Над осенней тундрой усталое солнце.
Над дальним посёлком дымок.
Над речным обрывом – волки.
Оба зверя лежат в мягком снегу под кустом карликовой ольхи и смотрят на остров посредине реки. Там, под крутым бережком, красными капельками блестят снегоходы «Буран», возле которых иногда движутся едва различимые чёрточки – охотники из посёлка.
Метрах в пятистах от волчьей пары спускается к реке многотысячное стадо диких оленей. До волков доносится хорканье, топот и вкусный запах разогретого дальним переходом оленьего тела. Но волки лежат смирно и лишь наблюдают.
Вот передовая важенка ступила на тёмный гибельно-гладкий лёд реки и остановилась, вслушиваясь и напряжённо нюхая воздух. За ней, вытянувшись в несколько строгих индейских цепочек, остановилось и всё огромное стадо
Оленям надо на ту сторону реки. Там нет тундры. Там лес, самый северный край великой сибирской тайги. В тайге олени каждый год укрываются от жестоких метелей тундры, в тайге больше возможности прокормиться, в глубоком рыхлом снегу длинноногим оленям легче уйти от волков.
До другого берега два километра. Два километра открытого пространства и тонкого льда, и полчаса смертельной опасности. Бьют охотники оленей на переправах, заготавливают мясо и шкуры на долгую зиму.
Наконец, важенка решилась и пошла. За ней остальные важенки с телятами, за ними крупные сильные быки с огромными ветвистыми рогами и прочий олений народ. Животные, совсем как люди, скользят на гладком льду, некоторые спотыкаются и падают, заполошно вскакивают и сбивают с шага и ритма других. Олени постепенно сбиваются в кучу, в огромный живой шевелящийся ком. Этого и надо охотникам. Теперь каждая пуля найдёт цель.
Важенка достигла середины реки. Здесь только вчера прошла последняя баржа, ломая тонкий ледок. Застывшие зубья ледяного крошева - хорошая опора и важенка сразу ускоряет ход.
Пора! Взревели моторы.
Важенка на секунду остановилась, вглядываясь в набегающую смерть. Куда бежать? Какой берег ближе? Вперёд, вперёд, в лес!
Захлопали скорострельные карабины. Мёртвые животные падают под ноги бегущим. Тяжелораненые отбегают в сторону и ложатся на лёд. Легкораненые поворачивают и бегут назад по своему следу в тундру. Там, откуда они пришли, не было опасности, туда и следует вернуться.
Охотники на «Буранах» врезаются в стадо. Слышны гулкие удары двустволок. Пошла в ход картечь. Тут подранков не бывает.
Но вот передовая важенка достигла желанного берега. За ней всё огромное стадо. Вверх, вверх, напролом, через кусты в лес! Как серые привидения исчезают олени в лесу, только снежная пыль ещё долго висит в воздухе, указывая путь стада.
На речном льду остаётся лежать несколько десятков убитых оленей. Охотники стаскивают их в одно место, вынимают ножи из чехлов и принимаются снимать шкуры.
Один из подранков, легкораненый бычок-трёхгодовик, бежит назад по своему следу в тундру. Лёгкая пулька скорострельного карабина проткнула ему живот, что никак не сказалось на скорости его бега. Конечно, такая рана смертельна, и дня через два-три это животное неминуемо погибнет, но пока лишь по маленькому красному пятнышку на боку можно судить о ранении.
Волки, выждав, пока третьяк поднимется на берег, сходу набрасываются на подранка. Волчица вскакивает ему на круп и, пробежав до головы, кусает в затылок у самых рогов. Здесь шерсть не так длинна, и волчьи зубы сразу вгрызаются в живую плоть. Олень поднимается на дыбы и пляшет на задних ногах, стараясь стряхнуть страшного всадника. Подоспевший волк хватает его снизу за горло и рвёт...
Через пару минут волки уже пируют на свежине, заглатывая комки горячей дымящейся печени и выедая жирное мягкое мясо на ляжках. Закончив трапезу, с полчаса отдыхают, затем подходят к неостывшей ещё туше и наедаются впрок.
