы. Но в этот славный день, когда народ праздновал светлую Пасху и отмечал славную победу над половцами, Илья опять оказался в темнице.
Когда за ним накрепко закрылись дубовые двери, Илья всмотрелся в свое новое жилище и в полутьме заметил в углу на соломе человека в монашеской рясе.
- А тебя-то за что, святой отец? – с горечью спросил Илья. – Чем монах может провиниться перед великим князем?
- За правду! Не любит великий князь Мстислав, когда ему правду в лицо говорят! Это кто передо мной: Илия Муромец? – прищурился монах.
- А ты кто? – Илья подошел ближе и удивился: - Поликарп?!
В этой темнице на великокняжеском дворе уже долгое время томился игумен Печерского монастыря архимандрит Поликарп. Уважаем и любим при прежнем великом князе Ростиславе, когда он с братией часто приходил к нему в терем отобедать и побеседовать о добродетелях христианских, сейчас впал в немилость.
В первую очередь игумен попросил Илью рассказать о последних событиях. И услышал о ратном походе объединенного войска нескольких князей в Дикое поле, о славной победе над половцами и богатой добыче.
- Сеча закончилась, когда солнце уже скрылось и начало темнеть. Поганые ушли за Орель, бросив табуны и вежи, невольников и даже жен с детьми. С собой половецкий хан Кончак захватил только награбленные на гречнике сокровища: золото, серебро, сосуды византийские и прочее рухло. Детей бросили, а золото взяли… - усмехнулся Илья и продолжил рассказ: - И Мстислав послал за ними погоню. Послал в тайне от других князей и строго нам наказал: дружине захватить богатство, но обратно не возвращаться, нет, а прямиком идти в Берестов, свою вотчину. Не захотел Мстислав делиться с другими захваченной добычей. От жадности потерял голову!
- И много добра захватили? – спросил Поликарп.
- Много! Калин-хан долго сидел на гречнике и награбил несметные богатства. Сколько торговых людей сложили свои головы от его кривой сабли… Целый воз одних только золотых и серебряных монет захватили. Награбленное добро и помешало поганым уйти от погони.
- А Калин-хан ушел?
- Ушел! Вместе с Неврюем, своим батыром, ушел. Никак мне не удается поквитаться с ними. А остальных поганцев мы всех положили.
- Мстислав скрыл богатство и не поделился с другими?
- Не поделился! Он нарушил древний закон. Ни один князь не позволял себе упасть так низко. Издревле вся добыча, захваченная в сече, всегда честно делилась между всеми ратниками, кто ходил в поход. Свою долю получали даже вдовы и дети погибших ратников. Никого не обделяли! А он…
- И ты на честном пиру обличил князя в корыстолюбии?
- Обличил! Пусть все знают, какой князь сидит на золотом столе! – выкрикнул Илья и в порыве страсти даже вскочил на ноги. Цепи на его руках и ногах зазвенели, словно подтверждая сказанное.
- Ясно! – одобрительно кивнул головой игумен. – И за это он посадил тебя в поруб! Даже не пожалел в такой светлый праздник, как Пасха! Ведь это праздник праздников! Эх, Мстислав!
Игумен тяжело поднялся со своего ложа, подошел к стене и посмотрел вверх на маленькое узкое оконце под потолком, сквозь которое с трудом пробивался тусклый свет.
- Эх, Мстислав, Мстислав! – задумчиво произнес Поликарп. – Не думаешь ты о расплате… А надо бы…
- За что же ты пострадал, святой отец? – удивленно спросил Илья.
- Обвинил Мстислава и митрополита Константина в ереси! Не подчинился им. А что делать? На Руси издавна повелось: кто за правду не боролся, тот в порубе не сидел! Главная задача служителя церкви не в том, чтобы самому жить в посте и молитвах, а в том, чтобы учить этому других. Мы нужны, чтобы заставлять мирских людей соблюдать Законы Божьи.  А если не учить, зачем мы вообще нужны? – Поликарп поднял руки и загремел цепями. – А этого наказания я не страшусь. С радостью принимаю все муки, которые очистят душу мою. И ты не страшись! Не оставит нас Господь!
