кн. 8. Поликлиника. ч. 3. начало...

                Ч А С Т Ь  Т Р Е Т Ь Я.   

                Г л а в а  1.

          А через неделю поликлинику потрясла другая смерть. Была у них аптекарь – тоже молодая женщина, мать троих маленьких детей. Муж этой замученной постоянными родами женщины работал где-то в больнице, не простым врачом, а заведующим отделением. Калерия, когда проходила диспансеризацию, столкнулась несколько раз с неразговорчивой своей ровесницей. Похоже, она постоянно о чём-то думала и не обращала ни на кого внимания. Её пропускали вне очереди – она и этого не замечала. Последний раз Калерия столкнулась с ней у кабинета флюорографии. Калерию ещё не знали в этой поликлинике хорошо и вызвали из дома открыткой, что-то там непорядок был в её лёгких. Но Реля ничуть не беспокоилась – она не кашляла, значит, дело не в ней, а в плёнке – недаром сотрудники, проходящие диспансеризацию, шептали насчёт того, что в кабинете флюорографии иногда идёт просроченная плёнка.
           На этот раз Жанна – так звали аптекаря, пропустила её. Когда Калерия вышла с направлением в Туберкулёзный диспансер, Жанна встретила её расширенными глазами:
          - Что у вас?
          - Да вот, лаборантка мне сказала, что плёнка у них порченная пошла, надо ещё раз сделать флюорографию, в диспансере.
          - И вы поедете?
          - А что делать? Если здесь плёнка с браком, то придётся перепроверяться.
          - Это же ужас! Это ужас!  - Жанна заметалась, но её позвали в кабинет.
          Калерия пожала плечами и поехала на свою любимую улицу Малую Грузинскую, где находился диспансер. Там же встретила ещё пару своих сотрудников, которые прошли ещё раз флюорографию, ругая их кабинет, где нет хорошей плёнки. И разъехались по домам. Кто-то даже – раз уж выпал свободный день, пошёл в кино. Звали и Релю, но она уже почти все фильмы смотрела со своим сыном – не хотелось его обижать. Высокого Олега даже на взрослые фильмы пропускали вместе с матерью. Совсем недавно они посмотрели «Золото Маккены», куда дети до шестнадцати лет не допускались. Но билетёр посмотрела на Олега, потом на Релю и спросила:
          - Вы мать с сыном или брат с сестрой?
          - Я мама. Хотите, паспорт покажу.
          - Если мать, то проходите. Потому что прорываются и с девушками. А там такая стыдоба. Так мать хоть объяснит правильно.
          А ничего стыдного не было. Прекрасная девушка купалась нагишом в изумительном озере среди гор. Причём видна была лишь её спина, да как она махала руками, плывя среди красоты. Олег немало видел купающихся молодых женщин, правда, в купальниках, но иногда таких маленьких, что и купальниками их назвать нельзя было. Но как-то равнодушно  смотрел на все эти изыски. Реля, предчувствуя, что купальники вскоре будут совсем на ниточках, тоже не реагировала. Она сама вполне могла носить открытые купальники, желая, чтоб загорели ягодицы, которые зимой уже давали о себе знать болями. Груди наоборот надо прикрывать от солнца, но нижние части тела она бы прокаливала как на сковороде.
 
          На следующий день, едва Калерия переступила порог поликлиники, как глаза её наткнулись на новый некролог. На этот раз там была фотография Жанны с её жизнеописанием: когда родилась, где училась, когда вышла замуж и родила троих детей. И вот внезапная смерть. Но люди шептались, что молодая женщина отравилась, приняв большую дозу снотворных, которые она, разумеется, приобрела в своей аптеке. Многие в поликлинике были потрясены этим:
          - Надо же мать троих детей и такое сделать. Муж приходит домой, а она лежит на кровати, раскинув руки, без сознания. Он вызывает «скорую помощь», а сам пытается привести её в чувство, но не получается у него. Скорая помощь быстро приехали и отвезли её в институт имени Бурденко. Там её положили в реанимацию и подключили к аппарату дыхания, но было поздно, мозг у неё уже умер.
          - А дети? Куда детей она дела, когда травилась?
          - Детей отвела к матери. Помылась. Надела чистое бельё и выпила таблетки.
          - Из-за чего травилась-то? Муж изменял?
          - Да нет. Вроде как нашли у неё что-то по флюорографии страшное, вот  она и решила руки на себя наложить.
          - Да это страшное нашли у пятерых сотрудников и направили их в туберкулёзный диспансер. Подумаешь, туберкулёз сейчас лечится.
          - Ничего не нашли и у тех, кого отправили в диспансер, - сказала Калерия. – Вчера и я была в этом диспансере. Нас врач сам смотрел, сказал, что никакого затемнения в лёгких нет – просто плёнка была плохая.
          - Вот дурочка Жанна. Что ей стоило пойти провериться и не устраивать такое горе для своих родных. Или просто причину придумала, а отравиться давно хотела. То-то ходила хмурая, с людьми сквозь зубы разговаривала.
          - Никто этого не может знать, девицы. Тайну эту она унесла с собой в могилу.
Калерия вздохнула – бедные дети. Если даже найдётся женщина, согласная их воспитывать, это всё же не мать. Хотя какая мать эта Жанна, которая в угоду своему подозрению по поводу измен мужа, или, по какой другой причине, не думала о них. Возможно, конечно, что у женщины был послеродовой стресс. Чадолюбивый муж, будучи врачом, мог подумать, что частые рождения не приводят обычную женщину в восхищение. Это бывшие поповны из больших семей, как читала Калерия в книгах, выходят замуж – опять таки за попа – знают, что будут много рожать – они уже готовы к этому. Смогла бы Реля, если бы у неё было хорошо всё с мужем к тридцати двум годам иметь троих детей? Конечно, если бы дети не болели, что пришлось ей пережить с Олежкой и не раз. Ещё если бы рожала их раз в три-четыре года, дав организму отдохнуть. И потом старшие дети, как случилось в семье Рели, смогли бы ей помочь. А эта бедная женщина то ли поздно вышла замуж, то ли у неё с мужем долго не было беременностей, рожала одного за другим. И не успев выходить одного, беременела другим и так по цепочке. Возможно, Жанна уже была беременная четвёртым и вот  кровь ей кинулась в голову? Так размышляла Калерия, в ночные смены, в «неотложной помощи», до этого наговорившись с Юрием или Владимиром Ивановичем по поводу гибели двух женщин в их поликлинике. Юрий говорил со значением, что нельзя упускать момент в жизни и жить так, как будто живёшь последний день. Владимир Иванович перебивал его и говорил, что Калерия живёт правильно: она воспитывает ребёнка, оригинального, не похожего на других и некогда матери бросаться, «ловить моменты», так может потерять самое дорогое. Да и опасные болезни – при этом Владимир Иванович строго смотрел на Юрия – подстерегают женщин на каждом шагу. Может, эта бедная женщина уже заполучила от мужа-изменщика дурную болезнь и предпочла не лечиться, а выпить таблетки.
          Калерия соглашалась с мужем Тамары Александровны, потерявшим «самое дорогое», как он говорил. Кому, как не ему знать всю суть жизни. А Юрию, оставаясь наедине, советовала, не разбрасываться этим дорогим, которое он приобрёл не в двадцать лет, как Реля, а в тридцать с лишним лет.
          - Женился ты поздновато, и, только заимев ребёнка, уже стремишься получить больше того, что тебе дала жизнь. А всё ухватить нельзя.
          - Ты же вот работаешь много, чтобы путешествовать с сыном по Союзу и за кордон мечтаешь выехать. Тоже надрываешься сверх меры. Не боишься, что пока ты будешь путешествовать с сыном, можешь мужа проворонить.
          - Мужа проворонить? Это если бы у меня была цель выйти замуж. Кстати сказать, за то время, пока я «вдовствую», как ты говоришь, я могла бы раз пять выйти замуж. Предлагали.
          - И ты каждого из пяти, так отбрасывала как Игоря?
          - Извини меня, но покойного Игоря, твоего бывшего друга я даже в расчёт не беру. Кстати, мне недавно пришла в голову мысль. Бывшая девушка Игоря и ты живёте в высотном доме, на Площади Восстания. Уж не ты ли на ней женился тогда, когда Игорь вернулся из армии, а ему показали на дверь в том прекрасном доме?
          - Умеешь ты, цыганочка, свернуть со своей особы на другую тему.
          - Да тема одна и та же, если ты так сильно беспокоишься о погибшем преждевременно Игоре! И, кстати сказать, всё пытаешься меня представить причиной его гибели. А не вы ли с женой являетесь этой причиной?
          - Вот! Добралась до истины. Я женился на той самой девице. Правда, у неё я второй муж. А первый её кинул, потому что у них долго детей не было. И у нас ребёнка долго не было, потому что она, как она мне призналась, от Игоря сделала аборт. Но мне кажется, что и от первого мужа она тоже избавилась от ребёнка. Два аборта. Лишь со мной старалась, лечилась, чтоб не потерять любимого мужа, как говорит. Почти всё время пролежала на сохранении. Но мне думается, что она вылёживала чьего-то ребёнка. Кто-то родил, и отказался, а она забрала и внушила мне, что это мой ребёнок. И как я должен к ней относиться теперь, если подозреваю, что ребёнок не мой? Говорят за границей уже могут определить через экспертизу, чей ген в дите, а у нас жди - дожидайся, когда медицина наша с тобой любимая, дойдёт до этого.
          Всё это время, пока Юрий описывал Реле своё горе, она, закрыв глаза, просматривала жизнь его жены. – «Обманывает, красавец. Ничего он не второй муж, а первый. Правда, расходились они – это точно. Именно из-за того, что родить мадам его не могла. Уж очень толста девица. Отъелась на вкусных продуктах мамочки, которая достаёт их по блату. И она, при разводе, сделала аборт, потому что ощутила себя беременной. Не хотела одна воспитывать ребёнка. Потом справкой же об аборте втянула «любимого» обратно в обеспеченную семью. И уж второго ребёнка он дождался, не стал выкидывать фокусов»
          - Стоп, - остановила Калерия рукой обман мужчины. – Если ты всё обо мне знаешь из-за Игоря, то и я о твоей полной жене тоже наслышана. Да, она избавилась от ребёнка от пьяницы – не хотела рожать, потому что и замуж за него уже не хотела.
          - Конечно, рожать больных детей, как у твоего мужа получились двойняшки.
          - Ну, на то время у моего бывшего мужа ещё не было больных детей. Это твоя будущая жена где-то в другом месте подсмотрела, или мать ей подсказала. И указала на тебя – вот, мол, человек не пьёт, не курит – от него будут здоровые и красивые дети.
          - Ты, цыганочка, как в воду прозрачную сморишь и всё видишь. И скажи – от меня или кого другого сделала моя жена следующий аборт?
          - Сложный вопрос. Что сделала – это точно. Справку показывала, да? А вот от  кого – не могу сказать. Возможно, это было у неё что-то с родственником по крови – оттого поругалась с тобой, оттого вы разошлись – она свободно избавилась от ребёнка.
          -  Я чувствовал, что разводиться ей не хочется, а надо. И это случилось после того, как я её с двоюродным братом застал в постели. С её братом,  не с моим, - поправил, покраснев, Юрий. - От моего брата я дитя оставил бы, хотя и обидно. Но как теперь мне относиться к жене моей?
          - Как к любимой женщине, раз уж пошёл против друга из-за девицы. Спорили с Игорем?
          - Какой спор, Игорь не знал, кто у него поперёк дороги встал. Мы же жили не расписанные, десять лет, пока она не забеременела. И то расходились, то сходились. И как я теперь должен к жене относиться, если из-за неё погиб лучший друг?
          - Ну, спасибо! Реабилитировал ты меня, наконец! Не приди мне эта мысль в голову, ты бы меня долго терзал насчёт смерти Игоря. Но и жену не трогай по поводу его гибели. Она не виновата, что у мужчин такая натура, что сначала добиваются, а потом смотрят, где бы найти лазейку, чтоб изменять.
          - Как ты меня приложила! Не от одной женщины не слышал такого.
          - Очевидно, женщины к тебе падают в объятия с первого взгляда?
          - Какие объятия, если это случается на работе? Хватает и слов. Но ты – крепкий орешек. Как вывела меня на чистую воду. И даже после этого, я готов за тобой ухаживать. Готов поехать даже с тобой в любой конец нашей необъятной родины. Вот  отправишь сына в пионерский лагерь, и я возьму нам путёвки хоть на Дальний Восток. Поедешь?
          - Слава Богу, вернулся Владимир Иванович и водитель. И ты больше меня не будешь терзать, а не то я тебе подошлю такого больного, что ты всю ночь провозишься с ним.
          - Я знаю, ты можешь это сделать. Но, прошу прощения, я, кажется, действительно, перешёл черту в разговоре. Предложить тебе поехать куда-то со мной! Какое нахальство!
          - Успокойся, твоего нахальства не хватит, чтоб нас даже в гостиницу вместе поселили.
          - Люди устраиваются и так. Ты же с Домасом ездила везде – вас селили вместе?
          - Не трогай Домаса. Человек может уже на пороге смерти стоит.
          - Вот видишь. А умрёт, кто тебя пожалеет?
          - Ну, знаешь, у меня уже сын взрослый, почти. У него жалость буду искать, тем более, что Домаса он знает хорошо. А, возможно, без жалости обойдусь. Ну, наконец-то, Владимир Иванович. Как съездили? Как больной? Что мне написать в журнале?
          - Я сам напишу и пойду спать. Последний вызов был довольно тяжким. Не дай Бог ещё такой и можно самому катафалк заказывать. Такая наша работа, Реля. Мне только жаль, что ты не можешь обойтись без подработки. Такая интересная женщина может найти богатого мужа, чтоб не надрываться на двух или трёх работах.
          - Да где же его найти богатого? У нас в медицине? – пошутила Калерия.
          - Ни в коем случае. Вот летом поедем с тобой и Тамарой спасать утопающих в бухту Радости. Уж там тебе будет можно найти человека.
          - Соглашусь ездить в бухту Радости. Возможно, там спасу кого-нибудь из утопающих, и он окажется и неженатым и богатым, - засмеялась Калерия.
          - Эх, - отозвался Юрий, - и чего я отказываюсь ездить, спасать утопающих. Может, и мне бы повезло? Я мог бы спасти такую вот недотрогу, которая влюбилась бы в меня до самозабвения.
          - Нечего примазываться! - Владимир Иванович записал в журнал свою поездку к больному. – Реля, и, правда, чем тебе ездить с сыном на Фили по выходным, лучше и отдыхать и работать одновременно.
          - Я разве отказываюсь? С удовольствием поеду в бухту Радости.


