Очнувшись, она принялась отбиваться и кричать, словно сражаясь с невидимым врагом, отравившим своим образом её подсознание. Но Гэбриел взял её за руку, успокоив неуловимым, лёгким покалыванием тепла, поглощая боль, пронзавшую её тело.
- Кто ты?
- Отдыхай, здесь тебя никто не потревожит. Раны скоро заживут, только не двигайся. Я смазал их лечебными травами.
- Раны?
Девушка хотела было осмотреть себя, но Гэбриел поправил одеяло и, покачав головой, произнёс:
- Лучше поспи. Когда ты проснёшься, останутся лишь едва заметные шрамы. А то, что ты можешь увидеть сейчас, не имеет значения. Важно не то, что было, а то, что будет.
Её передернуло от мысли, что она может увидеть, но кивнула, соглашаясь с хозяином ветхой мансарды, и закрыла глаза. Но видения тревожили мысли девушки, а в голове прочно засел образ смеющегося светловолосого мужчины, который… хотел её убить?
- Вот, выпей. Ангостура(22), смешанная с сонными травами. Поможет заснуть.
Девушка попыталась улыбнуться, благодаря незнакомца за заботу. Горьковатый напиток тут же ударил в голову и уже через несколько минут, она спала. Гэбриел знал, её не потревожат сны. Розалинда, молодая ведьма, что жила здесь раньше, оставила Инкубу множество рецептов, среди которых было и зелье, позволявшее на время отключить подсознание. Когда необходимо избавиться от множества обуревающих мыслей и видений – достаточно было добавить несколько капель в горький биттер, чтобы насладиться покоем и тишиной.
***
- Не мёртв?
- Лоран видел его вчера ночью, истощённого, истерзанного, но живого.
- Мы не раз выманивали стервятников, когда хотели от кого-то избавиться, и никто не выживал. Тогда как, чёрт возьми, выжил Гэбриел Ластморт?
- Возможно, у него есть какой-то секрет, о котором мы не знаем.
- Так выясните его! Я не верю в случайности и удачу! Ластморт бросает вызов нашим порядкам и должен поплатиться за это, несмотря ни на что!
_________
Контур Соблазна
_________
«Контур Соблазна» был во всех смыслах исключительным домом утех. Работать здесь было престижно и прибыльно. Среди обширного великолепия женской красоты можно было встретить и неожиданных иностранок – экзотических японок и индианок, нежных мулаток и страстных латиноамериканок. Хозяйка, графиня Ван Хартен, собственными силами создала лучший бордель в городе, собрав в нём не только красивых, но и образованных девушек, видящих разницу между истинным искусством любви и спешными ночными соитиями. Они получали удовольствие от своей работы, имели высокое положение в обществе и никогда не отвечали на домашние вызовы – гости сами шли в трёхэтажный дом на берегу реки, чтобы отдаться во власть искусниц языка тела.
Гэбриел часто приходил сюда к Лилль – аккуратной англичанке французских корней, к которой мужчины обращались не за телом, нет… за душой. Уникальный талант Лиллиан заключался в том, что она умела быть настолько разной, что на время становилась для клиентов женщиной их мечты, даруя им чувство любви и понимания, которого им не могли предоставить жёны.
Двадцать лет назад в Лондоне Гэбриел вынес Лилль из горящего дома, ставшего крематорием для её семьи. Тогда кто-то из обезумевших тварей (так установил английский Совет) городских изнанок напал на её родителей, и только девочка была ещё жива, когда Инкуб услышал издалека её плач и вызволил из смертельного пламени.
Лиллиан не надевала вызывающие платья с декольте, не оголяла плечи, и не носила коротких юбок. Мужчин привлекали тонкие черты её идеального лица, тёмно-серые, пепельные волосы, глубокие закатные сапфиры глаз и нежные тонкие пальцы аристократичных рук, которыми она часто любила играть на старинной челесте(23), подаренной ей её покровителем. Именно небесный звук этого прекрасного инструмента вернул девочку к жизни и позволил пережить потерю семьи, ведь именно Гэбриел играл для неё волшебные мотивы, научившие её снова жить и улыбаться.
Но больше всего Лиллиан была благодарна своему покровителю за то, что научил её быть по-настоящему красивой и чувствовать красоту, несмотря на уродство ожогов, скрывавшихся под одеждой – жестоких и беспощадных шрамов огня.