- А я и не страшусь, святой отец! В поле ратном ни разу не дрогнул, не побежал от врага, и здесь не сломлюсь. Не услышит от меня Мстислав просьбу о пощаде! Не первый раз в порубе сижу.
- Не первый?
Илья рассказал святому отцу о своей которе с князьями и о последней битве, где погиб его сын.
- Что ты делал потом? Как оказался опять в Киеве?
- С горя подался в родные места, на Муромщину. Там служил у муромского князя Ростислава. Вместе с Ольгой уехал, которая не дала мне умереть с голоду в темнице. В Муроме с ней обвенчались и жили душа-в душу. Дочь сейчас у меня подрастает, не знаю, как она там с матерью поживает. Вместе с муромскими воями сюда пришел, на защиту гречника. Эх, я за Русь горой стою, а меня в поруб!.. - тяжко вздохнул Илья.
Между тем над головой великого князя сгущались грозные тучи. Против Мстислава Изяславича собралась рать из одиннадцати князей. Многие из них незадолго до этого ходили с Мстиславом в Дикое поле против половцев и узнали про обман… Такой князь не должен сидеть на золотом столе, решили они.
Коалиция князей готовилась нанести смертельный удар по Киеву, а защитить его было некому. От великого князя, известного своим корыстолюбием, отвернулись все. Отвернулись после того, как стало известно о присвоении им захваченных у Кончака богатств. Этим обстоятельством и воспользовался Андрей, сын Юрия Долгорукого, прозванный Боголюбским.
Мстислав Изяславич едва успел послать за союзными берендеями и торками, как к стенам Киева уже подошла огромная рать. Два дня город мужественно оборонялся, а на третий, 8 марта 1169 года, пал. Впервые за всю свою историю Киев, по слову вещего Олега, «мать российских городов», был взят на щит. А победители, как горько отмечал летописец, забыв к своему стыду, что они русичи, три дня грабили не только дома жителей, но и церкви, монастыри. Грабежу подверглась даже Десятинная церковь и гордость киевлян – Софийский храм. Люди были одержимы жаждой наживы. Монахи пытались отстоять святыню, но падали мертвыми под ударами мечей. Из храмов несли все, что представляло хоть какую-либо ценность. Со стен снимали иконы, дорогие подсвечники, безжалостно обдирали золотые и серебряные оклады.
Как только город сдался на милость победителя, ратники кинулись на Гору, где находились великокняжеский терем и дворы лучших людей. Зная о накопленных там богатствах, они бежали, опережая друг друга. Враз топорами и мечами они разбили двери великокняжеского терема, домов митрополита, воевод, бояр и бросились грабить. Перепуганная челядь с криками выбегала наружу, а чуть позднее за ними выходили грабители, нагруженные разным добром. Тащили все – посуду, ковры, одежду; из погребов и медуш вытаскивали съестные припасы и бочонки с вином и хмельным медом.
Одни еще продолжали шарить по палатам и погребам, а другие уже во дворе праздновали победу, упиваясь вином и объедаясь копчеными окороками, которые нечасто видели на своем столе. 
Летописец называет свою причину падения и разграбления главного стольного града Руси: наказаны-де за грехи и ложные церковные учения тогдашнего митрополита Константина. Киевляне же видели в этом наказание за посаженных в поруб Поликарпа и Илью Муромца, за невинно убиенного князя Игоря Ольговича. Многие из киевлян были уверены, что Чоботок спас бы город, но он находится в заточении.
Илью и Поликарпа из темницы освободили грабители, которые в поиске рухла, съестных припасов и вина жадно заглядывали во все погреба и порубы. Не успели колодники подняться наверх и вздохнуть свежего воздуха, как к ним подбежала какая-то заплаканная женщина из числа челяди и показала рукой на творившийся вокруг грабеж:
-  Посмотрите, что делается!
