(Такой же очерк размещён в рубрике "история и политика": Прощание со Сталиным и пропажа Почётного Караула)
ПОХОРОНЫ СТАЛИНА.ПРОЩАНИЕ С МАНЕКЕНОМ?
Коротко
Будучи мальчишкой 14 лет, я сумел 7 раз попрощаться со Сталиным, то есть 7 раз прошёл в очереди мимо его гроба в «Доме Союзов». Было это в последний день прощания с ним. Наша очередь, в виде узкой вереницы, ускоренным шагом прошествовала на большом удалении от него – метрах в десяти. Мы шли мимо не более 6 секунд. Хорошо рассмотреть лицо вождя не было возможности. За все 6 часов этого дня я не увидел никого в почётном карауле. По ходу нам встречались лишь отдельные солдаты охраны. Да иногда шнырял мимо нас суетливый и загадочно улыбавшийся офицер.
ТРЕВОЖНОЕ СОСТОЯНИЕ
По радио объявлено печальное известие. Умер полновластный и грозный правитель нашей великой державы. Страна погрузилась в состояние какой-то невесомости. Предлагаю на минуточку окунуться в тревожную атмосферу того времени.…
В нашей коммуналке то и дело попадались заплаканные лица. А те, кто устал плакать, ходили пошатываясь, с пустыми застывшими «рыбьими» глазами. Иногда кто-нибудь восклицал: «Что же мы теперь будем делать?! Как жить без Сталина?!»
Третий день нет занятий в школе. Третий день наша улица Москвина (Петровский пер.) перегорожена со стороны Пушкинской улицы (Большая Дмитровка) военными грузовиками. А по Пушкинской идёт нескончаемая очередь к «Дому Союзов», где установлен гроб Сталина. Поговаривали, что люди пробиваются сюда пешком аж от площади трёх вокзалов и вообще со всей Москвы и со всех городов.
Я учился в 7 классе. Мои школьные друзья жили по другую сторону Пушкинской улицы, которая, по сути, теперь являлась как бы водоразделом. Связи с ними нет, так как в нашей коммуналке нет телефона. Тоскливо и скучно. Делать абсолютно нечего. Вынужденное безделье толкает на шальной поступок. Я задумал пролезть в очередь, идущую в «Дом Союзов». Дома от Петровки до Пушкинской улицы, выходящие на Страстной бульвар, плотно примыкали друг к другу. Перелезая с одного на другой я, к своему удивлению, легко добрался до перекрёстка Пушкинской и Страстного и очутился на крыше одноэтажного здания, не решаясь спрыгнуть вниз. Очередь шла по другой, то есть по противоположной, стороне улицы, а прямо подо мной стояла цепь солдат, пропускавшая только эту организованную колонну. Дальше справа – ещё одна цепь, сдерживающая накопившихся у бульвара неорганизованных граждан. Я замер в ожидании, не зная, что делать.
ПЕРВАЯ, ОПРОМЕТЧИВАЯ, НО УДАЧНАЯ ПОПЫТКА
И вдруг правая цепь солдат была распорота. Толпа неорганизованных выскочек прорвала её и понеслась, каждую секунду приближаясь ко мне. Наткнувшись на вторую цепь, эта толпа стала сжиматься, как пружина. Критическая энергия массы зашкаливала. Задние напирали с огромной силой (эту силу я потом почувствовал на себе). Секунда, другая третья… и, вот, несмотря на ожесточённое сопротивление солдат, вторая цепь тоже разбита. Теперь подо мной кипящее море народа.
Я решаю: «Будь, что будет!», и, не раздумывая прыгаю вниз, в народ. Я так обычно прыгаю в воду в незнакомом месте – «солдатиком». И тут же мгновенно блокируюсь со всех сторон другими, как с цепи сорвавшимися, обезумевшими от горя людьми. Кажется, что трещат кости. Я задыхаюсь. Ещё момент и лопнут глаза. А окрылённая успехом толпа рвётся вниз по улице, унося меня к следующему перекрёстку. Но, до «Дома Союзов» ещё 5 кварталов (или 2 автобусных остановки). Я был такой худенький и так со всех сторон стиснут, что мог только на цыпочках перебирать ногами – «куриным шагом». И вот, чтобы не упасть и не быть затоптанным, я напряжённо раздвигаю сжатые локти и поджимаю ноги. Теперь я не достаю ими до земли, и мне на них не наступают, а разъярённая толпа, как бурный речной поток, несёт меня дальше до Козицкого переулка. Я ощущаю себя, в сущности, бесправной песчинкой этого течения.
