Дезертиры из цикла Когда кончается детство

- Ну что, Фалькова,  –  начальник коммунхоза  строго взглянул на Дарью. – Всё.  Кончилась отсрочка:  поедешь на уборочную в Ужурский район, - Иван Абелев решительно хлопнул по столу ладонью левой руки, потому что правой у него не было, а рукав выцветшей гимнастёрки был заправлен за широкий солдатский ремень. – У всех баб мужья на войне, у всех дома дети малые, старухи хворые, скотина, которую не накормишь  – с голоду сдохнешь…  Всё так. Но как вспомнишь тех, кто на фронте под пулями ходит,  понимаешь, что наши трудности – ничто. Два у нас фронта: военный и  трудовой… А всякое уклонение рассматривается как дезертирство.

Тоненькая, маленькая росточком,  прачка Дарья  боялась глаза поднять. Она хорошо понимала, что ехать нужно.  Деревня – кормилица. А остались в ней  старый да малый…  Кто хлеб убирать будет? Кто сена накосит? Кто продовольствием армию обеспечит? Дарья тяжело вздохнула…

- Когда ехать? – тихонько спросила она. – Надо -  значит,  надо, - её маленький носик сморщился, и на щеку выкатилась блестящая слезинка.

Взгляд начальника потеплел, оттаял:

- То-то же! Сена  корове  накосила? Убрала?

Дарья,   молча,  кивнула головой.

- Молодец, Андрей был бы доволен,  - Иван вспомнил своего друга – мужа Дарьи,  с которым и в школе вместе  учились, и в ФЗО, и в армию призывались. – А ехать завтра, в 7.00. Сбор на станции Злобино.

Шла домой Дарья – дороги не видела.
 
- А что, мам, может, я вместо тебя поеду? Мне  тринадцать лет, да и косить я научился. Тебе ехать нельзя: бабуля совсем ослабела. Давай я…  - Василёк не в первый раз подставлял  матери в трудную минуту своё детское плечо.

Утром на станции собралась  бригада: три женщины – Мария, Прасковья и Анна, в платках и поношенных плюшках,    разбитной дед Никифор, в бабьей вязаной кофте и зимней шапке,  да основная  сила – Василёк,  в телогрейке с отцовского плеча. У всех    котомки за плечами.

Поезда ходили медленно, пропуская вперёд воинские эшелоны, но через сутки бригада была в Ужуре.

- Эй, кто тут в Покосное? – крикнул стоявший  у вагона белоголовый пацан, постукивая кнутом по голенищу безразмерного сапога. - Вы что ли  мобилизованные? – он критически оглядел с ног до головы подошедшего к нему  вместе со взрослыми парнишку, своего ровесника,  и презрительно хмыкнул. – Ну что ж, граждане дорогие, устраивайтесь на этой  телеге. Ехать пятнадцать километров.

По разбитой дороге ехали долго.
 

Поселили бригаду на полевом стане. Стан - сарай из брёвен, в помещении – нары с соломой вместо матрасов.  На стене – плакат: «Всё для фронта, всё для Победы!» Столы и лавки – на улице.

Этой ночью на бессонницу не жаловался никто. Василёк  тоже мгновенно провалился в сон. Снилась мама, улыбающаяся, счастливая, снился отец,   в солдатской гимнастёрке с  орденами на груди… Тихая радость разлилась в душе Василька. Он протянул  к родителям руки, чтобы обнять…

- Не сейчас, - сказала мама.

- Не время. Надо меня, сынок, заменить,  - вторил ей отец.

- Подъём! – неожиданно громко прозвучавший  голос бригадира мгновенно вывел Василька из блаженного состояния. Вспомнил, зачем приехал,  проснулся…

 А вот солнце проснуться никак не могло. Оно собиралось согреть всех своими лучами, но позже, не сейчас.  А пока Василёк дрожал или от утренней прохлады, или от страха за  дальнейшую судьбу.  Записали фамилии мобилизованных.

 - Вы нам вот как нужны!  – бригадир провёл ребром ладони по шее, как отрезал. - Но почему вас так мало?

Поставили на довольствие. Выдали первый паёк – пятьсот граммов необыкновенно вкусного домашнего хлеба с кислинкой. Разве мог он сравниться с городским трёхсотграммовым пайком!?

Стали распределять  работу. Дошла очередь до Василька:

- А с  тобой что делать? Уж больно шея у тебя тонкая…  Хотя ладно, будешь копны возить. Вот лошадь, знакомься -  Халимуха …

Тихая, доброжелательно настроенная кобыла,  стоявшая рядом, доверчиво посмотрела на Василька. Казалось,  сама природа размешала серо-буро-малиновые  краски, которые были в запасе,  и вылила их на круп лошади, наделила густой гривой, в которую хотелось запустить руки, чтобы заплести косички. Расширившимися от восхищения голубыми глазами, Василёк смотрел на Халимуху, которая повернула к нему голову,  прислушиваясь к интонациям незнакомого голоса.

- Как подходит пареньку его имя! Беленький, голубоглазый…  Совсем ребёнок… Эх, война… – подумал бригадир, передавая поводья в руки Василька. – Подложи, сынок,  телогрейку, садись на кобылу  и шпарь вон к тому стогу!