Наевшись, долго катаются в молодом снегу, выкусывают замерзшую кровь между когтей, вылизывают друг другу шерсть на груди. Чистка – обязательный ритуал волчьей охоты.
Солнце давно закатилось. Короткий северный день сменился долгими северными сумерками. Волки без сожаления покидают место трапезы. Больше они сюда не вернутся. За ночь недоеденная туша замёрзнет и станет добычей песцов и воронов. А у волков, пока люди охотятся на оленей, не будет недостатка в свежем мясе.
Волчица пробегает с километр вдоль берега и сворачивает за обширный ольховый куст. Тут, на месте позавчерашней трапезы, лежат останки оленя и труп молодого волка.
Волчица садится рядом, долго обнюхивает труп и вскидывает голову вверх. По горлу её прокатываются спазмы, глаза становятся щёлками. Жуткий утробный вой проносится над застывшей тундрой, заставляя вздрагивать её обитателей.
Трёх волчат принесла волчица в первом своем помете, и все трое уже погибли. Одного ещё щенком разорвала росомаха, второй попал в незакрытый нерадивым охотником капкан и, после долгих мучений, тихо угас от голода, а позавчера погиб третий - самый сильный и ловкий. Бросился на оленя спереди, и олень одним ударом копыта проломил ему череп.
Проста и груба волчья жизнь. Нет в ней места жалости, и не прощаются в ней ошибки. Плохо, с горя и неудач, начался этот год. А все лютые морозы еще впереди, все пурги-метели еще впереди, и долгая голодная зима только ещё началась.
Километрах в десяти от поселка, на тундровом озере, Маша с отцом проверяли сети. Отец раздолбил пешней нетолстый еще лед, а Маша лопатой выбирала из лунки осколки льда и мокрый серый снежок, а затем смотрела, как из темной озерной глубины выходила сеть и отец выпутывал рыбу. Попалось с десяток пузатых икряных сигов, несколько пелядок и толстый, жирный чир. Рыбу собрали в мешок и привязали на сани, потом пошли обогреться в балок. Отец занялся печкой, а Маша спустилась к лунке за водой для чая.
Девочка сняла с проруби оленью шкуру, зачерпнула с полведра чистой, холодной, со звонкими льдинками, воды, прикрыла лунку шкурой и присыпала снегом. Приедут они с папой дня через три-четыре, а лунка не замерзла, только чуть ледок, который легко пробить лопатой. Такая тёплая оленья шкура!
Маша подняла ведро и стала подниматься вверх, к избушке, когда из-за кустов неожиданно появились два волка.
Волчица, бежавшая впереди, равнодушно пересекла человеческий след, лишь мельком глянув на девочку, но волка как будто ударили. Наткнувшись на отпечатки маленьких валенок, он припал на снег, вбирая запах, и заскулил. Чёрный "ремень" вдоль спины встал дыбом, и волк медленно пошел к девочке. Шагах в десяти остановился, и в лицо ребенку глянули желтые звериные глаза.
Маша отставила ведро, рассмеялась и шагнула к волку, вытянув навстречу зверю руки:
- Лобан, Лобанчик!
Если бы волки могли сходить с ума, это, конечно, случилось бы. Он опустился на снег и медленно пополз вперед, на голос. И даже, – о ужас! - совсем по-собачьи забил хвостом об утоптанный снег тропинки.
- Лобанчик! Дурачок лопоухий! Узнал меня? Узнал свою "мамочку"? Ма-а-ленький мой волчок... Вспомнил, как из сосочки тебя поили, как вкусными косточками угощали, как рыбьи головки тебе выставляли, как сахарок и конфетки давали... ах, какой ты стал сильный да красивый мужчина!
Маша опустилась перед волком на колени и стала гладить пушистый загривок и мощные лапы.
"Красивый и сильный мужчина", хоть и позволил притронуться к своей голове, все же дрожал всем телом, а волосы на спине торчали вверх, как проволока. Наконец, он выдохнул, бока опали, сквозь горло, громыхая, прокатился сдавленный рык, и волк тихо пододвинулся поближе, чтобы удобней было тереться челюстью о детское колено.
