Эпиграф
Сидели собачки на крыльце у аптеки.
Муж мимоходный бомжеватого вида
им улыбнулся тепло и сердечно.
Псы не ответили - ну и не надо -
вольно им жмуриться на солнце весеннее.
Вступительное слово
Однажды проездом через одну странную деревушку Б-ой увидел большую пятнистую лайку на трех лапах. От задней, четвертой, у ней осталась культя примерно в половину от полного размера. Воображению враз представился местный садист пьяница, который словив несчастного пса, большим тупым топором перерубает его ногу.
А быть может, это медвежий капкан в огороде, угодив в который, животина долго металась и скулила, а после грызла кожу и сухожилия... Так спаслась, оставив половину ноги в капкане. Эти размышления прервал дикий деревенский мотоциклист, выскочивший по ходу моего движения из проулка. Немного проехав с ужасным треском и дымом впереди, он также резко нырнул в проулок и был таков. Поразила неестественная бледность его лица, а также неуместные в пасмурный осенний день круглые солнцезащитные очки.*
Решив про себя в скором времени обратиться к деревенским лицам и характерам я вперед задумал записать истории деревенских собак. В основном незатейливые, часто печальные или трагические. Начать же решил с хорошо знакомого мне пса Лая.
КОРОТКАЯ ПАМЯТЬ
Подлинная история одного пса Лая, которому за громкий голос людская молва присвоила и другое имя Облайский.
У женщины Лайкиной жила одно время умная собака Лиска, сука благородных кровей помесь колли и лайки. Но, случилось, однажды решила переместится в поисках лучшей доли куда-нибудь еще. Так оказалась на дворе у мужика Генки. Да не одна, а с приплодом. То есть, пришла как есть в положении, немного пожила и, когда вышел срок, родила.
Генка, понятное дело, прибытку не обрадовался, собрал помет в мешок, дабы разом утопить. Но отвлекшись на неотложную надобность покуда оставил это дело в сарайке, заперев для надежи на щеколду. Покамест Генка справлял свои надобности, Лиска, ведомая материнским инстинктом, выгрызла в сарайкиной двери лаз, ворвалась внутрь, разорвала мешок и, схватив одного из новорожденных, утащила в глухой конец двора.
Мужик Генка прознал про такое дело, но будучи человеком мягким, против судьбы не пошел и оставил спасенного кутенка жить. И хозяина ему хорошего сыскал дядю Пашу. Тот назвал собачонка Лаем. А после уже образовалось второе имя, нечто вроде фамилии, Облайский. Так и зажил Лаем Облайским. И, надо сказать, демонстрировал весьма значительные успехи в научении разным охотничьим приемам. Так, плавать начал трех месяцев отроду, а облаивать предполагаемую дичь кошек, коров, овец, сорок, и того ранее.
Однажды убежал. Дядя Паша шибко переживал за судьбу своего питомца. Устраивал даже поиски, которые однако не принесли никакого результата. А через время Лай явился сам. Молчаливый и остраненный. И вроде как обиженный на хозяина. Ходит морду не подымает, не ластится, иной раз только глянет искоса и будто тихонько вздохнет. Дядя Паша видя такое отношение и не найдя ему разумного объяснения разобиделся и неделю не разговаривал с питомцем. Но, как говорится, время - лучший лекарь.
Через неделю отношения восстановились и наши герои вновь зажили в гармонии. А я сетераторским своим воображением предположил, что мой Облайский вероятно убегал искать своих корней. На этих путях встретил свою мамашу Лиску и возможно даже отца. Что там случилось между ними предположить нетрудно. Скорей всего его признали, но большой радости не проявили, а после и вовсе снарядили назад к хозяину. Расстроенный бедняга, покорившись родительской воле, вынужден был вернуться. Виноватым во всем отчего-то посчитал дядю Пашу и устроил тому бойкот. Но благодаря добродушному нраву и недалекому уму память имел короткую, а потому, проснувшись однажды утром, забыл обо всем что было. Увидел хозяина и так ему обрадовался, что едва не разорвал металлическую сетку ограждения вольера.
*Странное ощущение от таких деревенек, странное. Добротные дома под сайдингом вперемежку с заколоченными хибарами, где за гнилыми заборами огороды заросшие полутораметровыми лопухами arctium. Проезжая мимо одного, по виду нежилого дома с обгоревшей верандой, вижу в лопухах человека. Он стоит неподвижно обратившись землистым лицом к дороге, глаза пусты. Вдруг, будто пронзенный гальваническим разрядом, резко срывается с места и спотыкаясь устремляется наперерез. Бодро машет рукой, а приблизившись, хрипит: "Мужик, мяса не надо?".
2010 весна