- И что же делается здесь? – спросил ее Поликарп.
- Князь Андрей отдал город на разграбление! - Она  взволнованно ухватила его за руку и заголосила:
- Святой отец! Образумь людей, останови-и. Все украли, все-е! Бога не боятся. Даже церкви осквернили. Останови! Чоботок! – она обратилась к Илье. – Почему ты не защитил нас? Почему?
Освобожденные из темницы посмотрели на безумную толпу, опьяненную жаждой обогащения, и поняли, что сейчас ее ничто не остановит. Даже князья, знающие, что издревле грабеж поверженного города – это законная часть боевого похода, ради которой его кметы идут на смерть, не смогли бы остановить своих ратников. 
- Поспешим, Чоботок, в Печеры! – вдруг заволновался Поликарп. – Спасем святыню от воров! Может, они и туда забрались!
- Не должны церкви трогать… Ведь христиане же! Как же так?.. - недоумевал Илья. Но когда вгляделся в пьяные лица грабителей, тоже понял, что этих не остановят и святые стены.
Они направились к выходу с Ярославова двора, и вдруг в одном из проходящих мимо грабителей Илья увидел знакомые черты лица.
- Елизыныч! – неуверенно позвал он и понял, что не ошибся. Перед ним действительно стоял бывший ратник из Воиня, ведавший там хозяйственными делами. – Ты как здесь очутился? Куда баул тащишь?
- Ватаман! Илия! – обрадовался встрече Елизыныч. Потом увидел укоряющие, немые взгляды игумена, Ильи и со злостью хлопнул рукой по огромному баулу, из которого торчали наспех засунутые вещи. – Я на щит город брал, жизнью рисковал… Это моя добыча! Я сюда с Глебом переяславским, в пешей рати… Ушел я с заставы, силы уже не те, на вечный покой собираться надо…
- А это рухло с собой, на тот свет, возьмешь?..
Старый ратник только вздохнул и нахмурился. Внезапно до них донесся громкий крик и звон мечей. Они обернулись на шум и увидели, возле ворот церкви Святой Софии дерутся на мечах два пьяных человека, под ногами у них лежит несколько содранных с икон золотых окладов.
- Не поделили!.. – со злостью сказал Илья и хотел вмешаться, но его остановил за руку Поликарп.
- Не надо… Бог рассудит их сам. Украденное церковное добро еще никому не приносило удачи. Воры сами себе горе воруют…
Они вышли с Ярославова двора и, пораженные страшным зрелищем, остановились у Десятинной церкви. Возле ее главных ворот лежали окровавленные тела монахов и киевлян. Некоторые были еще живы. Илья подошел ближе и увидел Анику. Старый кузнец лежал навзничь с пробитой грудью и задыхался. Кровь обильно текла из колотой сквозной раны и уголка рта.
- Аника! – кинулся к нему Илья и повернул его голову к себе. – Как же ты не уберегся.
Кузнец открыл глаза и с трудом промолвил:
- Чоботок! За что?.. Свои же!.. Умираю я!..
- Не умирай! Сейчас лекаря позовем, он наложит на рану травы.
Кузнец еле заметно покачал головой:
- Не жить мне более… Оставляю белый свет… Церковь защищал…
Он увидел Поликарпа и простонал:
- Исповедаться хочу перед смертью… Отпусти мне грехи, батюшка!..
Илья уступил место игумену и сел поодаль на камешек. Вскоре к нему присоединился Поликарп.
- Уснул Аника-кузнец вечным сном! – грустно заметил игумен. – Сподобился пострадать за Христову церковь.