Маша приподняла пальцами черные брыластые волчьи губы, обнажив крупные клыки.
- Ишь, какие зубки отрастил, какие белые да крепкие отрастил! Признавайся, сколько олешек загрыз? Сколько загрыз рогалей, морда бессовестная? Хочешь сахарку? А нету! Карамелька!
Лобан довольно щурился на закат. Конфетку он разгрыз пополам, одну половинку съел, а другую сплюнул на снег. Все сто волчьих чувств по-прежнему жили в нем. Он не забыл, что позади, в балочке, человек с ружьем, ни о том, что впереди волчица.
Волчица долго терпела непонятное поведение волка, но когда он лег на снег, а маленький человек стал что-то делать с его головой, она не выдержала.
Одним движением треугольной башки Лобан отшвырнул девочку вбок и взвился в воздух. Глухо столкнулись два тела, лязгнули зубы. Волчица закувыркалась в снегу.
Волк не нарушил закона, не укусил подругу, но подобная грубость уже на грани волчьего кодекса, и волчица задала Лобану хорошую трепку. То справа, то слева налетала она на него, быстрая, как горностай, и прокусила ему плечи до крови.
Громкий крик и сдвоенный выстрел прервали выяснение супружеских отношений. Сверху, от балка, бежал человек.
Волчица метнулась прочь. Лобан ткнулся носом в Машину варежку, вбирая запах, глянул еще раз на девочку прямым волчьим взглядом, подобрал половинку карамельки и побежал вслед за волчицей.
За три с половиной года до этого охотник-промысловик Борис Белов обнаружил в тундре волчье логово. Троих слепых щенят он взял с собой, а двоих оставил в норе, чтобы не сгорело молоко у волчицы, которая тоскливо наблюдала за разорением своего жилища с вершины ближней сопки.
Одного волчонка охотник отдал в город, а двоих, кобелька и сучку, взял себе. Недавно овдовевший, Борис остался один с десятилетней дочерью. Чтобы быть рядом с девочкой, он оставил зимовку и перешел работать в поселок, в бригаду плотников. Но отношения с дочерью не складывались... Может, эти волчата, которым нужен уход и ласка, помогут навести мосты?
Маша, и правда, очень обрадовалась живым игрушкам и, посовещавшись с подружками, отнесла их к только что ощенившейся суке в надежде, что собака выкормит и своих, и чужих.
Девочки даже вымыли щенков и волчат в одном тазу теплой водой с мылом и, когда те высохли и стали, по мнению людей, одинаково пахнуть, подложили их под бок собаке.
Та всех облизала и обогрела, но к утру выбросила волчат вон. Полумертвых от голода и холода, подобрала их утром возле конуры Маша и с плачем отнесла домой. Там она стала выпаивать их молоком из бутылочки.
"Приемыши" подрастали на глазах и очень привязались к девочке - первому существу, которое вошло в их жизнь, едва они стали отличать свет от тьмы. Крупный большеголовый кобелек получил кличку Лобан, а шустрая остроморденькая сучка стала Милкой. Борис построил волкам удобную конуру во дворе, а двор обнес проволочной сеткой. Получилась просторная площадка, где щенки бегали, грелись на солнце, гонялись за трясогузками и боролись друг с другом. Очень скоро Лобан прокопал лаз под проволокой и стал приносить Маше то старую кость, то засохшее оленье копыто, то кусок вонючей шкуры.
- Фу, Лобан, фу, морда бессовестная, - ругала его Маша и шлепала по серой скуле ладошкой, - неси назад свои "подарки", сколько раз тебе говорила - не надо! Нет, неймется ему! Подбирай теперь...
- "Тренируется", - объяснил дочери Борис, - вот вырастет большой, "женится" и будет волчице своей добычу таскать, пока та в норе с волчатами. Ты уж не ругай его, пусть старается.