Ура! Первый из 5 кварталов взят! В это время обе разорванные цепи всё же сделали то, что от них требовалось, и сомкнулись. Сзади на нас уже никто не напирал, и толпа стала рассредоточиваться. Я выскользнул из жутких тисков, отдышался и уже мог идти сам. Все прорвавшиеся хлынули в организованную очередь и смешались с ней. В результате стало невозможно отличить, кто идёт от Сокольников, а кто только что вклинился. Теперь можно было спокойно и абсолютно честно пройти оставшиеся до «Дома Союзов» 4 квартала. Следует сказать, что в подобных давках по всей Москве пострадало очень много людей. О чём свидетельствует хотя бы то, что с площади трёх вокзалов тогда вывезли 3 грузовика потерянных галош.
Ну, так вот, далее медленно колонной по 4 человека в ряд в траурной тишине двигаемся вниз по улице, не выходя на проезжую часть, где через каждые 50 метров стоит конвоир. Что ни говори, но мы шли по зову души – ведь нас никто не принуждал. Всех влекло в «Дом Союзов» это одно чудовищное несчастье.
Мы, отчаянные дворовые мальчишки, всю войну не видевшие своих отцов, а в большинстве случаев и вовсе потерявшие их, теперь осознавали, что страна потеряла нашего общего отца и теперь наступила всеобщая безотцовщина. И, подумать только, это случилось всего-то менее 8 лет после разгрома фашизма.
Один из моих одноклассников, сорванец такой же, как и я, рассказывал, что тоже пытался пробиться в эту очередь, но был придавлен к чугунным воротам Прокуратуры СССР (это не доходя Столешникова переулка) стихийным порывом разбушевавшейся толпы. Его спас какой-то дежуривший с другой стороны ворот милиционер, чудом вытянувший его наверх. После чего мой друг долго лежал в постели и зализывал свои ссадины. Из 30 мальчишек моего класса (обучение тогда в стране последний год было раздельным – мальчики и девочки учились в разных школах) удалось прорваться в этот финишный отрезок траурной колонны только мне. И пусть война повышибала из наших семей наших отцов, но с этим-то отцом я должен был попрощаться и увидеть его в последний раз.
Вот мы прошли уже и мимо Столешникова переулка. Справа вдоль очереди высокие дома с крепкими чугунными и к тому же охраняемыми воротами, через которые неохотно пропускали местных жителей и то по паспортам. На другой свободной стороне улицы – мелкие домишки с небольшими двориками и дурно пахнущими подворотнями. Один из наших конвоиров, понимая возникающую иногда острую необходимость, позволяет двоим-троим из очереди сбегать напротив в «разрешённую» подворотню, справить естественную нужду и быстро вернуться в строй. Бегали раздельно «пачками», мужчины и женщины. В этой тёмной жуткой многократно залитой испражнениями подворотне иногда от нетерпения мужчины и женщины натыкались друг на друга, но на такие мелочи никто внимания уже не обращал.
Наконец, не веря собственным глазам и всё- таки понимая, что чудо всё же свершилось, в страшном смятении подходим к Дому Союзов. Но, к моему удивлению нас «запустили» не через главный вход, а через второстепенный ближайший подъезд. Я хорошо помню, что предполагал идти прямо, но очередь, как змея, сделала резкий изгиб, и я со всеми вместе неожиданно влетел в ближайший дверной проём.
При входе в «Дом Союзов» никакого контроля не было. Дальше полутёмными коридорами идём ко гробу вождя. Навстречу нам, глядя куда-то вдаль поверх голов, улыбаясь, суетливо передёргивая плечами и двигаясь короткими шажками, протискивается офицер охраны. Наше движение ускоряется. Очередь вытягивается в одну линию. Идём «гуськом». Вдруг раздаётся тихий, но отчётливый приказ: «Побыстрей товарищи!» и мы нестройной вереницей проскальзываем в небольшое освещённое помещение, похожее на фойе какого-то зала (возможно Октябрьского). Слева, головой от нас, метрах в десяти, лежал Иосиф. Траурные знамёна.... Пахнет еловыми ветками.... Льётся траурная музыка….
Кто-то из очереди останавливается. Но на него натыкаются идущие сзади и приходится ускорять шаги. В итоге, прощание с вождём получилось каким-то заформализованным. Не прощание, а ускоренный прогон народа мимо. Тех людей, которые готовы были преодолеть фантастические трудности, которые без сна, нормальной еды и отдыха давились и мёрзли в диких очередях в начале марта 1953 года, чтобы поклониться ему – Великому Сталину. Поклониться и молча постоять рядом. Мне хотелось разглядеть лицо вождя, которого видел раньше лишь издали, на трибуне мавзолея, когда проходил мимо него в первомайской колонне, а он махал нам рукой.
