В небольшом ресторанчике мы сидели вчетвером, а он говорил и говорил. Остальные молчали. Каждый по-своему. Самый Спокойный ; крупный, седой с очень ровной спиной и лицом славянского типа ; молчал отрешенно. Самый Буйный, тоже высокий, кудрявый, но волосы «перец с солью», а лицо с несомненными чертами востока, молчал взъерошено. Трое мужчин под шестьдесят словно соревновались друг с другом в породистости и красоте, я наблюдала за ними с нескрываемым удовольствием и молчала пока. Это «пока» все понимали.
Уже двадцать лет назад, в девяностых, Самый Буйный переехал в Америку, лет пять выбраться не мог, а затем стал приезжать исправно, почти ежегодно. Каждый раз, приезжая, он собирал нас, своих друзей и меня, и все было как прежде, когда в далеких шестидесятых мы все вместе учились в одном классе. Но на прошлой встрече нас поджидал неожиданный сюрприз. Самый Робкий из нас внезапно обрел веру и взялся вовсю делиться ею с нами. Мы немного опешили от выступлений Новообращенного, пожалели его и не врезали. Решили посмотреть, насколько все серьезно. Оказалось –серьезней некуда. Сейчас он говорил об исповеди. Говорил о том, как глупы и косны те, кто к исповеди не ходит. Как самонадеянны и как обречены эти гордецы. Как безвыходны и в общем-то тупорылы.
Потом он говорил о Евангелии, которое читает раз в год, о том, что все противники христианства только и знают, что повторять, как попугаи: «Не судите, да не судимы будете».
- Понадергали из Святой книги и талдычат, а они сами читали? Ничего не читали!; И тут же улыбался: ; Кстати, я ни за что не стал бы читать какой-то там Талмуд или Коран. Мне достаточно Евангелия, я выбрал для себя, а остальное я отвергаю.
Перескочил к экуменистам.
- На этой земле нет и не может быть никакой уравниловки. И не надо примазываться! Где родился, там пригодился, чуркам место в чурляндии и вообще: янки гоу хоум!
- Ты что-то имеешь против меня? – поднял бровь Самый Буйный.
- Ты не янки! Ты еврей! – Новообращенный был настроен миролюбиво. – А быть евреем хорошо вообще-то.
- Но трудно,- подвел итог и остановил тему Самый Буйный.
Новообращенный перешел к католикам:
- Какое они имели право говорить, что Дух исходит от Сына? Если в Евангелии сказано… ; он цитировал неверно, с запинками, устал и предупредил:
- Я уеду рано. Чтобы не тратиться на такси. С какой стати я буду платить тысячу какому-то уроду?
- Почему уроду? – из вежливости спросила я.
- Потому что они барыги! Они наживаются на безвыходном положении людей.
- Думаешь, не помогают людям?
- Какая помощь, ты о чем? Все в свой карман. Ненасытные! Кстати, что ты посоветуешь мне съесть? – обратился он ко мне.
- Например можно ягненка. Что-нибудь, чего ты не ешь дома.
- Я консерватор! – объявил он гордо. – Все эти блюда – чревоугодничество! А вы что будете?
Мы решили, что чревоугодничество нам не повредит, и сделали заказы. Он неодобрительно послушал и заказал куриный шашлык.
- Это ты говорила на прошлой встрече, -он повернулся ко мне,-что честность косноязычна?
- Это Торнтон Уайлдер говорил, я в этом с ним никогда не была согласна.
- А я согласен! Согласен! – он поднял тон. – Потому что самым косноязычным был, знаешь кто? Знаешь?
Теоретически мы должны были быть заинтригованы. Но Самый Спокойный отвел глаза, Самый Буйный откашлялся и закурил, скрывая за спиральками дыма разгорающийся блеск глаз, а я приготовилась к чему угодно, но не к тому, что услыхала:
- Самым косноязычным был самый честный человек на земле. Христос! Да! Потому что на вопрос «Ты ли царь Иудейский?» он ответил: «Ты сказал». Разве это не косноязычие? Я чаааасто,- и он посмотрела на меня победно, - вспоминал твои слова. Очень правильно ты сказала!
