Если выйти из подворотни и сразу повернуть направо – то будет вход в магазин. Он очень хороший, этот магазин: все мои соседи ходят туда. Говорят, магазины в центре очень дорогие, все жалуются, а тут – вполне приличные цены. Так говорят соседи. Я-то не была тут уже очень давно.
Помню, как я бегала туда раньше. У прилавка тогда стояла тетя Клаша, большая, веселая тетка. У нее был громкий голос, прическа «перманент» (ох, как мне тогда нравилось это слово – перманент!» и большие ловкие руки. Я бегала туда по маминым поручениям, покупала хлеб, молоко. Иногда оставалась сдача, и тогда я могла потратить ее на конфеты. Конфеты я непременно съедала по дороге домой – дома сидел Ромка, толстый троглодит. Если бы я пришла домой с конфетами, мама заставила бы делиться. А делиться я не хотела!
Тем летом мы собирались на дачу: мамина подруга сняла домик неподалеку от города, и мы должны были тоже поехать туда. Отец должен был заехать за нами на служебной машине после трех. Маме не хотелось возиться в день отъезда с обедом, и она послала меня в магазин за молоком и печеньем. Я купила все, и сдачи не осталось. Расстроенная, я вышла на улицу. Было как раз двенадцать часов. Люди собрались у репродуктора. Лица у всех были суровые, некоторые плакали. Мне стало страшно.
Мы никуда не уехали, хотя вначале собирались – вместе с семьями папиных сослуживцев. Я не знаю, почему. Наверное, так решила мама, а может быть, папа хотел, чтобы мы оставались в своей квартире.
Мама по-прежнему посылала меня в магазин, но покупать там стало нечего.
Зимой около нашего магазина выстраивались длинные очереди. Мама стояла там сама – боялась, что у меня отберут хлеб. Я оставалась дома с Ромкой – он уже не был толстым и вообще стал странно равнодушен к еде. Я просила есть – а он нет.
В то зимнее утро он был совсем тихим, мама плакала, боясь его оставить и, в конце концов, послала в магазин меня. Я отстояла очередь, и мне дали мой хлеб. Не только целый кусочек, а еще несколько крошек сверху. Я вышла из магазина и съела крошки. А потом съела хлеб. Дома мама заставила бы делиться.
Сначала я боялась идти домой без хлеба, а потом все-таки пошла, потому что замерзла. Дома тоже было холодно, но все-таки теплее, и я могла спрятаться под одеяло. Едва я вошла, как мама закричала из комнаты, чтобы я скорее несла хлеб, но хлеба не было, и я так и стояла в передней. Мама вышла, увидела меня и поняла, что хлеба нет. Она вскрикнула, схватилась за голову и побежала обратно в комнату.
Через несколько дней Ромки не стало, его завернули и куда-то увезли. В магазине в те дни совсем не давали хлеба. Но очереди все равно стояли, и я стояла тоже.
Мама совсем перестала разговаривать. Она почти все время лежала. Я тоже лежала, только раз в день выходила в магазин.
Папа приехал, когда было совсем темно и холодно. Он сидел в нашей темной ледяной комнате и плакал. Потом он заставил нас одеться и на саночках отвез на вокзал. Я боялась ехать на санках: Ведь на них увезли Ромку, и он не вернулся. Маме было все равно.
Мы ехали сначала на поезде, а потом в кузове машины. Раньше я часто видела, как солдаты сидят в кузове машины. Мне тоже очень хотелось так покататься. Но мне не понравилось – было страшно и темно. А еще холодно. И ехали мы очень долго.
Когда все закончилось, мы вернулись домой. Наша комната стояла почти нетронутой, точно такой же, как раньше. Даже Ромкины игрушки лежали в коробке за диваном. Не было только книг и старого большого буфета. Я и забыла, что и буфета больше нет.
Дома мама начала разговаривать больше, чем раньше. Папа устроил ее на работу: я выросла, а маленьких в семье у нас больше не было. Сам он тоже пропадал на работе.
Мне, как прежде, поручали иногда ходить в магазин. Сначала еды на прилавках было немного, а потом стало можно даже выбирать.
Только в наш магазин я больше не ходила. И все покупки я несла домой. А когда моя подружка Галька как-то предложила отгрызть поджаристый краешек булки, я начала плакать, да так, что меня никто не мог успокоить – ни она, ни собравшиеся прохожие.
Прошло много лет, уже давным-давно нет моих родителей. Я, к своему стыду, редко их вспоминаю. Они были очень хорошими людьми.
А вот его я вспоминаю часто – толстенького, веселого мальчика, который выбегал в переднюю и с надеждой смотрел на меня: принесла ли я ему конфеты? Я часто думаю о том, каким бы он стал, мой Ромка, ведь он был умненьким и в свои пять лет уже умел читать и знал счет - до десяти.
Нет, я не виню себя. Я была немногим старше его. И я очень хотела есть. А еще – в восемь лет не веришь в смерть. В восемь лет надеешься и веришь, что все будет хорошо.
Вот только всю еду я несу домой. И ем дома. И никогда не хожу в магазин, что направо от моей подворотни.