Бытовые картинки из жизни семьи советского офицера
Горжусь я тем, что офицерская жена,
И это моя главная работа.
Из песни об офицерских женах
В память о моей безвременно ушедшей из жизни жене Саше
Речь здесь пойдет не о тяготах армейской жизни, а о тех трудностях, которые ложатся на плечи офицерских жён. Им я и посвящаю этот рассказ.
Начну с переездов, поскольку, как утверждают, два переезда равносильны пожару. Уверен, что ни один офицер не может похвастаться тем, что он весь срок своей службы провел в одном гарнизоне. Такого просто не может быть. Переводы случаются по разным основаниям: продвижение, передвижение, задвижение. Продвижение по службе – это радостное событие: более высокий оклад, более высокое звание. Просто передвижение связано, как правило, с различными оргмероприятиями, к которым можно отнести реорганизацию, формирование, расформирование воинских частей и пр. А вот «задвижение» – это, прежде всего, способ избавиться от неугодного офицера по причине его тупости (как надену портупею, всё тупею и тупею), недисциплинированности, безудержной тяги к алкоголю и другого негатива. Возможно, кто-то помнит старую армейскую истину, что дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут, вот неугодники из числа оптимистов, памятуя эту истину, духом не падают, и на новом месте продолжают служить также, как и на старом месте: нарушают дисциплину, пьянствуют и всё больше тупеют. Был и еще один повод для перевода – поступление в Военную академию. И не всегда туда отправляли лучших, это был еще один способ избавиться от неугодного офицера, но неугодного уже по другим причинам.
За всю мою службу я сменил одиннадцать мест службы (ни одного из них по негативным основаниям), значит – столько же было переездов.
Вот такое у меня получилось длинное вступление.
Шел 1959 год - последний год моей службы в ГСВГ. В июне меня известили, что мне пришла замена, и я должен отбыть в г. Рига, в Прибалтийский Военный округ. До этого у нас с женой Сашей было только три совместных переезда. К ним она относилась, если можно так выразиться, лояльно. Её кредо было таким: куда иголка, туда и нитка. Теперь нам предстоял четвертый переезд. На руках у нас было двое сыновей: старшему Жене 3 года, младшему Игорьку – всего лишь 3 месяца, так что переезд обещал быть тяжелым.
Начались сборы в дальнюю дорогу. С собой – пару чемоданов с самым необходимым, сумка с харчами и детским питанием на все дни долгого и сложного пути, остальное – багажом в Ригу. Памперсов тогда не было, так что еще с собой пришлось брать запас пеленок.
В день отъезда по негласному, но обязательному обычаю – «отходная» для ближайших сослуживцев, теперь уже бывших, с тостами за успехи на новом месте и «за колесо», чтоб в пути оно не отвалилось в поезде.
До границы с СССР ехали поездом Эрфурт – Брест. В первые годы моего пребывания в ГДР этот поезд состоял из европейских вагонов, не приспособленных для дальних поездок – в них не было привычных для нас полок для сна, а только скамьи для сидения. Помню, как нам однажды «посчастливилось» ехать в таком вагоне. Время было летнее – сезон отпусков, вагоны переполнены, в нашем купе оказалось восемь пассажиров, так что сидели по четыре человека на каждой скамье. А ночью мы с Сашей спали в обнимку на одной из скамеек, на второй – еще одна пара, а остальные четверо попутчиков - двое на багажных полках и еще двое вповалку на полу. Так и ехали до Бреста. Позже этот поезд тоже будет состоять из наших, советских «нормальных» вагонов и неудобств уже не будет.
Путь от Эрфурта до Франкфурта-на-Одере и далее от западной и до восточной границы Польши, а за ней до Бреста длился, как мне помнится, около двух суток. В поезде ни вагона-ресторана, ни даже буфета, так что завтрак, обед и ужин – только сухомятина. В Польше поезд делал остановки только на маленьких станциях, минуя крупные, – видимо для этого были какие-то основания. На каждой остановке поезд осаждали толпы поляков, что-то выменивающих, попрошайничающих, предлагавших пассажирам какую-то домашнюю снедь и самогон. Весь путь через Польшу двери вагонов были закрыты и общение с поляками – лишь через окна.
В Варшаву поезд не заходил, объезжая город южнее. Из окон вагона были видны неприглядные окраины польской столицы,а где-то далеко виднелась громадина здания Дворца культуры и науки, построенного Советским Союзом в дар Польше по проекту архитектора Руднева, автора высотного здания госуниверситета в Москве.