Гэбриел вошёл почти бесшумно, и только музыка ветра, висевшая над дверью, выдала его приход. Тотчас откуда-то в зале появилась графиня и радостно бросилась к утреннему посетителю, расплёскивая по коврам розовое шампанское, которое она пила всегда по поводу и без, вместо воды или сока, или чая, к примеру. За глаза Рем; Ван Хартен даже называли Розовой Графиней, и самому Гэбриелу иногда казалось, что кожа её приобрела характерный оттенок, учитывая, сколько шампанского она выпила за все свои пятьдесят с лишним лет.
- О, месье Ластморт, как я рада вас видеть! Только не говорите, что вы опять пришли к Лилль! А как же Жанин? Она до сих пор вспоминает, какие непристойности вы с ней вытворяли несколько дней назад! Не хотите ли повторить?
Высокая брюнетка в алом платье рассмеялась, наклонившись с лестничных перил на втором этаже, и прокричала:
- Не давите на него, Реми, вы же знаете его английское чувство юмора!
- Да что б тебя! А ну быстро иди, приводи себя в порядок! Скоро приедет барон, а ты ещё причёску не сделала!
- Ох, конечно-конечно! – Жанин тряхнула локонами и, кокетливо подмигнув Гэбриелу, скрылась от пронырливых глаз Розовой Графини.
- Не обращайте на неё внимания, месье Ластморт! Как ваша жизнь? Лилль недавно играла нам вашу новую мелодию для музыкальной шкатулки! Божественно, божественно! Мне показалось, что в комнату залетели хрустальные бабочки, и я закрыла окно, но они кружились в воздухе, пока не закончилась музыка! – и шёпотом добавила – Я даже потом нашла одну в вазе с цветами, когда убиралась – при этом графиня сделала такие глаза, что, очевидно, нельзя было не поверить.
- Сдаётся мне, опиумом балуетесь понемногу?
- Экий вы умный! Если эту розовую пакость чистой пить, так на второй день уже вкуса не чувствуешь, а я уже не больно-то молода, так что хочется новых ощущений.
Гэбриел улыбнулся:
- Не хотите завести дневник и записывать в него то, что вам может днём привидеться?
- Отличная идея, месье Ластморт! Быть может, потом кто-то напишет роман на основе этого дневника! О, как это захватывающе!
- Да, да… Могу я увидеть Лилль?
Загоревшаяся идей, графиня не сразу услышала Гэбриела:
- Что? Лилль? Так она совсем недавно ушла к какому-то господину. Не помню, по какому поводу, но она очень настаивала.
- Лилль не ходит на вызовы.
- Вот и я о том же! Удивилась очень, но, думаю, раз просит, пусть идёт, что такого-то. Вот и отпустила. Полчаса назад ушла, не больше, точно говорю. У меня часы каждые полчаса трезвонят. Их давно ещё один генерал подарил…
- Понятно, а куда она ушла?
- Вроде бы встреча в каком-то ресторане, французской кухни что ли. А, вспомнила! Le Dessert(24) – так это место называется… Постойте, месье Ластморт, уже уходите!?
_________
Le Dessert
_________
Le Dessert – он слышал о нём. Отменный ресторан французской кухни, которым управлял светловолосый и обольстительный Лоран – инкуб, с которым Гэбриел столкнулся ночью, тот самый, которого Совет прочил на место Наблюдателя в случае смерти Ластморта. Во французском ресторане Лорана весь персонал состоял из демонов, питавшихся теплом человеческой плоти. Они готовили экзотические блюда с афродизиаками(25), добавляли редкие травы и напитки, разгонявшие кровь, вызывавшие возбуждение и сладкую эйфорию, и питались парами желания и пота, исходившими от посетителей. Так демоны могли существовать, не вступая в непосредственный контакт с людьми, однако, вырабатывалась зависимость, и неизвестно, как они справлялись с ней за пределами Le Dessert. Гэбриел знал природу подобного голода и понимал, что такое существование, придуманное Лораном, не учит контролю. Жар от людей развращает и поражает сознание, и, впоследствии, существо не может и минуты прожить без подпитки.
Сам Лоран, собравший вокруг себя эту дикую свору, был более мудр и обучен контролю, однако именно охота всегда доставляла ему истинное удовольствие. Он любил выходить на ночные улицы, сбрасывая с себя показную мишуру французского аристократа, и рыскать диким зверем в поисках добычи, отдаваясь наркотическому инстинкту, позволяя вскипеть крови и вести его на зов плоти сквозь терпкий туман. Он хотел быть насильником, хотел быть убийцей, хотел быть тем, кем он, возможно, никогда не был до того, как стал инкубом. Лоран любил силу и подчинение, и хоть, зачастую, он не получал того самого удовлетворения, с которым притупляется голод, он искал наслаждение именно в боли тех, кого выбирал, и отдавался инстинкту инкуба, играя судьбой жертвы, не зная изначально, выживет она или нет.