Но и теперь он был всё-таки очень далёк. Эх, не разглядеть! Остановись мгновение! В этот момент – тычок в бок и ласковое: «Сынок, пойдём вперёд!», конечно, вперёд. Не назад же. И вот, опять тёмные коридоры Когда же кончаться эти потёмки? Наконец, выходим в Георгиевский переулок.
На выходе один из рядом идущих взрослых выдохнул полушёпотом: «Не может быть! Неужели они…», и, не договорив, испугано заморгал глазами, стал оборачиваться назад и поспешно скрылся из вида. Выходившие из траурного дома люди шли с опущенными головами, как пришибленные, медленно и равномерно заполняя весь переулок по ширине. Вот уже и до «Бродвея» рукой подать. Бродвеем мы называли улицу Горького (Тверскую). Затем медленно движемся направо к зданию Центрального телеграфа.
ЕЩЁ НЕСКОЛЬКО ОДИНАКОВО ОПАСНЫХ ПОПЫТОК
На душе какая-то пустота. Общее биополе действовало угнетающе. Настроение сумрачное. Какая-то растерянность. Ведь «прощание», по сути дела, было каким-то через чур мгновенным. Типа: ну попрощался и иди, иди, иди.… Ну, вот я и иду, вяло передвигая ноги. Заградительные кордоны на ул. Горького в обратную сторону пропускали свободно. И вдруг, одна спасительная мысль молниеносно вывела меня из этого оцепенения. Я подумал: « А что, если ещё раз прорваться в очередь, но на этот раз уже с другой стороны этого водораздела, то есть отсюда, с улицы Горького?»
И опять начинаю рыскать наугад вдоль чётной стороны этой улицы. Первый же переулок – Театральный ( Камергерский проезд) наглухо закрыт грузовиками и плотной цепью солдат, живым щитом, преграждающим проход в сторону Пушкинской улицы. Тут даже мышь не проскочит, можно даже и не мечтать. Захожу рядом во двор длиннющего продовольственного магазина, который за узость и извилистость торговых залов местные жители прозвали «кишкой». Перелезаю через сарай и по пожарной лестнице взбираюсь на высоченный дом. Далее было несколько неудачных тупиковых попыток вниз и вверх по «пожаркам» и чужим дворам вместе с такими же искателями. А, как я уже сказал, выходы из всех дворов на Пушкинскую улицу были надёжно перекрыты чугунными вратами, да ещё и с караульной охраной.
Ну, так вот, после очередного, но на этот раз безумно рискованного (ведь мы делали это впервые) прохода по самому краешку крыши, наконец-то находим, как оказалось, самый короткий и верный путь. По ржавой и длинной пожарной лестнице спускаемся и спрыгиваем в крошечный обособленный двор Художественного театра, выходящего в Театральный проезд, но уже за первым заслоном из грузовиков.
Милый, добродушный старик охранник поправил свою фуражечку и незлобиво проворчал: «Вы что, с луны свалились? Вот сумасшедшие! Ведь там по крыше даже проползти невозможно!» И что было делать этому мудрому дедушке, когда в него умоляюще впились 10 пар немигающих глаз. В результате нам был выдан театрально-художественный спасительный вердикт с широким жестом в сторону выхода: «Не знаю праведники вы или грешники. Но, не гнать же вас обратно наверх? Скажите спасибо, что не сорвались с крыши. Извольте на выход!» Было похоже, что он делает это уже не впервые, что он к таким «пришельцам» уже привык и что, видимо, не мы первые открыли этот путь «из варяг в греки». Распахиваются двери в Театральный проезд и мы пулей выскакиваем из образовавшейся западни.
Выход на Пушкинскую улицу преграждал уже второй заслон – цепь солдат, за которыми стояли военные грузовики. Правда, здесь эта цепь была не такой внушительной, как первая (со стороны улицы Горького). То есть здесь большой наплыв людей, видимо, не ожидался, и цепь солдат была с интервалом, примерно, в 3-4 шага. Не в силах преодолеть эту преграду одним махом, стоим перед солдатами в общей толпе и «сопим в две дырочки». Замечаю, что эта цепь символическая. Кто-то уговаривает офицера охраны, что он, мол, живёт здесь и ему необходимо пройти в молочный магазин. А другие и вовсе без всяких разрешений проскакивают под грузовики, так как у солдат, ввиду их малочисленности, просто нет физической возможности этому воспрепятствовать. Поэтому все, кто стоит перед цепью, минут через 5, всё же добиваются своего и просачиваются через этот кордон. И ещё я замечаю, что уставший за день солдат не может стоять всё время неподвижно и иногда немного поворачивается. У меня в мозгу бешено циркулирует мысль: «Ну, повернись! Повернись! Ещё! Ещё!» И тогда я рванусь под грузовик – всего-то 5 шагов, а там, до очереди, идущей с другой стороны «студебеккера», и рукой подать.