После пересечения двух границ и четырёх пограничных проверок: немецкими пограничниками перед выездом из ГДР, польскими – при въезде в ПНР и выезде из неё, и, наконец, советскими при въезде в СССР, поезд, наконец-то, прибыл к перрону города Бреста.
Мы вздохнули с облегчением: большая часть пути позади, доехали без происшествий, дети в дороге вели себя хорошо и не досаждали нашим соседям по купе своими капризами и плачем.
В Бресте нас ожидала масса хлопот. Первым делом – пройти таможенный контроль и после этого сдать багаж в камеру хранения. Вторым – получить в банке наши родные рублики, которых после последнего отпуска накопилось несколько тысяч. Сотенные купюры были тогда весьма большого размера и, полученная в банке пачка денег, едва умещалась в кармане.
Разбогатевших после посещения банка пассажиров на дороге от банка до вокзала встречала шеренга попрошаек, они стояли и справа и слева вдоль дороги, так что приходилось идти сквозь своеобразный строй. Среди попрошаек – большинство калеки с орденами и медалями на груди – это инвалиды войны, но были среди них и «профессионалы», не обременённые никакими болезнями. Просили по-всякому: кто скромно и вежливо, а кто требовательно, нахально, могли и облаять, если мало подавали. «Доходы» у попрошаек, надо полагать, были немалые.
Следующая забота – приобрести билеты на дальнейший путь. Был период отпусков и у билетной кассы пришлось простоять часа два. Но вот билеты на Ригу в кармане, все заботы позади, настроение радужное и утомления как не бывало. Иду за женой и детьми, они ожидают меня в комнате матери и ребенка. Пока я был занят делами, жена успела перестирать пеленки и даже высушить их утюгом. Теперь в привокзальном ресторане можно нормально пообедать и не сухомятиной, а с закуской, первым и вторым блюдами, да с рюмкой водки.
Скорый поезд Брест – Рига, после эрфуртского, кажется комфортабельным: ковровые дорожки, накрахмаленные занавески на окнах, чистые постели, на столиках лампы с абажурами. Чай – хорошо заваренный, приносят его в тонких стаканах в подстаканниках, попутчики – офицеры и их жёны.
У нас, в Союзе, еще не существовало моды на пижамы. Но, попав служить в ГДР, многие офицеры посчитали необходимым обзавестись пижамой, но не для того, чтобы в них спать, как это делали немцы (по-немецки пижама - Schlafrock – спальный костюм), а в качестве домашней одежды. Заняв место в вагоне, пассажиры переодевались: мужчины – в пижамы, женщины – в халаты. В пижамах ходили в вагон-ресторан, прогуливались по перрону на остановках и заходили в помещения вокзалов. Я такого не допускал. Лишь много позже пижамы и халаты сменят на спортивные костюмы.
До Риги доехали тоже без происшествий. Устроились в гостинице в Рижском аэропорту. А я поехал в кадры за решением своей дальнейшей судьбы.
Приема у кадровика ожидал еще один офицер. Он нервно прохаживался из конца в конец коридора. Разговорились, и он поведал мне, что Хрущев сокращает Вооруженные Силы на миллион двести тысяч человек, в связи с чем в частях ПрибВО началось повальное увольнение офицерского состава, по этой причине он и вызван в кадры. Дела плохи, – подумал я, – если увольняют своих, то меня, чужого, уволят и подавно.
В этот день в кадрах меня так и не приняли. Приехав в гостиницу, где в тревоге меня ожидала жена, поделился с нею неутешительными новостями. Долго их обсуждали, а уснули всё же с надеждой на лучшее – ведь надежда умирает последней.
На другой день в кадрах меня снова не приняли. А тут возникла проблема с питанием для трехмесячного Игорька. У Саши не хватало молока. Детское питание, припасённое в дорогу, закончилось. Надо было срочно искать детскую молочную кухню. День выдался непогожий, стояла неприветливая прибалтийская погода, небо было свинцовым, моросил нудный, совсем не летний дождь. Я взял такси и поехал разыскивать молочную кухню. С помощью таксиста она была найдена, и нагруженный бутылочками с кефиром и молоком, вернулся в гостиницу. Проблема была решена.
В поисках молочной кухни я сильно продрог, и решил, что во избежание простуды надо чем-то согреться. С этой целью я спустился в вестибюль, где располагался буфет. В буфете я впервые попробовал знаменитый рижский бальзам, он был великолепен, я моментально согрелся и простуда меня миновала.