- Гэбриел! – юная девушка помахала из-за столика, весело улыбаясь.
Напротив неё сидел Лоран, чистый и ухоженный джентльмен, совсем непохожий на то существо, которое встретил Наблюдатель ночью. Он о чём-то рассказывал, бурно жестикулируя, когда Инкуб вошёл в ресторан, пестрящий роскошью парижского модерна. Повесив на вешалку шляпу, однако, не снимая плаща, Гэбриел подошёл к столу и, окинув девушку сухим усталым взглядом, присел на стул, молчаливо прислушиваясь к звукам, кружившимся в воздухе.
- Зачем ты пришла сюда, Лиллиан?
- Но, Гэбриел, я уже не маленькая девочка! Или ты вознамерился контролировать все мои передвижения по городу?
- Отнюдь. На данный момент меня смущает только это место.
- Позвольте, я вмешаюсь, мадемуазель! – тотчас же перехватил разговор Лоран, - Месье Ластморт, чем же мой ресторан вам не угодил? Вы ведь здесь впервые! Позвольте, угощу вас отменным вином! – француз изобразил несколько жестов, и ближайший официант мигом скрылся в двери, ведущей в винный погреб.
- Месье де Лиз(26), достаточно того, что мне неприятно ваше присутствие.
- Ох-ох-ох, это очень, очень плохо! Видишь, Лиллиан, я же говорил, что это неудачная затея!
- Но Лоран, он мне как отец! – Лилль озабоченно посмотрела на Гэбриела, - Что-то произошло между вами?
- Ничего, что тебе стоит знать.
- Тогда я просто скажу, что сегодня Лоран сделал мне предложение, и я решила его принять! Мне было важно, чтобы ты узнал об этом, узнал от нас обоих! – и она тряхнула своими пепельными волосами, словно ставя точку в этом немного обескураживающем разговоре.
Гэбриел рассмеялся. Распахнув плащ, он достал фляжку и сделал небольшой глоток, облизывая губы. Гордым и холодным казался он сейчас в алом свете расписных портьер зала Le Dessert. Словно нарисованная карандашом фигура, неявный эскиз посреди цветущей пастели.
- Что за игру ты затеял, Лоран? Смотри, я буду пристально следить за тобой. Только тронь её – вырву душу.
- Как же не трогать девушку, от которой без ума! – Лоран улыбался, но Гэбриел, мрачно усмехаясь, наклонился к нему и прошептал:
- Ты знаешь, о чём я.
Поднявшись, Инкуб направился к выходу.
- Постой, а как же вино?
- В другой раз.
- Но, Гэбриел! – Лилль подбежала к нему и прижалась крепко, как только могла, не желая отпускать, - Ты же знаешь, я никогда не чувствовала себя женщиной, такой, какая я есть. Всё время скрывалась за чужими лицами, образами, словами. Лоран же хотел слышать и видеть только меня! Он, единственный, после тебя, кто сказал мне: «будь собой, настоящей, Лиллиан… со мной…».
Она шептала, теребя плащ Инкуба, но он молчал, не говоря, ни слова. И только потом, когда Лилль остановилась, смешавшись, не зная, что ещё сказать, он вышел на улицу, оставляя позади звонкие небесные слёзы.
***
Паренёк на углу раздавал газеты, натужно выкрикивая главную новость дня – что-то про пропавшую девушку. Наблюдатель просмотрел несколько страниц, потом свернул и выбросил никчёмную бумагу в урну. Ничего интересного. В мире людей как всегда ничего интересного…
Прошло три дня с тех пор, как Гэбриел Ластморт стал городским Наблюдателем. Раньше он слышал об этом месте от Лилль, поселившейся здесь. Она уверяла, что этот город похож на Лондон, и была почти права. Такой же статный и гордый, строгий и дождливый, туманный, бледный Санкт-Петербург выглядел идеальным домом для Видящих. Однако на карте Ока он назывался Тюрьма, Психушка, и был помечен как Зона Карантина.