Они дождались похоронщика, загрузили на телегу тело Аники и отправились из города. Они уже не обращали внимания на сновавших вокруг людей, озабоченных легкой наживой в побежденном городе, и старались не глядеть по сторонам: на тела мертвых киевлян, разоренный и разграбленный Киев, который помнился им совсем другим – самым красивым из городов. Возле Лядских ворот бывшие колодники поднялись на крепостную стену и оглядели местность. Отсюда виднелись урочище Перевесище, слева от него старая великокняжеская усадьба Берестов, за ней купола Печерского монастыря. Из Берестова и Печер валил густой дым пожарищ.
- Поспешим! – заторопил Илью Поликарп и чуть ли не бегом направился к монастырю.
Монахи Печерского монастыря насмерть защищали родные стены. Но их силы были ничтожны и не могли сдержать нападавших, которых гнала вперед мысль о накопленных богатствах этого самого знаменитого храма Киева. Захватив в монастыре и церкви Пресвятой Богородицы все более-менее ценное, грабители пошли шарить по кельям. Еще немного и будут осквернены, как во время половецких набегов, гробницы святых.
Появление Поликарпа и Ильи Муромца оказалось как нельзя кстати. Эти два широко известных человека – один святостью и благочестивой жизнью, другой силой и смелостью – остановили осквернение святынь и изгнали грабителей из Божьего храма. 
- Куда ты сейчас пойдешь? – спросили Илью монахи, когда увидели, что их спаситель стал собираться в дорогу. – Какому князю служить будешь?
- Некому больше служить!.. К тем князьям, что Киев на щит взяли, и к новому великому князю я не пойду! Некому!.. Поеду в Карачарово: родные места тянут. Там меня жена и дочь ждут. Заждались уже… А потом… Потом на порубежье подамся, на заставу Воинь. Против Дикого поля буду стоять, это моя ратная доля.
- Служи святой Руси, а не князьям, Илья Муромец! – поддержал ратника Поликарп. – А когда силы на исходе будут, возвращайся к нам, в святую обитель. А этот конь тебе от нас, за помощь твою.
Монахи подвели к Илье вороного жеребца, которого в числе других удалось отбить у грабителей. Илья вскочил на коня и отправился в путь-дорогу.       

22 гл.                ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

     В густой дубраве, через которую проходила большая дорога от Киева к Печерскому монастырю, затаилась разбойничья ватажка. Несколько разбойников сидели на самых высоких деревьях и всматривались в дорожную даль, остальные коротали время у костра, спасаясь от пронизывающего холодного осеннего ветра.
День клонился к вечеру, а подходящей добычи все не было. Не видно ни переполненных купеческих возов, ни телег смердов из ближайших деревень, спешащих до закрытия ворот в стольный град, чтобы на следующий день с первыми петухами занять лучшие места на торге. Не видно никого!
За той дубравой, известной в народе как Дебри, издавна сложилась дурная слава. Здесь княжеские гридни казнили разбойников и бунтовщиков, здесь время от времени разбойничьи ватаги грабили торговый люд. Опасались в народе этого леса, и все, кому приходилось ехать дорогой через Дебри, стремились объединиться в караваны, чтобы дать лихим людям достойный отпор. По одиночке здесь могли пройти только нищие да юродивые, которым, кроме своих лохмотьев, нечего терять.
Поэтому, когда вдали показался одинокий всадник, он вызвал скорее удивление и разочарование, чем надежду на хорошую поживу. Всадник ехал не спеша, погруженный в свои думы. По виду, это был ратник, по возрасту – старик. Невелика добыча – оружие да конь, но это лучше, чем ничего. Когда всадник подъехал к разбойникам, они вышли на дорогу и окружили его.
- Слезай, старче, приехали! – сказал ближайший из них, у которого через все лицо проходил глубокий шрам, и схватил коня за сбрую.
Старик очнулся от дум и с удивлением посмотрел на окружившую его разношерстную толпу с кольями, вилами да топорами в руках:
- Вам чего надобно, людины?
- Покажи-ка, что у тебя в торбе! Давай все сюда! Мы с утра тут голодные сидим, тебя поджидаючи! – жадные руки потянулись к путнику со всех сторон.