- Торнтон Уайлдер сказал, - скромно поправила я, Самый Спокойный огорчился, а самый Буйный выпил водки и прищурился. – Только мне кажется, что Христос был несказанно красноречив, просто лаконичен. Краток. Возьми любую притчу, посмотри, в ней нет ни одного лишнего слова, но как сказано!
- С кем я говорю? – возмутился Новообращенный, и кони его понесли. – А вот кстати! Я бы хотел знать. «Гаврилиада», может быть это правдой, что ее Пушкин написал? Ты как думаешь? – это ко мне. – А ты? – к Спокойному. – А ты? – к Буйному.
- «Воистину еврейки молодой мне дорого душевное спасенье. Приди ко мне, прелестный ангел мой, и мирное прими благословенье», - с воодушевлением нараспев завел Самый Буйный, Самый Спокойный прослезился, а я протащилась.
- Прекрати! Прекрати этот сатанизм! Кто-нибудь может мне ответить, написал Пушкин или не Пушкин это дерьмо написал?
- Вполне мог, ; задумчиво не пощадила я Новообращенного. – Даже запросто.
- То есть ты считаешь… - он не поверил своим ушам.
- Ага.
- Тогда к черту его сказки! И к черту его!
- Вот не думала, что ты можешь чертыхаться,- проигноривала крик души Новобращенного я.
- Это да. – Новообращенный согласился, взгрустнул и взбодрился тут же. – Но зато я совершенно отменил мат! Да! Я его победил! Я заменил ругательные слова на свои обороты, которые придумал сам. Например вот: «тварь ублюдочная», а? – он торжествующе осмотрел всех. – По-моему покруче любого мата! Или вот еще: долбодятел! Ну ведь это тала-а-антливо, не поспоришь! – и Новообращенный радостно засмеялся.
Самый Спокойный ссутулился, Самый Буйный снова выпил водки, я запустила в рот маленького масленка и запила его красным вином. Новообращенный был очень красив. На минуту я забыла о разговоре, залюбовалась и к теме вернулась неохотно.
- Долбодятел да, это неплохо. А вот ты знаешь, что такое ублюдок? – спросила я, прожевав.
- Это подонок!
- Ублюдок это человек, рожденный вне брака.
- Ерунда! Где ты этого нахваталась?! – Новообращенный и в гневе был прекрасен. – Ничего если я сниму пиджак?
- Конечно! – позволила я. – И слово это из словаря. А ты лицемер оказывается. Порождение, вообще-то, ехиднино. – Я медленно закачала головой, Самый Спокойный залюбовался мной, а самый Буйный, откинувшись на спинку кресла, всеми нами. – Ты заменил вполне безобидный, в сравнении с этой гнусностью, мат на злобные оскорбления, а заповеданного смирения не стяжал.
- С тобой трудно, ; озадачился Новообращенный. – Но вообще-то ты всегда такой была, правда, ребята?
Спокойный покивал спокойно, Буйный покивал буйно и поцеловал мне руку.
- А почему я должен быть смиренным? И с кем? – тут же обрел второе дыхание Новообращенный. – С этим стадом, не признающим Христа за...
- …за человека! – подсказал Буйный, а Спокойный выпил сок.
- Да ты… Нет, с кем я тут разговариваю? Хотя… Все равно давайте говорить дальше! Я смогу доказать. Я даже, - и он внезапно рассмеялся, глядя на Буйного, - смогу тебя обратить!
- Ага. – Одобрила я. – А он тебя из благодарностит обрежет.
- «Бог наш зна-а-ает в кухне толк, так не будь же ты болваном: Распрощайся с крайней плотью, насладись Левиафаном!» Так проивнику вещает рабби сладкими словами, и евреи, ухмыляясь, приближаются с ножами», - величественно кивая, процитировал Самый Буйный и снова поцеловал мне руку, а Самый спокойный на минуту осуетился.