Все бы ничего, да поселковые собаки невзлюбили волчат. Стоило приемышам выбраться через лаз на улицу, как собаки поднимали лай и гвалт. Волки не всегда успевали вовремя скрыться, и тогда у входа в лаз завязывалась драка, и чем старше становились волчата, тем более жестокими становились схватки.
- Па, заделай лаз под проволокой, пожалей волчков, - просила отца Маша.
- Нельзя! Пусть учатся за себя постоять. Ни волк, ни собака без драки не вырастают.
Не раз Маша, а то и люди с улицы, криками и пинками разгоняли очередную "войну", а затем дома девочка, причитая, обмывала кровь со своих питомцев. И всякий раз оказывалось, что чужой крови на волчатах больше, чем своей. День-два брат и сестра отлеживались в конуре, зализывая раны, а потом опять принимались шнырять, вынюхивать и высматривать, пробовать на зуб и на коготь удивительный окружающий мир.
К концу августа волчата настолько подросли, что стали уже сами задирать собак, и тогда Борис пожалел, что вовремя не приучил волков сидеть на цепи. Теперь же, изведав свободы, волки ни за что не хотели надевать ошейник с цепью и поднимали вой на весь поселок. Лобан научился припадать к земле, едва завидит ошейник в руке хозяина, а Милка при первой возможности шмыгала через лаз и делала вид, что не слышит, как ее зовут и подманивают сахарком.
К концу сентября волки превратились в красивых гладких прибылых, и стычки с собаками прекратились. Собаки поняли: драться - себе дороже, дело обычно ограничивалось рычаньем и взаимной демонстрацией клыков.
К людям волки относились добродушно и разрешали себя гладить, а дети баловали приемышей, таскали им и кости, и сладости и частенько бегали с Машей и волчками по лесу, играя в охотников и оленей.
Волки хорошо знали время окончания занятий в школе и обычно поджидали свою хозяйку у ступенек крыльца. Однажды теплым вечером Маша выбежала из школы, обняла своих волчков, потрепала им загривки, сунула каждому по конфетке и заспешила домой - готовить ужин.
Вот и ужин готов, а папы все нет... Маша оставила ему записку на столе, взяла удочку и побежала с волчками на берег реки. Но едва она подошла к излучине, где вечерами хорошо клюет сорога, как из-за угольного сарая на берегу выкатился огромный ком "собачьей свадьбы".
Вся свора под предводительством огромного черного "ньюфа" с ходу набросилась на волков.
Пока Маша с плачем металась по песку, ища палку или «что-нибудь такое», как она потом рассказывала отцу, драка внезапно прекратилась. Одна собака визжала, держа на весу раздробленную лапу, остальные разбежались, а ньюфаундленд, жалобно скуля, отползал в сарай, волоча за собой ленту дымящихся серых кишок.
Поздно вечером к Борису зашел охотник Никифор Чикин, хозяин черного пса. Коротко и зло поговорили.
- Что, па? Ну, что он тебе?
- Эх, доченька, зря я все это затеял.
- Что зря?
- Да напрасно взял волчат от матери. У каждого свое место в этой жизни. Как бы их теперь не пристрелили... Надо их назад, в тундру, пока зима не наступила.
- Нет, па!
- Выбирай. Сколько уж собак покалечили. Не пуля - так отравы подкинут... Уж лучше пусть в тундре, но живые.
Теперь по вечерам стали гулять вчетвером, и гуляли, к вящей радости волков, долго. Борис нарочно выбирал самые глухие места над речной террасой, где прятались по тальникам куропатки. Волки, шнырявшие в кустах, научились ловить беспечных птиц. Борис был доволен. Однажды он достал из чулана капкан, ослабил его пружины ударами молотка, обмотал дуги тряпками. Незадолго до прогулки он выставил капкан в кустах ольхи, ничем не замаскировав его, рядом положил рыбью голову, но так, что дотянуться до нее можно было, только наступив на ловушку.
