Окончание. Начало http://www.proza.ru/2011/09/14/914
Толстуха зло засмеялась и погрозила мне пальцем.
- Не дождешься, паразит! Я тебя сама урою!
Но я не слышал ее. Я смотрел на кольцо. На среднем пальце туго сидело кольцо с огромным, как булыжник, янтарем. Голову словно обручем сдавило. Должно быть, подскочило давление. Я помассировал виски. Я по-прежнему ничего не понимал. Ясно было только одно: эта чудовищная баба почему-то решила, что я ее муж. И она знает мою фамилию. Откуда-то. Откуда? Стоп! Она же назвала себя Светой! Чертовщина какая-то! И где моя дочь?
- Где моя дочь? - повторил я вслух.
- Опять за рыбу - гроши! Климов, ты не оригинален. Твоя шутка уже не катит. У тебя нет дочери, и никогда не было. У тебя, Климов, ничего нет, кроме белой горячки и простатита. Ну, что ты на меня вылупился? Говори, где шлялся? Опять у какой-нибудь шалашовки огинался? Ты учти, Климов, я больше не намерена терпеть.
Видимо, работа мысли ярко отразилась на моем лице, толстуха возмущенно фыркнула и тряхнула сожженными химией кудельками.
– Ну, чего застыл, как будто привидение увидел? А кстати, откуда у тебя эта... льняная?.. ну, да, льняная рубаха? И пиджачок? И джинсы? Не-е-ет! Ну это что-то! Ушел три дня назад за сигаретами в майке и трениках, а вернулся через три дня франт франтом. Погоди, погоди! А часы откуда? Ты же сроду не носил часов!
- Юлька подарила, - ответил я машинально, посмотрев на часы.
- Ах, Юлька! - многозначительно протянула толстуха. Отбросила щелчком окурок и с воплем вцепилась мне в волосы. Меня обдало запахом вонючих сигарет, дешевых духов и несвежего тела. Боль затопила сознание. Я пытался оторвать от себя ее руки, мы топтались по площадке, пыхтя и матерясь.
Открылась соседская дверь, чей-то голос произнес: "Опять Климовы скандалят!"- и дверь захлопнулась.
Наконец, я вырвался. Кожа головы горела огнем. В висках стучало. Привалившись к стене, я тяжело дышал, осторожно ощупывая голову.
Толстуха, отдуваясь, рассматривала порванную футболку и плаксиво выговаривала: "Бабы! Бабы! Как мне надоели твои бабы, Климов! Я устала! Песню про ежика пели, клятву клену давали - любить вечно! Так-то ты любишь!
Я с ужасом уставился на нее:
- Светка, это ты?!
- Нет, лошадь Александра Македонского! Конечно я, а кто же еще?
- Как тебя жизнь-то укатала!
- Нет. Климов! Это не жизнь. Это ты меня укатал! - устало ответила Светка, пытаясь сложить разорванные концы. - Ну вот! Футболку порвал! Зарррраза!
И толстуха залилась слезами. Я смотрел на эту потерявшую форму и привлекательность женщину и не мог поверить, что передо мной та самая Света - нежное, хрупкое, как лепесток розы, создание. Неужели, это она родила мне дочь? Но Ольга утверждала, что Света умерла. А она вон рыдает и шумно сморкается. И где сама Ольга? Я чувствовал, что потихоньку начинаю сходить с ума. Но я должен разобраться. Должен! Я тронул женщину за рыхлое горячее плечо:
- Скажи! Только правду! Умоляю тебя! У нас есть дочь? - и замер, ожидая ответа.
- Пошел ты! - пробормотала толстуха. - Где спал, туда и вали! Устала я от тебя. Устала.
Она с грохотом захлопнула дверь. А я сполз по стене и уселся на пол. Что же это было? Ответа я не знал. Так я сидел довольно долго, размышляя над случившимся. И вдруг меня осенило! Так ведь это же прохиндея Борисыча шуточки! Это что же он себе позволяет? А самое главное, зачем? Что ему от меня надо? Где моя дочь? Оленька! И была ли она? За всеми случившимися событиями я как-то подзабыл, что обратился за помощью к подозрительному типу. Неужели я стал жертвой обыкновенного розыгрыша? И никакой дочери у меня нет. Нет, так и крыша поедет! Мерзавец! Безжалостный мерзавец! Нет, я пойду и набью ему его плюшевую розовую морду, этому Борисычу.