- Это еще что? – вяло поинтересовался Новообращенный и выпил пива.
- Это Гейне, «Диспут», - скорбно кивнул Самый Буйный и поднял рюмку, приглашая чокнуться. Все присоединились, он выпил водки, Самый Спокойный соку, Новообращенный еще раз пива, а я красного вина.
– А как ты живешь вообще? – Самый Спокойный спросил, не поворачиваясь.
- Отлично! Я живу отлично, несмотря на то, что болен!; Новообращенного было не обескуражить. – Вот вы мне скажите: с вами случались чудеса? Хотите, я расскажу вам, какое со мной случилось чудо?
Мы хотели.
И он рассказал нам, как однажды у него в животе возникла боль, и он стал молиться, и боль внезапно исчезла, и тогда он понял, что Бог его услышал, потому что на месте боли вдруг разлилось тепло.
- А газы не отошли? – участливо осведомилась я.
- Женщины! – возопил, привстав, и вновь опал Новообращенный, остальные двое тоже привстали и каждый поцеловал мне руку. – Они могут как угодно нас унижать, а мы? Мы не отвечаем, потому что они слабы, их так легко уничтожить, ведь за их словами ничего не стоит!
- Ответь мне, пожалуйста, и, если можешь, уничтожь, - с искренней заинтересованностью кротко попросила я.
- Ответь, правда! – опять же из вежливости поддержали остальные, Буйный буйно, а Спокойный спокойно. После чего мы чокнулись и выпили каждый свое.
- Нет, я выше этого! И вообще! – Новообращенный после глотка пива снова ожил. – А вот знаете, когда я это понял? Хотите, расскажу?
Мы хотели.
- Я был в Гефсиманском саду. Да, а что? Я там был, ездил на экскурсию! И одна женщина сказала, что там нет ничего необычного, подумаешь деревья! И тогда мне открылось, что женщины…
- «Мерцаньем звезд далеких безразлично был поворот дороги озарен. Дорога шла вокруг горы Масличной, внизу под нею протекал Кедрон», - нараспев не дал ему развить мысль Самый Буйный, я залюбовалась чтецом, а Самый Спокойный прикрыл глаза и медленно, в такт тексту, закачался. – Лужайка обрывалась с половины, за нею начинался Млечный путь. Седые Серебристые маслины пытались вдаль по воздуху шагнуть…»
Самый Буйный продолжал чтение, остальные, даже Новообращенный, отдыхали. Наконец стихи истекли.
- Ну а это кто?
- Пастернак.
-Я его уважаю,- кивнул Новообращенный, но только мы собрались обрадоваться, как услышали следующее:- Я мало кого уважаю. Потому что талантливых людей нет. Научатся чему-нибудь, нахватаются и лезут в книги и на экран. Скромности не хватает людям! Христианин, - и он поднял вверх указательный палец, который географически оказался перед моим носом,- христианин должен быть прежде всего скромен! Вот я, я же не кичусь ни тем, что я преподаватель, ни тем, что я это действительно умею: музыке учить!
- Палец убери, - непочтительно сбила я его с толку.
- Что? - и убрал палец.
- Вонючка ты. И брюзга. И никакой ты не христианин.
- Ты что себе позволяешь?! – Новообращенный сделался буйным, Буйный заинтересованно присмирел, а Спокойный выпил соку.
- Я себе позволяю когда как. А что тебя не устраивает?
- Да я хочу к причастию каждый праздник! Я исповедуюсь! У меня есть духовник! Я провожу единственно правильную религию в мире, и я имею на это право!
- Нет у тебя никакого права. И мозгов тоже нет. – Я не скрывала огорчения.
- Значит я по-твоему дурак?
- Долбодятел,- подсказал Самый Спокойный, и я залюбовалась его сединой.
- Тварь ублюдочная, - улыбнулся Самый Буйный, и глаза мои разбежались.
- По-моему да. Ты дурак.– Сказала я.
- Да для меня дело чести высказать свое мнение! Дело чести донести до людей Благую Весть! А вы хотите меня слить! Вы все!