Око – так величался мир Видящих, которых люди, острые на язык, именуют нечистью, кошмарами и прочими звучными фантасмагориями(27). Безусловно, среди Видящих встречались те, кого иначе, как монстрами, и не назовёшь, но в остальном (что было страшнее) они старались походить на людей, примеряя ночью и днём свои новые «овечьи шкуры». И именно эти «волки» провозгласили себя Хранителями Баланса между светом и тьмой, необходимого для дальнейшего развития человечества. А местом сбора неразрешённых конфликтов был избран отдалённый от прочих городов Санкт-Петербург, ставший тюрьмой для тех, кто оказывался неугоден Верховному Совету Ока.
Здесь, среди белых ночей все конфликты разрешались насилием. Правые или нет, многие неугодные исчезали, растворяясь в фундаменте города. И Гэбриел слышал плач – голос, просивший спасти от чумы, поразившей каменное сердце. Что-то связывало Наблюдателя с этим местом… Словно Город был похож на него, Инкуба, и поэтому он не мог оставаться немым к обращённым мольбам, как будто хотел помочь… нет, не Городу – себе.
Наблюдатель направился к набережной, навстречу ветру и серой воде, погружённый в противоречивые мысли. Он не спешил возвращаться в мансарду – Шейди будет спать до самого вечера – поэтому просто блуждал по узким улицам, присматриваясь к жизни, творившейся вокруг. Инкуб наблюдал, избегая людей, надвинув на глаза широкополую шляпу. Он любил одиночество, и предпочитал молчать и созерцать, нежели вступать в бессмысленные диалоги и дискуссии. Но пламя внутри сводило с ума – Гэбриел едва держался на ногах, сражаясь с огненным голодом. А мимо проплывали обольстительные женские ароматы, раскрывшиеся бутонами страсти под фианитовой россыпью дождя.
_________
Кукла
_________
Золотистые буквы вывески клуба «Куклы» казались светочем, манившим сквозь туман мужчин, чьи кошельки были полны ворованных денег, а запросы дики и грязны. Небольшое двухэтажное здание напоминало мотель у дороги, в котором останавливаются на несколько часов, реже – на ночь. Над звонком на входной двери маленькая надпись гласила: «Играть в Куклы»(28)- призывая гостя принять участие в недетской игре.
Гэбриел позвонил, и, спустя несколько секунд, дверь открыл сутулый мужчина итальянской наружности, приглашая странника улиц проследовать в «игорный» дом. Внутри не было ни золота, ни того лоска, которым пестрила входная вывеска. Отсутствие ремонта компенсировали развешанные по стенам плётки, наручники и интригующие части ободранных манекенов, вкупе со статуей Венеры, вероятно, гипсовой, и по всей видимости мастурбирующей под рекламным плакатом солнечного Крита. «Куклы» были не просто клубом азартных игр и сутенёрским притоном, но и турагентством, разрабатывающим программу сексуальных путешествий для жадных до нестандартных приключений граждан. Такова была особая политика клубного руководства «во времена сексуального неверия и недоверия».
На маленькой брошюре, которую «итальянец» сунул Гэбриелу в руки, был записан кусочек речи «кукольного» директора, произнесённой во время митинга в поддержку свободных отношений между людьми. Генри Болз(29) призывал к раскрепощению тела, отказу от общественной морали и началу эпохи международного секс-туризма, в результате которого за несколько лет в мире людей произойдут изменения, которые приведут к усилению качества и численности расы, став причиной великого переселения народов. Однако, ясно было то, что пафосная речь являлась дешёвым пиаром, продвигавшим клуб «Куклы» в широких… на самом деле, весьма широких кругах.
- Спасибо, - Гэбриел вернул брошюру «итальянцу» и подошёл к приёмному столу.
Пышная секретарша с силиконовыми губами улыбнулась соблазнительно-наигранной улыбкой и сладко пропела:
- Карты, девки, два туда и обратно(30)? Чего изволите?
- Комната 9.
- Секундочку… Тони! – прокричала она итальянцу у двери, - Тут у нас «особый» гость! Подготовь Сабрину! А вы можете проходить на второй этаж, железная дверь в конце коридора. Вот ключ. – секретарша кокетливо подмигнула и сделала вид, что занялась делом, пытливо рассматривая страницы журнала Playgirl(31).