Перепрыгивая через ступеньки, я сбежал вниз. Где теперь искать этот подъезд? Я пробежал через арку, свернул в переулок, выбежал на проспект. Так. Вот она, пельменная. Я стоял напротив. Наискосок. Значит, подъезд в том желтом доме. Скорей всего, второй от меня. Надо перейти улицу и встать так, чтобы пельменная оказалась по правую руку. Тогда за спиной должен быть тот самый подъезд. Ах, розовая морда! Ублюдок! Ремонт отношений! А ты, идиот, тоже хорош! Приключений захотелось? Получил! На всю задницу!
Я ругался черными словами, ожидая в потоке машин хоть какой-то просвет. Чуть не угодив под колеса, я перебрался на другую сторону проспекта и бросился искать злополучный подъезд. Мысль о том, что вряд ли я найду дверь в кабинет розового жулика, я старался не развивать.
Не без душевного трепета отворил дверь и очутился в подъезде. Вот коляска, вот лестница, вот двери в квартиры, за которыми, наверняка, кто-то живет, и никакого намека на коридорчик и металлическую узкую дверцу, из которой я вышел несколько часов назад. Я поднялся на самый верх, спустился вниз, откатил коляску и внимательно осмотрел и даже ощупал стены. Ничего!
Так! Только не паниковать. Спокойно. Я сплю и сейчас проснусь у себя дома. Юлька принесет мне кофе с рогаликом. От нее вкусно пахнет легкими свежими духами. Я люблю этот утренний запах. Надо только проснуться. Я с силой вцепился ногтями в запястье и вскрикнул от боли. Из глубокой царапины выступила кровь. Я машинально слизнул красную капельку, начиная постепенно осознавать жуткий идиотизм ситуации. Я, Климов Игорь Викторович, главный инженер в компании сотовой связи, владелец трехкомнатной квартиры в хорошем доме, женат, не судим, уважаемый член общества, - стою в вонючем подъезде города, в котором не был двадцать лет, и не знаю, что мне делать. На всякий случай я обследовал остальные подъезды этого дома и еще двух соседних. Безрезультатно. Пока я лазил по подъездам, день склонился к вечеру. Надо было подумать о ночлеге. Да и чего-нибудь кинуть в трюм. Жрать хотелось до головокружения. Знакомых в этом городе у меня не осталось. Можно конечно устроиться в гостинице, но к своему ужасу, я обнаружил, что все мои документы и деньги остались там, в той жизни, в «Ауди».
Долго я бродил по улицам, пока не забрел в парк и присел на лавочку у самой реки. Когда-то мы со Светкой целовались здесь до сладкой истомы. Надо же! Столько лет прошло, а лавочка, как стояла, так и стоит. Возможно, та же самая. Хотя вряд ли! Но место - то же. Чуть в стороне, в тени развесистой ивы. Светка садилась ко мне на колени, и я хмелел от тяжести ее стройного горячего тела, от ее ошеломительной близости, от ее теплого чистого запаха. Светкины губы, припухшие от поцелуев, возбуждали до дрожи. Господи, я ведь был счастлив. Что же случилось потом? Почему я позволил разрушить свое счастье? И тут же коварная мыслишка зажужжала, завертелась в сознании: ну, женился бы ты на Светке, и сейчас жил бы с той толстой мегерой, пил горькую, скандалил. Такого счастья ты возжелал? Так что радуйся тому, что имеешь и не гневи судьбу. А как же дочь? Как же Ольга?
Мои размышления прервал бомжеватый мужичок в пиджаке явно с чужого плеча, спортивных штанах, пузырившихся на коленях, в грязной, утратившей естественный цвет, бейсболке. Покосившись на меня, он несмело присел на краешек скамейки, потер щетинистые щеки, откашлялся и просипел:
- Слышь, друг! Трубы горят - спасу нет. Дай чирик поправить здоровье! Прояви милосердие.
Я машинально похлопал по карманам.
- Нет денег.
Мужичок сплюнул и усмехнулся.