Он был прекрасен. Цыганская кровь, цепляющая в молодые годы любой встречный взгляд острыми ушами и непомерным носом, переродила все эти острые углы в несомненное благородство и изысканность линий, черные волосы все еще отливали синевой и играли бликами в свете неярких ламп, словно смеясь над возрастом, не считаться с которым было уже невозможно.
- Бесишься ты, дорогой,- ласково и мягко объяснила я. – Света в тебе нет, любви никакущей. И вот если бы я искала, к какой религии примкнуть, и послушала бы тебя, то ни за что не пошла бы в христианство.
- Почему? – не поверил своим ушам Новообращенный, Самый Буйный выпил водки, а Самый Спокойный поцеловал мне руку.
- Потому что ты за весь вечер ни о ком доброго слова не сказал, всех поносишь, всех поливаешь, всех ненавидишь.
- Ты это серьезно? – Новообращенный пошарил рукой, взял что попало и выпил водки.
- Ага. Ты, между прочим, сегодня знаешь что сделал?
- Что? – Новообращенный взял чесночный сухарик, который протянул ему Самый Буйный, положил на него огурец, подцепив его с ладони Самого Спокойного, закусил и вздохнул. – Я же не пью! И что я сделал? Такого?
- Ты все Творение обосрал,- назидательно покачала головой я. – Целиком. Так нельзя.
- Ничего себе! – Новообращенный попытался осмыслить услышанное. – Ты чего, правда так считаешь?
- Ага.
- Давайте выпьем? – поднял свой сок Самый Спокойный.
Заказать тебе сладкого? – спросил меня Самый Буйный.
- А как ты относишься к Охлобыстину? – снова ожил Новообращенный.
- Талантливый парень, разносторонний, чувство юмора что надо. О чем ты хочешь узнать?
- Да говно это все! То он поп, то он не поп! Это профанация! Глумление!
- Так вот я про то тебе и говорю. Обосрал Творение. Кто ты, что осуждаешь чужого раба?
Самый Буйный сдул пепел с моего колена, Самый Спокойный отпил из моей чашки, Новообращенный прищурился.
- Как ты думаешь. Мы можем с тобой так рассориться, чтобы навсегда?
- Не-е-е, - покачала головой я.- Не можем,- и несколько раз сверху вниз повела подбородком.
- Точно?
- Точно.
- Тогда я подумаю над твоими словами… - и Новообращенный поцеловал мне руку.
- А хотите, я расскажу вам анекдот? – как всегда нашелся Самый Буйный.
Мы хотели.
- Сидит обезьяна на берегу и курит анашу. –По лицу Самого Буйного разлилось блаженство. – Курит сидит, курит, и вдруг выныривает бобер. Выныривает и говорит:
- Обезьяна, ты что делаешь?
- Я? – Самый Буйный закатил глаза. – Анашу курю!
- И как?
- Так втыкает, ну ваще кайф! Я вся торчу! Это что-то!- и Самый Буйный на секунду многозначительно замер.
; А дай попробовать?
; Да бери! Только слушай, бобер. Ты затянись, потом нырни и плыви на тот берег. Доплывешь, только тогда выдыхай. И тогда ты словишь… - Самый Буйный выглядел просто зачарованно, даже профессионально. - Бобер затянулся, нырнул, переплыл речку, вынырнул и увидел бегемота. Тут он выдохнул и за-тор-чал!.
Бегемот спрашивает:
- Бобер, ты чего?
- Я торчу-у-у!
- Что это вдруг?
- Курну-у-ул! Там, на том берегу, обезьяна бесплатно анашу раздает!
- И мне даст?
- Даст, ; сказал бобер уверенно. – Ты плыви.
И бегемот поплыл. А на том берегу обезьяна сидит, закрыв глаза, и балдеет. Бегемот выныривает, и обезьяна открывает глаза. – Самый Буйный тоже открыл глаза и на его прекрасном восточном лице отразился ужас:
- Бля, бобер! Выдыхай!!!