16 сентября — очередная годовщина рождения гениального, но недооцененного (так часто бывает в истории) ленинградского поэта Роальда Мандельштама. За всю жизнь он не напечатал ни строчки, да и сколько было той жизни — всего-то 28 лет...
Внешняя судьба его печальна. С детства — тяжелейшие болезни, подрывавшие и без того хрупкий организм: астма, костный туберкулез... Страшные времена — арест отца, война, эвакуация, удушающая атмосфера сталинизма. Нищета. Морфий — чтобы снять мучительные боли и отрешиться от жутковатых реалий времени. Изгойство, изоляция, обреченность. Ранняя смерть. И в то же время — немыслимая для тех лет творческая свобода.
Однако — да не прозвучит это кощунством — жизнь его была счастливой: Роальду повезло. Правда, не в обывательски-животном смысле — крепкое брюхо и стабильный доход — а в ином, единственно человеческом: повезло найти себя, творить без оглядки... Да и с друзьями тоже. Мандельштам, конечно, был до предела чужд тогдашнему времени, но среди одиночек, парий, среди таких же чуждых он нашел понимание. Его кругом стали художники-авангардисты Арефьев, Гудзенко, Траугот, Васми, столь же "нецензурные", что и он. Эти люди и сохранили для нас его не подлежавшую публикации поэзию.
Стихи Роальда Мандельштама парадоксально опровергают все умозрительные спекуляции на тему того, "какой должна быть литература". На первый взгляд, они насквозь вымышленны, книжны, безжизненны, какими только и могут быть стихи замкнутого болезненного юноши. Формально вполне привычные, академичные, с надлежащим метром, рифмой и дежурно-романтическим набором штампов, к тому же, далеко не везде безупречные с точки зрения техники и вкуса. Однако... всё это лишь на первый (весьма поверхностный) взгляд. Поразительная магическая сила его лучших строк влечет, притягивает, порабощает: их магнетизм не имеет никакой связи с книжными "красивостями" — это другое, более глубинное, и в своей глубинности подлинное. Образность Роальда поистине взрывает традиционную поэтику, которую он внешне блюдет. Скучноватая гармония оборачивается Апокалипсисом.
Дремучий ветер охватил
Наш край, где площади, как ступы —
И молча трупы золотил —
Луны тускнеющие трупы.
И шелест крыл от птичьих стай,
И на знакомые ограды,
Кружась, летит вороний грай,
Как чёрный призрак снегопада.
А как ревут колокола, —
Их рвёт предсмертной, медной рвотой,
Как будто дохнут на колах
У острых звонниц — бегемоты...
Вглядитесь в эту картину! Где вы еще видели такое пиршество, такой монструозный карнавал образов? Страшный и чарующий Петербург, подобный лику медного Петра, предстает перед нами во всей инфернальной силе.
НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ
Запах камней и металла,
Острый, как волчьи клыки,
— помнишь? —
В изгибе канала
Призрак забытой руки,
— видишь? —
Деревья на крыши
Позднее золото льют.
В Новой Голландии
— слышишь? —
Карлики листья куют.
И, листопад принимая
В чаши своих площадей,
Город лежит, как Даная,
В золотоносном дожде.
* * *
Тучи. Моржовое лежбище булок.
Еле ворочает даль.
Утром ущелье — Свечной переулок
Ночью — Дарьял, Ронсеваль.
Ночью шеломами грянутся горы.
Ветры заладят свое —
Эти бродяги, чердачные вороны,
Делят сырое белье.
Битой жене — маскарадные гранды
Снятся.
Изящно хотят. —
..............................
Гуси на Ладогу прут с Гельголанда.
Серые гуси летят.
АЛЫЙ ТРАМВАЙ
Сон оборвался. Не кончен.
Хохот и каменный лай.
В звездную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай.
Пара пустых коридоров
Мчится, один за другим.
