I.
Однажды великий русский писатель Михаил Афанасьевич Булгаков написал очень поганый рассказ. Знаю, звучит невероятно. И тем не менее, это так.
- Боже мой, какую дрянь я написал! Это наипоганейший рассказ с наипоганейшим сюжетом, какой только можно выдумать! И язык просто наибеднейший, просто стоящий на паперти язык! – возмущался писатель, перелистывая набитые мелким почерком страницы.
- Так и видится, как этот язык выпрашивает у прохожих милостыню в виде хоть каких-нибудь эпитетов и метафор, даже уличных, тьфу! И как такая дрянь вообще пришла мне в голову?! – он в гневе швырнул помятые листы на стол и задумался.
- Пожалуй, остается лишь один выход. Уничтожить рукопись.
Булгаков поднялся со стула, с оттенком легкой грусти погладил подбородок и опять задумался. Потом он аккуратно развернул каждую страничку рукописи, разгладил их, ровно сложил вдвое, извинился перед неудавшимся рассказом, ведь человек он был вежливый, и элегантно бросил страницы в огонь печки. Рыжий приятель радостно принялся за поедание. Он, в отличие от писателя, не обладал высоким интеллектом и с одинаковым восторгом проглатывал как низкопробную литературу, так и шедеврическую. Булгаков смотрел в скачущие язычки пламени, вконец умиротворившись зрелищем. Какого же было его удивление, когда, развернувшись, он обнаружил злосчастную рукопись на столе в целости и сохранности.
- Этого не может быть! Этого не может быть! Это просто невероятно!!!
И тем не менее, это было так. Листая бумажную кипу, писатель снова и снова убеждался в реальном существовании чертовых страниц. Они казались ему именно чертовыми, заколдованными самим дьяволом. Булгаков робко зажег свечу, опустив ее головой в печку, и затем методично испепелил каждый лист над ее изящным огоньком. Он отошел стряхнуть легкий прах со своих рук. Однако, приблизившись к столу в третий раз за сегодняшний вечер, он, как водится, увидел нетронутую поганую рукопись, насмешливо глядящую на него своими черными буквенными глазками.
- В чем дело?! – возмутился писатель, искренне удивленный происходящим.
- В чем дело? – переспросила рукопись внезапно открывшимся в середине первый страницы бумажным ртом. – Ха-ха! – и она залилась неприятнейшим смехом, плюясь запятыми. Михаил Булгаков был в ужасе.
«- Отвратительнейший рассказ! – подумал писатель. – Во всех ужимках этих гадких строчек так и читается: Булгаков - болван, позор автору…». Ему стало больно.
- Извините, я прошу, нет, я требую от вас объяснений! – обратился он к ржущей рукописи.
- Посмотрите-ка, он требует объяснений. Объяснений! – она неожиданно замолкла и надулась. – Объяснений, почему я не горю. Почему я не горю?! Да ты же сам написал, что рукописи не горят, болван! Ты сам заклеймил себя от любой ошибки на бумаге. Ты теперь не имеешь права ошибаться. Как ты посмел создать такую погань, как я?! Я останусь на века и засвидетельствую твою писательскую несостоятельность. На века! – и она захохотала еще громче и прямо таки ужасающе.
Выходит, писатель и есть тот дьявол, что заколдовал страницы…
Булгаков судорожно схватил рукопись, положил ее на полку и водрузил на нее несколько толстых книг. Правда, даже сквозь книги прорывались отголоски ехидного хохота, донося до Булгакова страшное словосочетание «писательская несостоятельность»…
II
Коварная рукопись не давала Михаилу Афанасьевичу покоя. Будучи мерзкой по сути, она также имела мерзкие повадки, а именно обожала появляться в самое неподходящее время в самом неподходящем месте, так и норовя обесчестить великого писателя. Порой ему приходилось отдирать ее от стульев или стен именно тогда, когда уже через минуту должны были подойти гости. Раз оказавшись на столе, самом заметном предмете мебели, она приклеивалась к его плоскости почти намертво, и к тому же при отдирании силилась оставить на виду хоть огрызок себя, чтобы уличить несчастного в позоре. Несмотря на муки, Булгаков не смел никому поведать о своем несчастии, ведь это означало разоблачить себя. Вначале он намеревался дать в газете анонимное объявление: «Помогите сжечь рукопись. Вознаграждение гарантируется».