Кормились мы в ресторане при гостинице, предварительно уложив спать Игорька. Первое блюдо приносили в супнице. Такого мы даже у немцев не видели, не говоря уж о Москве или Киеве, где нам тоже приходилось обедать. Мы сами разливали суп по тарелкам: кому побольше, кому поменьше в зависимости от аппетита.
А по вечерам, уложив спать сыновей, шли в ресторан уже ужинать, а заодно послушать и музыку. В перерывах музыканты усаживались за соседним столиком, выпивали по рюмочке спиртного и оживленно беседовали. Говорили они по-немецки, очевидно эти были прибалтийские немцы.
Неопределенность, в которой я оказался, длилась несколько дней. Очевидно, вакансий действительно не было, или же относительно меня в кадрах вынашивались планы, о которых знать мне пока не следовало. Ожидание у кабинета кадровиков закончилось тем, что мне выдали проездные документы и отправили в отпуск. Косвенно это свидетельствовало о том, что увольнять меня не собираются. На этот раз у нас с Сашей не было возможности провести отпуск и у моих родных в Калуге, и у её родных в Таганроге, а потому поехали в более близкую Калугу.
В отпуске обычно отдыхают от трудов праведных, развлекаются, но нам, находившимся «в подвешенном состоянии» было не до развлечений, так что отпуск проходил довольно скучно.
В Ригу, по окончании отпуска, я мог бы вернуться один, наверное, я так бы и поступил при иных обстоятельствах. Однако Саша была не из тех жён, которые могут отправить мужа в неизвестность одного, без супружеской поддержки. Помните: куда иголка – туда и нитка. Этого правила она придерживалась всегда.
Итак, в Ригу мы вернулись всей семьей и снова поселились в гостинице при аэропорте.
На этот раз долго ждать решения дальнейшей судьбы мне не пришлось. В первый же день мне объявили, что я назначен в режимные войска в г.Таураге Литовской ССР.
Багаж, отправленный из ГДР, пришлось переадресовать на Клайпеду, где находилась ближайшая к Таураге таможня.
Поездом Рига-Калининград мы доехали до города Советск – бывшего немецкого Тильзита. Кадровики позаботились, чтобы там меня встретили с машиной. Встречавший нас офицер, увидев, что я приехал не один, а с «хвостами» – женой и двумя маленькими детьми, не мог скрыть недоумения. Причиной этому, как я понял позже, было то, что с семьей мне просто негде было жить – с жильем в гарнизоне положение было архискверным. Переехав через Неман по уцелевшему в военные годы красивому мосту королевы Луизы с аркой, украшенной башенками, мы очутились в Литве. До Таураге было километров сорок.
Таураге, хотя и был райцентром, являл собой ничем не примечательный, захолустный городок, правда, многие другие райцентры Литвы, в которых доведется побывать позже, были еще захудалее. Надо отметить, что через несколько лет Таураге примет более цивилизованный вид, чему, вероятно, способствовало его месторасположение – он находился на оживленной трассе Калининград – Советск – Каунас – Вильнюс.
В Таураге нас доставили к гостинице, которая, как и ресторан при ней, именовалась «Таурас», что в переводе на русский означало тур – дикий бык. Название подтверждали висевшие в холле над дверьми в ресторан огромные рога дикого быка, очевидно убитого еще в те времена, когда они водились в древних жемайтийских лесах. В гостинице мы и поселились.
Оставив в гостинице жену и детей, я отправился представляться начальству. Оказалось, что частями специального назначения являлись ракетная дивизия и ракетный полк. Мой новый начальник майор Гаврилов встретил меня радушно. Расспросив о семейном положении, сразу же предупредил, что квартир нет, и в ближайшее время не предвидится. «Обрадовав» меня этим заявлением, он предложил идти искать частное жилье, что я и сделал, направившись в прилегающие к центру города улицы.
В своем большинстве улицы были застроены деревянными домами, но уже строились и кирпичные в два этажа дома с прицелом принятия квартирантов. Пройдя по двум-трем улицам, я вдруг осознал, что не испытываю никакого желания искать частную квартиру, а хожу по этим улицам так – для проформы. Поняв это, резко повернул назад, к гостинице.