- Жадным ты стал, Гошка, совсем скурвился.
Я резко повернулся. Нет, я никогда не видел эту опухшую синюю рожу с фингалом под правым глазом. Но Гошей называл меня только один человек. Только один. С ним мы строили в сарае космический корабль из дырявых цинковых ведер, изобретали порох из спичечных головок для ракетного топлива, ловили серебристых окуньков, лазали по чужим садам. Мишка! Мой закадычный дружок с первого класса.
- Мишка?
- Узнал! - Мишка усмехнулся, пошарил под скамейкой, нашел бычок, закурил.
Несмотря на вызывающий Мишкин наряд и откровенно босяцкую физиономию, я ему обрадовался, как родному. Что-то не складывалось у меня сегодня общение с юностью. Совсем не складывалось. А тут друг детства.
- Вот это встреча! Не ожидал! Дружище! Не верится! Надо же! Где бы мы еще встретились! Ну, обнимемся что ли?
Я протянул Мишке руку. Но он только засмеялся.
- Замараться не боишься?
- Да ты что! Мы же друзья! Мишка, вспомни! Но что с тобой сталось, дружище?
- Что? Удивлен? Ну, посмотри, посмотри на дело рук своих.
- О чем ты? Я не понимаю.
Мишка швырнул искуренный бычок в воду.
- А знаешь, Гоша, я бы по старой дружбе мог тебя сейчас приколоть, как поросенка, и в воду скинуть. Потому что не друг ты мне вовсе, а хуже врага. Понял? Помнишь, 10 лет назад меня компаньоны подставили. Я тогда к тебе кинулся. А как же! Школьный друг! Надежный! Такое не забывается. И всего-то надо было словечко замолвить перед нужными людьми. Поручиться. Но ты струсил. Или не захотел. Не знаю. Меня даже в твой кабинет не пропустили. А по телефону ты сказал, что уезжаешь в отпуск, билеты на руках. Ничего сделать не можешь. Только никуда ты не уехал. Я же узнавал! Сдал ты меня тогда, Гоша. А дальше известно. Меня ободрали, как липку. И срок я мотал. Жена развелась со мной, как только я сел. Возвращаться мне было некуда. Очень мне тогда хотелось с тобой встретиться. В глаза тебе посмотреть. Не довелось. А щас...
Мишка замолчал. Молчал и я. Не то чтобы мне было стыдно. Погано, словно я волОс в борще наелся. Я не помнил этой истории. Забыл за давностью лет. А ведь в детстве я жизнь за Мишку отдал бы, не задумываясь. Дааа, жизнь… Обидно вот так, походя, понять, что накосячил ты в жизни достаточно. Как же так случилось, что я потерял самых дорогих мне людей? Светку. Мишку. Как же я жил?
Долго мы с Мишкой молчали. Каждый о своем. Отчаяние вдруг накатило на меня удушливой волной. Хоть в петлю лезь. И совсем неожиданно для себя я сказал:
- Мишка, сделай доброе дело, грохни меня. Что-то мне так хреново.
Мишка искоса взглянул на меня.
- Что? Припекло? – спросил он равнодушно.
- Припекло.
- Нет уж, Гоша, ты свое дерьмо сам разгребай. Я тебе не помощник.
- А может, выпьем? Давай выпьем, а?
Мишка задумался, поднялся со скамейки, пошарил по кустам, нашел окурок, довольно хмыкнул, закурил, затянулся и только тогда сказал:
- И пить я с тобой не стану. Да и денег у тебя нет.
Он побрел берегом реки, ссутулившись. И ни разу не обернулся.
«Ну и черт с тобой! Бомжара хренов!» Почему-то больше всего меня оскорбил Мишкин отказ выпить. Не обвинение в подлости, а нежелание пить со мной. Словно он побрезговал мною. Он, этот опустившийся синяк, подбирающий окурки! Побрезговал мною, Игорем Климовым, успешным, удачливым. И вообще, чего я здесь сопли жую? Жизнь сложилась, как сложилась. Все у меня есть. Работа! Деньги! Семья! И бабы меня любят. Что же я одну Юльку что ли шпилил все эти годы? Нееет! Климов еще покажет себя! У Климова все схвачено, за все заплачено! Все у меня в порядке! И под забором я не ночую, как некоторые.