                Г л а в а  2

          Бухта Радости оказалась довольно живописным местом. Много воды напомнило Калерии разлив Днепра, где они катались с Домасом на лодке. Но Днепр это река, катящая свои воды к морю, а здесь залив, как море – безбрежный, если есть фантазия представить бухту кусочком моря. Правда вода была голубая, и видимо глубокая, по ней курсировали малые и большие лодки, носились даже катера. Но самое главное, что на кусочке земли, выделенной медикам для расположения, росли дивные лиственные деревья, в тени которых и расположилась их машина. Как только приехали, Тамара Александровна, при помощи Рели, разложили медикаменты и инструменты, на случай если придут с травмой. Затем они покушали тем, что захватили из дома и Владимир Иванович сходили с Олежкой в «разведку». Во-первых, посмотреть, как расположены отдыхающие, по отношению к их месту и объявить, что к услугам их есть  медицинский пункт. Вторая их задача была выявить места торговли съестным, проверить всё ли в порядке, в отношении гигиены и выяснить есть ли туалеты на этом, казалось отрезанным от всего прочего мира райском уголке.
          Когда всё это было проверено и доложено «главному врачу», коим назвалась Тамара Александровна, потому что ей невозможно было отходить от машины, с её ногой. Вскоре «главврач» отпустила своего мужа с Олежкой к воде:
          - Идите, покупайтесь и будьте возле бухты – это ваш наблюдательный пункт. Потому что пьют спиртные напитки отдыхающие больше в тени, а потом лезут в воду. Ваша задача таких людей видеть, а вытаскивают из воды их пусть спасатели. Но вы будете на подхвате, если придётся делать искусственное дыхание.
          - Есть! – отрапортовал Владимир Иванович жене, и повел Олега к берегу, где они купались. Потом принялись строить песчаные замки.  Иногда поглядывали на воду, но топиться никто не желал, и где были те пьяные, которых так красочно представила «главврач»?
          - Ты не желаешь ли раздеться и надеть купальник? – предложила «главврач» Калерии.
          - С удовольствием, сейчас переоденусь. О! Наш водитель уже купается, а говорил, что купит лимонаду и будет его попивать.
          - Я ему куплю лимонаду. Это он так водку называет. Но здесь, к нашему счастью водкой запрещено торговать. Ты переоделась? Покажись. Ох, завидую я вам, кто может купаться. Можешь идти и сбросить жар из тела.
          - С удовольствием. А если придут травмированные, вы мне махните рукой.
          - Да что я не справлюсь с какой-нибудь царапиной? Купайся, сколько тебе захочется.
          Калерия вначале подошла к строителям песочных замков. Владимир Иванович и Олежка до того были заняты своими башнями, что не сразу почувствовали, что за их спинами появилась наблюдатель. Они пыхтели, носили мокрый песок из воды и строили, строили. Наконец Владимир Иванович заметил Релю и поднял на неё глаза, полные слёз – он был на корточках:
          - Сейчас у меня сын или дочь была бы такая, как Олежка.
          - Очень вас понимаю.
Олежка поднял на мать глаза и удивился:
- Ты здесь, мама? Будешь купаться?
- Да, мне хочется окунуться, но я не хочу вам мешать, строить, и пойду вон к тому берегу.
- Пройдись, - сказал и Владимир Иванович. И только отойдя от «строителей» Калерия почувствовала, что они с мужем Тамары Александровны ровесники. Когда-то Владимир Иванович, учась на втором курсе, глупой шуткой загнал беременную девушку в петлю. Не думал, что любимая может так расстроится и наложить на себя руки. Потом, чтоб его не посадили за доведения до самоубийства, он обещал жениться на самой несчастной. И несчастней хромой Тамары не оказалось в их институте. Так и живут уже много лет без детей – Тамара Александровна не может их родить. И вдруг сегодня мужчина понял, что у него мог бы быть такой как Олежка сын или дочь. И он мог бы строить башни не с чужим ребёнком, а с родным.
Внутренним взором Калерия заметила, что она попала в какое-то заколдованное место. Ей казалось, что идёт по берегу к людям, но целые сообщества людей – может семьи? – исчезали, при приближении к ним. Куда? Зачем? И как? Если они скрывались в зарослях деревьев, то от берега до леса надо было бежать не менее пятидесяти или более метров. Песчаный пляж, как Реля определила на глаз, имел полосу от пяти до десяти метров. Его, разумеется, проскочить было делом минуты. Но дальше пришлось бы людям взобраться на небольшой пригорок и идти по траве, в которой не очень разбежишься, если жалеешь ноги – можно напороться на колючки от прошлогодней травы или разбитых бутылок. Но люди исчезали мгновенно – Реля не успевала заметить, каким образом они уходят от неё? Это её печалило, но вскоре она услышала восточную музыку. Мало услышала, ей казалось, что целая толпа кришнаитов идёт следом за ней, и напевают свою любимую песню: - «Хара-Кришна». Буквально на днях она с сыном ходила к памятнику Пушкина, на день рождения поэта. Разумеется, к Пушкину пришли не они одни – было много любителей памяти и стихов поэта. Стихи Пушкина читали всюду – и возле памятника, и возле фонтана. Калерия слушала с упоением. Олег же, встретив приятелей, или познакомившись тут же, плескался возле фонтана. И вдруг по обочине дороги, на который в этот день было мало машин, прошли кришнаиты в национальных одеждах – они пели свои песни. И Реля пошла за ними невольно, раскачиваясь в такт их пению и подпевая. Если бы не Олег, прибежавший и вызволивший мать из плена, неизвестно куда бы она с ними прошла.
Но сейчас кришнаиты шли за ней. Как они оказались на берегу бухты Радости? Реля быстро обернулась – никого нет. Но музыка не исчезла – она, будто, вела молодую женщину за собой. Понимая, что ей нельзя подчиняться этой музыке, всё же шла. Чувствовала, надо снять с себя это наваждение, как она сняла болезнь свою, по пути в институт Склифосовского. Взять себя в руки и приказать не идти дальше. Но как? Кинуться в воду, чтобы смыть с себя наваждение? Но берег уже казался ей не песчаным, а илистым – вода была мутная, дно неизвестное. Здесь не купались люди. Музыка стихла и Реля огляделась – ей казалось, что она попала совсем в другую местность. Чем-то мрачным, угрожающим потянуло на неё – она уже не видела людей ни сзади, ни спереди – берег был пустынным:
- «Неужели я попала в другое измерение? – подумала, с раскаянием, Калерия. - Вот как вредно читать на ночь фантастику. А всё Олежка. Пристал: - «Прочти, мама, вот эту книгу, Тебе понравится». Понравилось или нет, а наваждение преследует меня. Боже, спаси и помилуй! Выведи меня из этой трясины, а больше не стану читать фантастику, которая мне совсем не по душе. Даже если сын меня будет очень просить. Ради сына, спаси меня, Господи! Он, разумеется, очень умный и, можно подумать, самостоятельный, но ребёнок ещё. И ему нужна лишь я, а никто другой. Со мной он достигнет многого, а если я исчезну, будет несчастным».      
Расстроенная Калерия шла по берегу, почему-то не заходя в воду, пока не почувствовала, что за ней по пятам следует земной алкоголик. Что у него было на уме, Калерия не могла считать, но чувствовала какую-то угрозу. И вокруг ни одного купающегося, только лодки с рыбаками плавают метрах в ста или более от берега. Кого звать на помощь? Спасателей не видно. Берег пустынен, как в страшном сне. И вдруг Калерия увидела, что одна из лодок тронулась в её сторону: - «А если это помощник моего преследователя? Договорились?» - подумала она лихорадочно, поняв, что попала в неприятную ситуацию, как зимой в лифте, когда её должны были убить. Что ж! Калерия решила повернуться лицом к своему преследователю – в глаза посмотреть. Земной алкаш шёл за ней, по пятам. Реля остановилась, он тоже.
- Что, негодяй! Никак изнасиловать меня намерился? Так меня нельзя изнасиловать, лишь убив, можешь добиться своего. Чего пятишься, как рак? Кишка тонка? – Вдруг молодая женщина заметила, что это не человек – туман – он будто расползался у неё на глазах.
Она успела чуть испугаться, как с лодки Калерии  предложили сесть в неё:
- Садитесь, девушка, покатаю.
Молодая женщина, повернулась, чтоб и этого «обожателя» выругать, как следует. И замерла. В лодке сидел артист Глеб Стриженов. Старший брат Олега Стриженова, который жил недалеко от 112 поликлиники и, заболев, приходил за больничным листом к ним. Про Олега ходили прямо легенды в их поликлинике. Но сейчас Реле было не до них. Ей предлагали помощь, и она не могла отказаться. Но сев в лодку не знала, что сказать. Начать вспоминать об Олеге, но, возможно между братьями не было согласия, как у неё с Верой – старшей сестрой. Глеб тоже старший брат красавца Олега, но полная ему противоположность в отношении облика. Старший брат был маленьким, лицо тоже детское, и в то же время уже носило признаки старости – морщин на лице не счесть. Красавец Олег играл роли героев-любовников, Глебу изредка давали поиграть то злодеев в сказках, то белогвардейца, то шпиона. О чём говорить, чтоб не обидеть человека? А артист ждал, вероятно, перечислений его ролей и дифирамбов. Ему было безразлично, что Реля только сейчас избавилась от возможностей перешагнуть линию жизни и попасть в другое измерение, в другую жизнь, быть может, лучшую, чем на земле, но без сына, без которого она не могла жить  нигде. Артист ждал аплодисментов и, не дождавшись их от Рели, прокатил даму   вдоль берега. Достигнув того места, где Олежка всё ещё лепил с чужим человеком замки, предложил сойти, потому что ему надо рыбачить, пока рыба клюёт:
- Спасибо, что спасли меня от алкоголика. – «Видел ли Глеб, что алкаш превратился в туман?» - Я вам обещаю хороший улов за вашу доброту.
- Если только так, то прощаю вас, что ни слова не выговорили, хотя я ожидал большего.
- Хороший улов, будет вам наградой, - Калерия тихонечко перевалилась за борт и поплыла к «строителям».
- Мам, кто это тебя катал на лодке?
- Это артист Глеб Стриженов, брат Олега Стриженова, который, как ты знаешь, живёт недалеко от  нас.
- Ты знакома с братом Олега Стриженова? – удивился Олежка.
- Как видишь, если он меня на лодке прокатил.
- А мне никогда не говорила.
- Да разве можно рассказать тебе обо всех знакомых? Разреши, я ещё немного покупаюсь и пойду к Тамаре Александровне, а то она, наверное, там задыхается от желающих помазать раны йодом.
- Не беспокойся, плавай, сколько душе угодно. Я сейчас пойду и проверю, как там жена справляется с желающими помазать рану йодом, - улыбнулся Владимир Иванович и ушёл.
- Мам, подожди, я с тобой. Поплаваем вместе. Ой, какая вода! Она ещё не согрелась. Но лучше, чем в открытом бассейне зимой.
- Знаешь, мне почему-то этот залив напомнил Днепр, в том месте, где он разветвляется на три русла.
- Это где острова возле села Львова? Но совсем не похоже. Там Днепр разливается так вольготно, да ещё эти острова загадочные, как Тролли. Помнишь, ты ещё немного стихи сочиняла о тех местах? Только жалко, что стихи те пропали куда-то.
- Не волнуйся. Ко мне стихи иногда возвращаются.
- Было бы хорошо, если бы ты вспомнила их до отъезда моего в пионерский лагерь.
- Ах да, лагерь. Я уже немного жалею, что взяла тебе путёвку. Ездили бы по выходным сюда, в бухту Радости, - Калерия прикусила язык, вспомнив, что произошла только что с ней.
- Ты знаешь, мне эта бухта нравится, конечно, но я думаю, что разок надо и в пионерский лагерь съездить. Узнать, что это такое и с чем его едят. А то многие в моём классе уже ездили, а твой сын нет, - говорил Олежка, плывя то на спинке, то, переворачиваясь на живот.
- Разок, разумеется, надо, - согласилась Калерия. – Но я буду волноваться, ты же знаешь.
- Чего не знать. Но, мам. Нельзя же всю жизнь за меня трястись. Привыкай, когда-то я улечу в Лётное училище. А таких училищ, я узнавал, в Москве нет. Придётся в другой город ехать, хоть и в Украину.
Калерия вздохнула, переворачиваясь на спину. Она не мочила голову в воде, как сын, а плыла, приподняв её над водой. И значит, могла видеть его лицо:
- Дорогой мой, - проговорила она, - чтоб поступить в лётное училище, знаешь, какое здоровье надо иметь? Это вас, взрослых уже парней, будет проверять лётная комиссия, помимо той, которую ты пройдёшь в нашей поликлинике.
- А что? Вашей поликлиники не хватит для лётного училища?
- Нет. Для лётчиков и будущих космонавтов, знаешь, какой идёт отбор?
- Не знаю, но, наверное, узнаю. И чего вперёд загадывать? Вон дядя Володя пришёл и машет мне рукой – будем дальше строить.
- Дядя Володя не купается разве?
- Представляешь, мам, он не может плавать.
- Да что ты! – говорила Калерия, плывя за сыном к берегу. – Вот новость!
Но «дяде Володе» она ничего не сказала, хотя думала, как мог мальчишка, а потом юноша обездолить себя на всю жизнь? Возможно, вырос не среди воды, как её Олежка, а в степи или равнинной местности, где не было ни рек, ни озёр. И тут же Калерия вспомнила, про Алексея – друга её сына. Тоже вот, живёт на даче возле небольшого озера, но ленится ездить туда на велосипеде с товарищами. Неужели не умеет плавать?
Калерия посмотрела на «строителей» и пошла к Тамаре Александровне, в полной уверенности, что никому не расскажет о том, что с ней произошло на берегу бухты Радости. Это никто не должен знать, даже её будущий лётчик. Когда-то, возможно, она Олежке расскажет, но чем он взрослее будет, тем легче ей будет всё разъяснить не только ему, но и себе.


                Г л а в а  3

 Пионерский лагерь. Прежде чем отправить сына туда, Реле надо было пройти хорошую закалку. Привезя сына на место сбора второй смены, к заводу, от которого Олег и поедет в свой первый пионерский лагерь, Калерия осмотрелась: какие подростки поедут? Какие родители их провожают? И ужаснулась. Мужчины, многие, выпивши, и добавляли ещё, перекидываясь друг с другом добродушными репликами. Но это мужчины. Женщины опекали своих «малышей», ростом которые были, с доброго «дядю». Олег, разумеется, тоже не маленький – он уже перерос мать почти на полголовы – но по сравнению с раскормленными его ровесниками, выглядел мальчишкой. А уж теми, кто старше Олега и говорить нечего. Сплошные верзилы будут окружать её сына. Наверное, и курят. А многие с папами чокаются рюмками. Встречаясь, эти «дяденьки» называли друг друга прозвищами: - «Боксёр», «Сявка», «Серый», «Мурзило».
- Ты не смори, что ребята, едущие в лагерь, все блатными кажутся. – Успокаивал её сосед, дядя Вася, который и устроил эту поездку Олегу. – Многие из них пионервожатые.
- Что, сплошные пионервожатые едут в лагерь. А где же пионеры?
- Сейчас их соберут. Видишь, по отрядам выстраивают. Порядок живо наведут. Вон наш Олежка затерялся среди верзил. Да, многие в пионерский лагерь едут не по возрасту. А куда их девать родителям летом, чтоб не забаловались? Всех в пионерлагеря. Но там их и к труду приучают. Знаешь, дочь, подсобное хозяйство – парники, огород, свиньи свои – есть куда руки приложить.
- Боюсь, что руки приложат лишь новички, а «дяденьки», которые не первый год туда катаются, только командовать будут.
- Ну, это, как водится, - отвечал тоже уже приложившийся к бутылке, сосед. - Но нашим Олежкой не очень покомандуешь. Он у тебя, мать, такой стерженёк, что только подвинься.
Почти не слушая, о чём говорит сосед, Калерия выискивала среди отрядов, которые провели к автобусам, ещё светлую голову Олежки. Успокоилась только когда увидела его, уже сидящим в автобусе, возле окна и машущим ей рукой.
- Да вон же он, - отметил удовлетворённо и дядя Вася. - Видишь, у окна приземлился. Не так сильно его можно оттеснить.
- У окна. А куда он рюкзак поставил?
- Там все чемоданы, все рюкзаки сзади автобуса складируют, ты не беспокойся.
- Господи, хоть бы в дороге, что не случилось! Хоть бы трезвые водители были!
- Вот чего придумала! Когда это водители пьют, если детей везут. Да их бы тут родители разорвали на куски. Ты не смотри, что некоторые родители выпили чуток. Это простые люди. А начальство если отправляют своих деток, всех водителей проверят на алкоголь.
- Хоть в этом счастье, - проворчала Калерия, глядя вслед отъезжающему автобусу и маша Олежке рукой. Она даже чуть пробежалась за автобусом, пока её не остановил сосед.
- А теперь поехали домой. Да выпьем с тобой сегодня, что провели нашего мальчика.
- Вы что говорите, дядя Вася? Чтоб меня потом ваша супруга упрекала, что спаиваю вас!
- Не обращай внимания на Марью. Она – хорошая женщина, скажу я тебе. Готовит хорошо, вкусно. Одна беда, я её приготовлений не ем – боюсь, отравит, как отравила бывшую мою жену – Лёльку.
- Дядя Вася, я уже не первый раз слышу, про это отравление.
- И даже подозреваешь, что Марья моего брата из деревни отравила недавно, да?
- Как вам сказать? Конечно, странно, что молодой ещё человек, ни разу не болевший, приехал в Москву и отравился. С отравлением поехал домой – билет был взят, надо ехать.
- Да если б он мне сказал, что чувствует себя плохо, разве же я его отпустил?
- А, приехав домой, - продолжала Калерия, – лёг и умер. Удивляюсь, что в деревне той не вскрыли человека и не нашли причину отравления.
- Это надо было в город везти труп, а кто его повезёт? Я бы свозил, если бы поехал с братом, но меня там не было. Лишь на похороны вызвали. У меня тоже закралась мысль, не Машка ли отравила моего брата?
- Вот видите, дядя Вася. А приглашаете меня с вами выпить. Да в каждой бутылке, которая у вас дома, заложен уже яд.
- Я это чувствую, поэтому дома и не пью. Пусть этот  яд выпьют Машкины любовники. Она же водит любовников, пока я на работе, ты знаешь?
- А говорите, хорошая женщина. Ну, дядя Вася с вами не соскучишься.
- Нет, ты мне ответь – отравительница Машка или нет? – спросил так жалостливо, что стоящие на остановке автобуса люди, стали отходить от них потихонечку.
- Дядя Вася, мне хватит того, что я боюсь оставить кастрюлю на кухне, когда дома тётя Маша. Но почему вы живёте с этой женщиной, если боитесь, есть её прекрасные супы и котлеты?
- Дурак, потому что – это я тебе не первый раз говорю. Куда денешься теперь от неё, если расписались уже.
- Когда вы расписались? Вы разве не расписанные жили?
- А расписались мы, когда Славка получал квартиру и выезжал из комнаты, которую мы присоединили к своей. А иначе бы нам не видать этой комнаты как своих ушей.
- Ну, и чего вы плачете? Теперь у вас две соединённые комнаты плюс маленький коридорчик, в который можно холодильник поставить. Это же чудо! Живёте, каждый в своей комнате и даже холодильник купили.
- Но мы скоро переедем, дочь, предупреждаю тебя. А поскольку ты стоишь в очереди на новую квартиру, то не бросайся на нашу жилплощадь. Хоть вам и удобней было бы с Олежкой жить в отдельной как бы квартире, но вас могут снять с очереди.
- Дядя Вася, ну вы думаете, что говорите. Вам, двум пожилым людям, дадут новую жилплощадь, из ваших хором, а нас с Олежкой – двух перспективных молодых людей, оставят в ваших хоромах, если мы туда переберёмся на время?
- Я тебя предупредил, а ты как хочешь. Конечно, тебе надо будет сражаться, чтоб вас не сняли с очереди, но думаю, что ты и так всё выдержишь. Уж, какой бой ты выдержала со спекулянтами, я до сих пор поражаюсь.
- Дядя Вася, но когда вам дадут новую жилплощадь? Я бы с радостью перебралась в вашу маленькую квартирку, чтоб купить к общей нашей радости с Олегом, холодильник.
- Ты не сильно радуйся. Нам, может, через год-два, а то и через три дадут новую жилплощадь. Вернее даже не новую, а отдельную квартиру однокомнатную с выселением.
- Господи, дядя Вася! Надо же так обрадовать, а потом огорчить. Я уже так настроилась на холодильник, хотя его сейчас достать невозможно.
- Да, мы с Машкой покупали с большой переплатой. Но у тебя как-то получается купить без переплаты, мне Машка жаловалась.
- Да, мне какие-то силы помогли купить диван, не долго носясь по магазинам. Да и гардероб мой трёхстворчатый тоже не заставил, много бегать по магазинам.
- А помнишь, как мы тебе купили за пять рублей ту развалюху, которую вы с Олежкой так лихо выбросили на помойку?
- Но неужели же, дядя Вася, ещё раз её продавать? Правда, всё, что мы выбрасываем, тут же люди подхватывают. Ну, ладно, дядя Вася. Что-то не идёт автобус, так я, пожалуй, дойду до метро и поеду, покупаюсь в Москве-реке.
- Неужели и купальник взяла?
- Взяла. Я думала, что доеду с ребятами до пионерлагеря и там покупаюсь, если речка или озеро есть.
- Ишь чего захотела! Ехать до лагеря три часа, а с остановками, то все четыре. Это знаешь, куда их повезут? Вдоль электрички пару часов, потом отвернут и лесом, лесом.
- Я могу сейчас сесть на электричку и поехать вслед за детьми?
- Ты с ума сошла. Электричкой тебе пилить два часа. Да ещё она ходит с такими перерывами, что не обрадуешься. Часа четыре только на электричку у тебя уйдёт. А потом ещё автобуса ждать, да на нём ехать пару часов. А от автобуса ещё километров пару ногами топать, да надо знать, куда идти. А чтоб знать, надо спросить у людей. И не дай Бог, конечно, но могут взрослые парни привязаться к такой красивой девушке и, не узнаешь, что у них на уме.
Калерия вздрогнула – она вспомнила, как за ней шёл по незнакомому берегу, в бухте Радости какой-то пошлый мужчина и она кожей чувствовала, что «на уме» у него плохие мысли. А главное берег её напугал. Исчезают люди один за другим и целыми группами – Реле показалось, что и одеты не как современные, а в какие-то старинные одежды, старинные купальники. Можно было подумать, что снимают старинный фильм, так не было кино съёмщиков на том странном берегу.
Еле оторвавшись от неприятных воспоминаний, молодая женщина спросила:
- Так трудно добраться до этого лагеря? Что ж вы раньше не сказали?
- На это у тебя уйдёт весь день и не факт, что ты Олежку увидишь. И где это ты видела пионерские лагеря близко от дома?
- Да-да, сказали, что первую неделю у них как бы карантин будет.
- И не в первую неделю, - сказал убеждённо сосед, - и не в последнюю не советую тебе ехать. Дорога очень тяжёлая. Ты пиши письма и жди ответа.
- Ну, дядя Вася, закинули вы мне сына. Это я изведусь вся, пока он вернётся.
- А вернётся, ещё попросится – вот увидишь. Питание там изумительное.
- Ой, дядя Вася, не в еде дело. Какой коллектив попадётся Олежке – вот что волнует.

Калерия не зря волновалась. Первые два письма пришли от Олежки туманные – вроде всё хорошо, нечего ей волноваться – еда хорошая, занимаются в кружках, ходят на танцы. Но стоило матери забросить удочку, что если всё так хорошо, то, может быть, взять ему на последнюю смену ещё путёвку? Получила ответ: - «Нет! Нет! И нет! Приеду, всё расскажу!» Наверное, ни одна мать не ждала из этого концлагеря своего сына как Калерия. Она минутки считала. Ехала встречать – у неё тряслись руки и ноги. Но, перед приходом автобусов приказала себе зажать свои эмоции и не напугать сына. И не испугаться самой, когда Олег первым вышел из автобуса, весь в синяках: на руках, на лице, на шее – на всех открытых местах были застаревшие и свежие «украшения»:
- Мам, не ругайся сразу, посмотри, какие другие выйдут, - шепнул ей сын.
Калерия посмотрела – другие были ещё краше. Как шарики на Новогодней елке сверкали такие синяки, что другие матери должны были в обморок упасть, если бы встречали своих детей, в первый раз. Олега, и ещё несколько мальчиков, пустили первыми, потому что они были более или менее сохранными. Другие шли буквально все в синяках, которыми даже немного бравировали, и матери не падали в обморок – видимо привыкли.
- Дрались? – спросила Реля, когда отошли от автобуса.
- Ещё и как! Сразу, после приезда, стали выяснять, кто сильней. Ну, там дрались, дрались, все передрались, выявили, что всех сильней по-прежнему «боксёр». Это такой толстый, если ты видела его, в нашем отряде, перед отъездом – он лет пять уже ездит в этот лагерь. Ему семнадцать лет – ты не смотри, что он маленький ростом.
- Да что ты! Куда семнадцатилетнего парня, к двенадцатилетним мальчишкам?
- Ха! У нас почти все переростки были. Только я и Серёжа – ему четырнадцать, а мне двенадцать. Мы считались самыми маленькими по возрасту.
- Вот  поэтому вас не очень били?
- Хм! Мне пришлось драться с «боксёром», после того, как он со всеми передрался. Я же новенький в той команде.
- Хороша команда.
- Подожди. Боксёр ко мне подошёл и говорит: - «Будем драться или так мне ботинок поцелуешь?» Ну, я нечаянно его завалил. Не знаю, как это получилось. Я же ещё ни разу с таким кабачком не дрался. И стою я так, не знаю, что мне делать. Подходит «шавка» из свиты «боксёра» и с криком: - «Ты зачем «боксёра» завалил?» - раз мне под подбородок кулаком. И пошли все друг против друга – стенка на стенку.
- Это ужасно! А где пионервожатые были?
- Ой, прибежали они и разняли, но когда уже друг другу все синяков наставили.
- После этой драки все угомонились?
- Ну да! Только мне «боксёр» всё грозил, что перед отъездом у нас ещё с ним будет драка.
- Прямо как в тюрьме, - возмутилась Реля. - Мне про колонию уголовников подобное рассказывали.
- Ну что ты, мам. Мне Серёжа рассказывал, что в других лагерях тоже дерутся.
- Вот  ты мне и написал, чтоб не брала тебе путёвку на последний заезд.
- Конечно. Ты же не выдержишь, если будешь знать, как там дерутся.
- Но тебя выпустили первым, как самого не украшенного?
- Вот это ты правильно угадала. Последняя драка моя с «боксёром» состоялась в присутствии всего отряда. И мальчишки поделились поровну, драться решили в любом случае – завалю я «боксёра» или нет. Даже на моей стороне, пожалуй, больше было. У всех злоба на «боксёра» накопилась ещё за прошлые смены, когда он всех угнетал. А в эту смену, после того, как я его завалил, никто его больше не уважал, заставляли и по столовой дежурить и в поле работать.
- Это в каком поле? – удивилась Калерия.
- В клубничном. Там, в этом лагере, такая клубника выросла, что все отряды гоняли – не могли убрать всю. Какие-то местные жители приезжали на машинах и им разрешали набрать ягод, сколько хотят.
- А не ваш труд использовали для местных жителей?
- Не знаю, мам, но вроде и они собирали.
- Да,  это  конлагерь, где пионервожатые не смотрят за детками семнадцатилетними, а поселяют их вместе с двенадцатилетними. Наверное, чтоб они угнетали мальчишек. Но хоть ты и побеждал там, я тебя больше не пущу.
- И правильно. Мне, честное слово, надоело драться. Идёшь в библиотеку и оглядываешься, чтоб тебе шею не намылил «шавка», выскочив внезапно. Потому что эти прихвостни «боксёра» не выходят один на один, а так и норовят из-за куста лягнуть.
- Но ты писал, что и на танцы ходил. А это же вечером.
- Да, вечером. Я сходил один раз, но танцевать не хочется. Девочки такие взрослые все, закурить просят. Но я не курю, потому мне с ними не интересно.
- Господи! Сколько тебе пришлось там пережить.
- Но, мама, один раз испробовать всё нужно. Конечно, ездить каждый год в подобный лагерь – это инвалидом можно стать. А лётчикам, как ты говоришь, здоровье нужно. Но разреши мне посещать секцию «самбо» в нашей школе. Хоть недолго, чтоб я научился там приёмам, чтоб никакие «боксёры» даже не думали драться со мной.
- Уговорил. Да и по возрасту ты подойдёшь в эту секцию. Но на пятый раз, я приду к тебе на тренировки – мне тренер «самбо» обещал, что это возможно.
- Тогда на десятый раз, ладно? Уже тогда и решим – нужно мне заниматься самбо или нет.
- Договорились. Но вот и автобус, который нас довезёт до метро.
Они ехали к метро но говорили и говорили, повернувшись друг к другу лицами. Калерия уже не так ужасалась синяками на теле Олега – она видела и хуже. А её мальчишка – молодец! Умеет держать удар. Настоящий мужичок растёт.