Бежавший впереди Лобан первым заметил приманку и потянулся за ней. Капкан сухо клацнул, волк взвизгнул и прыгнул в сторону. Железная цепь, привязанная к корневищу ольхи, отбросила его назад. С минуту или две он бился, стараясь вырваться, затем стал в исступлении грызть железо
.
- Папа! Помоги же, он зубы себе искрошит!
Охотник осторожно раскрыл дуги капкана, высвободил и прощупал волчью лапу.
- Зачем ты с ним так жестоко, па? Ему же больно.
- Не жестоко. Я пружины ослабил. И видишь, дуги тряпьем обмотал. Лапа цела – лишь кожу порвал, зато урок получил. Посмотрим, сунется ли во второй раз.
- Ты посмотри, па, ты глянь, что Милка вытворяет!
Милка, до того почти с человеческим изумлением наблюдавшая за происходящим, вдруг ударом лапы отбросила капкан на всю длину цепи и принялась рыть передними лапами влажный лесной грунт, забрасывая "врага" землей и опавшими листьями.
Следующим вечером Борис выварил капкан в хвое лиственницы, надел чистые холщовые рукавицы и выставил капкан у тропинки, тщательно замаскировав его веточками и сухой травой. Кругом накидал привады: обрезки мяса и рыбьи головы
Лобан, прихрамывая, бежал сзади, и первой на приманку наткнулась Милка. Остановилась, насторожилась. Подбежал Лобан, принюхиваясь, обошел все вокруг, мягко ступая по влажной земле. Нашел незаметный даже опытному глазу капкан и... сделал над ним собачью стойку!
Молодец, волчок, - похвалил его охотник. – В тундре так: будешь умный – будешь жить. А теперь домой. Накормлю вас по-царски.
Прошло несколько дней. В субботу вечером, после школы, Маша задержалась на крылечке: волков не было.
- Лобан, Лоба-ан! Милка! – громко позвала девочка. Никого...
Маша перевела взгляд на лесистый пригорок в полукилометре от школы. Там, среди полуосыпавшихся желтых лиственниц, мелькали мальчишки, слышались возбужденные голоса. Затем девчушка-кнопка в красном пальто вынырнула из кустов и бегом припустила вниз.
- Маша! Машенька-а! – издалека закричала она. - Там мальчишки твоих волчков вот так, - показала рукой на горло, - и кирпичом.
Маша бросила ранец и кинулась в лес.
Милка была уже мертва – за ноги ей привязали кирпич. Ее неестественно вытянутое тело висело неподвижно.
Лобан бился и хрипел в петле из проволоки. Его повесили слишком близко к стволу дерева, иногда ему удавалось зацепиться когтями за кору лиственницы и чуть-чуть подтянуться. Тогда воздух со страшным хрипом проходил в горло. На черных губах волка пузырилась кровавая пена, передние лапы судорожно бились в пустоте.
- Лобан, Лобанчик, не умирай! - Маша, плача, приподняла тяжелое тело волка, петля ослабла, Лобан глотнул воздуха и забился по-настоящему. Вмиг порвал на девочке пальто и расцарапал руки. И не удалось бы Маше вынуть волка из петли, но тут подбежал Борис.
Он отнес волка домой и положил в коридоре на коврик.
Лобан тяжело дышал. Бока ходили ходуном, но постепенно судороги прошли и туман из глаз исчез.
Борис вынес волка на улицу, осторожно опустил его на землю и взял в руки цепь с ошейником.
И тут волк впервые глухо зарычал на человека.
- Ах, Лобан, Лобанчик! Прости, прости, волчок… они душили тебя за шею, а мы опять с железом, - Маша плакала и ерошила волку шерсть на загривке, волк лизал ей руки.
Борис отбросил цепь и ушел в дом.
Через несколько дней, рано утром, охотник раздробил в порошок полтаблетки снотворного и подмешал волку в пищу. Когда над крышами загудел вертолет, Лобан уже крепко спал.
И отвезли Лобана далеко в тундру, и оставили на берегу безымянной речки спящего, как мертвого, и положили рядом кусок мяса и горсть конфет от Маши.