У гостиницы неожиданно встретил майора Гаврилова, оказалось, что он меня разыскивал. Увидев меня, он радостно сообщил, что для нас найдено временное (ох, уж это временное!) жилье. Поехали смотреть. Не знаю, как назвать домик, в котором нам предложили поселиться – хибарой, лачугой, хижиной. Домик находился на окраине города, на улице с громким названием Лайсвесгатве – улица Свободы (после полета в космос Юрия Гагарина её назовут его именем). В домике было две квартиры. В той, что окнами на улицу, жил с семьей сверхсрочник по имени Василий. Его жену из местных звали Генуте. Квартира, которую предложили нам, выходила окнами в огород. Она состояла из небольшой комнатки с двумя оконцами, вход в неё вел из просторной кухни с дровяной плитой и большим погребом. В кухню можно было попасть через небольшие сенцы. Во дворе – сарай для дров. Удобства – там же в виде «скворечника». А за водой надо было ходить через огород к соседу на параллельной улице, на усадьбе которого находился колодец с журавлем.
Из цивилизованной Европы мы вернулись к тому, от чего ушли и от чего успели отвыкнуть: вместо газа – дровяная печка, вместо водопровода - колодец с «журавлем» у соседа, вместо ванны – баня в городе, вместо туалета – «скворечник».
Вот такое нам предложили временное жилье. Контраст с теми условиями, в которых мы жили в ГДР, был не сопоставимым. Но все равно это было лучше, чем частная квартира, и мы согласились на временное проживание в этой хибаре.
Было начало августа, впереди зима и надо было подумать, как мы будем её встречать. Прежде всего – утеплить квартиру. Я купил замазки и привёл в порядок окна. Затем занялся заготовкой дров. Пришел багаж, и все свои пожитки мы кое-как разместили в кухне и комнате. Часть вещей осталась не распакованной. Мы с Сашей спали на узком диване, Женя – на солдатской койке, Игорь – в коляске.
Первым крупным приобретением на полученные подъемные была стиральная машина «Рига», прослужившая нам много лет. Другие необходимые покупки были отложены до получения постоянного жилья.
Надо было подумать о зимних заготовках, чего в ГДР мы не делали. Вскоре в отпуск приехала моя мама и стала учить нас жизни в тех условиях, в которых жила основная масса нашего народа. На базаре я купил кадушку и с помощью мамы мы заквасили капусты. Закупили и картошки. Так что вскоре наш погреб заполнился зимними заготовками, и зима уже не была страшна. На следующий год мы освоим и заготовку солений: огурцов, помидоров, грибов, а также варку варенья.
Вроде бы всё становилось на свои места, но зимой появилась напасть – мыши. Они прогрызли дырку в моем цивильном пальто, привезенном из ГДР, попортили ковер и еще какие-то вещи. Пришлось вести с ними войну. С помощью мышеловки за один вечер я уничтожил всю их семью - девять мышей, и проблема на какое-то время была решена.
Возвращаясь мысленно в те дни, удивляюсь, как моя жена, без жалоб и стонов, управлялась и с детьми и со всеми домашними делами. Конечно, я помогал ей по мере возможностей. Но наш приезд в Таураге совпал со становлением РВСН, что обусловило большую служебную нагрузку. С утра и до позднего вечера, а иногда и ночью, я пропадал на службе и не всегда мог найти время для домашних дел. Первая зима выдалась морозной и снежной. Надо было истопить печку и принести воды. За водой к соседу через огород по глубокому снегу Саша ходила в мужских валенках, которые мне выдали в воинской части. Управиться с колодезным журавлем ей не всегда удавалось, частенько ведро, сорвавшись с крючка, утопало. Тогда ей на помощь приходил хозяин колодца, который и вылавливал ведро багром. Готовка на плите тоже отнимала много времени и сил. Керогаз появится у нас позже. Еще надо было сходить за продуктами в магазин и на рынок. Вот когда мы вспоминали о бабушках, но их рядом не было.
Мы лишились еще одного удобства, к которому привыкли в ГДР, – ванны. Значит снова баня. В баню ходили по очереди. Банный день – суббота, в этот день я приходил домой пораньше. Я оставался с детьми дома, а Саша с соседкой Генуте шла в баню. Затем наступала наша с Женей очередь. Женя был в возрасте «почемучки». Не спеша, мы шли с ним по Лайсвесгатве, снег скрипел под ногами, а над нами висело звездное небо. И всю дорогу Женя донимал меня бесконечными «почему?»: почему скрипит снег? почему светят звёзды? почему лают собаки? и др. А Игоря, нагрев воды на плите, мы купали дома в ванночке, привезённой из ГДР.