                Г л а в а  4

На следующий день, после приезда сына, Калерия пришла в свой кабинет с твёрдым решением взять положенный ей отпуск. Тамара Александровна была уже на работе и встретила Калерию вопросом:
- Встретила сына?
- Конечно. Вы бы видели, с какими синяками от драк приехал.
- Но твой Олег вроде мирный такой парнишка.
- Но там, в лагере, и в частности в отряде Олежки, был очень взрослый парень 17 лет, который со всеми дрался, чтоб подмять под себя и потом командовать ребятами. Такой, знаете, папенькин сынок – я видела его выпившего начальника – отца. Там что папа дебил, что сынок – не проблеска мыслей на лице, зато кулаки им хочется почесать и тем доказать своё превосходство.
- И твой Олег дал ему отпор!
- Откуда знаете?
- Догадываюсь, что твой сын немного в тебя темпераментом и чувством справедливости.
- Дал, - вздохнула Реля. – И всю смену «боксер» этот не трогал его. Только угрожал, что перед отъездом опять будут драться.
- Ну, это так водится среди мальчишек.
- Но Олег, как я догадываюсь по его словам, имел там авторитет, и его уже поддерживала, перед отъездом самая сознательная часть отряда. Хотя вначале я испугалась, что будет белой вороной среди других, довольно угодливых перед сыном начальника отроков. Вот  привязалось это слово, ещё с тех пор, как мы ходили с осмотрами, по школам
- Из твоих слов, я могу понять, что Олег вышиб этого бугая с его дешёвого пьедестала и сам стал лидером?
- Нет, это не в его характере. И вообще, лидерами, как я заметила, среди подростков становятся не самые лучшие, а хулиганистые Митрофанушки.
- Это типа: «Не хочу учиться, а желаю жениться». В учёбе не блещут.
- Вроде того. Когда в голове пусто, то хочется кем-то покомандовать. Но Олег как-то умеет дружить и немного перевоспитывает тех ребят, которые стремятся к добру, но у них не всегда получается.
- Надо только немного подтолкнуть собственным примером?
- Угадали. Но, как вы понимаете, несколько дней ребёнок мой будет отходить от драк, к которым он не привык. А я ещё в июле должна была пойти в отпуск.
- И пошла бы. И ездила каждую неделю в этот драчливый лагерь. Может быть, забрала бы сына раньше, чтоб ему не попасть под раздачу и не драться ещё раз.
- Я бы, разумеется, забрала, ещё в первую неделю, но в лагере был карантин, чуть ли не до последнего дня.
- Это руководители лагеря не пускали родителей, чтоб их не смущали синяки на телах детей, - мудро заметила Тамара Александровна.
- Возможно, что это была такая уловка. Но мой сын прошёл «школу мужества» иначе это не назовёшь. Теперь будет отходить от этой «школы» и мне его надо поддержать.
- Будете ездить опять на «Фили», к Москве-реке?
- Наверное, так одну неделю. Но мне Ванесса Григорьевна говорила, что есть путёвки на поездку в Литву, где-то с первой декады августа.
- Это со строителями? Не советую тебе ездить с этими алкашами. Грубый, неотёсанный народ. Хватит того, что Олежка столкнулся с детьми пьяниц в лагере.
- Да что вы говорите, - усмехнулась Калерия. – А я начала со стройки работу свою. Ушла от мамы моей «благодетельницы» в одном платье, без копейки денег. Какой-то водитель бесплатно довёз меня до города Берислава в Херсонской области и показал на вербовочный пункт. – Реле очень хотелось рассказать Тамаре  Александровне, что водитель – посланец Космоса и дал ей денег, чтоб она купила себе чемодан и вещей на первый случай. Реля приобрела трикотажный костюм, - редкость по тем временам - в котором она ехала в поезде. Ещё питалась в первые дни по приезде в Симферополь. Потому что подъёмные деньги им уплатили лишь через неделю, а и их надо было как-то прожить, не умереть с голоду.
- Бедная ты моя девочка, - пожалела Релю Тамара Александровна.
- Не говорите так. Очень даже богатая, хорошими людьми, которые мне изредка помогают, как морально, так и материально, - Калерия прикусила язык: - «Как бы Тамара Александровна не приняла мои слова в свой адрес. Она-то все деньги тратит на мужа, одевая его прекрасно, только бы не ушёл от неё».
- Да, у тебя какая-то соседка замечательная. Когда мать тебя обидела в очередной раз, что вам с Олежкой пришлось раньше времени уехать с Украины, она тебе помогла экипировать Олежку в первый класс. Ещё и некую сумму положила на сберегательную книжку?
- К этим деньгам ещё немного доложил Домас и я смогла купить себе хороший диван и гардероб, столик для своего первоклассника, на котором он первые два года делал уроки.
- Про Домаса я знаю. А где теперь твоя соседка? Ты говорила, что она ездит в командировки за границу.
- Да, и видимо осталась там жить с мужем и маленькой девочкой, которую Валя родила.
- Почему так думаешь?
- Валя мне оставляла комнату свою, чтоб мы могли встречаться там с Домасом. И вдруг, этой весной, когда Домас заболел, - смотрите, как всё сошлось, - пришли новые жильцы, которые не знают где Валентина, но вещи, которые оставила она в той комнате – в том числе и холодильник – забрали себе.
- Ты бы попросила у них холодильник.
- Во-первых, не предлагали мне чего-нибудь забрать из комнаты Вали. А во-вторых, я бы не взяла. Мне пока холодильник некуда ставить. Вот сосед сказал, что скоро они выедут со своей сплетницей женой, из двух комнат, одна из которых маленькая – семь метров.
- И что! В семиметровой поставишь кровать Олегу, и получится у вас отдельные спальни.
- Да неудобно с подрастающим сыном жить в одной комнате. Переодеваемся с ним лишь в ванной комнате и то, если она свободная.
- А если ванная комната занята, приходится просить друг друга выйти на несколько минут?
- Вы не жили в коммуналке, но знаете её условия. Но закончу про как бы отдельную квартиру с небольшим коридорчиком, которая в недалёком будущем нам с Олегом светит. Я, узнав, что нам достанется немного улучшить условия нашего быта, уже коплю на холодильник – правда достать их сейчас очень тяжко.
- Да, и дорогие они. Не меньше четырёхсот рублей тебе надо, если большой будешь брать. Это заплатить за него и доставка. Я не говорю, что кому-то надо дать взятку.
- Я только без взяток пока покупаю, - отозвалась Калерия. – Но брать холодильник надо будет большой. Когда-то подойдёт наша очередь и на квартиру – туда большой  холодильник  можно поставить. Но я с вами заговорилась. Сейчас напишу заявление на отпуск, который мне Ванесса Григорьевна обещала подписать по первому требованию.
- Да, тебе уже месяц назад он положен. Удивляюсь, как его ты не стребовала.
- Я ждала, когда Олег вернётся, чтоб с ним попутешествовать по нашей стране, раз уж не можем пока в Польшу поехать.
- А что туда надо, кроме визы?
- Туда очень много денег надо, чуть ли не полтысячи рублей. – «Уже у меня четыреста есть, - вздохнула молодая женщина, незаметно для собеседницы, - но вновь потребуются траты, и деньги растекаются на другие нужды».
Тамара Александровна будто подслушала мысли Калерии:
- Ты бы не выбирала со сберкнижки на маленькие путешествия, которые хоть в полцены идут, а всё же деньги и они выматывают. А в Польшу поедешь, возможно, купишь что-нибудь на продажу, как я, и оправдаешь свои траты.
- Это вы ковры купили в Австрии, в вашем круизе?
- Да, дорогая, и продала их и всю путёвку окупила.
- У вас счастливый случай, как говорят в поликлинике, а у меня так не получится. Не попадётся мне дешёвых ковров, которые можно продать. Кстати сказать, продавать я не умею.
- Да и Польша, как я слышала, не дешёвая страна. Там где мы ездили тоже не дёшево всё и мало нам денег поменяли, но мне, действительно, подвернулся случай. Ты не завидуй.
- Что вы! Никогда не завидую, даже если врагам везёт, - пошутила Калерия. – Ну вот, мне осталось подписать лишь у главврача. Как вы думаете, Ванесса Григорьевна уже пришла?
- Конечно. Она к девяти часам приходит, как и мы, когда в первую смену. Бывает, задержки, но это редко.
Калерия сходила к Ванессе Григорьевне и подписала заявление на отпуск со следующего дня. Потом пошла к человеку, который ведал путёвками от «шефов» и договорилась, что выкупит их, вот только надо сходить за деньгами в сберкассу. Тамара Александровна отпустила Релю за деньгами:
- Выкупишь и придёшь, поговорим ещё немного. Ты уезжаешь, а мне надо будет отвозить истории  болезней в Военкомат, если они затребуют. Расскажешь, как это делается.
- Я им уже всё отвезла для осеннего призыва. Но поговорить можно, потому что я сегодня ещё на работе.
- Да-да, расскажешь мне, как Юлия Аркадьевна провела весной, когда я ездила в круиз компанию «Освобождения от экзаменов». Мне до сих пор непонятно, почему это люди освобождаются.
- Хорошо, вернусь, поговорим.
Калерия быстро переоделась и умчалась в сберегательную кассу. Где сняла полтораста рублей: - «Плачь мой будущий холодильник. Придётся тебе подождать. Или мне пока соберу опять нужную сумму. И, возможно, к тому времени сделают много холодильников и нам с Олегом не придётся ездить его искать».   
Теперь Тамара Александровна обрадовалась, что Реля с сыном поедут в эти поездки:
- Это хорошие экскурсии, особенно вот эта – Литва – Брест и Белоруссия. Конечно это галопом по Европам – в каждом городе по полтора-два дня, но посетите пять мест, особенно Брестскую крепость и вот указан замок Тракай. Олежке там будет интересно. Про Киев – это вторая ваша путёвка – вообще не говорю. Киев ведь – мать городов русских, если ты помнишь историю.
- А вы сомневаетесь в этом? – пошутила Калерия. – Я, разумеется, рада погулять по Литве немного, ещё заехать в Брестскую крепость  и вернуться через Белоруссию – там  два города – Минск и Молодечное – бравое название для города.
- Про Тракай забыла? А это такой замок – простор для фантазии. Правда, вам о нём расскажут что-нибудь приземлённое: как там бились, рубились и прочее. Домасу позвонишь, что едете с сыном в его республику?
- Если он позвонит, то скажу. Но я против, чтоб Домас – больной и слабый – ловил нас с Олежкой на их земле.
- Да что ты! Ему, наверное, приятно будет встретиться с любимыми людьми в Литве, если уж в Москву ехать тяжело.
- Вы шутите, Тамара Александровна? С его головными болями?
- Ты права. Тебе даже говорить не надо ему, что едете с Олежкой в его республику. Пусть думает, что вы отъехали в южные края, например к Чёрному морю.
- Ох, и к морю хочется, вы даже не представляете как. Но осенью нам с вами придётся много работать, потому что вы свой отпуск уже использовали, а я буду путешествовать по Литве и Украине тоже отпускные дни, наверное, все проездим.
- Не горюй. Как потеплеет будущей весной, а Олежка закончит учёбу, мы со скорой помощью будем с тобой ездить по субботам-воскресеньям в бухту Радости. Кстати, почему ты с нами, как Олежка укатил в пионерский лагерь, отказывалась ездить? Неужели из-за того, что каждую субботу-воскресенье рвалась туда, куда вас не пускали.
- Отчасти из-за этого. Но в бухте Радости, ещё в первый наш приезд со мной произошёл казусный случай, и, после него я как-то побаиваюсь этой бухты.
- Боишься ездить в те загадочные места и мне ни слова?
- Могу признаться, что боюсь.
- Так! Раскрывай мне, чем же тебя так напугала бухта Радости?
- Не знаю, как вам обрисовать свой страх, но мне кажется, что я в первый день чуть не угодила в портал.
- Что это за слово такое?
- Портал, это как бы переход в другое измерение – будущее или прошлое. Другими словами, я, в бухте Радости чуть не перешла черту этого мира, с каким-то загадочным, другим.
- Вот начиталась ты фантастики, вместе с сыном.
- Это не фантастика, а быль. Но вы не должны о том, что я вам сейчас расскажу говорить  ни с кем – даже с вашим мужем.
- Чем Володя тебе не угодил? Неужели пристаёт, когда ты дежуришь в неотложной помощи? – Тамара Александровна смотрела на Релю с надеждой, что та сейчас  разуверит её в преданности мужа.
- О чём вы говорите, Тамара Александровна? Ваш муж вне подозрений. Но если вы просите меня рассказать, что со мной случилось, я должна быть уверена, что больше никто не узнает об этом: ни Владимир Иванович, ни наша главврач, ни даже мой Олег.
- Даже сыну ты не можешь сказать? Тогда это, действительно, тайна. Предчувствую, что ты так просто не просила бы её сохранять. Соглашаюсь на все твои условия. Говори!
- Но небольшое предисловие. Я вам  рассказывала, как вся моя семья ехали на Дальний Восток? И как при каждой большой поездке, чего только не наслушаешься.
- А ты девочкой была любознательной – у тебя ушки - на макушке, - улыбнулась собеседница.
- Да, - серьёзно отвечала Калерия. – И, быть может, я своей любознательностью притягиваю к себе интересных людей.
- И загадочные явления.
- И загадочные явления. Возле Байкала, которому я посвятила немало стихов, потому что я почувствовала, возле этого озера что-то необычное происходит. Чувствую всем своим естеством, как хорошее, так и плохое.
- Да, там ЗЕКИ строили тоннели – ты сама говорила. Их тяжкую энергетику ты чувствовала?
- Очевидно – люди страдали.
- Хоть бы стихи свои почитала когда.
- Со стихами сложно. Их у меня выкрадывали мама с Верой – рвали от злости. И эти стихи то возникают у меня, то пропадают с тех пор.
- Давно бы записала и могла бы с листа читать.
- Так и сделаю в следующий раз. Но вернёмся к Байкалу. Нашёлся один мужчина, молодой, если вас интересует его возраст, который мне рассказал, что над Байкалом иногда возникают видения прошлых лет. Даже не прошлых, а древних. То люди в латах и доспехах воюют над озером – прямо картинка из далёкой старины. То тонет корабль – тоже не нашего века. И современные рыбаки, как не стремятся, не могут к нему подъехать.
- Конечно, на лодках. Да их потопит этот корабль, увлечёт за собой в пучину.
- Ещё картинка: возникает на небе необычной красоты город – древний, с людьми, одетыми не так, как одеваемся мы. Они ходят по городу, говорят между собой, исчезают в домах – короче живут своей жизнью, независимо от нас.
- Удивительные вещи рассказываешь. И почему я не могу поделиться этим с Володей?
- Потому что не все поверят, что где-то есть другие жизни, которые возможно протекают параллельно нашей жизни. Картинки из прошлого над Байкалом витают, картины из будущего.
- Говори дальше. Живя на Дальнем Востоке, ты попала в одну из этих жизней?
- Хотелось бы, - Калерия усмехнулась, - хоть, на несколько часов, улететь от не любящей меня матери, от змеи-сестры, от равнодушного отца, который меня, к тому же избил за год до поездки на Дальний Восток, так жестоко, что я его просто выкинула из своей жизни.
- Однако и ты жестокая. Отец, наверное, не раз просил прощения. Ведь ты ему ногу вылечила, когда ему хотели её ампутировать. Неужели он этого не помнил?
- Возможно, избил меня отец по подсказке мамы. И прощения он не просил, но по дороге на Дальний Восток как-то проявлял ко мне внимание.
- Ещё бы – такая дочь у него интересная, которой взрослые дяди рассказывают такие вещи, из ряда вон выходящие. Кстати, этот человек, к тебе, не из Космоса ли явился? Такие явления, как он рассказывал, видят лишь люди необычные. Но, наверное, и ты видела чудеса, по его рассказам?
- Он мне рассказывал, про эти загадочные явления, а я, забравшись на верхнюю полку, как под гипнозом засыпала, и видела всё это, что он мне нарисовал в сновидениях как в кино. Причём, тогда были лишь чёрно-белые фильмы, а я в своих снах могла видеть картинки эти в цвете.
- Чудеса, да и только. Но какое это отношение имеет к бухте Радости?
- Имеет. Благодаря тому, что, как вы заметили, Космос мне посылает людей, которые меня просвещают – это люди светлые, хорошие. Но к светлому, по закону подлости притягиваются и плохие люди, которые светлых людей мечтают утянуть в свою трясину.
- Это твоя мать и старшая сестра. Отца, получается, они затянули в своё болото, а тебя у них никак не получалось?
- Вы, наверное, забыли, я вам рассказывала, что тяжёлую артиллерию на меня бросили – это отца Веры. Вот  он-то меня точно со всех сторон хочет поймать в свои сети.
- Это Дьявол, - серьёзно сказала Тамара Александровна. – Есть такие люди.
- Наконец-то мы вышли на него. Он меня затягивал много раз в свои тенёта, и я вам рассказывала уже о нём.
- Вспомнила! Это дядя Артёма – твоего светлого Ангела – капитана дальнего следования?
- Ну вот, мы вышли на финиш. Сейчас  я вам  буду рассказывать, как чёрный человек меня ловил в бухте Радости. Вспомните, мы приехали. Ваш муж и мой сын сделали разведку, где чего и как расположено на этом маленьком островке.
- Мне тоже показалось, что мы будто на острове были. Но потом я отпустила Володю и Олежку к водоёму, где они усердно строили песочные замки. Затем я отпустила и тебя покупаться. Ты подошла сначала к «строителям», поговорила с ними и пошла вдоль берега, выбирая, где бы тебе снять с себя жару, что давила невыносимо. Мне, правда, не было жарко, я сидела в тени и наблюдала за мужем и твоим сыном. Ты выпала из поля моего зрения.
- Вот, - Калерия грустно улыбнулась, - и знаете, куда попала? Как раз в зону притяжения Дьявола, как вы назвали отца Веры.
- Теперь понимаю, почему ты просишь меня не говорить никому. Рассказывай!
- Сейчас, лишь дух немного переведу. Даже рассказывать и то неприятно, а тогда я вообще испугалась, подумала с кем останется Олег, если меня на том берегу затянут в какой-то иной мир – хороший или плохой – не важно. Главное, что ребёнок останется сиротой.
Взволнованная Реля посмотрела в глаза своей собеседницы и поняла, что добрая женщина была бы рада, если бы она вдруг исчезла тогда. Бездетные жена с мужем получили бы почти взрослого сына. Но Олежка бы рвался и метался, потеряв мать, и ни за что не признал бы их родителями или опекунами. Скорей всего её сын предпочёл бы детский дом.
Поняв, что Калерия раскусила её желание, Тамара Александровна быстро сказала:
- Опять меня пугаешь. Возвращайся к теме; вот ты, поговорила с нашими «строителями» песчаных замков и направилась по берегу.
 - Потому я и обратилась сначала к Байкалу, - сказала внезапно Калерия, - как к чистому озеру, показавшему мне, что происходило раньше на той святой земле.
- «Господи, что я несу! К чему опять  к Байкалу вернулась. Неужели так подействовало, что на моего ребёнка нашлись бы опекуны. Господи, спаси и помилуй! Возможно, им было бы хорошо – иметь такого умного мальчика. Но каково Олегу – вдруг потерять мать. Как жаль, что нельзя ему рассказать, что на Земле иногда теряются люди».
- Куда же ты попала в бухте Радости? – Гнула своё Тамара Александровна, будто ей не терпелось узнать, что Реля могла пропасть навсегда или на время из жизни на Земле.
- Подождите, посмотрю, не пришёл ли кто к нам, - Калерия выглянула в коридор и села на место напротив нетерпеливой слушательницы. – Слушайте мою печальную историю, как меня чуть не затянули в какой-то потусторонний мир, откуда, возможно я бы не смогла выбраться.
- Ну, с твоими-то возможностями, с твоими Ангелами.
- Не знаю, сопровождали ли меня Ангелы в этом моём походе вдоль берега, но сначала я почувствовала, что вступила в мир совсем не наш. Где-то на берегу копошились люди, одетые в такие одежды, что не поймёшь, то ли они купаться пришли, то ли просто у воды посидеть. Но когда я подходила ближе, люди исчезали.
- Как это исчезали? – удивилась Тамара Александровна.
- А вот тут мне придётся начать с того, с чего начался наш разговор. Тот человек, который мне рассказывал о видениях над Байкалом, как бы предупредил меня, что кроме таких приятных картин я могу попасть и в очень неприятные явления – это соприкосновения с чуждым миром, когда люди уходят от своей жизни, как бы переступая в чужую, потустороннюю жизнь.
- Подожди, звонок, - остановила Релю Тамара Александровна и сняла трубку: - Алло? Я слушаю. Здравствуйте, Ванесса Григорьевна… Да, Реля уходит в отпуск. Разумеется, я её отпущу пораньше – я и сама об этом думала. Спасибо, что позвонили. – Тамара Александровна положила трубку и посмотрела на свою собеседницу: - Вот как о тебе беспокоится главврач. Советует отпустить тебя пораньше с работы – надо, мол, человеку собираться в поездку. Да, ещё передала, что дала указание Лиде – нашей бухгалтерше и кассирше, чтоб тебе отпускные начислила в течение трёх дней – тогда же и выдала их. Вам же через неделю ехать? Да? Успеешь ещё получить.
- Разумеется. Но мне сейчас деньги не очень требуются. Я сняла на поездку сумму, заплатила за путёвки, и немного оставила на сувениры. А отпускные мои, когда вернёмся, всё равно пойдут для приобретения формы для Олега.
- Неужели вырос из старого костюма? Я помню, что он на нём прекрасно смотрелся.
- Вырос, - вздохнула Калерия, - растёт мой мальчишка, каждый год покупаем ему форму, не говоря об обуви, которой требуется много разной. Несколько рубашек, самых разных. Траты великие, но я рада, что растёт Олег. Люблю высоких мужчин.
- К тому же он у тебя развит физически. Смотри-ка, парню семнадцати лет, в пионерском лагере, нос утёр.
- Да и смешно и грустно, что пришлось моему сыну поднапрячься. Ну, я пошла, если меня разрешили отпустить с работы.
- Как жаль, что я не услышала твоего интересного рассказа. Дай мне слово, что придёшь за отпускными, зайдёшь ко мне в кабинет и расскажешь быстро тот ужас, который тебе пришлось испытать. Ведь ты эти три дня числишься на работе. Но тебе, за переработку Ванесса даёт их как бы отгулы. Я тоже не противлюсь, чтоб ты отдохнула перед поездкой, но расскажи мне про приключение твоё.
- Не знаю, приключение ли, но было нечто, предупреждающее меня, что я наскочила на портал, где можно пропасть или попасть в чужую, незнакомую мне жизнь.
- Может, останешься минут на пятнадцать и окончишь рассказ?
- Что вы так спешите? Не подождёте трёх дней, чтоб я могла пережить тот стресс, который испытала от синяков на лице и теле сына. Да и рассказ, про моё приключение тоже стресс. Мне надо подготовиться.