Комната номер 9, именуемая посетителями «Камерой Пыток»(32), существовала в «Куклах» для любителей особых извращений, связанных с болью, кровью, насилием и наркотиками. Здесь, под контролем Сабрины, каждый мог исполнить свою заветную фантазию, будь то суицид или жёсткое изнасилование, сношения с трупами или даже с детьми (часто именно здесь навсегда пропадали беспризорники и сироты). Гэбриел узнал о «Камере Пыток» от одного из посетителей «Дикого Койота» незадолго до того, как вступился за жизнь Поля, поэта-декадента. Тогда уже зов плоти томил Инкуба, но годы контроля научили его справляться с безумным желанием. Однако, до поры до времени…
Сабрина, красиво сложенная блондинка, стянутая кожаными ремнями, уже ждала его за дверью, извиваясь у шеста под грохот немецкого индастриала(33). Вызывающая надпись «подонок боли»(34), вытатуированная на её правой ягодице, раскачивалась в такт агрессивной, синтетической музыке.
Гэбриел сбросил верхнюю одежду, и с усмешкой, расправив плечи, словно крылья, двинулся к хозяйке «Камеры Пыток». Из серого призрака дождливых улиц он на глазах превращался в похотливого демона, вены наливались красным огнём, глаза полыхали, движения становились плавными и, в то же время хищными – так крадётся зверь, завидев жертву, предвидя её конец в жарких, безумных объятиях. Запах секса, истинной страсти, полностью овладел его существом и питал одним своим присутствием, но голод был слишком силён и Инкуб жаждал большего, хоть и понимал, к чему это может привести. Здесь в комнате порока, ему не нужны были чужие фантазии – только та, кто творил и повелевал в полумраке бордовых свечей, могла наполнить его тело жидким огнём, насытить демоническое безумие.
Она испугалась. Из тёмной фигуры в плаще, словно из кокона, вырвалось нечто, от чего она впала в первобытный, агонический ужас, остолбенев от одного взгляда странного гостя – опасного зверя, шокирующего своей сверхъестественной красотой. Его тело светилось огнём, словно демон входил сквозь врата преисподних в мир людей, дабы свести их с ума. Сабрина задыхалась, держась за стриптизный шест, не в силах кричать, звать на помощь. Она не знала, что сделает с ней Инкуб, но видела смерть. Янтарное пламя в его глазах становилось всё ярче и ярче – медленно, слизывая с губ солёное искушение, он приближался, и жгучие искры падали на кожу Сабрины, шипели, разъедая дрожащую плоть.
Её называли хозяйкой «Камеры Пыток», волшебницей, исполнявшей чужие мечты, исполненные грязи, рождённые из комплексов и воспитания, усугублённые приветливым современным развратом и неоправданной жестокостью людских масс. Она давала им всё, кроме себя: детей, девственниц, свежих покойников из городского морга – пытала, причиняя боль, наносила тяжёлые увечья и даже кастрировала – всё ради услады извращённых умов. Она давала им всё, кроме себя, потому что жила с тяжёлой травмой – тайной, хранимой с детства, сокрытой от ушей чужаков.
Сегодня мы поиграем в новую игру, моя девочка. Папа принёс новую куклу. Смотри, какая красивая…
У девочки разрыв тканей и заражение крови, необходимо хирургическое вмешательство…
Рэй Бастард, отец 7-летней Сабрины, приговорён к каторжным работам на заливе, пожизненно.
Милая, Сабрина, я тебя люблю, но… я мужчина и мне нужна женщина… ты ведь понимаешь? Женщина, в её истинном смысле!
Женщина, в её истинном, анатомическом смысле, чёрт возьми!
Эхо воспоминаний нахлынуло на Сабрину. Без сил, она упала на чёрный кафель, обескураженная безжизненной пустотой, которая, казалось, заменила ей душу. Она хотела умереть, потому что ненавидела то, кем стала. Её изувечили и бросили такие же люди как те, чьи желания она исполняла здесь, в комнате грусти и страхов. Сабрина… ты стала такой же, как твой отец… ты предлагаешь людям игры, о последствиях которых они даже не догадываются… ты хуже тех, кто убивает, чтобы жить… ты убиваешь, чтобы оправдать свою смерть… смерть, случившуюся давно, ещё когда ты была ребёнком.
Инкуб склонился над ней, провёл огненными пальцами по губам, улыбнулся стеклянным глазам, и прошептал, касаясь терпким дыханием:
- Ты похожа на белый лист, чистое полотно, фарфоровую куклу, у которой отняли душу. Но это не так… Я впитал твою главную страсть – твою обиду, твою ненависть, твоё отмщение. Люди, приходившие к тебе, сами хотели, сами просили. Не вини себя, они больше виноваты перед тобой. Теперь, спустя многие годы, ты почувствуешь себя настоящей женщиной. Не бойся, не будет больно. Огонь побеждает боль. Но твоё тело может не выдержать – и умрёт... Решай, Сабрина, чего ты хочешь…
- Тебя…
Я навсегда запомню всполохи алых крыльев за твоей спиной, Ангел Страсти…
Уходя, он лишь тихо промолвил, обронив серебро:
- Ваша кукла сломалась. Оплатите обряд за мой счёт.