Как и в ГДР, мы старались не экономить на питании. И хотя тратились только на самое необходимое, вскоре обнаружили, что получаемого мною денежного довольствия нам явно не хватает. Через комиссионку стали избавляться от накопленного за границей барахла, в первую очередь – от носильных вещей, вышедших за последние годы из моды.
Комиссионка пополняла наш семейный бюджет, – но всё равно жить пришлось экономнее, и безденежье преследовало нас довольно долго. Особенно остро оно ощущалось, когда, в связи с моими отъездами на парады, на учебу или на полигон, мы жили с Сашей на два дома.
Продукты на городском рынке, по сравнению с российскими городами, были очень дёшевы. Но по мере роста гарнизона, а, следовательно, и увеличения спроса, росли и цены. Особенно рост цен стал заметен после хрущевского обмена денег. Базарные торговки никак не могли понять, почему пучок укропа, который они раньше продавали за один рубль, теперь надо продавать за 10 копеек, и никаких объяснений не принимали.
Саша очень быстро освоила тот минимум литовских слов, который позволял ей свободно общаться с рыночными торговками и делать удачные покупки. В общем, со всеми делами Саша управлялась, и в этом сказывался её сибирский характер. Рядом не было ни бабушек, ни тётушек, на помощь которых можно было бы рассчитывать, с кем можно было бы оставить детей, чтобы куда-то отлучиться. Наконец, с кем можно было бы посоветоваться, использовать их жизненный опыт. Рассчитывать можно было только на себя, такова была наша судьба, и выход из всех трудных и сложных ситуаций, мы, в конце концов, всегда находили.
Тот, кто служил в далёких и глухих гарнизонах, хорошо знает, что тяготы службы в них легче переносить тогда, когда у тебя имеется крепкий тыл – верная, надёжная, без комплексов, всё понимающая жена. Саша была из их числа. Я всегда чувствовал её поддержку, и служить в сложных условиях, в каких, к примеру, пришлось служить в Таураге, мне уже было легче.
Конечно, и я, по мере своих сил и возможностей, помогал Саше управляться с детьми и домашними делами. Но те сложности, те нагрузки, с которыми на первых же порах я столкнулся в Таураге, не всегда позволяли мне уделять семье достаточно времени и внимания. Зима 1959-1960 года была для нас серьезным испытанием. Но она не вечна. Наступило лето, и жить стало легче и веселее. Сидеть летом в нашей хибаре не хотелось, и мы использовали любую возможность, чтобы куда-то сходить или съездить.
Лето прошло быстро, наступила первая годовщина нашего пребывания в Литве. Мы осмотрелись, пообвыклись. Жить в Литве в материальном отношении было много легче, чем в центральной России, поскольку для прибалтийских республик существовало много преференций. Но для нас Литва – снова «заграница»: кругом – всё не родное, не своё. С языком проблем особых не было. Всё городское население хорошо владело русским, а вот когда представителей командования приглашали на какое-нибудь собрание или конференцию районного масштаба и там все выступления шли на литовском языке, приглашенные из гарнизона офицеры сидели как манекены и явно скучали. В этой связи припоминается слышанный мною анекдот – быль. Маршал Баграмян, в бытность свою командующим Прибалтийским военным округом, был приглашен на какой-то форум, где все ораторы выступали на латышском языке. Когда слово для выступления дали Баграмяну, он, в отместку латышам, произнес свою речь на армянском, чем привёл в неловкость всех присутствующих.
Кое-кто из наших российских знакомых высказывал страхи, – мол, как, наверное, страшно жить среди националистов. Но, проживая в Литве, мы с явным экстремизмом не сталкивались, хотя некий дискомфорт ощущался. К тому времени «лесных братьев» из схронов уже повыкурили. А так называемые «бандпособники», осужденные за связи с бандами на 25 лет лишения свободы, после смерти Сталина были Хрущевым отпущены по домам и ничем себя не проявляли. Таким «возвращенцем» был литовец, проживавший в соседнем доме. Возможно, он и держал камень за пазухой, но когда у него в доме случился пожар, а Саша бросилась помогать его тушить, он проникся к нам уважением, и всегда вежливо с нами раскланивался.
В мае 1961 года я, наконец-то, получил квартиру во вновь построенном ДОСе. Газа в ней не было, но зато была ванна с титаном. Жить стало легче.
Это был рассказ только об одном переезде и об одном обустройстве на новом месте службы. Впереди нас ждало еще несколько таких же переездов и обустройств.
См.также: http://www.proza.ru/2012/04/02/562