                Г л а в а  5

Готовилась к рассказу Калерия все три дня; ехали ли они с Олегом на Москву-реку, чтоб искупаться, сидели ли в полутёмном кинозале, просматривая фильмы, которые появились этим летом на экране, гуляли ли по любимому скверу, Калерия помнила, что должна поведать терпеливой Тамаре Александровне. Поэтому начала она рассказ с предисловия, как и тот, когда говорила о чудесах на озере Байкале:
- Итак, мы с вами знаем, что есть тёмные и светлые силы, которые всё время за мою жизнь то одна, то другая возникали на горизонте. Иногда, как видите, они есть и у Олега.
- Но вы же с сыном особые люди, согласись, Реля, умеете бороться не только за себя, но и за людей. Если бы меня так мать топтала как тебя, я бы не выжила. А ты не только выжила и встала самостоятельно на ноги, ещё и хотела, чтоб ненормальная мать твоя Олежку полюбила.
- Да, мне хотелось, чтоб у сына была бабушка. И мама любит Олежку, но жадность преодолеть не может. Или ей чёрный человек – отец Веры – не даёт. Я вам  рассказывала, что мама хоть и не часто видит этого человека, но находится под его строгим контролем.
- Помню, ты рассказывала, что этот гадюка мать твою хотел утащить на тот свет, а ты, нелюбимая, заступилась за женщину, не ценившую тебя, и он оставил жить твою Петровну ещё на три с лишним десятка лет. Произошло это во снах, но на деле этот человек существует ли?
- Вот тебе раз! – воскликнула Реля. – Я вам разве не рассказывала, что не только во снах видела отца Веры, но он мне, в своём поганом виде показался, когда вздумал побороть нас с Артёмом – его племянником и свести нас, поженить, чтобы силу свою на двух чистых людях испытать.
- Но вы не поддались на его уловки, - вспоминала Тамара Александровна.
- Да, мы почувствовали подвох и не дали отцу Веры побороть нас.
- А мне кажется, что вы вдвоём бы его побороли. И вышла бы ты замуж за капитана и жила бы на берегу моря. А на дядьку его, и отца твоей Веры наплевали бы с большой колокольни.
- Да, жить у моря хорошо. Но жизнь у нас не заладилась бы, если бы дядька Артёма стал вмешиваться. А самое главное – от Артёма я не родила бы Олежку, а кого-то другого.
- А какая разница?
- Разница большая. Олежку я ждала, чуть ли не с пяти лет, когда мне явился во снах мой дед и предсказал мне сына. Мало предсказать. Когда я выросла, мне Олежку во сне показали.
Калерия не имела права говорить, что «дед» - это Пушкин. И явился он Реле сначала наяву. Однажды Космос расщедрился и свёл Релю с дедом, чтоб она его потом в сновидениях знала в лицо. И не только знала, но и разоблачила деда, что он – Пушкин.
А показал Калерии во сне сына, когда ей исполнилось шестнадцать лет, пожалуй,  Степан, который обозначился из Космоса же, когда её бродячая семья возвращалась из Дальнего Востока. Но тогда Реле почти исполнилось тринадцать лет: - «Вот как у меня воспоминания – катятся назад», - подумала с улыбкой. – Но тринадцатилетней «девушке», как называл меня Степан, он же и предрёк, что рожу я сына в 1961 году. И всё исполнилось, Бог мой! Спасибо тебе». 
 Приятные воспоминания раскрасили щёки Рели в алые цвета, что заметила её врач.
- Что-то ты покраснела. Неужели так приятно, что поедешь в путешествия?
- Можете не сомневаться. Оторвёмся с Олежкой от Москвы и поездим немного – уже радость. Ездили с Домасом по его краям, а теперь поедем без него.
- Жаль, что он не может вас сопровождать, но, возможно, так лучше. Вам надо привыкать жить без него. Мне кажется, что если у него в голове растёт опухоль, то он недолго будет жить. Хотя сейчас оперируют этих больных, но редко бывает хороший результат.
- Спасибо, вы меня успокоили, - горько отозвалась Калерия.
- Прости ты меня. Что думаю, то и говорю. Но рассказывай мне про свой портал – видишь, запомнила чудное слово. Как ты пошла по берегу и чуть не попала в другие миры, могла бы и не вернуться, не дай Господи! Нас бы с Володей потом таскали по следователям – как это человек пропал! – Только теперь дошло до Релиной собеседницы.
- Я тоже испугалась, - сказала молодая женщина. – Представьте себе, иду вроде бы по берегу залива – а, сколько я за свою короткую жизнь повидала этих берегов – не счесть. Иду, в предчувствии, что сейчас зайду в воду и сниму с тела жар, как вдруг замечаю, что такого берега я ещё никогда не видала.  Он, как в страшном сне, становится мне неизвестным, чудным, люди то удаляются от меня и исчезают неизвестно куда, то появляются неоткуда.
- Ты не после ли бессонной ночи поехала тогда с нами?
- Кажется, выспалась – сейчас уже не помню. Но сон наяву продолжается. Вдруг исчезает песок справа от меня – остаётся лишь илистый берег, который не тянет, чтоб с него зашли в воду.
- Жуть какая!
- Самое интересное, что людей не видно уже, только чувствую, как за мной кто-то идёт по пятам тяжёлым шагом. Мне думается, что насильник или убийца, и я поворачиваюсь, чтоб  взглянуть ему в глаза. Но человек или лучше сказать марево тоже задерживает шаг – не хочет, чтоб  в глаза его или глазницы заглядывали.
- Не пугай меня, Жанна д/Арк. Лучше бы бежала, что есть силы.
- Не могу бежать. Эта сущность парализовала мои ноги. Я это отлично понимаю и начала молиться Богу. Между молитвами поглядываю на чистую воду, где в 100 метрах от меня рыбачат.
- Позвала бы рыбаков.
- Я мысленно и позвала, понимая, что кричать нельзя. Но когда одна лодка отделилась от ряда рыбаков и поплыла в мою сторону, тоже испугалась.
- А вдруг это помощник твоего преследователя?
- Такие мысли мне пришли в голову. Думаю: - «Догулялась лягушка-путешественница!»
- И как же ты выпуталась из этой ситуации?
- Бог послал мне знакомое лицо. Увидев Глеба Стриженова – артиста, успокоилась и села к нему в лодку, который и отвёз меня, хотя я ни слова не могла сказать, к нашим «строителям».
- Вот  это приключение! Ты как бы была на краю пропасти, а вернулась на грешную Землю.
- После того, что я пережила, сказать, что наша Земля грешница не могу. Для меня она мать-спасительница. И послала мне знакомого человека, хоть и не лично, а с экрана фильмов, но всё равно он был как Ангел-спаситель.
- Хоть поблагодарила его?
- Не помню, честное слово. Артист, наверное, думает, что я – хамка. Не только не пела ему дифирамбы, но и спасибо ему не сказала. Но если бы он знал, что я увидела на его лице печать смерти. Может, ещё и это затормозило ему ласковое слово сказать.
- Ты видишь, что человек скоро умрёт? – поразилась Тамара Александровна.
- Видела несколько раз, к своей печали, потому что даже бывшей подруге предсказала. Не ей сказала, а своей маме, но Нина – она уже врачом работала, когда у меня Олег родился, умерла через пять лет, после моего предсказания. Юлия Петровна моя очень удивлялась.
- Но ясновидение у дочери её не смутило. Продолжала тебя терроризировать?
- Да Бог с ней! Может, и лучше, что мама – слепа и глуха ко мне. Я её уже могу, без зазрения совести, не принимать у себя в гостях.
- За это хвалю. Но как быть с великим Артистом, с печатью смерти на его лице?
- К сожалению, я его не могу спасти, как он меня. Одна надежда, что смерть к нему придёт лет через пять, как у моей подруги.
- Но Глеб этот, уже сейчас кажется старым. Совсем не похож на Олега - красавца брата.
- Возможно, это уже сейчас идёт от болезней. Кстати брат его, Олег, проживёт долгую, не скажу, что очень счастливую, жизнь.
- А кто сейчас счастлив, Реля, дорогая? Таких,  как ты, «не от мира сего», как говорят в народе, мало.
- Это почему же мало?
- Да, мало людей, которые растворяются в других, в  детях, очень мало. С твоими  детьми, с которыми ты соприкасалась – в детском саду, в больнице, ты, возможно, получала счастье. И растишь сына, похожего на тебя.
- Господи! Как вы сложно характеризуете мою скромную особу.
- Ты скромная, не спорю, но мужики по тебе сохнут. Даже мой Володя. Глядя на его муки, я готова уйти с этой работы, лишь бы не потерять мужа.
- Я не разу, ни вашему мужу, ни Юрию, который с ним в смене работает, не давала провода.
- Да, но они сохнут. А я без Володи ни дня не выживу, - на глазах Тамары Александровны показались слёзы.
- Могу предсказать, что произойдёт дальше с нами. Возможно, скоро приедет ко мне Домас и я уйду из этой поликлиники.
- Уедешь с ним?
- Нет. Но, кажется, он приедет умирать в Москву. Тогда мне придётся уйти с ним в ту больницу, где произойдёт его прощание с Землей, хотя он в неё и ляжет.
- Вот так ты видишь его кончину?
- Да, это мне приснилось во сне, а сны мои редко меня обманывают.
- Как же тяжело тебе жить, с твоим ясновидением.
- Если бы вы знали как! Одно спасет – это Олежка. С ним убегаю от горестей и тоски.
- Тогда желаю вам вместе хорошо поездить по Литве, заглянуть во все её потаённые уголки. Сын развеет твои тяжёлые мысли.
 