- Нет у меня, тати, ни злата, ни серебра. Нет ничего, что вам надобно. Большого богатства не заработал на ратной службе, а что было – все раздал нищим да убогим. И торба почти пуста! Есть только золотая гривна от великого князя, – спокойно, как на торгу, ответил всадник и показал золотую монету с изображением Ярослава Мудрого, которая висела у него на шее. Этот знак особой почести князья дарили самым заслуженным дружинникам. – Но вам гривну я не отдам – дорога она мне памятью. Ступайте-ка вы от меня подобру-поздорову. Прочь с дороги!..
Это только рассмешило разбойников. Они от души потешались над одиноким и, как им казалось, беззащитным путником.
- Эх, старый ты дурень! Сидел бы ты сейчас на печи да блины ел. Зачем в Дебри на ночь глядя подался? А тут мы, лихие духи-голодные брюхи! Сам виноват! Слезай, добром тебе говорят! – рявкнул другой лиходей и схватил коня за стременной ремень. – Нам гривна пригодится. А коня твоего, хоть и старого, как ты, мы сейчас на жаркое пустим. С утра брюхо пустое… Слезай! Не слезешь добром – за ноги стянем! Ну!..
- Ой, гой еси! Стянешь, говоришь?! – изменил тон всадник и неожиданно резким движением ткнул древком копья лиходея в лоб. От сильного удара тот отлетел в придорожные кусты. Потом путник вытащил меч и - не острием, а плашмя – ударил по хребту того, кто пытался вытащить у него из тороки торбу. – Не тронь!
Разбойники не ожидали такого отпора и от удивления даже опешили. Потом вытащили из-за поясов топоры, подняли дубины, выставили вперед вилы.
- Ну, старый, прощайся с жизнью! Был ратник, будешь – покойник! – пригрозил разбойник со шрамом.
- Кто меня покойником решил сделать? Ты? – Всадник натянул лук и направил стрелу прямо на разбойника. – Сними шапку, когда с ратным человеком разговариваешь. Я сорок лет в княжьей дружине служил, на порубежной заставе стоял, в Дикое поле на половцев ходил. А ты мне угрожаешь?! Снимай!.. А не то я сам ее сниму…
Осознающий грозящую ему опасность разбойник опустил топор и замер. Стрела просвистела и сбила колпак с его головы, обнажив плешивую, с редкими рыжими волосами голову.
- В другой бы раз – не сегодня – слетела бы с тебя не шапка, а голова неразумная. А тебя, - он посмотрел на лиходея, которого ударил по спине, - не по хребту погладил, а рассек бы пополам. Сейчас не могу – зарок дал не убивать.
- Чоботок! – вдруг раздался громкий возглас со стороны дубравы. – Узнаю старого сечевика! Узнаю ватамана!
Всадник обернулся и увидел человека, стоявшего на пригорке. По тому, как он держался, стало ясно, что это предводитель разбойников.
- Кто ты? – спросил путник.
- Ваську Долгие Полы не узнал?! Эх ты, ватаман! Не узнал… Много лет прошло…
- Васька! Василий! – с удивлением и радостью воскликнул путник и спешился. Они подошли друг к другу и обнялись, как старые друзья.
- Кто это? Кто? – спрашивали столпившиеся вокруг разбойники у предводителя.
- Это сам Илья Муромец. Когда-то мы с ним стояли на заставе у Дикого поля. Илья был ватаманом Воиня. Эх, было время славное… Поганые стороной обходили Воинь, боялись! А смерды нас уважительно сечевиками звали.
- Илия Муромец!? – быстро разнеслось между разбойниками. – Сам Илия?! Знаем… Слышали… На Руси о тебе былины слагают.
От толпы отделился разбойник с рассеченным лбом:
- Прости нас, Илия, что хотели тебя ограбить. Не признали…
- Не сильно пришиб-то? – спросил его Илья. – Не болит?
