Он любил это время; любил мягкий свет торшера и расслабленную позу перед телевизором ….
Ложился рано и вставал рано; приезжал на работу загодя; выпивал чаю и затем приступал. Но после восемнадцати ноль-ноль не задерживался. И сразу домой.
По дороге заходил в магазин, из магазина заворачивал в арку, а там недалеко и подъезд; поднимался на лифте на девятый этаж, открывал дверь, входил, закрывал, оставлял у двери портфель, переодевался, ужинал, стирал, убирался, пил чай, шёл в комнату и включал телевизор. Ещё мог позвонить по телефону. Хотя не любил. Не звонил. Когда вырубили свет, тоже не звонил. Зачем? Сейчас дадут…. Отпер дверь – на площадке темно, значит, и во всём подъезде нет света, и, может быть, во всём доме. А соседний дом сверкает, и фонари во дворе горят. Вернулся, отыскал зажигалку и засветил язычок. Поднёс к часам на стене: десять минут десятого – до сна ещё пятьдесят минут. Сходил в туалет, опять щёлкнул зажигалкой – и к часам. Стрелка чуть сдвинулась. Сел на диван, поднялся и снова сел. Делать нечего, и думать не о чем…. Можно о работе, конечно, но для этого есть работа, о ней завтра. О двоюродной сестре? – не хочется. Фёдор Ильич? – но тот сослуживец. Галя, Валя? – он поднялся, подошёл к окну: свет из уличных фонарей, как из кранов. Глупо. Щёлкнул зажигалкой….