                Г л а в а  6

На Белорусском вокзале, куда Калерия с сыном приехали загодя, чтоб увидеть какие люди поедут с ними. Но строителей ещё не было – их почти к поезду подвезли на служебном автобусе и они шумно вселялись в тот вагон, который был выделен экскурсантам. Калерию с Олегом вначале приметила сопровождающая, которая стояла с транспарантом, созывающим всех, кто едет по такому-то маршруту – указывалось то, что было написано в их путёвках.
- Ой, мама, кажется, нас встречают. Здравствуйте, это вы нас повезёте до Бреста?
- Здравствуйте. Вы первые. Как ваши фамилии? – экскурсовод прижала транспарант к себе, высвобождая руки и отмечая в списке их фамилии. – Вот  наш поезд, ждёт уже нас, мы стоим как раз напротив нашего вагона, но надо подождать остальных. Вот ещё пара подошла. Вы тоже едете в экскурсию?
- Да. Отметьте наши фамилии. Я Ларина Анастасия Ефремовна. А это мой муж Зворыкин Семён Матвеевич.
Услышав знакомый голос за спиной, Калерия резко повернулась:
- Боже мой, кого я вижу! Вы с нами едете? А мне никто не сказал, что кто-то ещё взял подобные путёвки из медиков.
- Да это мой муж всё рвался познакомиться с тобой, Реля. Я ему осенью, когда мы смотрели подростков в школах, и ты нас просвещала насчёт строителей Москвы, возила в экскурсии по Москве, всё это потом рассказывала своему супругу. И он настолько заинтересовался знатоком нашего с ним любимого города, что всё мечтал познакомиться.
- Да, - подтвердил мужчина, стоящий рядом с Настасьей. – Уж так она мне о вас рассказывала интересно, что я даже пить бросил, мечтая когда-то поехать с вами в подобное путешествие. А это кто? Ваш сын, Олег, про которого мне тоже Настасья много рассказывала. Давай знакомиться, Олег. Я дядя Семён. Помнишь, кого ещё так звали, по истории?
- Будённого, - тут же нашёлся мальчик и пожал протянутую руку.
- Так! Поедем вместе, в одном купе?
Калерия, вначале испугавшаяся этого знакомства – она видела этого человека выпившим, вышагивающим возле Настасьи по Малой Бронной улице и бранящимся, кивнула головой:
- Поедем. Всё же лучше, чем с незнакомыми людьми. И я верю, что вы не будете пить в поезде.
- Ты, дочка, наверное, меня видела не в лучшем виде. Но честное слово, меня как по голове погладили, когда Настасья стала рассказывать о тебе. Ведь я тоже патриот Москвы, хотя приехал в неё из маленького города когда-то из Мурома. Знаешь, ещё кто из Великого Мурома? – Спросила опять Олега.
- Ваш земляк из Мурома висит в Третьяковской галерее на картине «Три богатыря».
- Молодец! Как по голове меня погладил. Вот не ожидал такого ответа. Обычно мнутся и едва вспоминают, про былинного богатыря – Илью. А ты мне даже сказал, где видел его на картине. Но он хоть и былинный, но с живого человека Васнецов облик тот списал.
- Как? – удивился Олежка. – Васнецов жил в нашем веке, а Илья-Муромец давно. Значит, Васнецов не мог с него списать облик, как вы говорите, а по описаниям каким-нибудь.
- Давно. Это, в каком же веке Илья- Муромец стране нашей помогал? Кажется ещё при Ярославе Мудром или даже ранее при Владимире – Ясно солнышко.
- Кажется, Владимиру он помогал освобождать Киев от врагов.
- Ну да! Киев мать городов русских. И смотри-ка, как в былинах пишут об Илье. Что он хотел обедать во Владимире, а ужинать в Киеве. Это что же? Никак на самолёте летал?
- Это называется телепортацией,  когда человек быстро перелетает с одного места на другой,- отвечал Олег, и Калерия с удивлением взглянула на сына. – В старину люди умели так передвигаться, а теперь, когда появились чудеса техники, разучились.
- «Телепортация – портал, - подумала Реля, - одного корня слова. Пушкин мне во снах всё толковал о портале. И меня это слова научил с детства понимать, как место, где он может перейти из одного мира в другой. Всё правильно. Но я-то испугалась, когда попала в подозрительный портал в бухте Радости. Мне совсем нельзя оставлять своего ребёнка на Земле, а самой улететь куда-то. Другое дело в сновидениях летаю и людям помогаю. Но улететь от родного сына, оставив его чужим людям на радость, пусть даже бездетной паре. Нет! Тамара Александровна никогда бы не полюбили Олежку так, как она любит до самозабвения своего мужа. А значит, терпела бы Олега ради Владимира, а несчастный мальчик, потеряв любимую мать и не понимая, что случилось с ней, не знал бы как ему жить в этом мире. Ой, о чём я думаю? Уже представила все последствия своего исчезновения. Слава Богу, этого не случилось. И хватит об этом думать! Перед тобой вдруг открываются интереснейшие темы, интересным человеком, мужем Настасьи. Может он нам  с Олегом не только об Илье-Муромце может рассказать?»
Калерия уже не боялась чудного земляка Ильи–Муромца. И когда их пригласили на посадку, с удовольствием, разместились в одно купе с Настасьей и её мужем. Олежка тоже симпатизировал с первого взгляда Семёну Матвеевичу – будто считал мысли матери, что человек этот может им ещё много чего порассказать.
Поезд тронулся, и пока он выезжал с вокзала, потом проезжал Подмосковье, у Семёна Матвеевича с мальчишкой было о чём поговорить, обсуждая необычные дома или деревья, полетавших птиц, самолёты или сельскохозяйственную технику, стоявшую на переездах. Для этого они даже вышли из купе и стояли, наслаждаясь видами Подмосковья. А Реля с Настасьей сходили, помыли руки и развернули пакеты с едой – выехали рано, не успели поесть.
- Ну-ка, друзья, хватит вам смотреть в окно, завтракать пора, - приказала Анастасия.
- Ой! – изумился Олежка. – Когда это вы успели вынуть продукты? Я и не заметил.
- Трапезничать пора, - сказал, по-старинному, Семён Матвеевич, потирая руки.- Но вначале надо умыться и руки помыть. Пошли, мой новый друг и товарищ!
И они ушли – старый и подросток – будто давно у них такие доверительные отношения.
- Вот они заговорились, - отметила Настасья. – Но твой Олег каждый раз меня поражает. Разговаривает со стариком будто ровесник. Обо всём может поговорить, совсем не как мои внуки. Завидую тебе, Калерия.
- Ваш муж, судя по моим первым впечатлениям, человек очень интересный.
- Когда не пьёт, вернее, когда мы оба с ним не выпиваем, - сокрушённо сказала Настасья, но тут же оживилась. – Но вот уже почти полгода мы с ним оба «завязали», как говорят. И вот же едем в интересное путешествие с вами. И думаю, что мир повернётся к нам, двум старикам другой стороной. Перестала я отдавать все деньги детям и внукам – по твоему же наставлению – и вот  появились деньги на экскурсии. Лучше тратить на поездки по интересным местам, чем пропивать от безысходности, что тебя доят как корову.
- Я рада, - улыбнулась Калерия. – А вот и наши мужчины, чистые да весёлые.
Кушали молча. Калерия увидела, что Семёну Матвеевичу трудно есть со вставной челюстью, и предупредила сына, приложив палец к губам, чтоб не говорил во время еды. Потом Олежка вскочил на верхнюю полку, чтоб «поспать», видимо заметил, как старик зевает. И Семён Матвеевич забрался, по рыцарски, на вторую полку. Они сначала переговаривались, ещё смотрели в окно, потом и, правда, заснули.
Калерия и Настасья тоже немного поговорили, и улеглись подремать. Где-то часов через шесть-восемь, как их предупредили, поезд домчит их до первой остановки – Брест – откуда их заберут на автобус и довезут до гостиницы, где они будут ужинать, и отдыхать, а со следующего дня начнутся поездки, по названным в путёвках местах. Калерии не спалось, и она достала книгу, стала читать. Вскоре и Семён Матвеевич спустился со своей полки:
- Жарко. Хорошо хоть внучек спит. Немного голову ему обвевает ветер. Не простудится?
- Нет. Он всегда так спит, когда мы путешествуем в жару.
- А моя Настасья чего улеглась ногами к окну? Но это и ничего, мне чуток места оставила, чтоб посидеть. Не желаешь ли поговорить со мной, дочка?
- С удовольствием. Подозреваю, что вы не только об Илье-Муромце можете рассказать, но и о своём городе.
- О городе, конечно, можно. Но лучше бы тебе своими глазами его посмотреть. Могу устроить тебе, чтоб ты с сыном поехала в Муром в гости, да пожила там недельку.
- Вот спасибо. Но можно и на три дня. Маленький город осмотреть, много ли времени нужно, а я не привыкла людей стеснять.
- А эти люди сдают комнату, в которой не так, как в гостинице, но всё же то же интересно.
- Если сдают, то можно и больше пожить, при условии, что и питаться есть где.
- Так это на выбор. И хозяйка готова там кормить, за отдельную плату. А не понравится, то кафе, столовых в городе много.
- Вам  так и хочется, чтоб мы с Олегом подольше пожили в этом замечательном городе?
- Я тебе сейчас такое расскажу о Муроме, что ты с удовольствием туда поедешь, чтоб подышать воздухом, где такие люди родятся. Кроме Ильи-богатыря ещё в Муроме родился человек, о котором не пишут былин, но когда люди узнают о нём, то полюбят ещё более чем Илью.
- Да что вы! И кто этот человек?
- Так мой родственник – Зворыкин Владимир Козьмич.
- Кузьмич, может быть? – предположила Реля, покраснев.
- Да нет, батька его так и числился – Козьмой. Так вот этот Козьма был купцом и очень богат. Впрочем, таких купцов Зворыкиных было в Муроме около полсотни человек, а может и более. Я, почему говорю это, потому сам из их рода происхожу. Правда, я не из очень богатых, Зворыкиных, но с сыном Козьмы, Владимиром, о котором я тебе стану рассказ вести, дружил когда-то, хотя по возрасту у нас разница с ним лет на пятнадцать в мою пользу.
- Это значит, что вы или он вас старше?
- Ну да. Я родился позднее его. Потому и говорю, что в мою пользу. Но это я так думаю, что умру позже его. А на самом деле, вилами по воде писано, кто из нас быстрее на тот свет отправится. Потому как Владимир посильней меня здоровьем-то будет. Он не пьёт, как я выпивал совсем недавно, хотя, как он мне говорил, что в имении  его, в Америке, у него всегда есть хорошие вина, а не «Солнцедар» наш запойный – это марка вина, которое мы с Настасьей употребляли когда-то. Правда, приезд родственника нашего в Россию в 1967 году и встреча наша с ним так потрясли меня, что я потом старался больше благородные вина пить, дорогие. Ну, вот я заболтался. Прости, дочь, что тебе о такой гадости, как про вино рассказываю. Напомни мне, о чём мы говорили. Или хотя бы вопрос задай, что тебя заинтересовало в моём рассказе?
- Разрешите мне подумать немного, - попросила совсем запутавшаяся в рассказе старика Калерия.
- Думай, думай, а я больше не буду тебя сбивать на мои поганые выпивки, когда образ человека терял. Ну, надумала?
- Да. Давайте вернёмся немного назад в Муром. Полсотни и более купцов, как вы сказали,  на один маленький город? – расширила глаза Реля. – Не переругались они в такой тесноте?
- Может, и ругались – я то не ведаю. Я же в этом веке родился. И вот  в Советскую власть попал, да дожил до такого времени. А многие из моих родственников не дожили – как жернова их перекрутила революция, а потом Нэп и прочие телеги.
- Но вы мне хотели, об очень знаменитом Владимире рассказать.
- То-то, что знаменитом, да не в Союзе, а за границей нашёл он себе славу. Он, конечно, мог бы и в Союзе прославиться, да не дали ему – в связи со многими войнами и науки тогда шли туго в стране. Впрочем, науку он толкнул и для Союза не малую.
- Говорите, пожалуйста, о своём знаменитом родственнике.
- Родственники-то мы, допустим, пятая вода на киселе, но жизнь его мне известна. Этот не простой человек родился лет за двадцать не то тридцать до революции. В богатой семье, как я уже говорил, да! И вот было этому Володе годков, может, двенадцать или чуть более, как в Муроме провели телефон. Случилась сия технологическая революция в Муроме в 1898 году.
- Если ему было тринадцать лет в 1898 году, - посчитала в уме Калерия, - то, предполагаю, что родился Владимир в 1887 или в 88 году.
- Как ты верно подумала. Владимир родился в 87 году прошлого века.
- Что Москва и Петербург были с телефонами, я знаю. Царь имел уже телефон и его приближенные. Но всё равно трудной была связь.
- Трудной, дочка, она была и в Муроме. Чтобы два дома могли пообщаться между собой, посылали слугу, который говорил, что, дескать, Марья Ивановна желает звонить Софье Фёдоровне. Тогда лишь могли поговорить. Но для мальчика Володи, о ком речь веду, телефон был вроде стимула к его будущей, знаменитой работе. Если бы у него не было уже подзорной трубы, который ему Козьма – его отец купил за милую душу. Если бы он не знал, про телеграф. А потом не узнал, что голос можно подавать с одного конца города на другой, посредством провода, то, может, он и не придумал, что можно додуматься, как картинку передавать можно по всей земле.
- Что это? – поразилась Калерия. – Немое кино? Звуковые фильмы?
- Мам, - Олег свесился со своей полки, поражая улыбкой на лице – глаза его горели, - это телевизор. Рассказывайте, дядя Семён, как ваш родственник придумал его.
- Ну, это долгая история и надо быть сильно учёным, чтоб всё это рассказать. Но я попробую, просто жизнь его описать, насколько сам понимаю, как это у него получилось. Надо отметить, что я в эти года и родился, когда Володя начал понимать насчёт телефона. А дальше, как мне говорили, что отец отдал его учиться в Технологический институт в Петербурге. И там, учась на инженера-связиста, он кое-что в голову свою втемяшил. Тогда уже появились автомобили, аэропланы и граммофоны. Жизнь пошла такая весёлая, но не для всех. Родственник мой не очень к веселью стремился, у него засело в голове, что если можно посылать по проводам свой голос, то почему бы картинку, не посылать – докладывать своим друзьям, например, что ты сейчас делаешь.
- Дядя Семён, тогда же уже и электричество было? – Играл глазами Олежка.
- А без него чего сделаешь-то? Было электричество, внучок. Ты уж меня зови дедом. Так вот, про Володю вспомним – как вцепился он в эту идею – нужна ему живая картинка, и чтоб передавать её можно было б, на много километров.
- Это он, наверное, уже сильно выучился? - Путаясь в словах, как собеседник, спросила Реля.
- Конечно. В аспирантуре учился, как сегодня бы сказали у очень знаменитого на  тот час учёного – вот  забыл как его фамилия – от слова «роза».
- Розов? – тут же предположил Олег. – Розанов? Рознич? Розальман?
- Да нет же! Фамилия его иностранная, но не Розальман.
- Розинг, - подсказала Анастасия Ефремовна, поднимая голову.
- Точно. Я же говорю – не русская фамилия. Вот Володя с этим профессором или академиком и взялись за это дело. А тут случилась война в 1914 годе. Володю взяли в армию, связистом, разумеется, но офицером. А после войны грянула революция. И тут его судить начали – мол, зачем над ординарцем или денщиком – не знаю, как правильно сказать - издевался? Володя, не издевался над ним, а когда устанавливали связь, заставлял считать до пяти – а больше тот идол и не мог. Так вот «издевался». И учинили над моим дальним родственником революционный суд – могли бы, по военному времени и расстрелять.
- Наверное, это был трибунал? – вставил Олежка.
- Трибунал, внучек, будь он неладен. Хватали человека и виновен, или нет, стреляли. Но Владимиру повезло. Какой-то умный человек заступился за офицера-связиста и рассказал остальным болванам, ничего в связи не мыслящим, что такое, в полевых условиях, провести телефон.
- Отпустили Владимира? – с тревогой спросила Калерия.
- Точно, дочка. Но в этом суде он понял, что жизнь его каждую минуту висит на волоске, с необразованными людьми. И бросился в бега. А куда бежать от войны? На Восток, который тогда гражданской войной не охвачен ещё был.
- Владимиру уже за тридцать лет и он не женат, - сказала Калерия, - можно бежать.
- Какое, «не женат»! Была у него жена. Успел где-то между революцией и гражданской войной жениться. Так жену на фронт не берут. Потому Владимир бежал как свободный человек. Но где-то возле Екатеринбурга его арестовали и посадили в тюрьму, чтоб судить. И вот сидит он, пожалуй, что и с жизнью прощается, потому слух прошёл, что семью царскую расстреляли, там  же, в Екатеринбурге. По счастью город освобождают белые и все арестанты разбежались.
- А Владимир продолжил свой бег на Восток?
- Точно, дочка. Добрался до Омска. А тот уже объявил себя вольным городом, и вот приспособили офицера-связиста, чтоб он добрался до Англии и далее через океан в Америку.
- Вот  это поручение дали связисту, - пошутил Олег, слезая с полки.
- Да, внучек, уже без телефона пробирается Владимир на Запад, чуть ли не через Северный полюс. Но умный человек всегда сообразит, как ловчее это сделать. Добрался до Лондона. А там сидят белые иммигранты и ждут, не дождутся, что Советская власть даст маху. Маниловщиной занимаются, как сказала бы ты, дочь, про таких людей.
- Маниловы, - объяснила Калерия сыну, - это люди, которые живут в неге и ждут, что скоро все так будут жить хорошо. Что скоро наступит всеобщее блаженство – надо только подождать, ничего не делая для улучшения жизни.  О Маниловых вы будете изучать в восьмом классе.
- Я знаю, - отозвался Олег, - это написал Гоголь, «Мёртвые души», да?
- Точно, внук. Вот такие бездельники сидели в Лондоне, ожидая, когда на них манная каша посыплется. Но Владимир понимал, что этого не случится и оставив утопистов в их неведении, пробирается за океан, в Америку, которая тогда считалась развитой страной.
- Откуда он и не вернулся в Союз, - предположила Калерия.
- Как не вернулся. Он человек долга. Но когда прибыл в Омск, оказалось, что там уже нет той власти, от  которой он был делегирован. Даже Колчака там  уже казнили.
- Вот ты, дед, историю рассказываешь молодым людям, - вмешалась Настасья. – Может им не интересно.
- Что вы! – Живо отозвался Олег. – Ещё как интересно. Правда, мама?
- Разумеется. Я рада услышать о человеке и его приключениях, который столько сделал для телевидения. Про него же ничего не говорят в нашей стране. Хотя я слышала от умных людей, что Владимир Кузьмич приезжал в Союз, где-то совсем недавно – просто я не знала тогда его фамилии. Но как он потом опять попал в Америку? Я имею в виду революционные годы.
- Для такого человека, который понял, что в Америке ему дадут работать по его призванию, пробраться второй раз туда не проблема. Он уж и жену разыскал из Америки, которая в Германию иммигрировала. Приехала она к нему туда, и детей ему родила.
- А Владимир Кузьмич развернул работу в Америке над телевизором? – спросил Олег.
- Не сразу, а и там пришлось ему помаяться. В Нью-Йорке не очень верили в картинку, которую можно передавать на расстоянии. Так он забрался в городок поменьше и там  развернулся.
- А как город назывался? – Опять Олег.
- Не помню. Питсбург, что ли? Наверное, не назову. И там Володя на гораздо меньший оклад, чем в Нью-Йорке засел за эту свою картинку.
- Ради того, чтоб мы сейчас могли смотреть телевизор, - сказала Калерия, - человек трудился в поте лица.
- Но до того как картинка эта появилась, с Владимира много поту сошло. И ездил он в Европу с этим своим изделием. В Англии, во Франции внедрял своё изобретение.
- А в России?
- Так в Россию не пускали же его. Да что мы говорим о России – в Союз не пускали. Но в тридцать третьем году прорвался и он в Союз. Вернее его пригласили. Въехал он через свой любимый Петербург, теперь уже Ленинград. Поселили его в богатой гостинице, как иностранца. Володя, конечно, первым делом про учителя своего стал интересоваться, с которым картинками занимался ещё во время учёбы.
- Это он о Розинге вспомнил? – поинтересовалась Настасья.
- Вот спасибо – напомнила фамилию. Точно! О нём! Так человек этот давно сгинул в Гулаге. И Владимир, когда ему застолье устроили с товарищами высокого ранга, за него речь сказал, что де, мол, великий учёный пропал ни за что. И те выпили – уж не знаю, что с ними потом стало. Но Владимира не пустили потом в его милый Муром. Так он уже по приезде в Союз совсем недавно, как мы говорили, взял такси от Владимира и сто сорок километров проехал с женой, чтоб ей город свой показать. Вот  где испугались его поездки чекисты. Муром, на то время, уже с четырьмя военными заводами числился. И как же! Иностранец и вдруг едет в такой край. А с другой стороны – как не пустить такого великого человека, из Мурома родом, к тому же русского.
- И вы нас с Олежкой хотите направить в военный город? – заметила Реля. – Чтоб нас там за шпионов сочли?
- Правда твоя. Это я туда могу заехать, как бывший Муромец. А вам ехать ни к чему, хотя и жаль – Муром-город поражает своей красотой и своими  бывшими жителями.
- Но про вашего родственника и сейчас, думаю, очень немного рассказывают.
- Это кто как! Иные так очень гордятся таким земляком. И если не экскурсовод вам  поведает, то иные жители точно! Как вот мы катались с женой в деревню Петрищева, когда ещё не пили совсем. Это где Зоя Космодемьянская погибла. Так экскурсовод нам про Зою одно говорит, что вот перед вами героиня. И в газете про то прописали и книги пишут, про её подвиг. А местные жители тайком такое про Зою нам поведали, что язык не поворачивается назвать это «подвигом».
- Ты уж при мальчике, дед, такие страхи не говорил бы.
- А я тоже слышал, когда мы ездили с мамой в деревню Петрищева, - смело сказал Олежка. - Нам тоже нашептали на уши, что измученная долгим хождением по лесу Зоя Космодемьянская вместо того, чтоб поджечь штаб немцев, которого в деревне и не было, стала поджигать дома селян. А что такое лютой зимой крестьянину остаться без избы? Вот селяне и сдали её немцам, что дома не поджигала.
- Как ты бесстрашно говоришь это, мальчик. Не боишься, что маму в тюрьму посадят?
- Успокойтесь, Настасья Ефремовна, - улыбнулась старой даме Реля. – Это Олег не свои слова говорит. Это мы уже читали в газете. Обессиленная голодом и холодом Зоя, в самом деле, поджигала крестьянские избы. И измученные селяне сдали её немцам. Но когда в сорок третьем году, не то в сорок четвёртом в деревню приехал корреспондент газеты и описал подвиг Зои, как её мучили. Перед смертью, она, действительно, совершила подвиг, что не сломили её фашисты.
- Но крестьяне очень испугались, - вставил Олежка, - когда поняли, что не сносить им головы за «предательство». И многие ждали разоблачений. Но когда умер Сталин, и можно было говорить правду, они раскрыли другому журналисту истину на это дело.
- Они, или другие люди, которые знали, но молчали, - вставила Калерия. – Я думаю, что тех людей, которые сдали немцам Зою, уже не было в живых, когда правда открылась. Но Зоя, как была, так и останется героиней – думаю, что она такой и была. Девушка была одурманена стужей, которая её буквально лишила рассудка. Ну, подожгла не те дома, которые ей хотелось.
- Устроила пожар в деревне, чтоб погреться, - заметила Настасья. – Простим это измученной девушке. А героем она останется в веках. В школах её всё равно чтят.
- Не очень, - возразил Олег. – С тех пор, как мы с мамой прочли в газетах, что ошибочно Зою в герои произвели, в школе тоже не так сильно вспоминают её.
- Конечно, - подвела итог пожилая дама. – Не одни вы читаете газеты. Впрочем, я лично заметки, о том, что Зоя поджигала дома крестьян, не видела. Я вообще газет не читаю.
- Ну, люди, надеюсь, вас этот маленький эпизод в нашей истории не очень расстроил, - сказал бывший солдат. – Сейчас мы едем с вами смотреть Брест, уж там были истинные герои, ручаюсь вам, как старый солдат, прошедший эту войну с начала и до конца. Но были и предатели – не знаю уж расскажут ли о них?
- Не сомневаюсь, - согласилась с ним Реля. – я читала, про Брестскую крепость. Сколько там крови было пролито на этом маленьком рубеже нашей Родины. Вот интересно, был ли ваш родственник Владимир Козьмич в Бресте? Слышал ли о том, как сражались в СССР?
- Да кой чего я ему рассказывал, - сказал старый солдат. – И так, думаю, он много читал о тех сражениях, которые укрепили нашу страну в этом мире.
- В каком году ваш родственник, после большого перерыва навестил Муром? – Неожиданно для себя спросила Калерия.
- Так я ему и посоветовал взять такси и поехать из Владимира в Муром. А было это совсем недавно – в 1967 году. Как партизан ворвался тогда наш «отец телевизора», как говорили, в свой родной город. Малая родина – она завсегда тянет. Посетил он дом, в котором жил – а там музей, вроде бы. Вот где вспомнил, что телефон туда проводили в 1898 году.
- Вот хорошо, что вернулись к этой дате. Значит, к концу 19 века Владимиру Козьмичу было 13 лет. Тринадцать плюс 67 лет уже в 20 веке – это будет восемьдесят лет. Это что? Ваш родственник посетил Муром, как партизан в таком преклонном возрасте?
- А что? Где наша удаль не пропадала? Восемьдесят лет было ему, а жена его лет на пять поменьше. Поехали, как партизаны - вернулись радостные.
- Со здоровьем, значит, у него и его жены всё в порядке?
- Что ты! Рассказывал мне, что как раз, накануне поездки в СССР Володя тонул в своём собственном озере. Это у него имение такое большое в Америке, что и озеро имеется. Так он осенью встал на коньки, когда лёд был ещё слаб. Или весной? Но осенью или весной, он катался. А лёд возьми и подломись под ним. Полынья большая образовалась, и вылезти он не мог. Там  мальчишки ещё катались, так он им велел бежать за слугой. Слуга-то у него негр, но мощный как Володя. Прибежал и вынул его – да не сразу сообразил, что лестницу надобно. Час или с лишним пробыл родственник мой в полынье. Но даже не простудился. Вот после ледяного купания и прибыл он в СССР. Так что храбрости ему не занимать, чтоб на малую родину съездить!
- Какие же люди есть сильные! – Воскликнула Реля.
- Э, дочка, ты тоже человек сильный. Мне Настасья рассказывала, что ты стояла насмерть против родственников мужа. Предпочла остаться одна в чужом и незнакомом городе, но не жить с лихими людьми. Да, Олег, это я про твою маму говорю – хорошая она у тебя мать.
- А я не спорю. Моя мама – мировая – так даже в школе моей говорят.
   