- Да нет, не болит! – махнул рукой пострадавший  и вместе с другими засмеялся. – До свадьбы заживет.
- Давно тебя не видел, ватаман! Думал, сгинул ты где-нибудь в чистом поле! Что мы стоим на дороге? Пошли к нам на огонек! – сказал Василий и направился в сторону леса.
Они углубились в дубраву, спустились в овраг, где горел костер, и уселись вокруг огня.
- Вижу рука у тебя пострадала, Илия, - Василий показал на глубокий шрам на левой руке, видневшийся из-под рукава рубахи. – Где тебя так зацепило? Кто? Поганые?
- Нет, не поганые! Это в сражении на реке Супое, когда князья Юрий Долгорукий и Святослав Ольгович бились с Изяславом Мстиславичем за великий стол. – Илья тяжело вздохнул и тихо промолвил: - Это сын меня…
- Сын? – ужаснулись разбойники и удивленно переглянулись.
- Да, Сокольник, мой единственный сынок. Он в той брани стоял на стороне Ольговича, а я на стороне Изяслава. Столкнулись мы с ним и не признали друг друга. А как признаешь, коли у нас на головах шеломы с бармицей?! Сокольник меня чуть копьем не пронзил. Если бы не успел руку подставить, то…не сидел бы сейчас здесь. И рана в груди болит: копье с руки соскользнуло и в грудь ударило. Много лет прошло, а не заживает. И рана болит, и сердце болит за сына своего загубленного. Я ведь его насмерть!.. - Илья замолчал, подбросил сучьев в огонь и дрожащим голосом произнес: - Загубил Сокольника! Единственного… Своею собственной рукой… Лучше бы мне не закрываться от его удара… - Он склонил голову, затих, а потом добавил: - На его могиле сейчас был, там и зарок дал никого больше не убивать!
- Люди сказывают, что и князья Давыдовичи в той брани тоже друг против друга сражались. Один из братьев погиб тогда, - сказал разбойник со шрамом.
- Да, видел я и сраженного Владимира, и горюющего над телом брата Изяслава. Брат на брата, христианин на христианина идем. Князья в которе живут, мира не хотят, а вои бьют до смерти друг друга. Доколе такое твориться будет? – Илья с укором посмотрел на Ваську: - А ты, побратим-сечевик, на заставе стоял, половцев бил, а сейчас православных грабишь? Зачем в тати пошел? Негоже так!..
Васька Долгие Полы от этих слов аж встрепенулся:
- А что мне делать, Чоботок? Я ведь, когда с заставы ушел, недолго со скоморохами ходил, в Киеве осел, дом поставил, женился. Жить бы да жить да добра наживать! Но дом мой в кузнечной слободе, во время взятия города на щит, сожгли и разграбили. Свои, христиане, сожгли! Жена и дочь малая в огне погибли. Осерчал я на всех и в Дебри ушел. Сейчас я ватаманом в этой ватажке.
- А мы разве по своей воле здесь, на большой дороге, сидим! – оживились разбойники. – У нас тоже были и дома, и женки красные, и деточки малые. Да все прахом пошло и быльем поросло.
И они стали наперебой рассказывать о себе.
- Вот я был свободным оратаем. Орал землю, детей растил. Наша вервь (община) малую дань платила князю, и все. Жили – не тужили! Да отдал князь нашу землю боярину - захребетнику, и стал он нас примучивать. Закабалил совсем: то полкади ржи к оброку прибавит, то целую кадь. Так в долги и вогнал. За долги я попал в закупы, потом в рядовичи и холопы. А в холопах быть все одно, что в полоне у поганых. Не смог я, и в бега подался. Сейчас боярина того здесь поджидаю. Вдруг свидимся…
- И я оратаем был на Черниговщине. От поганых кое-как спасался, а от своих, христиан, не уберегся… Во время распри, чтобы досадить нашему князю, сожгли мое село и вытоптали поля.
- А у меня во время распри половцы родных увели в полон. Кто поганых остановит, коли князья сами брат на брата с мечом идут?      