Долго искал Лобан людей по окрестностям и, наконец, в середине ноября, в самом начале полярной ночи, наткнулся на след снегохода и по отпечаткам гусениц прибежал к зимовью.
Охотник, молодой парень, ставил в кустах петли на куропаток. Увидев набегающего крупного волка, он сдернул с плеча ружье и, не раздумывая, хлобыстнул мелкой, "куропачьей" дробью. Шерсть клочьями полетела с Лобана. Несколько дробинок пробили шкуру и крепко куснули бок.
Этому охотнику Лобан много навредил потом, полярной ночью, отшвыривая капканы в сторону, поедая приваду, разрывая на части угодивших в ловушки песцов.
Вскоре Лобан примкнул к волчьей стае, которая держалась поблизости от большого стада домашних оленей. Пользуясь темнотой, волки нанесли пастухам большой урон. Но в феврале, когда встало новое солнце, охотники и пастухи на пяти снегоходах внезапно окружили стаю, отрезав ее от кустов и от леса, и погнали в открытую тундру. Захлопали скорострельные карабины.
Мать-волчица и четыре молодых волка были убиты, а матерый, молодая волчица и Лобан бросились с крутого обрыва в овраг. По замерзшему руслу речки они достигли леса и так спаслись от погони.
В марте, во время гона, матерый сильно поранил Лобана в драке за волчицу. Лобан долго отлеживался в "куропачьих кустах", зализывая раны. Осенью он опять примкнул к стае, а весной уже сам в жестокой схватке отстоял свое право на волчицу. В конце мая волчица принесла трех щенят, и Лобан стал заботливым отцом семейства.
Весть о том, что ручной волк вернулся из тундры и "помогает Маше проверять сети на озере", быстро разнеслась по поселку. Дети и взрослые стали приезжать к озеру посмотреть на волчью пару.
Каким-то одному ему известным образом Лобан узнавал, когда Борис с дочерью выезжали из поселка на проверку сетей, всегда неожиданно появлялся у лунки, подходил к Маше, тыкался ей носом в варежку и ронял на снег "подарок": кусок оленины, половину зайца или еще теплую, вздрагивающую куропатку. Маша давала волку сахарок или карамельки, таскала за шиворот, швыряла в него снежками и, на зависть всем остальным ребятишкам, "боролась" и барахталась с ним в сугробах.
Никифор Чикин тоже побывал на озере, разглядел волка в бинокль и залюбовался его великолепной шкурой.
Как-то вечером, дождавшись, когда в доме Беловых погаснут окна, Никифор Чикин тихо вошел в чужой двор и открыл дверь в гараж. Засветил фонарик, снял капот с "Бурана" и вынул шило. Железным острием осторожно проткнул пластик бензобака в самом низу. Холодной желтой струйкой брызнул бензин. Чикин заткнул отверстие заранее приготовленной заостренной палочкой. Но не сильно заткнул. Так, легонько. Палочка едва держалась.
"...Вот так, дядя Боря... тряхнет снегоход на ухабе, палочка вылетит, и бензин помаленьку-потихоньку вытечет. Не доедешь до озера. Пустяковая неисправность, да не скоро найдешь, а найдя, не скоро исправишь... Будем квиты за "ньюфа".
В то утро волчица спугнула в кустах зайца, а Лобан ловко перехватил зверька и задавил. Тушку он разгрыз пополам, заднюю половинку отдал волчице, но свою часть есть не стал. Перехватив ее поудобнее, он неспешной трусцой отправился в сторону озера, где стояли сети Беловых.
Вскоре волки услышали далекий рокот мотора, как и много раз до этого. Но Лобан ходу не прибавил. Знал: успеет. Волки пересекли реку и так же неспешно поднялись на левый берег. Застывшие заячьи уши чертили на снегу ровную двойную волну. Светало. Тихо падал мелкий снежок, легкий западный ветер чуть шевелил заиндевевшие ветви карликовой ольхи.