«-Какая глупость! Слишком неприкрыто», - подумал он, представив себе газетную полосу с таким странным запросом, и оставил эти мысли.
Однако вскоре судьба подала ему руку помощи. На днях в Москву пожаловала некая мадам Вол;нд , гадалка, пророчица и магнетизерша. Вдруг она укажет выход? Решив нанести ей визит и справиться о своей проблеме, Михаил Афанасьевич надвинул шляпу на лоб, прикрыл правый глаз моноклем, повязал на шею бабочку и отправился на улицу.
Мадам Вол;нд, остановившаяся в гостинице на углу Камергерского и Тверской, встретила писателя с улыбкой.
- Я знала, что вы придёте, - она выговаривала слова с акцентом, средним между немецким и французским. Определить ее национальную принадлежность представлялось проблематичным.
- Вы, я вижу, писатель. Присаживайтесь, - она указала ему на обитый бархатом стул. – Писатели у меня не частые гости. Они всегда предпочитают искать путь сами, даже если этот путь ведет туда, где кончается жизнь. И все же, опыт общения с писателями у меня имеется. Вам нужен совет?
- Да, - робко подтвердил Булгаков. – Вы понимаете…
- Минуту! – сказав так, она позвонила в колокольчик. Мгновенно из соседней двери вынырнула карлица и, поставив на журнальный столик стеклянный шар, убралась прочь.
Сперва мадам Вол;нд положила на него ладони и зажмурилась, концентрируясь. Немного погодя она проницательно заглянула в глубокие глаза Михаила Афанасьевича.
- Вы хотите избавиться от неудавшейся рукописи, а она не горит.
- Да, - робко подтвердил Булгаков.
- Могу предложить вам одно средство…
- Согласен! – перебил отчаявшийся писатель и смутился своей невежливостью. – Извините, - поспешил добавить он, - никакого житья нет…
Женщина улыбалась весьма доброжелательно. Булгаков так встревожился, что только сейчас рассмотрел выдающуюся худобу ее тела, кудрявые седеющие волосы и зрачки-магниты, от которых сложно оторваться, как сложно отойти от края манящей пропасти.
- Возьмите.
- Что это? Струна, снятая с гитары?
- Мда. Единственный способ заставить рукопись молчать – перевязать ее порванной гитарной струной. Музыка склонна заколачивать слова в клетки. Следом вылейте на листки холодной воды и дайте подсохнуть. Это ослабит буквы. После проделанной процедуры огонь с легкостью уничтожит вашу ошибку. Знаю, это невероятно. И тем не менее, это так.
Михаил Афанасьевич поблагодарил мадам Вол;нд, оставил плату за сеанс в черном цилиндре, поправил шляпу и отправился домой.
Первым делом он схватил ненавистный рассказ, где каждая строка высмеивала его и наносила ему оскорбление, и затянул его струной так сильно, что порезал себе пальцы. Схватив кувшин с водой, он добротно полил страницы; они ёжились, мякли и постанывали. Вернувшись к экзекуции через полчаса, он приметил перемену. Потрепанная израненная рукопись выглядела болезненно, подрагивала и являла собой воплощенное страдание.
Булгаков не стал сжигать ее. Во-первых, рукопись больше не причиняла хлопот, молчала и смиренно пряталась в углу полки. Во-вторых, она напоминала Михаилу Афанасьевичу о том, какую цену писателю, да и любому человеку, приходится платить за свои ошибки. Глядя на неё, хотелось сразу все делать на чистовую…