В каждом — двойник командора —
Холод гранитной ноги.
— Кто тут?
— Кондуктор могилы!
Молния взгляда черна.
Синее горло сдавила
Цепь золотого руна.
— Где я? (Кондуктор хохочет).
Что это? Ад или Рай?
— В звездную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай!
Кто остановит вагоны?
Нас закружило кольцо.
Мертвый чугунной вороной
Ветер ударил в лицо.
Лопнул, как медная бочка,
Неба пылающий край.
В звездную изморозь ночи
Бросился алый трамвай!
Многие сравнивают "Алый трамвай" с "Последним трамваем" Гумилева, иногда даже упрекая Роальда Мандельштама во вторичности. Однако это лишнее: любой человек, наделенный поэтическим воображением (даже не пишущий стихи) знает жутковатое чувство одинокой ночной езды в никуда, за грань, в пустом чреве трамвая, автобуса, электрички... А в остальном нетрудно заметить, что мандельштамовский текст абсолютно самостоятелен и, на мой взгляд, даже лучше — четче, выразительней, зримей. Он не перегружен ассоциациями, и потому более кошмарен: ведь ад, по определению, система замкнутая. Бесконечен лишь рай.
Конечно, нелепо отрицать влияние на Мандельштама Серебряного века — в той же мере, что и влияние античности, средневековья, романтизма... Как я уже говорил, Роальд поневоле был книжный юноша, узник коммунальной комнатушки. Но он был еще и гений. А гений всегда черпает из любого источника, чтобы сделать — свое, ни на кого не похожее...
* * *
Когда-то в утренней земле
Была Эллада...
Не надо умерших будить,
Грустить не надо.
Проходит вечер, ночь пройдет —
Придут туманы,
Любая рана заживет,
Любая рана.
Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?
О яркой ветренней заре
На белом свете,
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер,
А в желтых листьях тополей
Живет отрада:
— Была Эллада на земле,
Была Эллада...
Роальд Мандельштам умер полвека назад — в 1961 году, когда в Питере уже восходила звезда Иосифа Бродского. Поэзия вновь расправляла крылья... Можно, конечно, и здесь видеть неудачу — мол, чуть-чуть не дотянул до успеха. Но вряд ли это правда. Мандельштам опять был не ко времени. В некотором роде, его можно считать чуть не художественным антагонистом Бродского. У первого — страстная эмоциональность, у второго — холодноватая отстраненность; у первого — текстуальный минимализм, подчиненный главной идее, у второго — барочная избыточность текста, зачарованность течением речи...
Любопытно, что в жизни антагонисты как будто меняются ролями: страстный, сопричастный миру Мандельштам оборачивается изгоем, отшельником, а отстраненный наблюдатель Бродский отлично вписывается в кипение "общественной жизни". И это не удивительно: маятник литературы качнулся именно в сторону поэтики Бродского. Тогда, в 60-е, стихи Мандельштама казались многим современникам "архаичными", "жидковатыми"... Не будем их винить. Так часто бывает в истории.
Ведь он не обрел популярности и сегодня, в эпоху "свобод". Могила поэта пребывает в запустении. Книги почти не издаются. Если его и вспоминают, то биографический "миф о поэте", как правило, заслоняет его творческую уникальность. И однако — гений Роальда Мандельштама живет. Подпольно, призрачно, в точности как жил в 50-х его носитель. Но все-таки живет! И будет жить еще долго — может быть, вечно.
Когда я буду умирать
Отмучен и испет
К окошку станет прилетать
Серебряный корвет
Он бело-бережным крылом
Закроет яркий свет
Когда я буду умирать
Отмучен и испет.
Потом придет седая ****ь
Жизнь с гаденьким смешком —
Прощаться.
— Эй, корвет стрелять!
Я с нею незнаком!
Могучим басом рухнет залп
И старый капитан
Меня поднимет на шторм-трап
Влетая в океан!