Впрочем, она уже была сломана.
_________
Закат
_________
Он обожал закат. Розово-багряные блики на тускнеющем небе напоминали ему о чём-то давнем, древнем, как сама история. Словно подсевший на кокаиновое дежа-вю(35), Гэбриел каждый вечер стремился к набережной реки, чтобы в полной мере насладиться изысканной музыкой цвета, разлившейся над серыми крышами обветшалых домов. Часто после, возвращаясь в мансарду, он брал перо и вырисовывал строки своей призрачной тайны, пытаясь собрать мозаику сверхъестественной прозы, облачённую в саван розовеющих нитей закатных небес(36). И сейчас, вдыхая свежесть северных морей, он плыл вдоль течения вод, заблудившийся в горящей нирване, наполненный жидким огнём – вкусом страсти, рождённом на пепелище жизни.
Вечерний музыкант перебирал звенящие струны. Он искал единение с закатом там, где был всеми забыт. Там, где был чужаком, невидимым изваянием, выбитым в экспозиции городского гранита. Сидя на мокрых ступенях, не обращая внимания на спутавшиеся клоки волос, норовившие обвить тонкие пальцы, он отдавался магии уходящего солнца, сливаясь всей душой с песней, единственной, что он знал, самой любимой, которую пел по вечерам своему избраннику – закату.
Музыкант не замечал ничего вокруг, кроме гаснущего ока, в котором видел безумие, лишь ради которого жил. И песня, что играл странник наступающих сумерек, была знакома Гэбриелу, возможно, так же сильно влюблённому в художника, творившего на небе свои фантастические полотна.
Я вижy, как закат стекла оконные плавит,
День пpожит, а ночь оставит тени снов в yглах.
Мне не веpнyть назад сеpyю птицy печали,
Все в пpошлом, так быстpо тают замки в облаках.
Там все живы, кто любил меня,
Где восход - как пpаздник бесконечной жизни,
Там нет счета pекам и моpям,
Hо по ним нельзя доплыть домой.(37)
Музыкант пел. Его тихий голос был исполнен нежности и грусти. Когда-то в нём гнездилось больше силы, но даже дети искусства не могут жить вечно. Они увядают, как розы, и повезёт, если их сухие бутоны соберут те, кто ценят и любят, не оставив гнить в лужах под плевками прохожих и колёсами кэбов, проносящихся сквозь туманную ночь.
Музыкант умирал. За его спиной, неподалёку, стояла Смерть, неподвижная, словно статуя сфинкса. Она шла за ним по пятам, чтобы обдать водой почти истлевшие угли, забрать с собой в неизвестность, украсть пение ослабевшего соловья. Её тень нависала над жертвой, готовая в любой момент, оборвав звон тоскливой струны, сыграть финальный аккорд.
Гэбриел опустился на ступени, усмехнулся, посмотрев в глаза Смерти, и запел, подхватывая песню музыканта, возрождая внутри утомлённой души новый крошечный агатовый огонёк.
Вновь пpимиpит все тьма, даже алмазы и пепел,
Дpyг pавен вpагy в итоге, а итог один...
Два солнца y меня на этом и пpошлом свете,
Их вместе собой yкpоет гоpько-сладкий дым.
Возьми меня с собой, пypпypная pека,
Пpочь yнеси меня с собой, закат.
Тоска о том, что было, pвется чеpез кpай,
Под кpики сеpых птичьих стай.
Сквозь спутанные тёмные волосы Инкуб увидел улыбку в почти прозрачных серо-голубых глазах певца. Осторожно, не желая тревожить счастливый покой, он взял гитару из его онемевших рук и вновь заиграл закатную песню – без слов – провожая музыку цвета, подбирая упавший бутон жизни, заворачивая блестящие ноты в хрупкие алые лепестки.