      
                Г л а в а  7

Когда подъезжали к Бресту, Настасья вдруг заинтересовалась, видела ли раньше Реля города- герои или это первый её приезд на такую землю.
- Ну, ты, мать, даёшь, - иронизировал её муж. – Да мы живём в самом, что ни на есть городе-герое. Уж кто может быть, сильнее Москвы испытал, вражеские налёты? Возможно лишь Ленинград.
- И Киев, - подал голос Олежка со второй полки. – Даже в песне поют, что Киев бомбили первым: - «Киев бомбили, нам  объявили, что началась война».
- Дайте мне ответить, пожалуйста, на вопрос Настасьи Ефремовны, - взмолилась Реля. – К вашим городам, я добавлю Севастополь, в который я ездила с экскурсией, когда он был ещё закрытым городом. Вот  кто страдалец и герой – он пережил не одну войну, как, думаю, и Брест, и всегда везде дрались российские солдаты насмерть.
- «Легендарный Севастополь, - пропел Олежка, - русский город – наш герой». Как жаль, мам, что меня не было, когда ты посещала этот город.
- Не волнуйся, мы с тобой ещё обязательно туда съездим, - Калерия встала и погладила сына по голове. - И Одессу посетим – тоже город герой.
- А, кроме того, эти города стоят у моря, где можно и купаться, - добавила Настасья.
- Днём – купаться, если летом поедем, - определился Олежка, - а по вечерам по экскурсиям. Так мама делала, когда гостила в Одессе у нашей родственницы.
- Да, - Калерия покраснела и взглянула на Настасью – не свяжет ли она Одессу с Артёмом- капитаном, о котором Реля немного рассказывала, когда вели осмотр подростков в школах. Она может разоблачить, что не у родственницы гостила в Одессе мать Олежки.
Но Настасья многое позабыла по старости лет. Её волновало другое:
- Когда уже Брест? Так хочется сойти с поезда и походить ногами. Надеюсь, нас там и покормят? Или сразу поведут город и крепость смотреть?
- Что ж ты не призналась, что голодна? Сходили бы в вагон-ресторан.
- С моими ногами только по тамбурам ходить. Потерплю уж.
- Подъезжаем, подъезжаем, - заволновался Олежка. - Вот мне уже крепость показалась.
- Слезай, быстро и сходи в туалет, - подхватила волнение сына Калерия. - Руки помой и умойся, перед тем, как встретиться с легендарной крепостью.
- Дед, ты тоже сходил бы с Олегом.
- Пошли, внучек, пошли.
Экскурсовод ждала их на перроне. Она стояла с табличкой, на ней было написано:
«Приветствуем, гостей из столицы нашей Родины».
Человек двадцать взрослых и подростков уже пристроились к ней. Туда же направились и Настасья с мужем, за ними Калерия с сыном. Подходя, Реля рассматривала людей, с которыми они будут ездить ещё целую неделю по Белоруссии и Литве. Все ей понравились, вроде трезвые, тем более с детьми, значит можно не ждать пьяных приключений.
- Мама, смотри какая девочка симпатичная. Двойник Юли Окуневой из нашего класса.
- Помню, что в первом классе ты в Юлю был влюблён, - улыбнулась Калерия. Ей помнилось многое: - вот сын пришёл из школы и заявил: - «Ванторин – дурак. Подает перед Юлькой на колени и говорит, что любит её. Но любить надо молча!» Реля осторожно спросила: - «Ты тоже влюблён в Юлю?» И получила ответ, который её долго веселил: - «Да, и в Свету тоже. С Юлькой я танцую на ритмике, а со Светой сидим на одной парте». Калерия потом ходила на ритмику, чтоб посмотреть, как дети начинают танцевать чудные танцы, и, разумеется, увидеть первую любовь сына – ничего девочка, лишь очень избалованная бабушкой, с которой Юля жила. Папа и мама легкомысленной девочки, которая всем улыбалась, как взрослая, знающая себе цену, особа, работали и жили за границей.
Свету, в которую тоже был влюблён Олежка, Реля видела ещё раньше. В отличие от Юли, это была девочка скромная и… не такого вызывающего вида. Мало того, девочка не обещала, как Юля, вырасти в красавицу. Но и такую, как она есть, влюблялись мальчики. Когда детей принимали в октябрята, Галина Николаевна – их первая и любимая учительница – позвала на сие мероприятию Релю, которая уже не раз ходила с детьми то в театр, то в Третьяковскую галерею. И вот мальчик, Миша Болихин, который, несомненно, имел успех у девочек – они его постоянно затрагивали, особенно в походах: то щипнут, то толкнут, но тут же хохочут и с Мишей обнимаются по-детски. Но не по-детски поджались губы у девочек, когда Миша, давая Свете характеристику, для того, чтоб её приняли в ячейку октябрят, заявил в конце своей прерывающейся речи: - «И, вообще, Света – красивая девочка, и я её очень люблю».
- «Интересно, - подумала Калерия, - помнит ли Олег свои первые влюблённости? Как-то он мне ответит? Разобрался ли он уже в характере своих одноклассниц? Правда Света вдруг переехала и стала ходить в другую школу – сын мне говорил об этом, довольно равнодушно. Но Юля всегда перед глазами, когда они в школе. И характер её ничуть не изменился, лишь набирает силу кокетство, уже не перед пятиклассниками, а перед мальчиками постарше».
Сын ответил в унисон мыслям матери:    
- Да, но Юлька такая ветреная, - вздохнул по взрослому Олежка. – В театрах возле неё не садись, шоколадок не даришь, не дотрагивайся. Быть может эта девочка совсем не такая.
- Это тебе предстоит узнать, - улыбнулась Калерия. – Здравствуйте, - обратилась к женщине с транспарантом, собирающем москвичей. - Вы нас поведете по Бресту?
- Я вас повезу по Бресту на обзорную экскурсию. Заодно и покушаем там, перед тем, как идти в крепость. А пока посмотрите на наш прекрасный вокзал, который сам по себе является памятником архитектуры. В 19 веке он был вторым по величине вокзалом Европы, соединяющим Восток и Запад. В 1888 году электрические лампочки освещали его перрон и внутри. 22 июня 1941 года вокзал превратился в настоящую крепость. Кучка железнодорожников, милиционеров и пассажиров, ожидающих поезда стали настоящими защитниками вокзала против агрессоров. Семь дней и ночей велась битва за вокзал, но, видя, что противника им не одолеть, защитники вокзала сбежали на фронт.
Калерия с внутренней дрожью осматривала вокзал в Бресте. Много она видела вокзалов за свою жизнь, но такого ей не говорили не об одном вокзале. Но правду ли говорит эта женщина или по поэме Константина Симонова «Бессмертный гарнизон?»
- Что-то я сомневаюсь, - шепнул ей старый солдат, - что здесь шли бои. Войны не ждали – так Сталин приказал. И чтоб не сеяли панику, вряд ли штатским людям давали оружие. Не голыми же руками они вели здесь бои.
- Действительно, - Калерия готова была не верить  экскурсоводу, которая то ли по приказаниям сверху, не то от себя, приукрашала начало войны.
- Посмотрели? – Продолжала эта неискренняя женщина, собираясь говорить неправду дальше. - Не буду вам рассказывать сейчас о строителях вокзала – быть может, по пути в город, если кто заинтересуется. А сейчас пойдём, покушаем с дороги в ресторане, недалеко от вокзала. Думаю, что вы, в дороге, все проголодались?
Экскурсанты обрадовались – разумеется, многие были голодны. Не все взяли в дорогу еду, а кто взял, тот уже съел.  Дружно двинулись за экскурсоводом и дружно жевали за несколькими столами маленького не то кафе, не то ресторана. И все спешили до вечера посмотреть город и крепость. Это и дали понять экскурсоводу, поджидавшую их на крыльце объекта питания.
- Понимаю, вас, понимаю, дорогие Москвичи. Самые интересные экскурсанты для нас из Москвы и Ленинграда. Самые грамотные, самые интересующиеся люди.
- А есть и не интересующиеся? – задал кто-то вопрос.
- Есть. Это – дети Севера. Я говорю «дети», потому что эвенки, ненцы и прочие народности приезжают очень наивными. Они мало того, что малограмотные – не прочли не одной книги о Бресте – также думаю и о других интересных местах – но и мало понимают, что им говорят. Война их не тронула – почти никто, из этих народов, не воевал, голод послевоенный тоже их не затронул.
- Так это же неплохо, - опять тот же голос.
- Кто бы спорил! Но не пройдя через жерло войны и голода эти малые народности не чувствуют и того героизма, той трагичности, которую, я увидела по вашим глазам. Все поели? И пошли на автобус, который провезёт вас по городу, а я проведу обзорную экскурсию. Идите за мной. Повезёт нас вот тот автобус – нетерпеливые можете обогнать меня и занять места.
Нетерпеливыми оказались подростки. Олежка с девочкой, похожей на его одноклассницу полетели вперёд. И заняли места на первых сидениях – Олежка справа, девочка слева. Пока подошли другие экскурсанты о чём-то переговаривались.
- «Познакомились», - отметила Калерия, входя в автобус.
За ней спешно зашёл Семён Матвеевич – старый воин – и шепнул Калерии:
- За вами сядем с Анастасией, чтоб можно было переговорить при случае.
- Очень хорошо. А посмотрите на нашего мальчика. Он уже познакомился с девочкой.
- Молодец. Будет и ему с кем перекинуться впечатлениями – не всё же с нами, стариками.
- Конечно молодец! – подтвердила Настасья, садясь рядом с мужем.- Про тебя говорим, Олежка. Тебе будет не скучно в этой экскурсии.
- Конечно. Девочку зовут Виола. Удивительное имя, да?
- Инструмент такой есть музыкальный – очень хорошо его слушать, если музыкант хороший, - улыбнулась Настасья. – Надеюсь, тебе будет интересно обменяться впечатлением с Виолой в наших экскурсиях?
- «Будем посмотреть», как говорят иностранцы, - улыбнулся Олежка.
- Так, - вошла экскурсовод за экскурсантами в автобус. – Все сели? Никто не отстал? Разобрались по интересам? А теперь, когда вы поели, давайте знакомиться. Меня зовут Элеонора Никаноровна. Но так как отчество моё не очень подходит к имени, обращайтесь просто по имени. Или как вам заблагорассудится, я не обижусь. Итак, дорогие мои Москвичи, мы с вами осмотрели старый вокзал Бреста. Есть у кого-нибудь вопросы по поводу его строителей? Нет, очень хорошо. Возможно, показывая город Брест, я вам ещё назову их. И поехали. Вы, наверное, заметили, кто уже не первый раз в Бресте, что город расположен как бы на острове. На самом деле островов четыре. Все они соединены мостами, так что мы не раз будем пересекать наши речки. Брест стоит на впадении  в реку Западный Буг реки с красивейшим названием Муховец. В конце 10 века и в начале 11 века был построен деревянный замок, вокруг которого начал расти город. В «Повести древних лет» называют это поселение Беретье, где описывают события 1019 года. Что это за события, спросите вы? Тут надо каждый раз возвращаться в историю нашей страны. В 1019 году Святополк проиграл битву с Ярославом Мудрым и бежал с поля боя.
- И хорошо, что проиграл, - донёсся голос какого-то знатока. – Пусть бежит убийца своих братьев – Глеба и Бориса.
- Как показывают исследования последних лет, убил братьев хитростью сам Ярослав, а свалил всё это на Святополка. Но я не имею право тратить драгоценное время экскурсии по Бресту на исторические споры. Если захотите, подойдите ко мне в свободное время, и мы поговорим в отношении братьев. А сейчас вернёмся к легендарному городу, в который вы приехали. Брест, как многие из вас знают – пограничный город или, как красиво выразился польский историк Ян Длугош, живший с 1415 года до 1480 года: - «Пристань в русские земли», поэтому вся его история связана с войнами, армиями, атаками, победами, поражениями. Русские дружины, монголо-татарские орды, литовские рыцари, польская конница стремились занять это важный стратегический пункт. Если первоначально Брестье входило в состав Туровского княжества, то уже в 14 – 16 веках город принадлежал Великому княжеству Литовскому. И лишь в 1795 году, по третьему разделу Польши, Брестье, теперь Брест-Литовск вошёл в состав Российской империи. Как вы сами понимаете, городу с таким шатким геополитическим положением  требовалась хорошая система защитных сооружений. И в середине 19 века Николай Первый повелел построить в Бресте мощную крепость, способную дать отпор любому врагу.
- Хоть что-то Николай ! сделал для России. Не всё же ему Декабристов вешать да в ссылку гонять, - проворчал опять тот же любитель истории.
- О Николае Первом мы с вами в перерывах поговорим, - улыбнулась ворчуну экскурсовод. – А теперь немного выйдем и прогуляемся по нашему зелёному городу. Антоша, - обратилась к водителю, - высади нас здесь и подъезжай к храму, ты знаешь, откуда нас будешь забирать.
- Хорошо, - водитель открыл двери и, дождавшись, пока экскурсанты выйдут, поехал вперёд, на указанное место.
- Дорогие Москвичи, обратите внимание, какие широкие у нас тротуары и много зелени, украшающей не богатую на шедевры историческую застройку. В Бресте возводились храмы православные и католические. И вот  перед нами Свято-Никольский храм, построенный в 1876 году, совсем близко к нашей эпохе, как видите. Но строили этот массивный, с огромным куполом храм, в греческом стиле.
- И что? Греки к нам ближе всего по вере.
- Не спорю, мой исторический собеседник. Но посмотрите на этот  величественный храм. Он отапливался с помощью каминов, иначе бы в него не возможно было войти в холодное время года. Перестраивался поляками в костёл «Святого Кристофа».
- Всё бы полякам  перестраивать.
- Не волнуйтесь. Есть ещё в Бресте церковь, построенная в честь Святителя Николая – уж её никто не перестраивал. Но в конце 19 века церковь горела. Осталась нетронута огнём икона Святого Николая Чудотворца. И сейчас мы сядем в автобус, и водитель нас подвезёт к этой церкви.
- Она же сгорела! – удивилась Калерия. – Мы подъедем к руинам?
- Ошибаетесь. Мы подъедем к новой церкви, отреставрированной в 1906 году в русско-византийском стиле. И вот, посмотрите, какая она красивая. Этой церковью любовались Пётр Вяземский, Кюхельбекер – друзья Пушкина. Затем Чаадаев – тоже хороший знакомый нашей гордости. И Грибоедов Александр Сергеевич – не знаю, встречался ли он со своим тёзкой Пушкиным.
- Встречался, - отозвалась Калерия. – Это случилось, когда Пушкин совершал путешествие в Арзамас. По пути ему встретился гроб, в котором везли, как сказали Пушкину – «Грибоеда».
- Да. Нечто такое и я слышала. Спасибо за подсказку. А теперь подъезжаем к территории «Брест – город герой». Сергей Смирнов в своей книге написал: - «По одному виду страшных руин можно судить о силе и жестокости происходивших здесь боёв»…
Экскурсовод продолжала говорить, а Калерия вызвала картины боёв в своей памяти, так, как она читала в разных книгах, и они пронеслись в её видениях. Застала лишь последние слова:
- Угрюмые камни, местами проросшие травой и кустарником, выщербленные пулями и осколками, впитали в себя огонь и кровь былых сражений. Да, от крепости остались одни развалины, среди которых гордо возвышаются памятники и мемориалы да надписи, оставленные последними защитниками цитадели. Сейчас  мы выйдем и прочтём их. Кто мне поможет?
- Вы, разумеется, имеете в виду меня? – спросил историк.
- Если вы не против. Но сначала мы пройдём через ворота-портал, сделанные в виде пятиконечной звезды. И вот укрепления, где скрывались наши герои, сумевшие отстоять Брест в течение 29 дней и ночей. Можете читать надписи, которые они здесь оставили.
- «Умрём, но не уйдём!» - «Нас было трое, нам было трудно, но мы не пали духом и умрём как герои» - и вот ещё: - Умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!»
Дальше говорить ничего не надо было. Все под впечатлением подвига бессмертного гарнизона ходили по Брестской крепости. На лицах всех была суровая печаль и горе – многие в этой войне потеряли близких. Возможно, кто-то из знакомых или родственников погиб здесь. По крайней мере, Калерии казалась, что многие пожилые женщины – экскурсий было много – ищут в Бресте своих родственников.
Между тем экскурсовод вела экскурсию прямо по поэме Симонова – пафосно и, приписывая то воинам, чего с ними не было. Калерия читала расследования Смирнова, которые он опубликовал в момент потепления, когда правил страной Никита Хрущёв и дал немного послабления в отношении прессы, по принципу – говорите правду, пока я жив. И нашлись люди, вникли во все уголки и закоулки этого жестокого сражения. Реля, по Смирнову знала, что Фокин и Гаврилов не были вместе, они даже не были знакомы и бои вели каждый со своими бойцами. А у экскурсовода, как у Симонова – командующий и комиссар. Комиссар, разумеется, выше командующего. Но это же неправда! Раздельно они находились, по одному и в плен попали. Один легко отделался, после плена и пошёл на повышение, а второй – Гаврилов – получил от Сталина на полную катушку. Раз был в плену, значит изменник Родины, а не защитник её. Сгинул Гаврилов в лагерях. Об этом экскурсоводу уже говорить нельзя. Руководит страной Брежнев, и при нём замалчиваются многие Сталинские деяние против своего же народа. Как и Хрущёв, Брежнев тоже не оставался в стороне от деяний Сталина, но один сделал потепление в стране, в отношении правды, а второй, боясь разоблачений, прикрыл свободу слова.  Опять над СССР навис «Железный занавес», и как-то тяжко под ним жить, когда правду даже своим не говорят.   
После тяжёлой экскурсии их повезли в Молодечное – город на Белорусской земле, где Москвичи ночевали в хорошей гостинице. Показав этот новый, недавно построенный город и погордившись его достижениями, следующая экскурсовод повезла их, через день в Катынь – место, где погиб каждый третий житель этого маленького селища. Или четвёртый? Ну да, погиб каждый четвёртый житель этого маленького села, потому что на него, как и на Брест напали внезапно и ушедшие на войну мужчины много гибли. Так фашистам показалось мало этого. Они подозревали жителей, что многие общаются с партизанами. И чтоб прервать эту связь, согнали детей с матерьми, стариков в большой сарай и подожгли. А когда перестали доноситься ужасные крики несчастных женщин и детей, сожгли все остальные избы. Вернувшиеся после войны уцелевшие жители, не стали строить новые дома на пепелище, а построили с помощью государства, разумеется, памятник замученным землякам. И эти оставшиеся от изб трубы с колокольчиками наверху, которые звонят каждые пятнадцать минут, просто леденили душу, заставляли прерывать дыхание. А измождённый старик, который выполз из пепла с погибшим ребёнком на руках – это был потрясающий памятник. Реле всё их нахождение на белорусской земле звучала в ушах песня: «Люди мира на минуту встаньте, слышите, слышите, гремит со всех сторон, это раздаётся в Бухенвальде колокольный звон, колокольный звон!»
- Настоящий Бухенвальд, - отозвалась Настасья, будто подслушав её мысли. – Сколько же наследили по нашей земле проклятые фашисты, чтоб им пусто было. Пусть бы на их земле не росла трава, и не колосились поля.
- Успокойся, Настя. Скоро мы поедем в Литву – вот где немцы не выжигали сёл.
- Ошибаетесь, Семен Матвеевич, - отозвалась печально Калерия. – В Литве тоже был свой Освенцим – вот  не помню, как назывался лагерь, где уничтожали русских и литовцев заодно. Но, к сожалению, литовцы предпочитают этого не помнить, по крайней мере, не все. Некоторые считают, что русские виноваты, что после войны им, как и всем в Союзе пришлось испытать голод. А между тем, мой отец восстанавливал в Литве сельское хозяйство. Но жили мы на хуторе, в лесах, где появились «Лесные братья». Вот эти братья выгнали русского мужика с семьёй в 1949 году. Мы уехали под плач некоторых литовцев, кто понимал, что выгоняют нужного человека.
- Ну, посмотрим, как нас примут в Вильнюсе. Если что, я как старый солдат, могу и по рылу дать, кто предпочитает не помнить войну, в которой все народы страдали.
- Успокойся, старый солдат. Вот хорошо, что Олега нет поблизости – он возле своей пассии крутится. А то какой пример ты показал бы мальчишке, с которым говоришь, как со взрослым? – Остановила Семёна Матвеевича жена.
- Что, Реля, я что-то не то сказал?
- Если вы дадите «по рылу», как выразились, этим ничего не докажете. Лучше мы с юмором будем воспринимать молодых экскурсоводов.
- Полагаешь, к нам одна молодёжь для сопровождения будет являться?
- Думаю, да. Их и настраивают соответственно немного враждебно, чего старики сделать не могут. Старые или среднего возраста экскурсоводы всё же помнят, что русские им не враги. Но давайте не будем настраиваться заранее на враждебных экскурсоводов. Лучше скажите мне о своём родственнике, создателе телевизора. Он жив до сих пор?
- Деточка моя, наш род долгожителей. Володя обещал мне дожить до девяносто пяти лет.
- Да что вы! Вот приятный возраст для русского богатыря, - Калерия понемногу отходила от экскурсий по Бресту и Хатыни.
Но как не хотелось ей перевести разговор на «русского богатыря», вынужденного делать свои научные изыскания в чужой стране и первой ей подарить телевизор, мысли её всё время блуждали возле воевавших и погибших людей. Как не восхищалась она человеком, который подарил всему миру телевизор, перед глазами стояли погибшие, быть может, ещё не все захороненные.    
                Г л а в а  8
   