Я еще долго утешал себя, уговаривал, убеждал. Солнце садилось за реку. От воды потянуло прохладой и сыростью. А я все никак не мог успокоиться. Все бухтел вполголоса, размахивал руками, даже всплакнул. Кого я пытался убедить? Себя? Кого я пытался обмануть? Себя? Ну, так имей мужество признаться, что ты профукал свою жизнь. Свою единственную и неповторимую жизнь. Как там в школе учили? Чтобы не было мучительно больно... Но что же сейчас происходит со мной? То самое и происходит... Мучительно больно...
Еще с час я ковырял засохшую ранку острым гвоздиком, упивался тоской, маялся. Умаявшись, продал ушлому шашлычнику часы, купил водки, вернулся в парк и выжрал всю бутылку сам. Пил из горла, не закусывая. Река неспешно катила свои мутные воды, облизывая берега. Я зашвырнул пустую бутылку в воду и растянулся на лавке. В голове уныло шумело, мысли утратили свою остроту и тягуче плавились, как кусочки сыра в микроволновке. «Зачем же я так надрался!» - подумал я и провалился в тяжелый сон.
Я проснулся, когда звезды обсыпали небо. Я лежал на жесткой лавке, чувствуя затылком ее каменную твердость. Давно не смотрел я на звезды. Все как-то не досуг было. Суета. И вот теперь в городе своей юности, схлопотав оплеуху от судьбы, я хмельной валялся в парке и любовался звездами. Эстет! Ввиду звезд и мысли в голову полезли возвышенные. Где-то там, в глубине этой бездны, раскинулись райские кущи. Как острова в океане. Может быть, Господь сейчас тоже глядит на меня, своего заблудшего сына. Может, эти звездочки и есть добрые глаза Бога? Иначе как он умудряется присматривать за всеми? Глядит он на меня, грешного сукиного сына и сокрушается таким хреновым созданием рук своих. И мама где-то там. Тоже, небось, смотрит. Жалеет своего непутевого сыночка. Мама конечно жалеет. Плачет небось. Слезы набежали на глаза, и я, всхлипывая и сморкаясь, пробормотал:
-Господи! Возьми меня к себе!
- Это запросто! – услышал я голос. И следом чей-то грубый смех.
- Ты погляди, Кабан, какой жирный гусь нам попался! - опять тот же голос.
И опять кто-то в ответ радостно загоготал. Кабан, судя по всему, оказался человеком веселым. Отсмеявшись, Кабан подхватил:
- Ты приколись, Хруст! Лежит, лавашовая дурашка, а люди без лавэ маются.
Чьи-то грубые руки вырвали меня из объятий Бога, сдернули со скамейки, швырнули на землю. Удары посыпались со всех сторон. Где-то на третьем я вырубился.
Странно, что они не убили меня. Очнулся я на рассвете. Все тело ныло и болело. Я был одной большой болью, одним сплошным синяком. Над рекой курился легкий туман, вода уютно журчала что-то свое, утреннее. Выплюнув выбитые зубы, убедившись, что ребра целы, я с трудом поднялся и побрел прочь. Болела, раскалывалась на острые осколки голова. На затылке надулась здоровая шишка. Разбитые в кровь губы саднили. И левый глаз заплыл. Пиджак и ботинки, должно быть, забрали добрые люди Хруст и Кабан. Зато они оставили мне жизнь, так что я на них не в претензии. Я отчаянно мерз в тонкой льняной рубашке, да и ходить в носках по нашим дорогам удовольствие еще то, но упрямо продвигался вперед.
В этот ранний час прохожие в парке практически не встречались. Но те, что попадались навстречу, шарахались от меня, как от чумного. Вот когда я в полной мере прочувствовал на себе, что значит быть отверженным. Вспомнил Мишку, и снова под сердцем засосало, заныло. Я сразу решил, что пойду к Светке, потому что больше идти мне было не к кому.
Я и шел к ней. Я не знал, кто меня встретит на этот раз: дочь или сварливая толстуха. Да это было уже и не важно. Я хотел одного: правды. Но где-то в глубине души я все же смутно надеялся, что увижу дочь. Почему-то это стало очень важным для меня – знать, что у меня есть дочь. Похожая на меня. Мое продолжение. Мое бессмертие.