- А я на Смоленщине жил, кожемякой был. Взял у тиуна кожи в долг, выделывать стал на продажу. Смоленск и все его веси сжег Изяслав, когда со Святославом ратился. И кожи мои в огне сгорели. А тиун потом долг просит, мыто за проезд просит – а где взять? Пришел ночью, со стражей! За долги дочь с внуком отобрал и грекам продал. Я не отдавал, а его стражники меня чуть не зарубили, вон…- разбойник со шрамом показал на свое лицо, - отметина осталась на всю жизнь. Сейчас тиун в Киеве осел, а я на большой дороге его поджидаю – тоже встретиться хочу. И встретимся... Рано или поздно встретимся! Этой дороги ему не миновать!
- Примучивают нас, смердов, князья да бояре поборами, нет житья от них. Плати виры, плати дани, десятину церкви отдай. А где взять? Жили наши отцы да деды в верви, свободными были. Где та жизнь? Быльем поросла…
Выговорившись, разбойники замолчали.
- Слышал, Чоботок, почему люди в Дебри идут? – как бы подытожил разговор Васька Долгие Полы. – Не по своей воле…
- Эх, разбойнички!.. – угрюмо покачал головой Илья. – Лихими делами легче жить, чем поле орать да кожи мять. Князя или боярина вы не возьмете – они без надежной дружины из города ни ногой. Тиуны тоже по одному не ходят. Так что грабить вам приходится таких же бедолаг, как вы сами. Смерды и слобожане от вас страдают да торговый люд. Только загубив чужие души, спасете ли свои?
- Грешны мы, Илейка! Очень грешны! – вдруг изменился в лице Василий. – А помнишь, ходили на Соколе-ладье по Днепру в Олешье, когда берладники захватили на гречнике торговый караван. Догнали-таки берладников и заставили их оставить в покое караван. Мало нас было, но не пошли берладники против нас. Сказали, что на защитников порубежья не поднимется у них рука. Берладники и купцов освободили, и нас одарили. Три дня у них пиво-мед пили. Ох, и погуляли!
- Как не помнить?! Помню! А сейчас ты кто? Тоже разбойник, лиходей! Ступай-ка ты, Васька, в Воинь и бей, как раньше, поганых, пока сила в руках есть.
- А мы, куда нам без ватамана? Пропадем! – чуть не хором воскликнули разбойники. – Вася уйдет, а мы куда?
Илья оглядел обращенные к нему лица и предложил:
- А вы ступайте в Залесье — в Суздаль, Ростов или Владимир, к Андрею Боголюбскому. Он, говорят люди, данями не примучивает и землю дает всем бежанам, кто пожелает. Туда сейчас тянется народ. Раньше в Киев шел, а теперь во Владимир, где и половцев нет, и земли свободной много. Там бежанам рады. Потерял Киев былую стать. Даже великий князь Андрей Боголюбский не сел там, правит Русью из Залесья, из своего Владимира. Идите… а не то полетят ваши буйные головушки, когда на ратников нарветесь…
Илья встал, поклонился людям, подошел к своему коню, поправил седло, подтянул сбрую.
- Помню, конь у тебя был. Бурко!  Боевой конь! Жив ли? – спросил Василий.
- Нет, побратим! Бурко сгинул в брани, меня защищая. Хороший был конь. Этот тоже служит мне верой и правдой.
Илья вскочил на коня.
- Куда ты сейчас? В дружину?
- Нет, люди добрые. Для ратных дел я уже стар. Не та силушка в руках… Еду в Печерский монастырь. Грехи свои тяжкие буду замаливать. Только примет ли меня Господь в свою обитель? Прощайте, люди добрые! Не поминайте лихом! – Илья вскочил на коня и двинулся по лесу к дороге.
- Илия Муромец! Как же Русь без тебя? – крикнул ему вслед Василий.
Но этот вопрос Илья уже не услышал…