Сел Василёк на лошадь … Всеми силами он пытался направить Халимуху к  стогу, но она прямым ходом, невзирая на попытки наездника подчинить  своей воле, зашагала на конный двор. Напрасно Василёк пытался её остановить.

 Вслед за телогрейкой  свалился с лошади и он…  Не оставалось ничего другого, как на глазах у бригады покорно следовать за кобылой. За спиной раздался дружный смех.

На конном дворе над Васильком не смеялись.  Оказывается, с лошадью не справился бы никто. Халимуха действовала согласно материнскому инстинкту: на конном дворе остался её сыночек, маленький, смешной жеребёнок, нетвёрдо стоящий на тонких ножках. Халимуха, удовлетворив потребность в общении с ним, ласково лизнув очаровательную мордашку, стала покорной и позволила себя оседлать.

Возле стога надели на лошадь хомут, присоединили волокушу.  Спорить с Васильком Халимуха не стала, а  лишь повернула в его сторону морду, безмолвно, одними глазами,  вопрошая: «Ну что ты от меня хочешь?»

До обеда подвозил Василёк сено к большому зароду, который метали дед и женщины.

- Молодец! – похвалил Василька дед Никифор,  - соображаешь, с какой стороны нужно к стогу подъезжать.

В животе кипело, урчало, квакало. Впрочем, Василёк давно привык к этим ощущениям, потому что  есть хотелось всегда. Обед привезли прямо в поле: хлеб, синяя каша, чай. Половину каши Василёк скормил Халимухе. Та благодарно лизнула его в щеку.

Вечером Василёк накосил охапку травы и отнёс Халимухе, которая паслась неподалёку. И так каждый день. Привязались они друг к другу. Стоило Васильку её позвать, как она тут же оказывалась рядом. Похоже,  Халимуха очень любила зрителей и благодарных людей.

Незаметно, в трудах праведных, пролетел август. По ночам неуютно, холодно – не согреешься.  Да и днём, казалось, солнышко забыло о своём назначении, появлялось всё реже . Зато женщины стремились согреть ребёнка  материнской заботой:
 
- Василёк, давай я твою рубашку постираю…

- Сахарку хочешь?

- Поспи ещё немножко, милый, поспи…

- Ой, смотри,  букашки, которых ты собирал в коробку, разбежались…  Не расстраивайся, я помогу тебе новых собрать…

Но всё равно  скучал Василёк. За месяц ни одной весточки из дома. Самому писать не было смысла: некому почту на станцию возить, другим люди заняты.  Одним  словом,страда.

Вот и первое сентября. Василёк представил, как его одноклассники с букетами идут в школу, как приветливо улыбается  любимая учительница Мария Петровна, как её указка скользит по морям и океанам, открывает ученикам новое,  неизведанное…   Как никогда,  хотелось учиться.

По ночам он тихонечко плакал …   Потом успокаивал себя:

- Не так всё и плохо:  не свистят пули, не грохочут пушки, не горят деревни, не надо от фашистов бежать, прятаться… Живи да работай…

Ненадолго  помогало… Но всё равно, нет больше  сил оставаться здесь, нет…  Лёг спать –не спится… Может, бригадир поймёт и отпустит домой?

- А у меня здесь нет школьников. У меня рабочие, которые должны пахать ещё месяц! – накричал он на Василька.

Что ж, тогда нужно отсюда  бежать… С вечера собрал Василёк пожитки в котомку, положил хлеб, который по случаю выходных выдали на три дня, и, как стемнело, отправился на станцию. Шёл, торопился, к поезду  успел -   он через пятнадцать минут отправлялся. Попасть в вагон не получилось. Пришлось занять место под вагоном между его дном и крышкой «собачника», натянув на голову пилотку  и телогрейку, чтобы защититься от бесконечного стука колёс, неистовствующего ветра,  который в пути забьёт всё вокруг пылью и сажей.

- А безбилетник? Жулик? Вылазь! – грубый окрик заставил Василька сжаться в комочек.

У вагона стоял вооружённый милиционер. Сопротивление бессмысленно. Сердце подскочило к горлу.  Огромной ручищей милиционер вырвал Василька из-под вагона и повёл в отделение милиции.
 
Там допрашивали дезертира, уклоняющегося от службы в армии. Как затравленный волк, худой и  грязный, тот  совал милиционеру фальшивую  мятую бумажку, которая дрожала в  потной руке, ногти другой руки он нервно грыз.  Василёк прислушался …

- Как ты, Косоухов, дошёл до жизни такой? Люди Родину защищают, себя не жалеют, погибают, а ты, гад, за мамкину юбку спрятался. Плоскостопие у него…  А насморка нет? Эх ты, гнида! Потери несём огромные. Солдат не хватает.  А ты? От людей прячешься. За шкуру свою дрожишь? Нет, не мать тебя родила – волчица. Перед законом ответишь!   - на лбу милиционера огромный, через весь лоб шрам   стал багровым.

Василёк незаметно выскользнул за дверь, подхватил в приёмной котомку и назад, в Покосное…

 А там его встречало солнышко, почему-то сегодня особенно приветливое и тёплое…