Никифор Чикин в нетерпении ходил от снегохода до ближней лиственницы – уже протоптал плотную дорожку. Начало декабря. Тягучие серые сумерки лишь на 3-4 часа освещают замерзший мир, но света все же достаточно, чтобы сделать прицельный выстрел. Скорей бы уж.
И волк пришел. Лобан первым увидел человека и насторожился. Не тот. Краем глаза Чикин заметил движение в кустах и повернулся.
В двадцати шагах от него, как будто сотканный из сгустившихся сумерек, - крупный волк. Лобастый, желтоглазый, в пасти - заяц.
Секунду зверь и человек смотрели друг другу в глаза. И тихо шевельнулся черный ствол над мохнатой шапкой.
Лобан выронил зайца и прыгнул в кусты.
Злобно залаял карабин, плюясь огнем из вонючего горла. Защелкали по веткам пули, глухо ударили в мерзлый грунт, запели в рикошетах от валунов.
Все десять смертей вылетели вслед волку, и две попали в цель. Последняя гильза с шипеньем ушла в снег, и карабин застыл с открытым затвором. Чикин не стал перезаряжать. Поднял к глазам бинокль.
Волк уже пробил кусты и во весь мах уходил по открытой равнине. Рядом в струнку, в струнку стелилась волчица. Неужели промахнулся?
Чикин выехал на след и сошел посмотреть. Густые, почти черные капли на снегу не обрадовали его. Пробита мышца. Легкое ранение. Бесполезно преследовать. Уйдет, залижет рану, осторожней станет. Но вот и капельки, похожие на пузырчатые кусочки красного пенопласта. Это серьезно - задето или пробито легкое. Теперь далеко не уйдешь, волчара!
Выехав на берег реки, Чикин опять глянул сквозь оптику и разочарованно опустил бинокль. Волки уже пересекли реку, - а в этом месте она шириной два километра, - и тяжело, медленно, по брюхо увязая в рыхлом снегу, одолевали крутой подъем правой стороны.
Чикин быстро пересек реку и попытался с ходу, на скорости взять крутой подъем. Но снегоход зарылся в пухляке. Почти час, злясь и чертыхаясь, провозился охотник, пока откопал "Буран", развернул его и стащил назад на свой след. Еще четверть часа потерял он, отыскивая удобный выезд на берег. Когда же все-таки выехал на твердый снег, сумерки уже сгустились настолько, что пришлось включить фару.
Километра через два звериные следы ушли в непролазные заросли карликовой ольхи, через которые не проехать на снегоходе, не пройти ни пешком, ни на лыжах. Чикин все же отвязал лыжи с саней и прошел с полкилометра вдоль плотной полосы кустов, но потом вернулся. Ладно, завтра с собаками.
Услышав, что охотник уехал, волки покинули тальники, пересекли еще километра два открытого пространства и углубились в карликовый, но уже настоящий в лес. Лобан хромал и сильно отставал, волчица то и дело возвращалась и бежала бок о бок рядом с ним. Крови на снегу уже не было: не осталось крови в волчьем теле.
В густой куртинке молодых лиственниц Лобан закрутился на месте, стал топтаться на снегу и лег на выступающий корень головой к своему следу, чтобы встретить врага лицом к лицу, как подобает волку. Волчица заскулила, легонько поддала тело Лобана носом и принялась вылизывать ему рану на левой задней ляжке и вторую, на груди, осторожно скусывая мелкие осколки костей.
Часа через два Лобан слабо лизнул волчицу в серую щеку, в последний раз вздохнул, вытянулся и затих, словно заснул, уронив голову на передние лапы.
Волчица отпрянула, вскинула голову и завыла. Вопль одиночества, древний и жалобный, прокатился над лесом, замирая на дальних сопках.
...Плохо, с горя и неудач, начался этот год. А все лютые морозы еще впереди, все пурги-метели еще впереди, и черная голодная полярная ночь вся еще впереди...
К утру потеплело, густо пошел снег. Западный ветер поднял метель. Даже не метель - пургу, хоть ложись на ветер - не упадешь.
Половинку зайца у избушки над озером вскоре совсем замело.