- Я думала, ты решил помешать…
- Тогда всё случилось бы завтра... завтра мы бы не встретились…
- Тогда он бы умер один, как всегда, несчастный …
- И не услышал бы голос заката, в который был так страстно, смертельно влюблён…
_________
Смерть
_________
Она любила запах сирени и восточных духов; была в восторге от фруктового чая и коллекционировала фарфоровые сервизы; играла на органе в церкви и постоянно напевала мотив своей любимой «Императрицы»(38); и если встречался кто-то, заинтересовавший её, она улыбалась смущённо, приглашая на каркаде с кардамоном в изысканное городское кафе. И все они: мужчины и женщины – с предвкушением ждали свидания. И никто из них не мог и представить, что так выглядит знакомство со Смертью.
«Серебряный Сфинкс» среди прочих приречных кафе отличался своей эклектической простотой. Уютный камин, старинные кресла, круглые столики с кружевными салфетками – оформление зала напоминало лавку древностей, из которой совсем не хочется уходить. Свечи и масляные лампы дополняли лёгкую интимную атмосферу – электрическое освещение и вовсе отсутствовало. Картины Гогена, Мухи, Ван Гога, вкупе с плакатами эпохи модерна довершали общий мистический фон, похищая гостей своими фантазиями и загадками. В «Серебряном Сфинксе» люди терялись во времени, забываясь в дурмане абсента. Но главную славу небольшое кафе сыскало благодаря своему чаю – особым сортам, подававшимся только здесь, созданным исключительно деликатной рукой своей обворожительной хозяйки.
- Пани Грожне(39)! Рады вас видеть! Вам и вашему спутнику столик как обычно?
- Нет-нет, Филипп. Подай нам чай на веранду.
- «Последнее желание»? – предположил бармен, но хозяйка покачала головой:
- «Меланитовую кантату(40)». И анисовый ликёр.
К веранде на втором этаже вела винтовая лестница, расположившаяся в наименее освещённом углу «сфинкса». Хозяйка часто уединялась там, отдыхая от мира и от людей, наслаждаясь своим любимым напитком осенних улиц, дождей и терпких греческих табаков. Сегодня с ней был Он – внушавший страх и уважение – готовый разделить несколько ароматных минут с той, в чьих венах не течёт кровь, а сердце наполняет жгучий холод.
Многих она приводила с собой. Вместе они садились за столик у окна, пили черный мускат «Последнего желания», общались о жизни, слушая стук дождя за окном, наблюдая за серым небом над тёмной рекой, под свечами ростральных колонн(41). А за спиной её гостя висела картина: Альфред Ретель(42), «Смерть как друг». И гостю казалось: никогда ни у кого он не встречал подобного понимания…
Филипп, управляющий и бармен «Серебряного Сфинкса», уже давно перестал интересоваться у хозяйки о судьбе её частых «свиданий», приняв, как есть, её таинственную любовь к разнообразию.
- Ты поступил благородно, - она смотрела на него топазами глаз из-за прозрачной сетки чёрной вуали, мягко спадавшей с изящной шляпки на её красивое, но уже немолодое лицо.
- Не думал об этом.
- Для тебя это значило больше, чем хочешь показать сейчас… Ах, спасибо, Филипп! – улыбкой она одарила мужчину, поставившему перед ней фарфоровую чашку с бордовыми розами и тонкий хрусталь прозрачного, тягучего ликёра.
- Последствия эйфории.
Гэбриел отодвинул чашку и сразу, залпом, выпил стопку анисовой настойки. Поморщившись, потянулся рукой за фляжкой, но был остановлен голосом хозяйки.
- Будешь пить своё «английское пойло» на улице, а со мной то, что предпочитаю я.
Пожав плечами, он налил ещё одну стопку ликёра, на этот раз решив запивать его чаем. Именно так и пила его пани Грожне. Сладковатая микстура смешивалась на языке со вкусом померанцевой корки и вишнёвой косточки, наполняя напиток крепостью и характером, что, несмотря на феминистические нотки, придавало ему свой особенный, вязкий, незабываемый колорит.
- Что, не так плохо, если пить правильно? Я плохому не научу. Как и ты не убедишь меня в том, что там, на набережной, не ведал, что творил. Третий день Наблюдатель, а уже весь город всполошил! И вот, наконец, могу сама на тебя посмотреть. Что ж, красив, вполне. Диковат немного, манер не хватает, себе на уме – но, судя по поступкам, есть за плечами опыт, уже не подросток, просто характер такой - горящий. Недаром, видно, инкуб.
- Для Смерти, ты слишком болтлива.
- Мне сорок три года, но внутри – всё та же девчонка, какой была, когда заняла этот пост. Люди раскрываются мне в разговоре, видят искренность и непринуждённость в моей открытости и желании их узнать. Поэтому, на свой язык не жалуюсь. Можно сказать, это мой рабочий инструмент.