У знакомой двери я постоял, собираясь с духом. Помнится, я даже перекрестился. Дверь вновь распахнулась неожиданно. Приятно улыбаясь и ахая, на пороге стоял... Семен Борисович Полиенко, владелец хитрой фирмы, втравившей меня в эту жестокую авантюру. Источник моих бед и несчастий. Увидев меня, он запричитал, взмахивая короткими пухлыми ручками:
- Ах, дорогой мой Игорь Викторович! Какая неприятность! Я безмерно огорчен. Безмерно!
За его спиной я увидел знакомый интерьер кабинета фирмы с необычным названием "Ремонт любовных отношений", зеленое бархатное кресло, часть стола, плюшевую штору. Значит, все неправда! Все ложь! Не было ничего! Ни дочери, ни друга. И Светки тоже не было. Надо мной посмеялись жестоко и бездарно. Я почувствовал огромную, нечеловеческую усталость. И отчаяние. И ненависть. Жгучую ненависть к этому суетливому человечку. Он разбередил мне душу. Он дал мне надежду на счастье и безжалостно отнял. Но со мной так нельзя. Я человек. Нельзя с человеком, как с куклой!
- Ах, ты сволочь! Гад! – прохрипел я, вцепившись в его пухлую грудку. – Что же ты творишь, гад?
Семен Борисович ловко вывернулся и погрозил мне пальчиком:
- Ошибаетесь, любезный Игорь Викторович! Разве это я предал Свету и ни разу не полюбопытствовал, что с ней и как ей живется? Разве это я предал своего школьного друга? Разве это я предал свою дочь?
- Оленьку я не предавал! Я ничего не знал о ее существовании, - пробормотал я. Мне становилось все хуже, голова начинала кружиться и подташнивало.
- Не знал? Или не хотел знать?
- Все равно! Вы не имели права так поступить со мной. - я неловко свалился на колени, схватился за голову, потому что с ней уже творилось что-то вовсе не понятное. От горького разочарования, осознания своей беспомощности я постыдно расплакался. Рыдания сотрясали меня, и я никак не мог остановиться. Розовое лицо Семена Борисыча расплылось, утратило четкость.
- Дайте мне шанс! - закричал я ему, чувствуя, что теряю сознание. - Умоляю! Дайте мне шанс! Я все исправлю! Я хочу увидеть дочь! Оля! О-ллл-яяя-аааааа!
- Держите его! Держите! – услышал я. – Не дайте ему упасть. Осторожнее!
Разноцветные огни бешеной круговертью заплясали перед глазами. Я почувствовал, что куда-то лечу, задыхаясь от горя и слез. Все быстрее и быстрее. Туда, где за мельканием мерцающих огней и черных пятен открылось нестерпимое ослепительное, все поглощающее сияние...
***
Милицейские машины с мигалками, скорая помощь, спасатели приехали к месту аварии, где лоб в лоб столкнулись "Хонда" и "Ауди", слишком поздно. Женщину из "Хонды" выбросило через стекло на обочину. Она лежала, неестественно выгнув шею. И выглядела совсем безжизненной, если бы не мелко дрожавшая рука с огромным янтарем на безымянном пальце. Рядом в быстро темнеющей луже крови валялся стильный телефон, разрывавшийся от звонков. С тревожной настойчивостью с небольшими интервалами детский голос весело и звонко напевал: "...ежик резиновый шел и насвистывал дырочкой в правом боку..." Пауза. И опять: "По роще калиновой, по роще осиновой..."
- Да выруби ты этого ежика! - разозлился озабоченный судмедэксперт. Молоденький полицейский, сдерживая тошноту, поднял телефон и включил связь. Встревоженный женский голос забился в микрофоне: "Оля! Ну, наконец-то, я уже не знала, что думать! Оля! Оля?!.."
А вот водителя «Ауди», зарегистрированной на имя Игоря Викторовича Климова, пришлось вырезать из смятой в гармошку машины специальными приспособлениями. Когда его наконец освободили из железного плена, он был уже мертв.