Вильнюс – маленький город, по сравнению с Москвой, показался им уютным. Всего-то за каких - то два часа их провозили, а иногда они шагали своими ногами на обзорной экскурсии. Реля, по подсказке сына, всё искала тот край, те дорожки, по которым ходили «ёё маленькие ножки», как шутил Олег.
- Мама, ну и где та тротуары, по которой ты ходила в школу, маленькой девочкой?
- Калерия ты жила в Литве? – удивилась Настасья.
- Не только в Литве, но в самом Вильнюсе. Здесь же родилась моя послевоенная сестрёнка Валя. Но потом нам и в Вильнюсе показалось голодно. И папа уговорил маму, беременную уже второй послевоенной сестрой, уехать жить на хутор.
- Как ты интересно говоришь – «послевоенные сёстры», - заметил старый солдат.
- Так эти «послевоенные сёстры», наверное, так надорвали руки Калерии, что по иному и не скажешь, - отозвалась Настасья.
- Точно, - улыбнулась молодая женщина. – Мне досталось. Маленькая по росту, я носила на своих руках, сначала одну, потом вторую девочку – у них ножки по полу волоклись, на потеху старшей сестре.
- Так в вашей семье ты не старшая была?
- Да. Была ещё одна дочь у моей мамы, старше меня года на три, хотя официально, по метрике Вера числилась на два года меня старше.
- Это мать ей, наверное, умалила годы? – догадалась Настасья. – Зачем?
- Для меня и самой эти маневры мамы – тайна. Но была наша Вера откормленной девочкой, по сравнению со мной – и высокая ростом, и руки у неё были крепче моих.
- И при слабых руках ты таскала маленьких сестричек, а она насмехалась над тобой?
- Да.
- За что? – возмутился старый солдат, который был под впечатлением Брестской крепости и не часто вступал в разговор. Калерия подозревала, что ему хотелось выпить, но он держался.
- Так этих девочек не хотела ни мама, ни старшая дылда. Мать мечтала родить отцу мальчика и желала, чтоб девчонки у неё умирали. А старшая эгоистка не хотела больше сестёр, чтоб вся еда и внимание родителей доставалась лишь ей.
- Да, голод был великий, - заметила Настасья. – Многие женщины не хотели рожать.
- Так не хочешь, не рожай, - заметил её муж, - а родила, так воспитывай, а не спихивай всё на слабые плечи своей средней дочери.
- Умный ты, - огрызнулась Настасья, поглядывая на отставшего от их группы, Олежку, - а если аборты тогда были запрещены. Средств, что предотвратить беременность тоже не было.
- Тихо, мальчик нас догоняет. Итак, Олег, ты искал тропинки, по которым мать твоя в школу ходила?
- Найдёшь тут, если мама не может вспомнить, где её школа была.
- Правда, что ли, Реля? – удивилась Настасья. – А номер школы?
- Представьте себе голодную, вымотанную домашней работой девочку, идущую рядом с раскормленной сестрой четыре километра по лесу. Может, и была школа под номером, я не помню, - откровенно призналась Калерия.
- О чём хоть говорили с сестрой? – желал узнать больше пожилой их спутник.
- Вера пугала меня бандитами, появившимися тогда в лесах Литвы.
- Помню. Это – «лесные братья» - так банду свою величали.
- По счастью, - продолжала Реля, - всего километр меня сестра пугала, после к нам присоединялись сестра и брат литовцы и мы шли в одну школу – тогда русская школа и литовская находились в одном здании, лишь на разных этажах.
- Но ты, дорогая моя, - не очень-то пугалась? – Предположила Настасья.
- Вы правы – меня никакие «пугалки» тогда не страшили. Живя с такой матерью, которая желала, чтоб сестрёнки мои умерли, станешь смелой. Да и старшая желала малышек угробить – были попытки – я, взяв на себя обязанность, спасать сестрёнок, спасала их до конца.
- Полагаю, что ты спасала, пока не ходила в школу. А потом мать твоя могла осуществить свою мечту?
- Сейчас вот! – По-детски отозвалась Калерия, взглянув в сторону, где находился её сын – Олежка опять крутился возле девочки своего возраста, которая, судя по её поведению, была совсем не против ухаживаний нового знакомого.
- Да не слышит он, - успокоила её Настасья.
- Так вот мама, когда девочки подросли и стали очень даже привлекательными, полюбила их. Тем более, я ей напророчила, что старость свою она будет проживать не со мной или Верой, а именно с теми дочерьми, которых она желала сжить со свету.
- Подозреваю, что она также и тебя желала «сжить со свету», когда ты родилась?
- Правильно подозреваете, но не будем больше говорить об этом. Вон спешит Олежка к нам, и давайте вспомним, про Зворыкина Владимира Козьмича, устроителя нам всем такой радости, как телевизор.
- Ой, мам, я только сейчас рассказывал папе Виолы, как ты нам купила телевизор, и что мы смотрим по нему. Он мне говорит, что смотреть нечего по телевизору, а я стараюсь ему доказать, что много есть интересных программ. Он, как Юрий Александрович, наш бывший друг, предпочитает личное общение.
- А ты бы назвал папе Виолы программы, которые развивают детей.
- А есть такие, что развивают? - не поверила Настасья.
- А как же, - немного рассердилась Калерия. – «В мире животных», которую ведет Александр Згуриди.
- Мам, теперь иногда эту программу ведёт Дроздов.
- Да, они меняются. А в «Мире путешественников», разве не интересная программа? А КВН – это же чудо из чудес.
- Концерты, - напомнил Олежка. – Голубые огоньки, где Райкин иногда выступает.
- Это «В греческом зале?» - вступил в разговор Семён Матвеевич.
- Да, - засмеялся Олег и дополнил: - Ещё есть, где он детей воспитывает: - «Где стукнет, где грюкнет», и маски меняет на каждую миниатюру.
- Ты знаешь, что это миниатюры? – изумилась Настасья.
- Ну, зарисовки, этюды, - смутился Олег. – Я что-то не так сказал?
- Не беспокойся, - улыбнулся старый солдат, - просто у Насти внуки так не говорят.
- Вот мы резвимся, - улыбнулась Настасья. – А между тем, девчонка, которая ведёт нас по Вильнюсу, что-то говорит, а мы не обращаем внимания. Она вроде как обижается.
- Пусть не обижается. Пришла и жвачку жуёт как корова, хотя субтильная девушка. Ты бы ей, как врач, сказала, жена моя, что постоянно жвачку жевать вредно.
- Ну да! Скажи ей, она ещё больше обидится. Пусть жуёт, если хочет показать своё презрение к приехавшим москвичам. Пусть ради заносчивости портит своё здоровье.
- Ой, тётя Настя, мы с мамой пытались имитировать, что тоже жуём жвачку – она удивилась и, на некоторое время, перестала. Это когда мы ещё в автобусе сидели. Но завтра поедем в Тракай – это замок старинный и если тоже экскурсовод будет жвачку жевать, я скажу ему, что это вредно.
- Ты думаешь, что будет мужчина?
- Я не знаю, но мне кажется. Ой, я забыл сказать папе Виолы, что ещё смотрел по телевизору «Адъютант его Превосходительства», - подросток прокрутился на одной ноге и умчался в сторону своей пассии.
- Ну, Калерия, твой сын не заставит тебя ждать долго внуков.
- Не дай Бог, чтоб рано начал заниматься постельными делами, ты что, Настя, - остановил её муж.
- А то не видно. К девочкам льнёт и они к нему.
- Ну, как же! К будущему лётчику, да чтоб девочки не льнули, - пошутила Калерия.
- Ой, правда нас  буравит глазами девушка-экскурсовод. Не слушаем её, - заметила Настасья.
- А пусть сначала научится, как надо к людям подходить не знакомым. Со жвачкой во рту или вести себя культурно. Это мы ей доказываем, чтоб  в следующий раз так не делала.
- Лучше было сказать, - неуверенно отозвалась Настасья. – А то она сердится на нас, не подозревая, что мы её не слушаем в ответ на её поведение. Но как сказать красивой девушке, что она не жвачное животное? Опять обидится, а они и так Москвичей не любят. Им лучше эвенки и ненцы – всё в гостиницах сломают, всё перекрутят, чтоб только не мыться. Заплатят потом, как сказала мне одна горничная, но всё равно к ним относятся лучше, чем к образованным людям.
- Потому, что мы много вопросов задаём, тем же экскурсоводам, - сказал её муж. – Но ты мне мысль подала, что кран в нашем номере был сломан кем-то из «Детей Севера», а не починен. В следующий раз я буду требовать, чтоб вся система работала слажено, раз уж они с эвенков деньги берут за сломанное.
- Так не успели, наверное, починить, как мы приехали.
- А это уж не моё дело. Раз считаете себя уже почти в Европе, то и живи по законам людей культуры, а не Севера. Ишь ты! Им эвенки дороже Москвичей.

Олег угадал – в замок «Тракай» их повёз молодой мужчина возраста Калерии или чуть постарше. Этот не жевал жвачку, но сурово смотрел на экскурсантов – мол, чего вы все ездите, спать не даёте. Так пошутил Олежка, и поскольку они сидели на первых сидениях, предложил, сделать «любящие» глаза и пусть человек растает, а то «Как айсберг в океане», из песни Аллы Пугачёвой. Реля старалась, изображала из себя вмиг влюблённую. Этот, почти похожий на Домаса человек, вскоре «растаял» и поглядывал на мать и сына если не с любовью, то с теплотой в глазах.
А когда подросток увлёкся чужим замком, заглядывая во все уголки и закоулки, суровый мужчина встал рядом с Релей и сказал со своим неуловимым акцентом:
- Интересный у вас сын – мне бы такого.
- У вас нет сына?
- Увы. Но поскольку вы можете ещё приехать в Литву, то я дам вам свой адрес и телефон – позвоните. Я вам покажу всю нашу маленькую державу, не так, как вам вчера показывали.
- Вы знаете, как нам показывали Вильнюс?
- Знаю. Это моя сестра. Она жаловалась, что были невнимательные Москвичи, которые вовсе её не слушали. И обрисовала мне вас, вашего сына и двух странных мужа и жену.
- Да, это наша компания – мы, каюсь, не слушали вашу сестру.
- Но я ей сказал, что надо быть интересной, чтоб тебя слушали.
- Вот это верно. До Вильнюса мы ходили как привязанные за экскурсоводами в Бресте, а потом в Хатыне, но там было чего слушать, чему сопереживать и печалиться.
- Беда там была большая, - согласился собеседник Рели. – Поэтому вашу компанию и везут потом в Вильнюс, чтоб хоть немного снять напряжение. Но моя сестра – она не очень, как это сказать? Не очень талантливая экскурсовод – вот, чтоб рассказать интересно.
- Тогда зачем она работает на этом месте? Пусть уступит другим, более талантливым и любящим людей.
- Но она любит, только… как это? А вот, показать не может. Я, да и сестра просила, приехать к нам в другое время – например, весной. Мы вас встретим, поселим у нас дома, и будем возит по Литве – показывать не только Вильнюс.
- Спасибо, но в Союзе есть столько мест, которые мы с сыном ещё не посмотрели, а мечтаем. Так что возможно никогда больше не приедем в Вильнюс.
- Жаль, жаль, я бы с вами с удовольствием поездил по нашим местам. А потом вы бы нас пригласили в Москву. Думаю, что вы много о ней можете рассказать.
- К сожалению, мы с сыном живём пока в маленькой комнате, куда гостей никак не пригласишь. А вы, так же, как мы к вам, возьмите путёвку в Москву и повезут вас и всё покажут.
- Прошу прощения, что спросил. Но думаю, что вы больше бы показали.
- Ещё раз жалею, но в Москве я много работаю. Остаётся время только на сына – видите, какой он у меня взрослый, и требует много внимания.
- Очень жаль, но я так хотел вас увидеть ещё.
- Мне тоже жалко, но не судьба, - развела руками Калерия. – «И что это в меня такие суровые литовцы влюбляются? Но это не Домас. Попробуй я в этого мужчину влюбиться, он бы много мне нервов испортил. Этот сначала он мягко стелет, чтоб приехать в Москву, а если бы с ним завязались более близкие отношения, вот тут и он стал жвачку жевать, как его сестрица».
Калерия была рада, что смогла, по-умному, как ей думалось, отказаться от более близкого   знакомства. Конечно, Литва немного сгладила тяжесть от посещения Бреста и Хатыни, но это не повод приглашать в Москву нерадивую молодёжь, не умевшую показать свои родные места, чтоб не обидеть приезжих издалека.
И так как Брест ей был родней и дороже Литвы, там погибло много русских людей, Калерия больше думала о нём, когда возвращались поездом из Вильнюса. Олежка, Настасья и её муж давно спали, повернувшись к стенкам, а Реля сочиняла стихи, лёжа на нижней полке. В её сознании шёл протест против ретуширований и замалчиваний основных событий сражения. Реле хотелось хоть чуть вывести героев на передний план, но не так как это сделал Симонов – перевернув всё с ног на голову. Но разве у неё получится восстать против человека, поэму которого «Сын артиллериста» она когда-то читала со сцены украинцам? Калерия всё ещё сомневалась, но в голове уже роились слова. И она, привстав и ловя свет со стороны, пыталась записать свои мысли о Бресте. После многих вычёркиваний, зачёркиваний сюжет наметился:

 Брест – город уютный и светлый
 Словно приткнулся средь белых берёз.
 Он овевается солнечным ветром.
 Но сколько пролили здесь матери слёз.

Едут сюда, словно ищут солдата.
Здесь он служил, и здесь он любил.
Друга он в шутку звал братом.
Где их найти среди братских могил?

Здесь шли бои, дорогие мамаши.
Падали бомбы, ломались дома.
Разом губили солдатиков наших.
Тем, кто остались – подмоги нема.

«Западники» сразу скакали к немцам.
Лишь клич раздался – они уж бежать.
Не приросли ещё к Союзу сердцем.
Им Белоруссия тоже не мать.

Они научились её предавать,
С самого детства тянулись к полякам.
Но Польша под немцев – куда же тикать?
Литва рядом, её тоже к ляху.

«Западники» не думали, не гадали,
Бегом на Белоруссию беду нагнали.
Много будет у земляков их печали.
«Предателей» немцы не привечали.

Потому стон там стоит долгие годы.
Губили без счёта детей и стариков.
Считая никчёмными все народы,
Кто не отбивался от их оков.

            Но россияне в сражениях упорны.
            Сбежали лишь негодные трусы.
            Лица закопчены, от сажи чёрны
            Но крепки в боях жарких Русы.

  Брест отбивался до последнего упора.            
Рвутся мины, снарядов грозный вой.
Немцы не ждали такого напора.
И много из них не вернулись домой.

Защитникам не отойти на плацдарм.
Занятый он срочно врагом,
Но везде солдат фрицам задаст,
Захлебнётся он адским огнём.

Сколько погибло русского люда
Только и знают берёзы-свечки.
А испугавшихся лизоблюдов
Война ещё плетьми полечит.

Всем, кто от войны бежали
Агрессоры сожгли их сёла.
Чтоб возвращались они к печали.
Хатынь стала «новосёлом».

Нет домов, лишь печные трубы.
Нет стариков, женщин и детей.
Фашисты им показывали зубы.
Убивая беззащитных людей.

На их могилы народы несут слёзы
Едут отовсюду, чтоб поклониться им.
И посадили лишь по три берёзы.
В том крае, что тоской томим.

Что ж вы, «западники» бежали?
Или страна своя вам не мила?
Перед врагом усиленно дрожали.
Но куда вас трусость привела?

Чтобы палили ваши сёла.
Детей губили, стариков.
И за границей жизнь весёла.
Добились вы иных оков. 

 Звонят в Хатыни колокольцы.
А Брест восстановился вновь.
Его спасли народовольцы.
Там властвует опять любовь.

Но матери там ищут след сынов.
И вдовы ищут след своих мужей.
Ты, ветер, их надежды не развей.
И спой для всех героев соловей.

Ты пой, соловушка, сними тоску.
Скажи, что здесь дрались не зря.
Страну отстаивали и Москву:
- Ребята, дальше нам нельзя!

И отстояли Родину сыны
И низкий им за то поклон.
И памятник героям возвели,
Что вызывает восхищения стон. 


Калерия дописала последнюю строку изрядно устав: - «Дома переработаю стихи, а послать некуда. Не дай Бог, какая газета или журнал напечатает – вой поднимут. Как это – кинула мысль, что в связи с предательством, некоторых белорусов и жгли фашисты их сёла. Но иногда мне приходят такие мысли – особенно если вижу жуткие места как Брест и Хатынь. Девчонкой ещё сочиняла стихи о Байкале, о политических заключённых, руками которых построены тоннели. И лежать этим стихам до тех пор, когда восторжествует правда и можно будет об этом говорить во весь голос», - думала она, пряча в сумку блокнот и ручку. Заснула. Разбудил её Олежка:
- Мама, вставай. Кажется, мы подъезжаем к дорогой твоей Москве – столице нашей Родины.
- Интересно, только ли я так люблю нашу Москву? – запротестовала Калерия.
- Да, Олег, - отозвалась Настасья, потягиваясь. – Благодаря твоей мамы-кудесницы и я обожаю её. Уж сколько мы обошли улиц столицы прошлой осенью, сколько замечательных домов и церквей посмотрели, я вообще столько по Москве не ходила, за сорок лет, что живу в ней.
- Чего уж говорить  обо мне, любящим всё русскую землю, потому что я родом из Мурома, - подал насмешливый голос её муж.
- Где родился Илья Муромец, - живо подхватил Олег.
- И где родился такой замечательный человек, который дал нам возможность «смотреть  картинку  в движении», - напомнила Калерия.
- Спасибо, дочь, что ты помнишь о моём родственнике Зворыкине Владимире Козьмиче.
- Да как же его забудешь, если он телевизорами вошёл во многие семьи, во всём мире.
- То ли ещё будет, когда телевизоры станут цветными.
- Ой, неужели и эта сказка осуществится?
- А чего, дочь, ты стонешь? Или не видишь по тому же Бресту, где я заметил, ты более всех плакала. Вроде бы никто у тебя там не погиб. Отец, говоришь, с войны вернулся и руки-ноги целы. Хотя, подозреваю, что ты, малышкой, болела за него, что папа воюет, вот он и вернулся, хоть и сильно израненным, но на своих ногах.
- Что-то ты, дед, заехал не в ту сторону. Начал с того, что Реля плакала над неведомыми могилами Брестских воинов, а стал про отца Рели говорить. Причём тут он?
- Правда, не туда я свернул. Так вот, Калерия плакала там невидимыми слезами, а подозреваю, что видела она, в своём воображении, даже бои, кои там были. Так, дочь? – говорил старик, слезая с полки.
- У меня с детства такой дар, если это можно назвать даром – я вижу много из прошлых лет – иногда бывает, чудесные картины проносятся надо мной, но во снах. А в Бресте «видела» наяву.
- Вот-вот, я так и догадался, что ты видишь, какие там проходили сражения, хотя никогда, не в одном бою не участвовала.
- Ну, дед, ты даёшь! Как Реля могла где-то воевать, ведь ей на начало войны было несколько месяцев. Но книги она могла читать о войне. Ведь это у тебя из книг видения, Реля, вроде как  воспоминания?
- Нет, - Калерия покачала головой, собирая вещи в сумку. – Если честно, книги я читала, но не очень верю тем писателям, которые описывают войну. Ведь они пишут, как партия от них ждёт.  А Партия ждёт одного: - «Ура, Коммунистической партии, без неё – родной, любимой не одна битва не обошлась!» А всё дело в том, что солдатам не было времени думать о партии, идя в бой. Больше всего воины вспоминали родных и молились Богу, мне кажется.
- Ну, хоть одну книгу назови, где без партии обошлось? – взвилась Настасья.
- А чего книгу. Я вам пример из жизни приведу, где группа юношей и девушек из Краснодона боролись с фашистами и очень успешно. Так и описал Фадеев в своей книге.
- Я тоже читала «Молодую гвардию» так там молодёжь боролась под руководством более старших товарищей.
Ложь! - Отозвался муж Настасьи. – Боролись ребята, как Реля и говорит, без всякого руководства. Но когда Фадеев всё это описал, его взяла Партия за жабры – как это так, юнцы, а так хорошо сражались с врагом, без всякой помощи, со стороны взрослых. Вот и примазал Фадеев туда подпольщиков, а как же без них? Но в песне отражается более правдиво, - и мужчина напел, довольно приятным голосом: - «Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны, комсомольское подполье поднялось за честь страны».
- Пой, соловушка, чтоб ещё не наговорил чего лишнего. Это хорошо, что Олег пошёл попрощаться со своей девочкой, а то, не дай Бог, услышал бы мальчишка, и повторил в школе твои слова.
- Не волнуйтесь, - сказала Калерия. – К счастью Олег что-то слышал о том, что боролись Молодогвардейцы одни, без руководства Коммунистической Партии. Принёс как-то домой книгу – вот ту самую, первого выпуска и сказал мне, что пусть лежит, в ней вся правда о Краснодонцах.
- Да что ты! И где взял твой сын первого выпуска книгу?
- Кто-то принёс в школу макулатуру, а Олег мой не может, чтоб книги сдавали. Он, потихонечку вызволил книгу и принёс домой.
- Молодец какой! – восхитилась Настасья.
- Это кто молодец? – появился Олежка.
- Ты молодец, Олег. Мама говорила, что не любишь, когда хорошие книги в макулатуру сдают.
- Правда, придумали. Мне мама лишь Сталина и Ленина книги не разрешает нести в наше тесное жилище. Но «Молодую гвардию» и ещё несколько книг я всё же принёс.
- Наверное, и Сталина, и Ленина принёс, но тайком, - заподозрил старший мужчина.
- Каюсь, - опустил глаза Олег. – Но положил их на антресоли, подальше от маминых глаз.
- Принёс, так читай, - усмехнулась вдруг Калерия.
- Я пробовал, но там так трудно написано, особенно Ленина книги, - сказал и засмотрелся в окно, подавая тем знак, чтоб к нему не приставали.
- Вот потому, - сказала Калерия Настасье тихо, - я и не хожу на Ленинские чтения. Ленин как речи произносил, так и писал тяжко для такого отвлечённого, как я, человека.
- Правильно делаешь, дочь, - поддержал её тихо, чтоб не услышал Олег, старик. - Тебе по душе Пушкин и его окружение, так и занимайся им и радуй людей, так как ты порадовала нас с Анастасией. Это у тебя здорово получается.
- Здорово, - произнёс Олежка, который, слушая их разговор, не вникал в него, на радость Реле. – Чем ближе подъезжаем к Москве, тем больше становится целых составов и поездов. Как будто они отдыхают и ждут, когда повезут людей по разным маршрутам.
- Ну, раз ты заметил, что уже Москва близко, - сказала мать, - то вот допей водичку, чтоб не брать бутылку домой. Лишняя тяжесть.
- Ой, это я с удовольствием. Давно хочу воды, только ждал, чтоб ты первая выпила.
- Я уже пила. Это твоё.
- Рыцарь какой! – Опять тихо, почти на ухо Реле, произнесла Настасья. - Всю дорогу любовалась на мать с сыном. Вы друг для друга находка.
- Конечно, - согласилась Реля, улыбаясь. – «Ещё бы не находка, если я ждала своего сына с пяти лет. И душа его, наверное, крутилась возле меня. И, во сне-то он мне приснился, чудо моё». – Но как не хорошо нам было в этих  поездках, а придётся расставаться на время.
- У тебя ещё отпуск продолжается? – спросила Настасья.
- Да, походим в Олегом по Москве, покупаемся немного в Москве-реке, и рыцарю моему надо школьную форму покупать – из старой вырастает каждый год. – Калерии хотелось сказать, что у них ещё в конце августа будет поездка в Киев на три дня, но постеснялась. Вдруг Настасья с мужем не взяли путёвки – тогда станут завидовать. Или устали в этой многодневной поездке и мечтают лишь отдохнуть?
- Это же какие деньги надо, чтоб всё новое купить, - посочувствовала Настасья, не заметив, что её собеседница будто споткнулась обо что-то. - Куда растёшь, Олежка?
- Вверх, конечно, - пошутил мальчик, - а куда же ещё растут?
- Жаль с тобой расставаться. Но ты приходи к маме в поликлинику. Быть может, и встретимся.
- Ну, это мы с вами, как соседи по улицам и на Малой Бронной улице можем увидеться, и на Патриках.
- Это ты здорово заметил. Будем гулять мы на Патриках, - сказал старик, - и посматривать, где там наш новый друг Олег. И каждый раз радоваться, что увидели тебя с мамой.
- К сожалению, мама много работает, - вздохнул Олег. – Это редкий случай, если вдвоём куда-то идём. Или как сейчас, выбрались на такую экскурсию! И будем выходить уже – кажется, подъезжаем.
Мальчишка взял тяжёлую сумку и пошёл к выходу, где стояли уже Виола с папой. Калерия и старики-супруги, за ней:
- Ну, дочь, долго буду вспоминать наше необычное путешествие. Хорошо сделали маршрут – Брест – Хатынь – Минск – Вильнюс, не говоря о замке, который поразил молодёжь. Ты-то будешь вспоминать наше путешествие?
- А как его забыть? Тем более, вы рассказали о своём однофамильце, который расстарался для всего мира – подарил людям телевизоры. Олег мой безумно любит всё, что показывают по нему. А будет цветной телевизор, думаю, что и программы станут богаче.
- Это, несомненно. Твоё желание скоро исполнится. А как это тебе удалось купить телик? Ведь их сейчас днём с огнём не найдёшь. Да ещё при твоей маленькой зарплате медика. Мать помогает?
- Мне моя мать помогает мало, редко, - улыбнулась Калерия. – А если поможет на копейки, нервов потом вымотает на сотни рублей. Поэтому мы к ней с Олежкой, как он в школу пошёл, перестали ездить. А деньги я коплю долго на большие вещи. И в первую очередь купила телевизор – для развития Олега. А уж потом шкаф для одежды, потом диван.
- А до покупки дивана, на чём спала?
- Москвичи, получив новые квартиры, покупают себе новую мебель, а старую продают. Мы с соседом, дядей Васей, как только я стала жить в Москве, прикупили, по дешёвке, диванчик мне и шкаф старинный. Дядя Вася по объявлениям искал. Потом приходил и говорил мне, шли с ним и покупали, при этом сосед хорошо умел торговаться. Старая мебель долго мне служила, но если я приобретала новую, а старую мы с Олегом выносили во двор, её, как ни странно, тут же забирали люди.
- Так если, допустим, шкаф у тебя был с какими-нибудь крендельками, так из него можно такую конфетку сделать. Ой, мы заговорились, начали двигаться. Олег со своей подругой вышел.
- Ой, как бы он с новой подругой не ушёл, - заволновалась Калерия, в шутку.
Но её дорогой «Малыш» уже выше мамы ростом, ждал их на перроне. Как только Реля показалась в тамбуре, подскочил отец Виолы и подал руку сначала ей, потом Анастасии:
- Поджидаем вас, чтобы попрощаться. Олег записал наш телефон, мы живём в Коломенском. Если будет желание посмотреть наши чудные края, приезжайте, звоните.
- У вас, действительно, загадочные места, - улыбнулась Калерия. – Я раза два ездила туда одна, когда мой сын был маленьким и гостил у бабушки, и мне казалось, что в Коломенском, в овраге у реки есть такие места, куда люди приезжают издалека, чуть ли не из прошлого века, в странных одеждах.
- Я тоже видел таких людей, следил за ними, но они как появлялись, вроде из ниоткуда, так и исчезали в никуда.  Сойдут в овраг и можно ждать их до вечера – больше не увидишь.
- Видите, какое у вас загадочное Коломенское. Поэтому раньше, когда мы с Олегом ездили в Коломенское с друзьями и их детьми, я очень боялась, чтобы дети не забежали в этот овраг.
Пока они разговаривали и шли к Олегу и Виоле, Калерия упустила из виду своих спутников. Видимо не стали дожидаться Настасья с мужем, пока она закончит беседу с почти незнакомым человеком, и поторопились уйти с людного вокзала.
- «Что ж, - посочувствовала им Калерия. – Им хочется скорей домой, это понятно. Мне тоже не терпится, добраться до дома и принять душ. Ещё надо что-то нам приготовить на вечер. Или в кафе с Олежкой сходим?»
Так закончилось это незабываемое путешествие, о котором Реля будет помнить годами.
 