- Не всегда достаточно разговора по душам, чтобы стать другом.
- Именно это ты показал мне сегодня. Потому и заинтересовал. Ты другой, странный, отчуждённый, но, как будто, близкий этому городу и его обитателям. Словно переживаешь всё, что переживают они, находясь в постоянной борьбе с самим собою.
- Ты видишь в этом благодетель и благородство. Я – проказу, чуму. Мне надоело просто убивать, надоело быть хищником, который выпускает когти потому, что ему это необходимо. И лишь из-за скуки слепого убийства каждый новый акт смерти я стал посвящать чему-то хорошему, каким бы циничным не выглядело моё «добродетельное зло».
- Ты меняешь людей…
- Сегодня я убил женщину. Возможно, ты уже виделась с ней. Проститутка с испорченным прошлым... Во мне она увидела ангела, пришедшего дать ей спасение, простить и научить любить! И всё это только ради того, чтобы успокоить тот неистовый жар, что стонал в моём теле, требуя немедленного насыщения! Другой на моём месте, не думая ни о чём, схватил бы первую попавшуюся жертву и выпил бы где-нибудь в подворотне! Убил бы без стыда, без совести, без лишних мыслей, как настоящий зверь, безумец страсти, каковым являюсь и я сам…
- Но отказываешься от себя такого. Тебе важны мысли, умение слышать, чувствовать, способность побеждать инстинкт похоти и находить смысл в том, что для кого-то – всего лишь обед или ужин. Для тебя это – ритуал страсти, приносящий настоящее удовольствие и силу. И что бы ты ни говорил, какой бы огонь не полыхал в твоих янтарных глазах, ты получаешь наслаждение от того, что остаёшься человеком, не являясь им. Это и возвышает тебя над теми, кто скрывается в подворотнях. Это и позволяет тебе слышать зов Города – существу за пределами человеческого восприятия, способному мыслить и чувствовать, как самый истинный, неиспорченный жизнью и мировыми реалиями человек.
Гэбриел, внезапно едва не потерявший контроль, успокоился и с интересом посмотрел на рассудительную пани. Элегантный бордовый костюм, крупные коралловые бусы на шее, безупречный макияж на лице – она, словно дама из ретро-салона, приковывала внимание. Как, впрочем, и глубокий вырез её декольте…
Она закурила – вишнёвую сигариллу через длинный гранатовый мундштук. Сладкий дым напомнил Наблюдателю, насколько он не в восторге от приторных ароматов, но он решил потерпеть. Какое-то время, пока Смерть была ему действительно интересна.
- Я и сама чувствую, что-то не так. Слишком много людей заходит ко мне на чай. Не успеваю узнать, понять, едва ли могу стать другом. Словно не Смерть, а экспресс-служба доверия. Уже даже подкупила священников, чтобы они рассказывали мне всё, о чём слышат в исповедальнях. Но толку мало. Многие умирают, а я и не знаю об этом. Открывают глаза и видят – всё так же. То же место, те же улицы, то же время. Встают, и уходят, так и блуждают призраками. Брошусь искать старых – теряю новых. Словно откуда-то исходит сильный поток негативной энергии, вводящей людей в депрессию, шизофрению и маниакальную тягу к одиночеству.
- Таков удел Смерти – работать сверхурочно и без выходных. Чего ты ждала…
- Но это всё действительно странно. Знаю, Совет хочет избавиться от тебя, но… Гэбриел, я хочу помочь тебе разобраться. Раньше здесь было не так. И чай с «Последним желанием» был куда более родным и интимным. Именно из любви к людям я пошла на эту работу, устроила это кафе, создала атмосферу и уют, так, чтобы люди могли почувствовать себя счастливыми, даже умирая. А теперь всё, над чем я работала, рушится! И снова повсюду этот глупый страх перед смертью и, как следствие, неумение жить! Мы похожи с тобой, Гэбриел. Мне тоже нужен смысл. Я тоже – человек.
- Я поверю, если докажешь.
- Как?
- Займёмся любовью.
Смерть улыбнулась, лёгкий румянец фруктового чая коснулся её щек, а грудь колыхнулась под дуновением сладкого вздоха. Наклонившись над столом ближе, ещё ближе к Инкубу, она прошептала:
- Я желала, чтобы ты предложил…
_________
Следующая Глава (Dies III)
http://proza.ru/2011/09/16/787
_________
Список Глав (сторона A)
http://proza.ru/2011/09/16/1300