Ну, вот! Наконец-то! Рывок. Ныряю под машину. Получилось! И… я снова в финальном отрезке очереди в «Дом Союзов». А теперь почему-то захотелось попасться на глаза тому дёрганному офицеру (как говорили у нас во дворе: «Захотелось пофикстулить или побахвалиться»). По молодости лет я даже и не знал, что это может очень печально закончиться. А, вот и он. Лёгок на помине! Я попытался обратить на себя его внимание, но, к моему счастью, безуспешно. И при повторных заходах я его больше не встречал. Следующим желанием было увидеть кого-нибудь из правительства, но за весь день (с 11 до 17 часов) я так никого из них и не увидел. Вождь сиротливо лежал один. Живое человеческое внимание к нему проявляла лишь эта нескончаемая очередь, этих вконец измотанных и измученных людей.
ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ
Всего я отмерил семь ходок к Сталину и остался жив, но это не было засчитано, как рекорд. Я полагал, что члены правительства будут «денно и нощно» стоять в почётном карауле у Великого Отца Народов, перед которым они благоговейно млели и кого боготворили. Я думал, что они ни на минуту не оставят его без внимания. Но, теперь великий лев был мёртв и совсем не страшен живым ослам, которые могли, а некоторые впоследствии всё ж таки и лягнули его.
Запомнилось в этот день: прыжок в толпу и дрейф в её бурном потоке, опасный проход по самому краешку крыши (повторенный затем 5 раз), добрейший театральный охранник, торопливое шарканье ног в безмолвной тиши «Дома Союзов», густой хвойный аромат, полутьма коридоров и, что ни говорите, суровая одинокость Сталина и безучастие к нему со стороны этих, власть имущих.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Однажды я встретился с одним очевидцем тех событий. Но для него очередь в «Дом Союзов» началась от Кировских ворот (от Чистых прудов), куда он, мальчишка, приехал стихийно на трамвае из Замоскворечья со своим взрослым родственником. Было это вечером перед первым днём прощания. И они, бедные, терпеливо без сна и отдыха протолкались в этой очереди с вечера и до утра. Их колонна шла по Кировской (Мясницкой) до площади Дзержинского (Лубянки) и далее по Охотному ряду к «Дому Союзов». И, в отличие от меня, ему удалось наблюдать почётный караул, стоящий аж в две шеренги у гроба. Как будто он и я проделали наши героические походы в разных измерениях. Много позже, просматривая как- то раз фотографии событий тех лет, я увидел, что в «Дом Союзов» тянулась не одна, а целых две раздельные цепочки очередей, каждая из которых, как артерия, непрерывно пульсировала, подавая людскую массу в этот дом. Причём, одна шла со стороны Охотного ряда через центральный подъезд, а другая – со стороны Пушкинской улицы ( по которой следовал я), через боковой второстепенный подъезд, расположенный ближе к Георгиевскому переулку.
Теоретически эти очереди должны были либо слиться воедино внутри здания, либо идти параллельными курсам, как бы обтекая гроб с двух сторон. Но, когда я оказался внутри «Дома Союзов», никакого параллельного потока людей на нашем маршруте я не увидел. Может они шли через другой зал, где, разумеется, был подобающий почётный караул, и выходили через совершенно другой подъезд, не путаясь с нашим потоком?
Выходит, что с нами сыграли в подкидного дурака, подсунув нам двойника? Ещё одно замечание – было известно, что доступ к телу в один из первых дней прерывался на несколько часов. А почему? И не могло быть так, что я проходил мимо искусного муляжа, организованного после этого перерыва. Может быть, поэтому для прощальной очереди, идущей по Пушкинской улице, не было ни почётного караула ни жёсткого контроля на входе?
В своей книге «Двадцать писем к другу» Светлана Иосифовна Аллилуева пишет, что во время прощания с отцом в Колонном зале она стояла почти все дни. Вот, если бы не было этого «почти», тогда возникло бы противоречие – а почему же за 6 часов последнего дня я её так и не увидел?
Кстати, в одном интервью двойник Сталина Феликс Дадаев говорил: "6 марта 1953 г. меня срочно вызвали в «Дом Союзов». Куда я и прибыл. А зачем и для чего... – больше я ничего не скажу. Это секрет. Больше ничего не спрашивайте!" Ну, а Вы как думаете? В чём секрет Дадаева?
Я думаю, что в жизни ещё остались свидетели тех событий (пусть немногие), которые не считают себя сотрудникам «бывшими» и продолжают хранить молчание.
P.S. Удалось ли мне, хоть отчасти, передать ту наэлектризованную обстановку «текущего момента» прощания с ВОЖДЁМ?
Михаил Михайлов 3