                Г л а в а 9

Отпуск продолжался купанием в Москве-реке. Калерия так напарилась в поездках, что, казалось, даже прохладная уже вода не снимает жар тела. Но бывали и дожди. В эти благодатные дни они ездили в «Детский мир» и постепенно купили всё, что требовалось сыну. Олег, по приезде домой тут же гладил форму и рубашки, и вешал всё это в гардероб, чтоб по надобности брать и одевать. Но прежде, чем повесить свои вещи, мерил ещё раз, чтоб мать посмотрела:
- Что, мам, теперь эта форма смотрится по-другому?
- Всё, приведённое в порядок, смотрится не так, как в магазине.
- Ну да, её в магазине не один я мерил, наверное. Но тебе нравится?
- Очень. Эта синяя форма совсем не такая как серая, мешковатая, в которой вы ходили в начальной школе. Эта намного элегантней, как сказал бы Юрий Александрович.
- Так дядя Юра, ездил по многим странам и привык к хорошей одежде. Да и у них, в Польше, наверное, много красивых вещей. Когда мы туда поедем, то купим тебе вещичек, чтоб ты вернулась не только обогащённая видами Варшавы и других городов, но и хорошо одетая.
- «Вот тебе раз, - изумилась мысленно Калерия, - я мечтаю сына приодеть в Польше, а он хочет мне чего-то прикупить. Но «будем посмотреть», как выражаются иностранцы».
Однако, в поездках по магазинам они, однажды увидели финское пальто – изумительное, сшитое по талии. Пальто было для осени или весны, но с белым, из искусственного меха воротничком и длинным, расклешённым к низу шикарным, тоже подбитым белой опушкой низом. Калерия и Олег растерялись:
- Мам, померяй, а?
- Но у нас деньги остались лишь на еду.
- Померяй это пальто. И давай покупать, если подойдёт. А на еду у нас есть деньги, на сберегательной книжке. Снимешь, - сказал по детски просто, не понимая ещё, что снимать матери деньги, предназначенные для других целей, очень не легко.
- «Прощай холодильник, - подумала с насмешкой Калерия. – Даже если где-то и встречу внезапно его, уже не купишь – разве занять у кого денег. Отстраняется и поездка в Польшу, о которой так хлопочет Анна. Но пальто это как раз подойдёт для поездки туда – чудо как хорошо».
- Померяйте, - попросила и продавщица. – Оно вам подойдёт, по вашей талии, а то висит это модное и красивое пальто – женщины на него засматриваются, - а купить не могут.
- Такое дорогое?
- Что вы! Стоит оно очень дёшево – всего 85 рублей. Наверное, ещё потому, что в России нет таких стройных женщин. Единственная актриса, которую я знаю, смогла бы его носить, это Гурченко Людмила из кинофильма «Карнавальная ночь».
- Я могла бы вам назвать с десяток знаменитых актрис очень стройных – но нет времени вспоминать. Давайте, - Калерия решилась. – У меня, конечно, талия не такая как у Гурченко, но в данный момент я худая.
- А что? – Высокая продавщица подала ей пальто и даже подержала, пока Калерия одевала его. – Вы разве когда-нибудь были толстой? Ой, как вам здорово! Недаром сын ваш обратил на это пальто внимание.
Каления тоже застыла перед зеркалом: - «К этому пальто очень подойдут сапожки, купленные по случаю. А если удастся найти где-нибудь белую шапочку, то можно в этом пальто и зимой в Польшу ехать.  Там  зимой тепло – рассказывал Юрий».
- Ой, мам, ты в этом пальто как Снегурочка будешь. Берём, если денег хватит?
- Денег хватит, но мы опять залезем в неприкосновенный запас, откуда я и так выгребла нам на поездку по Белоруссии и Литве. – Калерия не сказала сыну о Киеве: - «Вспомнит или нет, что нам  ещё предстоит ехать?»
- Да ладно. Будем поменьше кушать и наберём ещё денег. Заверните, пожалуйста, маме это пальто.
- Какой у вас сын! – Восхитилась продавщица, заворачивая обнову Рели. – Но вы не ответили на мой вопрос. Вы, действительно, были когда-то полная?
- Ещё и какая, - улыбнулась Калерия, доставая деньги из кошелька и отдавая их в кассу. – Во мне было около семидесяти килограмм, когда родила вот этого рыцаря. Вернее когда кормила его грудью, - почти шепотом сказала Калерия, чтоб не услышал Олежка.
- И как вы выправились в такую берёзку?
- Наверное, тогда, когда перестала кормить. Поменьше стала кушать и дошла до размера сорок второго – такого размера у меня и в девичестве не было.
- А как вы это узнали?
- По размеру купальника, я думаю. И этот  размер держала года два, пока купальник не стал мне мал. Вернее, я износила его. А стала новый покупать – оказалась сразу в сорок четвёртом. Потом незаметно в сорок шестом.
- У тебя и сейчас, мам, сорок шестой размер. Помнишь, мы тебе платье покупали?
- Сорок шестой! – прошептала продавщица. – Возможно, и я похудею, когда перестану кормить ребёнка своего? Но думаю, что у меня так не получится. Моя мама печёт очень вкусные пирожки.
- Значит, - пошутила Калерия, - я должна спасибо сказать своей матери – она никогда не пекла мне пирожков. Спасибо, что уговорили меня на эту покупку, я сама бы не решилась. До свидания.
- До свидания. Приходите ещё.
- Зато бабушка, - припомнил Олежка, когда они выходили из магазина, - делает очень вкусные сырники. Но очень редко. Да мы и не ездим к ней уже несколько лет.
- Ты скучаешь по бабушке? – удивилась Калерия.
- Нет, мама, нет! Мы же поругались с бабушкой, когда были у неё в последний раз. Я не хочу, чтоб она тебе нервы портила и загоняла тебя в могилу. Мне нужна мама здоровой.
- Спасибо тебе. А то я уж испугалась, что ты скучаешь по ней.
- А чего скучать? Ты только надрывалась, когда возила меня к ней. Везёшь так много продуктов и деньги тратишь, а сама в Москве голодала. Мне это тётя Маша сказала. Она же и обратила моё внимание на то, что ты худеешь. Это значит, ты много не доедала. А бабушка, на Украине, могла бы и сама покупать тушёнку и сгущёнку – у них есть в магазине. Но бабушка хотела только на сберегательную книжку собирать тысячи. Говорит мне: - «Когда буду к вам приезжать, то на эти деньги буду вам продукты покупать». А сама приезжала и ждала, что ты ей, на маленькую зарплату, будешь всякие вкусные продукты покупать. Ещё вино. Его бабушка любит, и на Украине всегда покупала. Но в Москву приедет и сидит, ждёт от тебя всего, что она так обожает. А однажды жаловалась тёте Маше, что ты её впроголодь держишь в Москве.
- Да что ты! – поразилась Калерия. – И что? Марья Яковлевна пожалела твою бабушку?
          - Нет. Тётя Маша говорит модной нашей бабушке, наверное, завидуя: - «Вы получаете пенсию, и ещё работаете. На сберкнижку деньги складываете. А к дочери приедете, нищей прикидываетесь. Хотя одеты, так модно, как нам, городским и не снилось. И при ваших деньгах это вы, приехав в Москву должны, как мать, подкармливать ваших дочерей и внука. Шли бы в магазин, накупили всего и приготовили дочери, которая на работе надрывается, хороший ужин».
          - А что наша барыня ей ответила?
          - Ты же знаешь бабушку: - «У вас такие очереди в магазинах, не с моими ногами, стоять в очередях. Да и таскать мне тяжёлое ничего нельзя. К тому же варить ещё надо, а у меня сердце больное».  На что тётя Маша ей ответила: - «У кого сейчас не болит сердце? Реля давно мучается, только не признаётся». – «С чего это? - Возражает ей бабушка. – У дочерей моих ни у кого ещё сердце не болит». – «А с того, - говорит ехидно тётя Маша, - что тяжко ваша дочь трудится всю жизнь, начиная с детства. То дочерей вам растила – за что получает от них неблагодарность. То потом поехала работать на строительство, потому что вы, «хорошая мать» вытолкали девочку без денег из дома, не стали её учить дальше. А девочка умная была, не то, что ваша старшая дочь институт окончила, а работать не хочет». Тут бабушка заплакала: - «Что вы меня упрекаете, что старшую учила, а не Релю? Видите, меня само небо покарало за это». – «И ещё покарает, - отвечала наша соседка. – Кому-то из своих дочерей вы, может, и помогаете, а к Реле приезжаете барыней».
          - «Как хорошо говорит, - отметила в мыслях мать. – И, видно, что думал уже над этой проблемой нашей с его бабушкой. Вот бы Олег так хорошо описал в изложении: - «Как я провёл лето», наши поездки на Москву-реку или хотя бы экскурсии по братским республикам».
Но сказала сыну совсем не о сочинениях:
          - Неужели Марья Яковлевна так заступалась за меня? Что это с ней?
          - А поняла, наверное, что ты хорошая, а бабушка наша Кабаниха – это я видел, пьесу ставили в нашей школе. Так в пьесе такая же женщина как наша бабушка – то ей не так, это ей не нравится – загрызла свою невестку, что та утопилась. Но, мама, давно хочу у тебя спросить и боюсь. У тебя, что ли правда, сердце болит из-за бабушки?
          - Сердце у меня болит только из-за тебя, успокойся. Но довела меня до этого состояния бабушка. Марья Яковлевна права, упрекая Юлию Петровну, что та – плохая мать. Будь твоя бабушка справедливей ко мне – сердце у меня долго бы здоровым оставалось.
          - Ещё папка добавил, да? И его мама – бабка Анна постаралась?
          - Многие принимают участие, в том, что у человека начинает болеть сердце.
          - И хорошо, что мы с ними разошлись. А с Юлией Петровной, как ты матушку свою называешь, вообще не надо было мириться, после того, как она тебя из дома выгнала, когда ты школу окончила. Это тоже мне тётя Маша сказала.
          - А вот тут Марья Яковлевна не права. Меня никто не выгонял из дома. Наоборот, бабушка твоя мечтала, что я всю жизнь у неё на посылках буду, как золотая рыбка.
          - Как это золотая рыбка? Ты мне не рассказывала.
          - Твоя бабушка мечтала, что я всю жизнь у неё в прислугах буду. Всю жизнь угождать ей – варить, в хате убирать и замуж не выходить, тебя не рожать. Жить для неё и всё. Ещё, может ради её любимой Веры
          - Какая хитрая! Я даже не подозревал. Бабушка хотела из тебя сделать золотую рыбку, чтоб ты жизнь её украшала, все приказы её исполняла. А ты как в сказке, взяла и уплыла от неё и оставила бабушку у разбитого корыта.
          - Не совсем у корыта, если бабушка твоя богатая пока. Это потом она, быть может, поймёт, что она потеряла. Или уже поняла с тех пор, как я ей на порог указала.
          - Но она может к нам опять пожаловать – так тётя Маша сказала. И ещё добавила, что ты можешь её простить.
          - А ты хотел бы, чтоб я бабушку простила?
          - Нет, мама, нет, - Олег взмахнул свёртком с пальто, которое нёс в руке. – Я хотел бы, чтоб ты держалась от неё подальше. А для этого я даже письмо написал, чтоб она никогда больше к нам не приезжала. Правда, я не отослал это письмо, пока ты не прочитаешь его.
          - Интересно. Ты у меня уже начинаешь письма писать?
          - А кто тебе из пионерского лагеря писал?
          - Но очень скупо, очень. Даже не черкнул матери, что там тебе драться пришлось с более взрослым парнем.
          - А зачем? Чтоб тревожить твоё больное сердце.
          - Глупый ты мой ребёныш! Я всё равно чувствовала, что тебе плохо. Но если бы ты написал, конечно, я бы как танк туда ворвалась и вызволила тебя.
          - Хватит, что ты себя от бабушки когда-то вызволила. А сын твой совсем не глупый. Я и сам могу отбиться от любого бандита. И зачем тебя тревожить было? А так приехал. Меня первым выпустили, как самого не побитого. Ты же видела, какие красавцы после меня выходили из автобуса. Так что «В греческом зале! В греческом зале! – как говорил Райкин. – Мы им поддали. Мы им поддали!» - Олег засмеялся.
          Калерия улыбнулась: - Вот утешил. И правда, зачем бы я забрала тебя из пионерского лагеря? Чтоб твои недруги думали, что ты их испугался. А не будет этого! Мы им ещё покажем!
          - Правда, мам, мы с тобой те ещё воины. Но теперь ты отпустишь меня в секцию «Самбо»?
          - Сама за руку отведу. Тем более что в секции этой требуется родительское согласие.
          - Спасибо вам большое, - Олег раскланялся посреди тротуара. - А кстати! Почему это мы не вспоминаем о Киеве? А нам, через три дня туда ехать.
          - Спасибо, что вспомнил, - Калерия тоже поклонилась сыну, приложив руку к сердцу. – Я всё ждала – вспомнит или нет. Но вот мы и к дому подходим. Сейчас покушаем и пора собирать вещи, в которых поедем в стольный город Украины, которая нам с тобой всех ближе.
          - Разумеется, - по-взрослому отозвался Олег, - потому что моя матушка училась в украинских школах. Но, мам, разреши мне на пятнадцать минут зайти в мою школу – посмотреть, как там готовятся к учебному году.
          - Давай уточним, что в пятнадцать минут ты не уложишься, - говорила Калерия, забирая у сына свёрток с пальто. – Особенно если встретишь кого из ваших шестых классов – ведь вы все перезнакомились за пять лет учёбы. Но на все встречи и разговоры даю тебе полчаса, - Калерии я посмотрела на часы.
          - Хорошо. Через полчаса буду дома, - Олег быстро пошёл по их переулку. А Калерия с трудом открыла тяжёлые двери их вестибюля – вошла в прохладный, длинный коридор.
          Едва она разогрела обед, как сын вернулся, чем-то угнетённый или удивлённый. Взглянув невидящими глазами на мать, прошёл в туалет, потом долго мыл руки в ванной.
          - Что случилось? – Заглянула в ванную Калерия и увидела, что Олег плачет.
          - Ой, мама, умер Борис Григорьевич. Все в школе плачут и говорят, что он построил бассейн – это он себе памятник соорудил на долгие годы.
          У Калерии тоже брызнули слёзы: - Он так и говорил, что постоит бассейн и можно умирать. Но нам  придётся отложить поездку в Киев, чтобы похоронить твоего любимого директора школы.
          Нет, - Олег замотал головой. – Оказывается, он сразу умер, как прозвенел последний звонок для десятиклассников. Или после их экзаменов – вот это я не уточнил. Его уже похоронили.
          - Похоронили, а школа всё плачет, - говорила Калерия, смахивая слёзы.
          - Да, мама, даже есть не хочется, после такого известия. Разве лишь чая напьёмся. Борис Григорьевич любил чаёвничать.
          Хорошо, попьём чаю, поговорим о нём. Светлый был человек – пусть земля ему будет пухом, - говорила Реля, ведя сына в их комнату.
          - А куда Борис Григорьевич попадёт, за все его хорошие дела – в Рай или Ад? – Задал вопрос Олежка.
          - Разумеется, в Рай. И встретит ещё там хороших людей.
          - Например, Зворыкина – отца телевизора. Или Циолковского – отца космонавтики? Или Сикорского, Туполева, которые самолёты строили, - рассеянно перечислял Олежка.
          - Только не Зворыкина, - опомнилась Калерия. – Он ещё не умер, хотя ему много лет.
          - Как это не умер? В 1967 году ему было 80 лет.
          - В роду Зворыкин есть долгожители. И Владимир Кузьмич обещал своему родственнику, что будет жить  до 95 лет.
          - А так бывает? Можно себе заказывать годы жизни?
          - Некоторым людям, наверное, можно, кто с Космосом дружит. А Зворыкин точно дружит – ведь это Космос не иначе подсказал ему про телевизор.
          - Значит, и Королёв наш с Космосом дружил, который ракеты строил для космонавтов? Но он рано умер.
          - Не сравнивай Зворыкина, который жил в стране, которая почти не воевала в последней, страшной войне. Зворыкин не пережил тех ужасов, которые пережил Королёв. Но только ты в школе не вздумай рассказывать о Зворыкине.
          - Тем более о Королёве, который сидел при Сталине. Он в тюрьме же и придумал строить ракеты. Даже во время войны строил.
          - Боже! Откуда ты это всё знаешь? – Ужаснулась Калерия.
          - Но у нас учатся дети космонавтов – правда, они в старших классах.
          - И что! Они рассказывают о Королёве? – все ещё не верила мать.
          - Не мне, а другим. Но знаешь как в школе – кто-то чего-то услышал, потом передал другому, а тот третьему.  Это называется «Испорченное радио».
          - Странно, что это «Испорченное радио» работает лучше обычного радио. По вот этому говоруну, - показала Калерия на приёмник, - разве услышишь то, что ты мне сейчас рассказал?
          - Но, мама, по нему я слушал о похоронах Гагарина и Королёва тоже. Может, кто-то, в это время, смотрел по телевизору, но у нас «картинок в движении» не было в то время.
          - Ужасно, что мы, перед поездкой в Киев говорим о похоронах. Вот как подействовала на нас смерть Бориса Григорьевича. Но надеюсь, что светлая память о нём позволит нам смотреть на Киев не с печалью, а с радостью.

            продолжение ... http://www.proza.ru/2011/10/05/748